– Ничего тележка, – сказал Юрий, чтобы завязать разговор. – И цвет подходящий.

– А что – цвет? – удивился журналист.

– А знаете, что сказал Генри Форд по поводу цвета автомобиля? Что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет – черный.

– Остроумно, – равнодушно отозвался журналист, забираясь на переднее сиденье микроавтобуса. – Александр Дергунов, – представился он. – Александр Федорович, если вам вдруг захочется соблюсти субординацию.

– Юрий, – коротко ответил Юрий. Руки ему Дергунов не подал, а в тоне, которым он разговаривал, чудились нотки скучливого пренебрежения, свойственного начальнику, в силу обстоятельств вынужденному накоротке общаться с обслугой, к числу которой он, без сомнения, относил водителя редакционной машины. Поразмыслив над этим с минуту, Юрий решил, что Дергунов ему все-таки не нравится, и мысленно махнул рукой: в конце концов, жениться на уважаемом Александре Федоровиче он вовсе не собирался.

Владислав Андреевич Школьников был высоким, под два метра, и грузным пятидесятилетним человеком. Грузнеть он начал после сорока, когда оставил серьезные занятия своим любимым гиревым спортом: начало пошаливать сердце и обнаружилось что-то такое с суставами, так что о настоящих нагрузках пришлось забыть, заменив их жалкими, но очень дорогостоящими суррогатами – всякими тренажерами, бегущими дорожками и прочей белибердой, придуманной ленивыми американцами. Тренажеры помогали слабо, тем более что врачи настаивали на ограничении нагрузок, и вес Владислава Андреевича неуклонно рос, пока не достиг ста двенадцати килограммов. Впрочем, дальше этого дело не пошло, и Владислав Андреевич, казалось, навсегда остался на узкой грани, разделяющей понятия “грузный” и “тучный”.

Седеть он начал еще раньше, где-то после тридцати, и к пятидесяти годам его волосы окончательно обесцветились, хотя все еще оставались густыми и жесткими. Контактных линз Владислав Андреевич не признавал, упрямо продолжая повсюду таскать с собой очки для чтения в старомодном пластиковом футляре. Одевался он дорого и строго и ездил на неизменном шестисотом “мерседесе”, который с течением времени перестал восприниматься окружающими как признак сумасшедшего богатства, уступив пальму первенства “роллс-ройсам”, “бентли” и “кадиллакам”. Тем не менее это была машина, которая полностью устраивала Владислава Андреевича: комфортная, надежная, скоростная, не слишком бросающаяся в глаза и при этом достаточно просторная, чтобы вместить в себя его большое, тяжелое тело. Школьников всегда управлял машиной сам, не передоверяя этого посторонним людям: во-первых, потому, что сам процесс до сих пор доставлял ему удовольствие, а во-вторых, потому, что доверять кому бы то ни было он считал непростительной глупостью.

В молодости Владислав Андреевич прошел отличную выучку сначала в райкоме ВЛКСМ, а затем и в партийных органах. К настоящей власти он так и не пробился, но полученные в юности навыки подковерной борьбы весьма пригодились ему в бизнесе: интриги конкурентов и нечистых на руку партнеров он видел во всех подробностях раньше, чем они начинали претворяться в жизнь. И не только видел, но и пресекал, выбирая меру пресечения по собственному усмотрению: мог просто пожурить, мог одним движением руки сбросить на самое дно зловонной финансовой пропасти, откуда не было возврата, а мог и сказать пару слов кому следует. После этого не понравившийся Владиславу Андреевичу человек просто исчезал, и дело о его исчезновении неизменно превращалось в очередную безнадежную милицейскую “висячку”.

При этом Владислав Андреевич Школьников никогда не стремился откусить больше, чем могло поместиться у него во рту, и бизнес, которым он занимался, процентов на девяносто пять был легальным, как смена времен года, и законным, как уплата налогов. Объяснялась такая странная приверженность к соблюдению закона очень просто: Владислав Андреевич был одинок, далеко не молод и не верил в то, что банковский счет пригодится ему в загробной жизни. Он зарабатывал ровно столько, сколько было нужно, чтобы вообще не думать о деньгах – иногда чуть больше, иногда чуть меньше, – и вовсе не стремился менять существующее положение. Он жил в свое удовольствие, а сверхприбыли в его случае означали только сверхвыплаты бывшей жене, которая и после развода продолжала умело и со вкусом пить из Владислава Андреевича кровь. Он не переживал по этому поводу: за ошибки молодости всегда приходится расплачиваться в зрелом возрасте, но надрываться и рисковать только ради того, чтобы эта безмозглая стареющая стерва купалась в роскоши и содержала на его деньги молодых жеребцов, Владислав Андреевич не собирался.

