Он взял Маринку за руку и фактически потащил за собой к двери. Голубева не стала упираться. Чтобы сократить путь, они пошли мимо школы, в которой когда-то учились.

— Ты помнишь? — Димка вдруг остановился и посмотрел прямо перед собой. — На этом стадионе ты меня столько раз ждала после игры… А я иногда сбегал от тебя. Такой дурак был!

— Помню… — Глаза Маринки подернулись легкой грустью.

— Но все изменилось! Сегодня я тебя никуда не отпущу! Идем скорее к твоей Матвеевне! — И он снова потащил Голубеву за собой.

Старуха Матвеевна не спала — в домике на окраине горел свет.

— Ты подожди здесь… — нерешительно сказала Маринка. — Я сейчас.

— Только скорее! Я не могу больше ждать!

— Дим, может, не надо?.. Возвращайся домой, ложись спать.

— Иди! Если не вернешься через пять минут — приду и заберу тебя силой!

— Вот еще!..

Голубева, стараясь не шуметь, быстро открыла входную дверь и проскользнула внутрь.

— Ну наконец-то! — послышался скрежещущий, недовольный голос Матвеевны. — Ты где была-то! Я тебя заждалась уж…

Маринка помялась у двери, не решаясь ничего ответить. По ее губам гуляла дурацкая улыбка. Матвеевна подняла близорукие глаза и прищурилась:

— А что это ты счастливая такая? Стоишь и не проходишь?.. Али собралась еще куда?

— Да я… Я зашла сказать, что сегодня ночью не вернусь. Чтобы вы не беспокоились… Отпустите меня? Только один раз? Я очень прошу…

Матвеевна изумленно посмотрела на Голубеву, которая стояла вся красная, опустив глаза в пол.

— Ты в своем уме, деточка? Ты что же делаешь?

— Я потом все объясню, Матвеевна, миленькая! Посидите сегодня с Илюшкой! Он вас еще не сильно утомил? Если что, я его с собой забрать могу…

— Ты мать или зайчиха? Еще чего не хватало! Спит спокойно твой Илюшка! А ты что, с Димкой со своим, что ли, загуляла? — с любопытством спросила старуха.

Маринка кивнула и покраснела.

— Ох, не доведет тебя до добра этот Соловьев! — покачала головой бабка. — Любишь ты его, деточка.

— Люблю!

— Весь город смотрит, как он к тебе таскается. Будет скандал скоро. Ты бы определилась уже: или туда, или сюда. Он человек женатый, и ты замужем. Ладно, иди! Дело молодое, понятное. Только постарайся, чтобы вас вместе хоть ночью не видели. А то потом не оберешься хлопот…

— Спасибо, Матвеевна! — Маринка обняла старуху за плечи.

— Ладно-ладно. Только не пропадай. Про сына не забудь. И платок накинь, а то простудишься!

Голубева сдернула с вешалки платок и быстро выскользнула из дома. Казалось, Илюшка может проснуться от стука ее сердца.

— А я уже думал, ты не придешь, — протянул Димка.

Маринка подняла на него глаза. Соловьев окончательно потерял контроль над собой, резким движением прижал ее к себе и поцеловал. Земля снова закружилась у них под ногами. Сколько они целовались — бог весть. В какой-то момент Димка поднял подругу на руки и, продолжая целовать, понес по улице.

— Ты что, ты же устанешь! Я тяжелая! — пробовала возмутиться Маринка, но Димка не отпускал ее из рук.

— Пушинка! Принцесса моя!..

Когда добрались до квартиры, Маринка была уже в полубессознательном состоянии. Женское естество, дремавшее в ней много лет, вдруг проснулось и заявило о себе в полный голос. Это казалось одновременно удивительным и страшным. Вспоминая потом о событиях этой ночи, Голубева не могла воскресить ни единого эпизода их любви: все смешалось настолько, как будто в пламени страсти переплелись и взлетели не только тела, но и души.

Очнулась она только поздно утром, медленно, с нежеланием возвращаясь из сладкой истомы. Все тело непривычно болело.

«Господи, как там Илюшка?» — резанула ее первая мысль.

Она вскочила и начал лихорадочно одеваться. Димка еще спал, разметав по сбитой простыне красивое, смуглое тело. Еще минуту Голубева смотрела на него, не в силах оторваться. Потом превозмогла себя и стремглав выбежала из квартиры, чуть не сбив с ног изумленную соседку по площадке.

