— Преподаватель замахал руками. — Это был лучший ответ на всех потоках! Кто бы мог подумать! Вы показались такой рассеянной… На самом деле, я хотел серьезно поговорить с вами. Вы решили задачи такими сложными вариантами — из высшей математики! Я посмотрел вашу ведомость, вы у нас все другие экзамены тоже на «отлично» сдали. Скажите, вы точно решили, что вам надо именно в педагогическое училище? Быть может, есть смысл все-таки закончить школу и поступать на математический факультет, в университет, в Москву? Я бы мог посодействовать…

— Да что вы! — Маринка нервно засмеялась. — На математический пусть другие, способные и знающие, поступают. Куда нам, дворняжкам…

Она подмигнула удивленному преподавателю и, слегка пританцовывая, легко побежала по коридору. Тот долго смотрел ей вслед… Какая необычная абитуриентка!

Август в делах и заботах пролетел быстро. Маринка вернулась домой и почти все время проводила, помогая матери по хозяйству. О Соловьеве она старалась не думать — как будто стерла из памяти все, что было связано с ним. На месте Димки образовалась черная, зияющая пустота, глядеться в которую было отчаянно страшно. Маринка придумывала себе сто новых дел, старательно обходила Димкин дом и здание старой школы, чтобы только не дать этой пустоте раскрыться окончательно и поглотить ее всю. Даже с Николаем она стала ровной и вежливой, не обращая никакого внимания на его выходки и цепляния.

Изредка к ней заходили ребята с их двора под предводительством Алика, и вечерами Маринка сидела с ними у песочницы на детской площадке, под кустами шиповника. Мальчишки хриплыми голосами пели заунывные лагерные песни, от которых у Маринки вышибало слезу, и курили горькие папиросы. Она всей плотью впитывала ставшую неожиданно близкой песенную печаль, полной грудью вдыхала августовскую прохладу и отвратительный табачный дым. Что-то в ее жизни неумолимо подходило к концу — что-то, чего она и не пыталась удерживать. Только мучительно больно было от раздирающего сердце чувства утраты. А как тогда сыпались звезды! Нечаянно Маринка поймала себя на том, что, глядя на очередную сверкающую искорку, перерезающую небо, она загадывает не о своем счастье, а о том, чтобы только у Димки все сложилось хорошо — так, как он хочет…

Первого сентября Маринка проснулась с ощущением жуткой несправедливости, царящей в мире. На улице светило яркое, почти летнее солнце, начинала золотиться листва. Под окнами галдели первоклашки, которых нарядные, торжественные родители вели за руку в школу. Тут же с цветами шагали ученики постарше — кто с родителями, кто с друзьями. Маринка почувствовала в этот момент, что она впервые находится по эту сторону стекла, а все остальные ученики — по другую. И в той, другой, всем сердцем любимой ею жизни места для нее больше не было и не будет никогда. Смирнова всплакнула и тут же вытерла слезы краешком ночной рубашки. Нельзя плакать, нельзя! Она сама все решила. Подчиняясь неожиданному импульсу, Маринка быстро оделась и выскочила на улицу. Чужая, она впервые совершенно чужая здесь! Точно за ночь изменился город, изменилась и она сама. Зачем-то прижимаясь к стенам домов, точно пытаясь стать для всех незаметной, Маринка крадучись побежала по знакомой улице в сторону школы. На нее никто не обращал внимания — загорелые, отдохнувшие дети радостно встречались после каникул, болтали о чем-то своем, сверкая на солнце новыми яркими ранцами. В воздухе остро пахло горьковатыми осенними цветами.

Вдруг Маринка остановилась как вкопанная и задышала часто и тяжело, как раненый зверек. Прямо перед ней шагали в школу вместе Наташка с Димкой. У обоих в руках были шикарные букеты лилово-белых астр. Димка еще больше вытянулся, стал шире в плечах… Господи, а Наташенька! Эти летящие белые кудри до самого пояса, кокетливое пальтишко и — впервые! — невысокий тонкий каблучок. Маринка снова заплакала, провожая парочку взглядом. Наташка точно спиной почувствовала что-то, обернулась, напряженно скользнула по улице глазами. Но Маринка вжалась в стену, а Димка быстро отвлек сестру каким-то разговором. Подождав, пока они скроются за поворотом, Маринка повернула назад и медленно побрела куда глаза глядят. Всюду на пути ей попадались веселые, галдящие дети, которые даже не понимали, какое счастье было у них в этот солнечный сентябрьский день.