Пару лет назад у Школьникова внезапно возникла очередная проблема с родственниками: откуда ни возьмись объявился племянник. Собственно, Вадим Севрук состоял с Владиславом Андреевичем в таком дальнем родстве, что назвать его племянником можно было только условно: он приходился сыном троюродной сестре Владислава Андреевича, с которой тот в юности был весьма дружен. Дружба их в те золотые дни зашла настолько далеко, что родители запретили им видеться. В последнее время Владислав Андреевич почему-то часто вспоминал нежную кареглазую Машу, с невольным раздражением думая о том, что, не окажись их родители такими твердолобыми, его судьба могла бы сложиться совсем иначе. Нет, в самом деле, разве можно говорить об инцесте, когда речь идет о троюродных брате и сестре! Ели уж на то пошло, то все люди на свете в какой-то степени родственники.

С тех пор утекло очень много воды. Жизнь сложилась так, что со временем Владислав Андреевич совсем потерял из виду свою первую любовь. Он знал о ней только то, что она вышла за муж за военного и, кажется, уехала с ним куда-то на Дальний Восток. Весточек от нее Школьников не получал, и это было, по его разумению, вполне естественно. И вот – племянник…

Все получилось как в дешевой мелодраме. Вадим приехал с письмом от Марии. Письмо оказалось первым и последним: Маша писала, что умирает от рака. Муж ее, морской летчик Севрук, оказывается, пропал без вести где-то над Тихим океаном еще в девяносто первом году, так что теперь единственный сын Марии остался круглым сиротой.

Письмо произвело на Владислава Андреевича крайне тяжелое впечатление, усугублявшееся видом сидевшего напротив него сироты. Школьников смотрел на Вадима и видел перед собой обыкновенного проходимца, который запутался в долгах и прибежал через всю огромную страну спасаться к богатому родственнику. Проходимцу было уже за тридцать, так что гладить сиротку по головке и угощать конфеткой не имело смысла. Давать ему деньги тоже было бессмысленно, да к тому же и опасно: никто с таким нетерпением не ждет смерти своих родных, как запутавшиеся в долгах племянники богатых дядюшек.

«Долги?” – на всякий случай уточнил Владислав Андреевич. Церемониться с этим дальневосточным проходимцем он не собирался и потому не стал облекать свой вопрос в более деликатную форму. “Сирота” скромно кивнул. “Большие долги”, – уже без вопросительной интонации, но со вздохом продолжал Владислав Андреевич и удостоился еще одного молчаливого кивка. “Ну вот что, юноша, – сказал он тогда. – Денег я вам не дам. Хотите заработать – милости прошу. Место для вас в моей фирме найдется. Но предупреждаю: мы занимаемся легальным бизнесом, и здесь ваши штучки не пройдут. Поймаю за руку – оторву ее к чертовой матери. Учтите, это не эвфемизм, а суровая правда жизни. Именно оторву, а потом возьму ее и буду бить вас по голове, пока не устану. А устану я нескоро, поверьте. Вам все ясно?»

Вадиму Севруку все было ясно. Он получил место менеджера в строительной компании, помимо всего прочего принадлежавшей Владиславу Андреевичу, и взялся за дело с показным рвением, которое, по всей видимости, должно было убедить Школьникова в чистоте его намерений. Владислав Андреевич на эту удочку не попался и в течение целого года не спускал с племянничка глаз, контролируя буквально каждый его шаг. Коллеги отзывались о Вадиме в самых восторженных тонах. Он вкалывал не за страх, а за совесть и ни разу не был пойман на попытке запустить руку в карман Владислава Андреевича. Он даже не заключал сомнительных сделок – в общем, вел себя так, словно его подменили. Потом генеральный директор строительной фирмы, в которой работал Вадим, внезапно и глупо погиб в автомобильной катастрофе. Поговаривали, что дело тут не совсем чисто, но такое всегда говорят, когда погибает крупный бизнесмен. Ни официальное следствие, ни проведенное Владиславом Андреевичем негласное расследование не дали никаких результатов, и смерть генерального директора была признана стопроцентным несчастным случаем. После некоторых колебаний Школьников все же назначил своего родственника на освободившийся пост и, к своему немалому удивлению, ни разу об этом не пожалел.