Когда Маринка вернулась к себе, Матвеевна сидела на лавочке возле дома. Илюшка играл в траве рядом с ней.

— Ну что, нагулялась? — спросила старуха укоризненно. — Ребенок без тебя уже извелся весь.

Маринка подбежала к сыну и прижала его к груди:

— Мой маленький, мой хороший! — Она плакала, размазывая по щекам слезы. — Прости маму! Мы уезжаем, сегодня же!

— Да не пори ты горячку! — спокойно сказала Матвеевна. — Ребенок-то тут при чем? Разбирайся во всем сама… От своих проблем не убежишь.

— Этого не будет больше никогда! Илюшенька, клянусь, никогда!

— Не зарекайся, красавица. Ох не зарекайся… Глубоко тебя затянуло-завертело, не знаю, выплывешь ли, — протянула Матвеевна и ушла в дом.

На самом деле, наверно, нужно было ей уезжать в тот день. Бежать из Петровского опрометью, не оглядываясь, чтобы никогда больше не вспоминать даже о той ночи. Но Маринка не смогла этого сделать. Безумная волна страсти, которую она почувствовала в себе, не отпускала Маринку все лето. Уже не прячась, почти каждую ночь они встречались с Димкой, и все начиналось по новой. Если дома были родственники его жены, они встречались на полянке у реки, или дома у Димкиных друзей, или в старом детском саду. Их обоих неумолимо несло к страшному водовороту, но остановиться было невозможно. А потом вдруг вернулась Светка — и все закончилось.

Маринка в порыве страсти как-то даже забыла о существовании Димкиной жены. То есть, отдаваясь Соловьеву, она уже приняла для себя все решения и была уверена, что так же рассуждает и он. К тому же ей вскоре стало понятно, что она беременна. Маринка дожидалась какого-то специального торжественного момента, чтобы сообщить Димке об этом радостном событии — и вот дождалась.

Однажды Соловьев пропал на несколько дней. Маринка с ног сбилась — искала его. Звонила ему домой, но никто не снимал трубку. Пришла к подъезду, постояла под дверью — никого. Потом вышла Димкина соседка, та самая, которая стала нечаянной свидетельницей их самой первой близости.

— Простите, вы Диму Соловьева из пятнадцатой не видели? — робко спросила Маринка.

Соседка смерила ее взглядом, полным презрения, и произнесла громко, нараспев, так, что услышали, наверно, все жильцы дома:

— Как только наглости приходить сюда еще хватает! При живой жене! Бедная Светка! Вернулась, а тут такое творится!

Голубевой показалось, что ее ударили наотмашь. Она побагровела и убежала. Димка появился у нее только через три дня. У него было сильно помятое лицо.

— Привет! Сделай мне кофе, а!

Опухшая от бессонной ночи, заплаканная, Маринка как раз собиралась вывести Илюшку на улицу. Сидевшая рядом Матвеевна с любопытством наблюдала эту сцену.

— Я отведу! — понимающе сказала она. — Вы тут поговорите.

— Где ты пропадал? Как ты мне можешь все объяснить? Я извелась вся, ночей не спала! — накинулась на Соловьева Маринка, как только за Матвеевной закрылась дверь.

— А что я должен тебе объяснять? — искренне удивился Димка. — Ты не представляешь даже, что произошло. Светка вернулась!

— Я знаю, — мрачно сказала Маринка.

— А че тогда спрашиваешь? — обиделся Димка. — Так вот, ей там что-то про нас настучали. Соседка наша, кажется. Светка теперь как мегера. Пришлось ее ублажать эти дни. Как только она ушла на работу, я сразу к тебе…

— Ах, ублажать!

— Ну да. Она мне скандалы устраивала. Но я-то знаю, что бабе нужно… Ты нальешь мне кофе или нет? Башка раскалывается. Ты что, опять плачешь?

Из последних сил налила она ему кофе и зарыдала взахлеб, опустив лицо на ладони. Удивленный Димка неловко пытался ее утешать. Это было невыносимо.

— Но как же теперь мы с тобой? — сквозь слезы прохрипела Маринка.

— Нормально все, ты не плачь, глупая. Сейчас все успокоится, буду к тебе опять прибегать. Ничего же для нас не изменилось…

— Изменилось, Дима! Я беременна!