Но как она ни уходила в сторону, ноги против желания все равно принесли Маринку прямо к зданию ее школы. Издалека, прячась за кустами, как воришка, девушка посмотрела на праздничное построение учеников и учителей в школьном дворе. Издалека печально прозвенел для нее школьный звонок… Остро чувствуя здесь свое полное одиночество, Маринка не дождалась окончания церемонии и медленно пошла домой. Возврата в прошлое для нее больше не было.

Уже второго сентября все понемногу успокоилось, стало на свои места. В пять утра Маринка собрала свои немудреные вещички, поцеловала спящую Кристинку и погрузилась в первый утренний автобус. Она поехала в Серпухов с твердым намерением начать все заново. Но первый же день на новом месте обернулся для нее горьким разочарованием. После любимой, до каждого уголка знакомой школы все в техникуме казалось ей непривычным, диковатым. С деревенскими преимущественно девочками было неуютно и скучно. Изучаемые предметы показались чересчур простыми, знакомыми, педагоги — сухими и хмурыми. Здание училища подавляло своей мрачностью. Поступая, Маринка думала, что будет жить в общежитии, но когда она увидела мрачную комнату барачного вида на десять коек, с удобствами в конце коридора, грязной кухней и немытыми кастрюлями, то быстро изменила решение. Вечером она вернулась домой.

— Что случилось? — спросила удивленная мать. — Тебя разве не приняли в училище?

— Нет, приняли, все нормально. — Маринка сняла кофту и прошла на кухню. — Мам, можно я дома поживу? Не могу жить в общежитии!

Из комнаты вышел прислушивавшийся к разговору Николай. Он только успел обрадоваться, что Маринка будет наконец жить в другом месте.

— Что это еще за фокусы?

— Мама, пожалуйста! — Маринка разрыдалась. — Я там не могу…

— Ну ладно, ладно. — Лидии Ивановне стало жалко свою непутевую дочь. — Живи, конечно. Чайку согреть?

Маринка, дрожа всем телом, кивнула.

— А как же ты мотаться туда будешь каждый день? По два часа в одну сторону? — поинтересовалась мать, разливая чай.

— Как-нибудь… — Маринка всхлипнула.

— Вот чучело! — Николай в сердцах захлопнул дверь в комнату. Слышно было, как он выругался. Мать села у стола и устало положила голову на руки:

— Почему ты у меня такая странная? Я что, тебя плохо воспитывала? Я разве не все тебе отдала?

— Ну не печалься, мамочка! Ты у меня самая лучшая. Это все ненадолго! Что-нибудь придумаем, — Маринка размазывала слезы по лицу, — я пойду работать, сниму квартиру…

Мать молча кивала.

— Замуж бы тебе выйти, дочь… — Лидия Ивановна грустно посмотрела на исхудавшую, бледную Маринку. — Да кому ж ты нужна-то такая?

И начались для Маринки однообразные, изматывающие дни. С раннего утра — первый трясущийся на ухабах автобус, там попытки досмотреть прерванные будильником сны, учеба, когда получалось — подработка с детьми репетитором, в другие дни — самодеятельность, потом снова — переполненный автобус, в нем — домашние задания, иногда — дремота. Дома холодный ужин впопыхах на темной кухне и провал в сон на несколько часов. В выходные — поиск учеников или любой другой работы, чтобы заработать хоть пять рублей на еду. Зато никаких посторонних мыслей, никакой душевной боли. Полная амнезия, отсутствие чувств и воспоминаний.

Недели через три такой жизни, в первое выдавшееся свободное воскресенье Маринка сидела с матерью на кухне и помогала ей перешивать для Кристинки свое старое детское платье. За лето сестра выросла из всех своих вещей, и теперь мать собирала по соседям где одежку, где обувку, чтобы девчонке было в чем ходить в сад.