Обо всем этом он размышлял, ведя свой “шестисотый” по загородному шоссе. Смеркалось. Справа над темной полосой леса повис тонкий серпик молодого месяца, и Владислав Андреевич всю дорогу боролся с искушением вынуть бумажник и показать месяцу деньги, что, по слухам, обязательно должно было привести к резкому увеличению прибылей. Впрочем, с прибылями и без этого был полный порядок, и Школьников не стал останавливать машину, тыкать в небо раскрытым бумажником и бормотать идиотские заклинания.

Его мысли снова сами собой вернулись к Вадиму. Севрук по-прежнему выглядел проходимцем – отъевшимся, остепенившимся, но в глубине души так и оставшимся уличным кидалой. Глаз у Владислава Андреевича был наметанный, и провести его было трудно. Он по-прежнему не верил “сиротке”, хотя тот за два года ни разу не дал ему повода для недовольства. Мало-помалу Школьников начал склоняться к мысли, что с самого начала отнесся к парню чересчур предвзято. Возможно, в том, что он стал проходимцем, была виновата среда, в которой он рос и пытался заниматься бизнесом. Теперь, когда его окружение изменилось, Вадим, судя по всему, изменился тоже. Владислав Андреевич начинал надеяться, что это были изменения к лучшему, но распахивать объятия племяннику пока не спешил в силу укоренившейся привычки никому не доверять, а не исходя из каких-то конкретных соображений. Но его все чаще посещали мысли о том, что рано или поздно придется передать кому-то дела фирмы и уйти на покой: он вовсе не собирался тянуть лямку до самой смерти, не видя в этом никакого смысла. Работа, бизнес, деньги – это не самоцель. Того, что уже накоплено, с избытком хватит на полтора – два десятилетия спокойной безбедной жизни, и на похороны тоже останется, даже если кому-то взбредет в голову похоронить его в золотом гробу. Так есть ли смысл надрываться, сокращая и без того не слишком долгий остаток жизни? Владислав Андреевич считал, что смысла в этом не больше, чем в поедании ядовитых грибов.

В свете фар призрачно блеснул синий щит дорожного указателя. Владислав Андреевич немного сбросил скорость, чтобы в темноте не проскочить знакомый поворот, и, когда справа показалось боковое ответвление дороги, плавно свернул туда. Тяжелый “мерседес” слегка подбросило на выбоине, и Владислав Андреевич сделал в памяти заметку: нужно дать указание о ремонте дорожного покрытия, не дожидаясь, пока у муниципальных ремонтных служб дойдут до этого руки.

Впрочем, узкая асфальтированная дорога, что вела через лес к его загородному дому, до сих пор была в очень приличном состоянии, хотя ее построили десять лет назад и с тех пор еще ни разу не ремонтировали. Ведя послушный “мерседес” по гладкому асфальту. Школьников привычно усмехнулся: умеем, умеем строить, когда захотим. Всего-то и надо что соблюсти давно известную, многократно проверенную и отработанную технологию. А для этого достаточно просто проследить, чтобы те, кто этим непосредственно занимается, не крали и работали на совесть. Ах, эти вечные российские беды – воровство, пьянство и безалаберность! Если бы не они, все эти шведы и американцы давным-давно перестали бы даже дышать нам в спину, оставшись где-то далеко позади.

Вскоре лучи фар уперлись в крепкие дубовые ворота, заливая их безжалостным слепящим светом. Подъехав к воротам почти вплотную, Школьников вышел из машины, открыл ключом калитку, вошел во двор и отодвинул засов, на который были заперты ворота. Тяжелые створки откатились в стороны, бесшумно поворачиваясь на хорошо смазанных петлях. Школьников не держал в загородном доме ни охраны, ни прислуги, ограничиваясь тем, что время от времени вызывал человека для уборки и мелкого ремонта.

Он загнал машину во двор, запер ворота и первым делом включил свет на открытой веранде, опоясывавшей выстроенный в восточном стиле коттедж.