— Что? Ты? — Соловьев изменился в лице. — От кого?

— От тебя, родной, от тебя!

— Что же делать? — запаниковал Димка и вскочил с места. — Что теперь будет? Ты же не собираешься все испортить?

— А вот что будет. — Маринка взяла себя в руки. — Я решила уехать в Москву послезавтра. Ты подумай хорошенько… Если ты хочешь этого ребенка, хочешь остаться со мной — приди, скажи. А если нет… Тогда я сама все сделаю.

— Нет… Но как же так? — На Димке лица не было. — Я же не могу…

Он пулей вылетел из кухни. Только дверь в сенях хлопнула. На столе остался дымиться крепкий кофе, к которому он так и не притронулся…

Он больше не пришел ни в этот день, ни на следующий. Маринка как в тумане собрала вещи, взяла Илюшку и уехала в Москву. Состояние у нее было такое, что хотелось повеситься. Только тихое лопотание ребенка удерживало от этого шага.

Всю дорогу в Москву Маринка проплакала. За ней внимательно наблюдала сидевшая напротив немолодая женщина.

— Вам плохо? — спросила она наконец.

Маринка утвердительно кивнула. Слово за слово, Голубева рассказала ей свою печальную историю. Надо делать аборт, но в районную больницу идти нельзя — там дикие очереди, да вдруг еще муж узнает… А в других больницах никого нет знакомых, и вообще, непонятно, как это делается.

— Я вам помогу, — неожиданно сказала женщина, — позвоните мне завтра с утра. Меня Мария Петровна зовут.

Маринка взяла у нее телефон и поблагодарила. В такой ситуации любая встреча как знак судьбы.

На вокзале жену встретил недоумевающий Голубев.

— Ты такая странная, — сразу начал ворчать он, — прошлым летом не вытащить тебя оттуда было, сейчас еще август не закончился, а ты уже тут. У тебя семь пятниц на неделе. Неужели надо было делать все вот так стремительно? Я бы приехал, забрал ребенка… И вообще, ты чертовски плохо выглядишь!

— Я себя не очень хорошо чувствую…

Больше ей сказать мужу было нечего. Как только приехали домой, Маринка уложила ребенка и сама легла спать. Павел Иванович попробовал выказать ей свое мужское расположение, но жена оттолкнула его, и ему стало не по себе:

— Ты что?

— Я же сказала, — взвилась Маринка, — я плохо себя чувствую. А ты тут еще лезешь… Отстань!

Она отползла от него в другой конец кровати и свернулась клубочком. Голубев немного повздыхал и уснул. Маринка не спала целую ночь, осмысливая произошедшее с Димкой.

Наутро, как только муж ушел на работу, она кинулась звонить сердобольной попутчице. Все решения были приняты.

— Мария Петровна, это Марина, мы вчера с вами в электричке познакомились, помните? — выдохнула она в трубку.

— Конечно, Мариночка! Вы не передумали?

— Нет! Мне, наоборот, поскорее надо. Муж на работе… Я ребенка соседке оставлю и приеду…

— Приезжайте, деточка!

Мария Петровна назвала адрес. Это был другой конец Москвы, самая окраина. Но Маринке в этот момент было все равно. Она позвонила в дверь соседке и попросила ее несколько часов посидеть с Илюшкой. Та без особого восторга, но согласилась. Уже через два часа Маринка была на месте.

Квартира, адрес которой был указан на бумажке, находилась в старой хрущевке, минутах в пятнадцати троллейбусом от ближайшего метро. Войдя в грязный, вонючий подъезд, Маринка на минуту в последний раз засомневалась, а стоит ли вообще делать то, что она задумала. Неприятное предчувствие холодком пробежало по ее телу. Но все же, помедлив несколько минут, она начала подниматься по ступенькам. Но чем ближе подходила к нужной двери, тем страшнее ей становилось. Наконец она протянула руку и позвонила. Звонок прозвучал хрипло и отрывисто.

— Ах, это вы, Марина! — Дверь открыла Мария Петровна. — Ну проходите, проходите. Сейчас мы быстро все сделаем. Будете как новенькая!

Маринка нерешительно прошла. В квартире пахло спиртом, гнилой картошкой и еще какой-то гадостью. По узкому коридору с трудом протискивались какие-то люди.