— Ой, я совсем тебе рассказать забыла! — вдруг нарушила молчание мать. — К тебе же тут столько народу приходило!

— Да? Кто? — встрепенулась Маринка и подняла от шитья голову.

— Сначала классная твоя, Ирина Николаевна. Пришла такая вся смущенная. — Мать скорчила гримасу и изобразила учительницу. — Дескать, не заболела ли Мариночка, что-то ее в школе нет.

— А ты? — дрогнув, спросила девушка.

— А что — я? Я ей ответила, что ты вообще-то из школы еще в июне ушла и ей, как классному руководителю, стоило бы лучше других знать об этом. Она аж затряслась вся, не поверила. Начала руки заламывать, почему да как. А я сказала: значит, были у моей дочери серьезные причины. Она и ушла. Очень просила тебя позвонить ей.

— А еще кто приходил?

— Да одноклассник твой, Борька Смелов. Оказывается, классная ваша им в школе так ничего и не сказала почему-то. Спрашивает у меня: где Маринка? Что с Маринкой? Извинялся, волновался очень. Такой хороший мальчик! Я ему и объяснила все… Он был очень расстроен.

— Да, Борька хороший. Помнит, значит! — задумчиво протянула Маринка. — А еще?..

— Да приходил он, приходил, хахаль твой бесстыжий! — Лидия Ивановна в сердцах бросила шитье. — Но я его и на порог не пустила. Чует материнское сердце, что все из-за него! Еще наглости хватает приходить и выспрашивать! Всю жизнь тебе сломал, а ведь тебе еще замуж выходить!

Маринка покраснела, опустила голову, снова попыталась заняться шитьем. Сердце колотилось и подпрыгивало. Неожиданный привет из прошлой жизни, под которой она так решительно подвела черту, внес в ее мысли полный переполох. Встречаться ни с кем она еще не могла и не хотела, боясь, что не выдержит, что потянет ее обратно любимая привычная жизнь. А вот классной после некоторых колебаний решила позвонить.

— Здравствуйте, Ирина Николаевна! Это Марина Смирнова, — как можно суше сказала она в трубку.

— Господи, это ты, Мариночка! — Классная на том конце явно растерялась и обомлела. — Как ты, девочка? Что с тобой?

— У меня все хорошо, учусь в Серпухове, в педагогическом училище. Подрабатываю.

— Мариночка, — быстро и суетливо, немного фальшиво залепетала классная, — ты только не волнуйся, все будет хорошо. Уже прошло время, можно восстановиться в школе. Я приложу все усилия…

— Не стоит, Ирина Николаевна! Я не вернусь…

— Но ты не горячись, Мариночка, я все понимаю, юношеский максимализм, ты импульсивная девочка, приняла неправильное решение, но нельзя же оставаться без образования! С твоими способностями… Можно перевестись и во втором полугодии… Позанимаешься, досдашь что нужно.

Маринка слушала ее бормотание с каким-то сожалением.

Зачем она так суетится? Все же давно понятно… Удивительно, но страшного рывка назад, которого Смирнова так опасалась, не случилось. Она решительно прервала классную:

— Спасибо, Ирина Николаевна. Я все для себя уже решила.

— Марина, но почему? — В голосе учительницы послышалось отчаяние.

— Вы же сами все знаете. Это невозможно. До свидания. — И Маринка решительно положила трубку. Удивительно, но когда она выходила из телефона-автомата, ей стало легче.

До Нового года Маринка из всех бывших одноклассников пообщалась только с Борькой Смеловым, который так настойчиво добивался встречи с ней. Да и то взяла с него слово не говорить никому в школе об этой встрече. Несколько раз в выходные она видела, как приходили в ее двор другие бывшие одноклассники, сидели на скамейке, разговаривали, глядя на окна ее квартиры. Но она ни разу не вышла к ним, хотя сердце и рвалось и рыдало. Видно, не пришло еще время. Однажды в выходные забежала Наташка Соловьева. Сначала расплакалась, бросилась на шею. Потом отстранилась и, сдвинув бровки, начала Маринке по-взрослому выговаривать:

— Ты что, предупредить не могла? Я тебе, получается, совсем чужая? Вот так вот: уехала — и пропала, а я тут думай, что с тобой случилось! Спрашивай у всех…

— Не обижайся, Наташенька. — Маринка была до глубины души тронута. — Я вообще никому не сказала. Ты же знаешь, что тут было. Ты у меня близкий, любимый человечек!