Шумевший за забором сосновый лес мгновенно исчез, слившись со сгустившейся за пределами освещенного пространства темнотой. Исчез и сам забор, и почти весь огороженный им участок. Теперь в поле зрения Владислава Андреевича осталась только мощенная кирпичом подъездная дорожка и кусок засеянного ровной, похожей на искусственную, вечнозеленой травой двора. Школьников не стал врубать установленные на крыше прожекторы, освещавшие весь периметр двора. Воров он не боялся: в доме было четыре охотничьих ружья и пропасть боеприпасов, да он и голыми руками мог справиться почти с кем угодно – при том условии, разумеется, что этот “кто угодно” не окажется чересчур проворным и позволит кулаку Владислава Андреевича хотя бы раз соприкоснуться со своей физиономией.

Школьников отпер парадную дверь и вошел в просторный холл, тускло освещенный отблесками горевших на веранде ламп. Свет проникал через два высоких узких окна, расположенных по бокам двери. Владислав Андреевич щелкнул выключателем, и вдоль стен помещения зажглись скрытые светильники. Повесив на стоявшую в углу старомодную вешалку красного дерева шляпу и плащ, Школьников неторопливо двинулся в глубь дома.

Он любил этот дом и приезжал сюда, как только у него выдавалось несколько свободных часов. Субботний вечер и воскресенье он проводил здесь почти всегда, нарушая эту традицию только тогда, когда случалось что-то экстраординарное. Владислав Андреевич не тяготился одиночеством: он слишком хорошо знал людей, чтобы страдать из-за их отсутствия. У него были книги, ружья и, на самый крайний случай, телевизор и видеомагнитофон с набором любимых фильмов – в основном старых комедий от Чаплина до Рязанова и Данелия. Помимо этого, в доме имелась прекрасно оборудованная столярная мастерская, где Владислав Андреевич периодически предавался любимому занятию – мастерил скворечники. Скворечники у него получались затейливые, невиданных конструкций и очень красивые, но вот беда: скворцы почему-то наотрез отказывались селиться в этих резных теремах, предпочитая выводить птенцов где попало. Школьников на скворцов не обижался: в конце концов, хобби есть хобби, и ждать от него какой-то практической отдачи не приходится.

Первым делом он заглянул в подсобное помещение и включил электрический обогреватель, который отапливал дом и грел воду для хозяйственных нужд. Лезть в сауну Владиславу Андреевичу сегодня не хотелось, а вот душ принять следовало, да и протопить в доме тоже не мешало: все-таки на дворе стоял не август, а всего лишь март, и вечнозеленая травка во дворе только-только пробивалась сквозь истончившуюся броню почерневших сугробов. Ночь, судя по всему, ожидалась ясная, с морозцем, а мерзнуть Школьников не любил.

Нагреватель едва слышно загудел, на его округлом боку цвета слоновой кости зажглась оранжевая лампочка. Владислав Андреевич проверил уровень воды в баке и вышел из подсобки, которую про себя именовал бойлерной. Теперь можно было переодеться в домашнее, выпить рюмочку-другую коньячку и, может быть, сыграть с самим собой партию в бильярд, дожидаясь, пока нагреется вода.

Школьников ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и неторопливо двинулся в гостиную, намереваясь заглянуть в бар и отдать должное его богатому содержимому. Он переступил порог и замер, не дотянувшись до выключателя.

В комнате кто-то был.

На фоне освещенного снаружи окна виднелся четкий, словно вырезанный из плотной черной бумаги, силуэт человеческой головы. Пахло табачным дымом, и Владислав Андреевич разглядел тлеющий красный огонек сигареты, которую держал в руке незнакомец.

Незваный гость молчал. Владислав Андреевич подождал несколько секунд, давая сердцу войти в нормальный рабочий ритм, и щелкнул выключателем.

Тяжелая чешская люстра под потолком вспыхнула, как праздничный фейерверк, моментально залив гостиную ярким светом. Владислав Андреевич взглянул на человека, который сидел в кресле у окна, и нахмурился.

Гость легко встал, небрежно потушив сигарету в стоявшей на журнальном столике пепельнице. Он был высок и худощав. Темный плащ свободно свисал с его широких прямых плеч, серые глаза смотрели с узкого незагорелого лица холодно и, как показалось Владиславу Андреевичу, насмешливо. Похожий на след сделанного скальпелем разреза рот был плотно сомкнут, а редеющие светлые волосы были зачесаны назад, открывая высокий узкий лоб. Человек, которому совершенно нечего было делать в запертом загородном доме Владислава Андреевича в такое неурочное время, шагнул вперед, и Школьников, предчувствуя недоброе, пошел ему навстречу по пушистому ковру, который глушил звук шагов и едва заметно пружинил под ногами.