— Идите сюда, устраивайтесь! — продолжала щебетать Мария Петровна. — Вы денежки не забыли? Лучше заранее все посчитать…

Маринку покоробило от слова «денежки», но она достала кошелек и отдала то, что у нее было. После этого в комнату вошли две не очень опрятного вида женщины лет сорока пяти. Они стали раскладывать на небольшом столике какие-то страшные железные инструменты.

— А долго это будет продолжаться? — робко спросила она.

— Часа два! — успокоила Мария Петровна. — вы не волнуйтесь так, у нас каждый день такие, как вы, бывают. Все будет хорошо.

— Раздевайтесь и ложитесь! — коротко сказала другая женщина.

Голубевой было отчаянно страшно, но она покорно легла. Один укол в вену — и она перестала понимать все, что с ней происходило дальше. Некоторое время она еще слышала словно издалека какие-то голоса, металлический звон, а потом и это закончилось.

— Просыпайтесь, деточка! Да просыпайтесь же! — было следующее, что услышала Маринка.

— А может, она в обмороке? — неуверенно спросил другой голос.

— Нет, просто слабенькая. Тяжело ей было. Эй, деточка, пора вставать!

Маринке категорически не хотелось открывать глаза. По мере того как возвращалось сознание, откуда-то изнутри наплывала и горячая, пронзительная боль. Она вскрикнула.

— Ну слава богу. Очнулась! — торжествующе произнесли над ней.

Маринка попыталась открыть глаза. Прямо над ней маячили какие-то расплывающиеся тени.

— Что со мной было?

— Все уже закончилось, девочка моя. Сейчас еще немного посидишь тут — и пойдешь домой бай-бай.

Голубеву с трудом подняли и усадили на диване. Голова кружилась.

— Мне жарко. Я хочу пить, — произнесла она.

Тут же из кухни принесли большую железную кружку с водой. Зубы Маринки беспомощно звякнули о край.

— Почему мне так плохо?

— Ничего страшного, деточка. Скоро все пройдет! Маринка закрыла глаза и откинулась на диване. Силы ее покидали.

— Что это с ней? — спросил голос.

— Не знаю… Горит вся.

— Эй, деточка! Тебе пора собираться домой!

Маринка не реагировала. Голова стала такая тяжелая, что казалось невозможным пошевелиться.

— Надо ее вывести, не хватало нам еще тут проблем. Доведем до метро?

— Доведем…

Как во сне Голубева, в ответ на настоятельные просьбы, поднялась, ее одели, взяли под руки и повели к метро. Ноги не слушались. Казалось, еще миг — и она взлетит.

В следующий раз Маринка пришла в себя в пустом вагоне метро. Прямо перед ней стояла какая-то женщина.

— Как тебе не стыдно! — причитала она. — Такая молодая и такая пьяная!

— Я не пьяная, — слабо возразила Маринка, — мне плохо…

— Плохо? — недоверчиво посмотрела на нее женщина. — Ну-ка дыхни! И правда, пылаешь вся. Наверно, грипп. А едешь-то куда?

Маринка вспомнила и назвала станцию метро. Женщина всплеснула руками:

— Но это же совсем в другой стороне!

— Помогите мне выйти, пожалуйста! Мне надо ехать… Меня ребенок ждет!

— Ладно!

Женщина довезла Маринку до нужной станции:

— Ты сама-то дойдешь?

— Спасибо, дойду…

Медленно-медленно она поковыляла из вагона к выходу. Потом отдышалась и поднялась по лестнице. Со множеством остановок добралась до дома. Позвонила соседке.

— Марина, это очень нехорошо с вашей стороны! — поджала губки та. — Мы договаривались на несколько часов, а прошел целый день! Ваш ребенок неуправляемый. Он поломал мне всю мебель!

— Простите… Я потом все оплачу… — Маринка слабо махнула рукой и позвала Илюшку: — Идем, малыш! А сколько сейчас времени?

— Семь часов!

— Еще раз простите. Сегодня был очень трудный день. Она стала пытаться попасть ключом в замочную скважину,

но это удалось не сразу.

— Вот странная-то! — сказала соседка мужу. — То ли пьяная, то ли еще что похуже. Недаром ребенок такой психованный! Я Паше сразу говорила, не к добру он женился на ней…

Голубев пришел часа через полтора. В вечернее время он пытался подрабатывать репетиторством. Вспомнил, что по первой специальности он учитель истории. Маринка тем временем кое-как разогрела ужин и уложила ребенка. Павел Иванович сначала ничего не заметил.