Девочка сразу оттаяла. Потом они тепло и долго разговаривали. Наташка рассказала Маринке все свои бесхитростные школьные и девчоночьи новости.

— Ты представляешь, что тут еще было! Тебе твоя мать наверняка не рассказала, она нас не любит… Приезжали папа с Таней, привезли братика Алешку. Я пошла с ним гулять к тебе во двор. Думала, может, тебя встречу. А встретила Кристинку. Они с Алешкой сначала фыркали друг на дружку, а потом… — Наташка не смогла сдержать хохота.

— Ну? — Маринка удивленно подняла брови. — Что — потом?

— Они так подружились, что мне пришлось каждый вечер приводить Алешку к вам сюда гулять. В итоге перед отъездом братик заявил отцу: езжайте сами в вашу Америку, а я тут останусь. На Кристине завтра женюсь! Бабушка — та чуть в обморок не упала, когда услышала… Кричала: ненавижу этих сестер! Всех внуков мне испортят!

— что! — Маринка хохотала до слез. Естественно, мать ей ничего не рассказала про эти приключения сестры.

— Я так и знала, что ты повеселишься, — продолжала Наташка. — В общем, схватили они Алешку в охапку и увезли поскорее, лишь бы чего не вышло. Но ты бы только видела, как они играли в песочнице!..

Когда Маринка отсмеялась и проводила Наташку, ей стало отчего-то пронзительно грустно. За весь разговор Наташа Соловьева и словом не обмолвилась о брате. Почему?

Пару раз по осени, еще на велосипеде, под окнами проезжал сам Димка. Он лихо тормозил у подъезда Смирновых и, как казалось Маринке, пытался отыскать глазами следы ее присутствия дома. После чего уезжал. Если бы он поднялся, она, скорее всего, открыла бы ему дверь и бросилась на шею. И кто бы знал — что бы было потом! Но он просто уезжал… В новой, яркой куртке он выглядел очень хорошо. Маринка очень радовалась каждый раз, когда видела его. Значит, у него все в порядке, убеждала она себя. Значит, она все правильно сделала. Беспокоиться не о чем — это главное.

А вот в морозном, снежном феврале они вдруг впервые нос к носу столкнулись на улице. У Маринки был свободный день в училище, она вела Кристинку в парк прогуляться и покататься на горке. Вдруг на заснеженной аллейке невесть откуда появилась парочка: Димка с Викторией! У Маринки даже дыхание на мгновение пропало. Он, увидев ее, тоже споткнулся от неожиданности на ровном месте и чуть не упал. И только Вика сохраняла полное самообладание и нахально улыбалась ярко накрашенными губами.

— Привет! — выдавил Димка, покраснев по самые уши.

— Привет! — повторила Смирнова, не понимая, что говорит.

Повисла пауза. Они смотрели в глаза друг другу как загипнотизированные. Маринка сразу заметила, что Димка какой-то фарфорово-бледный.

— Ты чего застыл, Димон! У тебя что, снова столбняк? — капризным голосом произнесла Вика и натянуто рассмеялась.

Димка качнулся в сторону и отодвинул спутницу рукой как неодушевленный предмет, продолжая во все глаза глядеть на Маринку. Ее черные ресницы были слегка подернуты инеем, роскошные волосы выбивались из-под меховой шапки. Она вся была незнакомая, новая, но очень родная.

— Ну как ты? — хрипло спросил он.

— Я хорошо. А ты? — Маринка совладала с собой и выразительно-насмешливо поглядела на Викторию.

— Да, тоже хорошо. — Димка поймал ее взгляд и взял себя в руки. — Кстати, а как там твой парень, военный, с которым ты в автобусе, кажется, познакомилась?

— В каком автобусе? — До Маринки его слова долетали с опозданием, как с другой части земного шара.

— Ну помнишь, ты мне летом рассказывала. Парень в автобусе, ради которого ты в Серпухов поехала, школу бросила. — Димка был явно смущен необходимостью говорить.

— Ах да, в автобусе, — с трудом припомнила Маринка. — Да-да, с ним тоже все хорошо!

— Я рад за тебя…

— Я за тебя тоже… Извини, мне надо идти кататься с Кристинкой с горки, а то стемнеет скоро.

— Да, конечно, — засуетился Димка, — нам тоже пора… Виктория обеими руками крепко вцепилась в рукав Димкиной куртки и скорчила улыбающуюся гримасу:

— Было приятно тебя увидеть. Маринка промолчала.

— Ну пока.

— Пока…

Димка с Викторией в обнимку быстро зашагали к выходу из парка.

— Марин, ну Марин. — Кристинка переминалась с ноги на ногу и тянула сестру за рукав. — Пойдем! Ну что ты стоишь? Холодно же!

— Да, пойдем. — Она точно стряхнула с себя сон, взяла маленькую руку сестры в шерстяной варежке и повела ее на горку. Все произошедшее уже казалось нереальным.

Между тем в училище все оказалось не так уж плохо. Смирнова понемногу втянулась в новую жизнь, стала привыкать. Ее как лучшую ученицу потока быстро приняли в комсомол, она стала вести общественную работу, а также активно участвовать в студенческой самодеятельности. С ее подачи в училище был организован ансамбль, в котором студенты и даже некоторые учителя пели, плясали, разыгрывали смешные миниатюры. Дело дошло до того, что в мае их самодеятельный ансамбль занял призовое место в конкурсе по Московской области, и на лето были запланированы гастроли в нескольких городках и поселках! Маринка была счастлива за успех любимого дела. К тому же это была реальная возможность подзаработать! Матери по-прежнему было очень тяжело, и она была рада любой лишней копейке.

Проглядывая списки предстоящих концертов для молодежи и пенсионеров, она несколько раз невольно спотыкалась взглядом о кажущееся ей странно знакомым название — поселок Липовое. Но сколько она ни напрягалась, так и не могла припомнить, что связано для нее с этим поселком, где она его название слышала.

После дневного концерта в липовском клубе все пошли гулять по поселку.

— Там у нас река, там — памятник Ленину и площадь, а там вон — поселковое кладбище, — рассказывал местный веселый комсомолец.

— Кладбище? — вдруг громко выдохнула Маринка, потрясенная внезапной догадкой.

— Да. — Пожав плечами, комсомолец продолжил говорить, но Смирнова уже его не слышала.

— Извините, я отлучусь ненадолго. Скоро буду, — взволнованно шепнула она старшему преподавателю.

— А кто тут у тебя? Родственники, знакомые? Ты вроде не говорила ничего…

Но Маринка только неопределенно тряхнула головой и убежала. Она была уверена, что сама судьба привела ее в это место.

Хотя небольшое кладбище находилось на отшибе, малоэтажные домишки поселка понемногу подбирались к нему со всех сторон. Справа вообще кипела какая-то большая стройка, работали экскаваторы, краны. Маринка не сразу разобралась, где вход — всюду, как живая ограда, стояли развесистые, тенистые деревья. Наконец она прошла через старенькие ворота и остановилась в недоумении. Прямо от ворот в разные стороны разбегались узкие дорожки. Кладбище, показавшееся Маринке со стороны небольшим, внутри оказалось весьма просторным. Девушка обратила внимание на то, что здесь очень много старых, заросших травой могил. От некоторых из них остались только полуразвалившиеся каменные или железные оградки. На многих камнях и имен-то уже не прочесть — все стерло, сгладило время.