— Ну как ты? — буркнул он, садясь за стол.

— Нормально, — прошептала Маринка. — Я пойду в комнате приберусь…

— Что это ты на ночь глядя прибираться надумала? Дня, что ли, мало? — раздраженно хмыкнул Голубев и уткнулся в газету.

Маринка, уже отчетливо чувствуя неладное, зачем-то подмела в коридоре пол и взялась гладить белье. Потом бросила утюг и снова пошла в комнату. Минут через десять, дожевывая бутерброд, туда вошел и Голубев. Увидев Маринку, которая, скорчившись на диване, что-то писала, он был очень удивлен:

— Ты что делаешь?

— Пишу. На всякий случай, — еле слышно сказала Маринка.

— Постой, постой, — обеспокоился Голубев, — ничего не понимаю. Ты что имеешь в виду? Ты вообще какая-то красная… Ты здорова?

Он осторожно потрогал ладонью лоб жены. Он пылал.

— Если что, ты только Илюшку не оставляй, ему уход нужен… Я тут все написала…

— Маринка, да что с тобой? Вызвать «скорую»?

— Подождем… Может, само пройдет? — одними губами спросила Маринка.

— А это что такое? — Побледневший Павел Иванович трясущейся рукой показал на расплывающееся по дивану кровавое пятно.

— Вызывай «скорую», кажется, пора… — Маринка еще попыталась улыбнуться.

Сбив по пути стул, Голубев бросился к телефону. «Скорая» не приезжала очень долго. Часа полтора.

— Что тут у вас? — недовольно спросил наконец приехавший врач.

— У меня, кажется, жена умирает… Завещание написала. — Испуганный Голубев начал трясти у врача перед носом листом бумаги.

— У нее что, суицидальные наклонности? Третья уже за сегодняшний вечер… Полнолуние, что ли?

Врач не спеша вымыл руки и, продолжая бормотать, вошел в комнату:

— Ну где тут ваша больная?

Голубев включил свет. Маринка лежала уже без сознания. Врач подошел к ней и взял за руку, мгновенно изменившись в лице.

— Что же вы молчите? Носилки, скорее! Где у вас телефон? Дрожащий Голубев показал. Врач прикрыл дверь и что-то быстро проговорил в трубку взволнованным шепотом. Через несколько минут Маринку погрузили на носилки.

— Что с ней? — спросил Павел Иванович, не отрывая глаз от огромного кровавого пятна на диване.

— Плохо дело! Молитесь, если умеете! — на ходу произнес врач.

Из приемного покоя Маринку мгновенно перевезли в операционную. И только после трехчасовой операции появилась надежда.

— Надо же, такая хрупкая — и какая живучая, кто бы мог подумать! — тихо сказал хирург, когда все было закончено.

Маринка вернулась домой только через неделю, прозрачная и тихая. Голубев с ней на тему ее болезни не разговаривал. Впрочем, у него и раньше даже упоминания о женских недугах вызывали нервические приступы. Видимо, поэтому он предпочел вести себя так, будто ничего не произошло. Илью на время Маринкиных злоключений увезла к себе Лидия Ивановна…

Несколько дней она лежала в полном одиночестве дома в постели и смотрела в окно. Часто вставать ей было нельзя, да и сидеть-то можно было по-особенному. В квартире стояла удивительная гулкая тишина. Есть, пить, читать, смотреть телевизор было невозможно. Едва она закрывала глаза, с чудовищной ясностью вспоминалась причиненная ей боль. Не хотелось видеть никого, даже сына. Маринке стало казаться, что она сходит с ума…

Когда неожиданно зазвонил телефон, Маринка равнодушно потянулась к трубке, предполагая, что звонит мать.

— Алло?

— Маринка, привет! — В трубке зазвучал как будто знакомый радостный женский голос. — Наконец-то я тебя отыскала!

— Привет, а кто это?

— Ну ты даешь! Это же я, Наташка Андреева, бывшая Соловьева… Помнишь еще?

— Наташка, ты? — Маринка от волнения едва трубку не выронила. — Как ты меня нашла?

— Как всегда, это было непросто! — рассмеялась Наташка. — Мы давно не виделись… Новостей столько, не знаю с чего начать!

— Да уж!

— А что это у тебя муж такой смурной? Я тебе всю прошлую неделю звонила, а он мне говорит, то ты в душе, то уже спишь, то нет тебя… Я беспокоиться начала уже, все ли с тобой в порядке.

— Я в больнице была.

— В больнице? — Радостный тон Наташки сразу сменился озабоченным. — А что с тобой?

— Операция по женской части…

— Это серьезно? Почему же твой муж мне ничего не сказал? Мы бы примчались… Ты говорить-то вообще можешь?

— Могу, могу… Все уже прошло. Ладно, хватит обо мне. Ты-то как?

— Было у меня тоже приключений, как-нибудь потом расскажу! А если коротко, институт закончила, дочь родила, Юльку…

— А я знаю!

— Откуда? — удивилась Наташка и сразу напряглась. — Неужели… Ты что, с моим братом общалась?

— Нет, то есть да, немного, — засуетилась Маринка, понимая, что сболтнула лишнее. — Я была в Петровском, его случайно на улице увидела. Он и сказал.

— Вот кровопивец тоже! — успокоилась немного Наташка. — Глаза бы мои его не видели, бездельника. И себе, и другим жизнь портит. Ладно, бог с ним. Я тебе знаешь зачем звоню?

— Нет, — простодушно сказала Голубева.

— Я тут решила, что Юльку крестить надо. Серега, конечно, возражает. Но он такой своеобразный… Я вас потом познакомлю… Так вот, я подумала, что лучшей крестной матери, чем ты, мне не найти!

— Ты серьезно? — Маринка даже задохнулась от волнения. — Ты действительно считаешь, что я достойна?

— Конечно, считаю! — рассмеялась Наташка. — Ты что там так разволновалась? Я же помню, как ты меня в детстве воспитывала…

— Это такая ответственность… — сказала тихо Маринка и заплакала.

— Ну вот, как всегда, эмоциональный перебор! Ты совершенно не изменилась! Так ответь: согласна или нет быть у моей Юльки крестной?

— Согласна, согласна! Конечно, согласна! — испугалась Маринка.

— Вот и хорошо! Давай поправляйся! Запиши мой телефон. Когда будешь себя чувствовать лучше — позвони. Я буду ждать.

— Конечно! Наташенька, ты такая молодец, что нашла меня…

Этот разговор вернул Маринку к жизни. Она лежала и улыбалась, думая о том, как произойдет ее встреча с Наташкой и ее дочерью. Она уже одинаково любила их обеих. К вечеру Голубева приподнялась и приготовила мужу ужин. Потом позвонила матери, чтобы та привезла ей Илью. Откуда-то взялись силы и настроение. Маринка поняла, что ее жизнь, дав очередной стремительный вираж, возвращается в свое русло.

Юльку крестили через несколько месяцев в Петровском. Это была воля Наташки. Маринка готовилась к этому мероприятию, как-то особенно остро ощущая, какая ответственность ложится на ее плечи. Спрашивала себя десять раз: готова ли? Если бы речь шла о чьем-то другом ребенке, наверно, испугалась бы, отказалась. Но Наташке отказать было невозможно. Вечерами, когда сын и муж засыпали, Маринка зажигала церковную свечку и в ночной рубашке вставала на колени перед иконой, молилась. Никто никогда не учил ее этому, не водил в церковь. Наоборот, мать всегда избегала разговоров о Боге, хотя иконки хранила. В раннем детстве Маринку тайно крестила бабушка против воли всех остальных членов семьи — только недавно Лидия Ивановна призналась дочери в этом.

Переборов свои страхи, Голубева даже специально в церковь съездила, поговорила с батюшкой, чтобы лучше понимать, что именно она должна будет делать. Когда переступила порог храма, от непривычного душного запаха ладана голова у нее закружилась так, что она потеряла сознание.

— Значит, ты великая грешница! Молись! — сказала ей какая-то бабка.

Так впервые в жизни Маринка исповедалась и причастилась. Ей понравилось бывать в церкви, слушать хор, стоять перед строгими иконами. Как будто для нее начиналась совсем другая, новая страница жизни. Она собиралась даже Илью покрестить, но Голубев не дал ей это сделать.

— Марина, при чем тут церковь! — говорил он. — Мало ли, что в стране происходит. Сначала все были атеистами и членами партии, теперь все верующие. А завтра что, все сатанистами будут?