Потянуло прохладным ветерком, Маринка поежилась. Она никогда в жизни раньше не бывала на кладбище. Все бабушки-дедушки умерли, когда она была еще очень маленькой, а больше и родственников-то у них не было. Единственным и главным потрясением, связанным со смертью, была и оставалась смерть Димкиной матери. Наверно, по этой же причине и оказалась Маринка сегодня в затерянном подмосковном поселке, на незнакомом кладбище. А кругом ни души! Из-за шелеста высокой травы и деревьев звуки работающих неподалеку бульдозеров и кранов стали почти неслышными. Маринка неуверенно побрела по одной из дорожек, напряженно всматриваясь в имена на уцелевших могильных плитах. Так она пробродила минут сорок — совершенно безрезультатно! Отыскать могилу Татьяны Алексеевны среди десятков прочих могил оказалось делом нереальным. Почти отчаявшись, Маринка огляделась. И вдруг ей показалось, что между деревьями мелькнула чья-то тень. Девушка обрадованно побежала навстречу неизвестному путнику. Шагах в двадцати от нее, скрюченная почти до самой земли, опираясь на крючковатую палку, шла совершенно седая старуха.

— Бабушка, бабушка! Постойте, пожалуйста! — крикнула запыхавшаяся Маринка. — Помогите мне, пожалуйста…

Бабка на мгновение подняла на Маринку зеленые, совершенно ясные молодые глаза и… пропала. Девушка остолбенела. Еще несколько секунд она потрясенно озиралась, пытаясь понять, куда делась старуха, потом закричала и рванула бежать прямо между могилами, обдирая голые ноги о железные оградки. Ей показалось, что бежала она целую вечность. Наконец впереди замаячили строительные краны и небольшой вагончик-бытовка. Маринка распахнула настежь дверь вагончика и забежала внутрь, не помня себя от ужаса; ее колотило. В вагончике за деревянным столом сидела полная женщина и пила чай. Она удивленно уставилась на Маринку, которая стояла перед ней — бледная, с трясущимися коленками, не в силах вымолвить ни слова.

— Ты откуда такая суматошная? — Женщина посмотрела на порванную юбку девушки и ее пораненные ноги. — Тебя что, наши ребята напугали?

Она встала, подошла к Маринке, заботливо укутала ее теплым платком. Но та по-прежнему молчала, только стучала зубами.

— Если это наши, ты скажи мне, — сурово продолжила женщина, — я им сейчас такой нагоняй устрою! Работу потеряют!

— Нет-нет, это не они! — Маринка наконец нашла в себе силы ответить. — Это старуха…

— Какая старуха? — удивилась женщина.

— Там, на кладбище… — Маринку снова затрясло, она заплакала.

— Нуты и бедолага! Одна на кладбище пошла… — Женщина развела руками. — Ну-ка сядь, выпей чаю, все мне расскажи. Меня, между прочим, Валентиной зовут. Я бригадир.

— А я Марина…

Валентина налила Маринке крепкого, черного чаю в стакан. Девушка быстро выпила его короткими, жадными глотками.

— Ну что, легче стало? — Угу.

— Ну а теперь рассказывай, какого лешего тебя одну на кладбище понесло?

— Я могилу искала…

— Родственники у тебя тут, что ли? Вижу, что ты неместная. Я в округе всех знаю…

— Неместная, — подтвердила Маринка. — Я пришла, чтобы могилу моей знакомой найти, ходила-ходила по кладбищу, заблудилась только. А тут бабка идет. Сгорбленная такая, с палкой, волосы седые…

— Ну-ну, — хмыкнула Валентина. — Вот ты со страху натерпелась-то!

— Я к ней, а она исчезла. Вот и перепугалась.

— Одной на кладбище еще не то примерещится, деточка! — сказала задумчиво бригадир. — У нас тут к одному в ночь после зарплаты вообще инопланетяне прилетали. Насилу потом беднягу откачали. Все зеленые человечки мерещились. А чью могилу-то искать ходила?

— Соловьевой Татьяны Алексеевны.

— Соловьевой? Что-то не помню такой… — Валентина наморщила лоб и задумалась. — А ты ничего не путаешь?

— Нет! Они с сестрой на юге пять лет назад погибли, а похоронили их почему-то здесь.

— Ну ты бы так сразу и сказала! — Валентина хлопнула себя по лбу. — У них тут склеп семейный, это она по мужу Соловьева, а так Семенова. Родственники ее совсем редко на кладбище приезжают. За могилами и не ухаживает никто… Пойдем, я тебя провожу.

Валентина накинула платок и заперла вагончик. Маринка мелкими шагами пошла следом, с опаской поглядывая по сторонам. Общительная бригадир на самом деле многое знала о местных жителях. Иногда она останавливалась у какой-то могилки и быстро пересказывала девушке историю покойного: где жил, как умер, кто родственники.

— Мы почти пришли, — сказала Валентина, в очередной раз останавливаясь у небольшой ухоженной могилы. — А вот здесь лежит моя племянница, Оленька. Такая болезная с рождения была, бедняжка. Но до семи лет росла, тянулась. Однажды по весне давай мать просить: пойдем, мама, за ландышами! Мне, мол, сегодня кажется, что всюду ландышами пахнет!.. Ландышей хочу! Ну сестра моя, чтобы порадовать дочь, и пошла с ней за железную дорогу в лес. А на переезде Оленьку машина сбила. Какой-то пьяный не заметил… Вот и все. Хоронили ее всей школой, в гробу в школьном платьице с передничком белым, вся в бантах лежала, такая красивая… — Валентина всхлипнула и смахнула слезы платком. — И ландышей посадили — видимо-невидимо. По весне тут все бело и ландышами пахнет, как Оленька любила… Не уйдешь от судьбы, как ни противься, — все равно нагонит!

Маринке снова стало не по себе от слов Валентины, как будто на ночь в лагере ей под одеялом пересказали страшную историю. Ей очень захотелось назад, к своим комсомольцам-удальцам, с которыми весело и шумно.

На кладбище смеркалось, становилось прохладно, откуда-то повеяло сыростью. Они прошли прямо по дорожке еще метров пятьдесят.

— Вот тут они лежат, Семеновы, — произнесла наконец бригадир, уверенно показывая пальцем на большую могилу со старой башенкой. — Мать с отцом да две дочери. Вся семья в сборе. Ты тут пообщайся, а я поблизости буду. Покурю пока… Маринка осторожно открыла скрипящую оградку, присела на скамеечку. В сумерках фотографии были видны не очень хорошо, но Татьяну Алексеевну она сразу узнала. Волнистые, светлые волосы, большие, ясные глаза. Маринка заплакала. Она столько всего хотела сказать этой женщине за прошедшие годы, но, нечаянно оказавшись на ее могиле, поняла, что у нее нет для этого слов. Поэтому она просто сидела и плакала, а Татьяна Алексеевна смотрела на нее своими удивительными ясными глазами. Маринке неожиданно стало спокойно и тепло, слезы потихоньку высохли. Почти рядом с собой она ощутила чье-то уверенное, доброе присутствие. Большего душевного контакта у нее ни с кем не было никогда в жизни.

— Ну что, ты пообщалась? — Голос Валентины вывел Маринку из состояния глубокой задумчивости. — Темно уже. Забоишься еще, опять примерещится. Пойдем, мне смену принимать надо…

Обратно шли молча. Сильно стемнело, деревья глухо шелестели над головами. Где-то поодаль мрачно каркали вороны. Но Маринке было совсем нестрашно.

— Ну ступай, девица, не заблудись только! — ободряюще похлопала ее по плечу Валентина, проводив за ограду кладбища. — И не чуди больше. А приедешь в другой раз — заходи, чайку попьем.

Маринка рассеянно кивнула и пошла в поселок. Там уже все с ног сбились, искали ее.

— Где ты была, Смирнова? — спросил старший преподаватель.

— На кладбище…

— А почему так долго? Мы тут чуть с ума не сошли! Маринка удивленно подняла глаза. Она и представить не могла, что ходила к Татьяне Алексеевне целых семь часов!

В начале осени Маринка встретилась наконец с одноклассниками. Теперь она была не та, что прошлой весной. Маринка обросла потихоньку в Серпухове новыми знакомыми, почувствовала себя там нужной и востребованной. И преподаватели, и сокурсники ее уважали и любили. Поклонников у Маринки было хоть отбавляй. До смешного: половина военного училища, того самого, ходила по очереди провожать ее вечером на электричку. На самодеятельных концертах всегда народу был целый зал: приходили «посмотреть на Смирнову», которая умела так зажигательно петь и танцевать. Настоящая актриса!

Маринка была для всех одинаково недоступной, поэтому и обиженных ею тоже не было — все в одинаковом положении. Парни поражались ей: вроде бы абсолютно открытая, простая, добрая, всегда поможет, ободрит, но дистанцию держала такую, что порой и не подойдешь просто так. Наверно, поэтому так много воздыхателей было у нее тогда — просто она, смеясь, всем отказывала, еще не дожидаясь признаний и предложений, и становилась от этого только желанней, притягательнее. А вела она себя так не потому, что выпендривалась или что-то кому-то доказывала, просто иначе не могла тогда, ей дико было представить себя с любым из мужчин. Это казалось лишним, ненужным, бессмысленным. Другие училищные девчонки, которые и сотой доли такого внимания, как она, не видывали, достаточно быстро это поняли, поэтому завидовали, конечно, тайно, но не по-злому. Наоборот, считалось удачей пойти с Маринкой куда-нибудь на танцы: это была верная примета того, что от кавалеров в этот вечер отбоя не будет.

В силу всех этих причин Маринкина душа не стремилась теперь с маниакальной навязчивостью в родную школу, к людям, казавшимся раньше единственно близкими. Ну и, поскольку неизбежное свидание с ними не казалось больше нестерпимо болезненным, она по осени передала через Борьку Смелова, с которым общалась время от времени, приглашение всем желающим прийти в выходные повидаться с ней.

Встретились во дворе, на детской площадке. Идти в школу или к кому-то в гости Маринка наотрез отказалась. Пришло к ней на свидание всего несколько ребят, как оценила для себя Смирнова, — самые отчаянные, а среди них и Смелов, и Ольга Маслова… Но все равно чувствовалось, ребята ощущают себя с ней не слишком уверенно: слишком много всего говорилось о Маринке в стенах школы и за их пределами. Разговор не клеился. Казалось, давно не виделись, столько всего нужно рассказать друг другу, а повисла тягучая тишина…

— Нам очень жаль, что ты ушла, на самом деле, — поглядев на стесняющихся одноклассников, нарушил наконец молчание всегдашний друг и спаситель Борька Смелов, — наверно, тебе не стоило этого делать. По крайней мере, мы все переживали за тебя.

Маринка только пожала плечами.

— Какая теперь разница: стоило — не стоило? Все давно свершилось, переживать нечего. Я тоже не хотела вас оставлять…

— А ты знаешь, Вику из школы выгнали, — задумчиво сказала Ольга.

— За что? — Маринка удивленно вскинула брови.

— Ну то есть не выгнали, она сама ушла. То есть ей пришлось уйти…

— Но что случилось?

— Просто сволочь она, — вступил один из ребят, Лешка Сафронов. — Всех в классе перессорила. У нас такое было — ужас просто. Она оказалась врунья и интриганка.

— Мы же все знали, кто тебе уйти помог…

— И не только это, — со злостью добавила Ольга.

— В общем, уехала она заканчивать школу на Украину, к тетке. Находиться здесь для нее стало с некоторых пор просто опасно для жизни, — резюмировал Борька с оттенком торжества. — Так ей и надо за все!

Поговорили еще о том о сем и разошлись. От разговора остался легкий осадок печали, недосказанности и неудовлетворенности. Полного очищения и освобождения от тяжести, как надеялась Маринка, не получилось. О том, что ей было интереснее всего — о Димке, ей снова никто не сказал, а она спрашивать поостереглась, чтобы ему нечаянно не навредить. Мало ли что еще может быть… Она даже Борьку о нем спросить не могла, хотя он был ближе всех. Поэтому все следующие дни Маринка мучилась мыслью: что с Димкой, как он? Переживал! небось, когда подруга-то его на Украину уехала? А может, и не переживал вовсе. Где-то глубоко внутри рефреном сверкала радостная нотка, в которой Маринка не признавалась сама себе, как все-таки хорошо, что Вика уехала на Украину! Она же на самом деле сволочь. Не место ей рядом с Димкой.