— Павел, я это хочу сделать не потому, что все делают, — пыталась на первых порах что-то объяснять ему Маринка, — просто у меня душевная потребность.

— Ты ненормальная, у тебя всегда что-то в голове происходит не как у людей. Ну пусть там у тебя потребность, ходи, конечно, куда хочешь, но ты взрослый человек! Это твои проблемы. А Илья-то при чем? Вырастет — пусть сам определяется.

Хоть крестится, хоть обрезается, хоть в партию вступает. Может, к тому времени все уже назад повернется…

Крестины Юльки происходили в небольшой церквушке на окраине Петровского. Гостей почти не было, поэтому внутри было достаточно свободно. Присутствовали несколько московских подруг Наташки и ее муж Серега. Приехал все-таки в Петровское, хотя считал все происходящее бабской блажью. Он не понравился Маринке сразу: наглый, самоуверенный. Было такое ощущение, что он в первое же мгновение просто раздел ее взглядом.

— А какая хорошенькая у нас крестная! — сказал он, причмокивая. — Только ради этого уже стоило приехать! Нам надо познакомиться поближе! Где ты ее скрывала, жена?

— С Наташей мы и так с самого детства знакомы! — отрезала Маринка. Сердце у нее забилось неспокойно.

Саму Наташку было не узнать. За прошедшие годы из кудрявой, непосредственной девчонки она превратилась в высокую, статную блондинку с сосредоточенным, строгим лицом. Несколько морщинок уже пересекли лоб. На руках у Наташки лежало завернутое в одеяло сокровище.

— Отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть, — сказала Наташка, протягивая Маринке сверток. — Будь готова, сейчас ор начнется… Беременность у меня была очень нервная, Юлька от этого капризная получилась.

— Мне не привыкать, — отозвалась Маринка, бережно принимая на руки малышку.

Юлька спала, только крошечные реснички немного подрагивали.

— Как ты думаешь, тут не холодно? — беспокоилась Наташка. — Нам только простуды не хватало, все остальное и так есть…

— Да не волнуйся ты! Все нормально будет.

В этот самый момент за Маринкиной спиной мрачно прозвучал чей-то голос:

— Привет!

— Надо же, братец явился не запылился, и не опоздал даже! — язвительно отозвалась Наташка.

Маринка обернулась. Сзади, засунув руки в карманы, стоял щетинистый, исхудавший Димка.

— Здравствуй! — только и смогла сказать она.

— Вот мы снова все вместе, как в детстве, правда, сестренка? И повод нашелся. — Димка хулигански подмигнул Наташке.

— Слушай, или ты ведешь себя нормально, или сваливаешь отсюда. Это не то место, где нужно действовать мне на нервы, — раздражаясь, ответила сестра.

Маринка ничего не сказала, только вцепилась покрепче в Юльку.

— Как там моя племяшечка? — Димка склонился над ребенком и пощекотал ее за щечку. — Уси-пуси!

— Убери руки! — не выдержала Наташка. — Не видишь, спит ребенок!

— А Лена как поживает? — спросила Маринка, чтобы разрядить обстановку.

— Как будто он ее видит! — презрительным голосом сказала Наташка.

— Ничего, нормально. Растет, вся в отца! А Илюха твой как?

— Тоже хорошо. Я с ним приехала, он сейчас у мамы.

— И уедем мы отсюда сразу после крестин, так что не раскатывай губу на то, чтобы отметить! — добавила Наташка.

Димка отошел.

— Зачем ты с ним так? — спросила Маринка, покачивая Юльку.

— Тошнит меня от него! Ненавижу таких мужиков! Ничтожество!

— Наташка, он тебя так любит! Когда мы с ним вместе с тобой рожали, он больше меня переживал. Он тебя так любит!

— Что ты сказала? — присвистнула Наташка и уставилась на Голубеву с непониманием. — Вы с ним… что делали?

Ответить Маринка не успела, поскольку началась церемония. Первую ее часть Юлька проспала крепким сном на руках у крестной. Когда малышку окунули в купель, она открыла глазенки и попробовала жалобно пискнуть.

— Ну что ты, девочка! — прошептала ей Маринка. — Сейчас с тобой чудо происходит. Не надо плакать, лучше посмотри вокруг…

И Юлька покорно перевела глаза на иконы и смотрела на них не моргая. Потом снова задремала. Несколько раз Маринка встречалась взглядом со стоявшим неподалеку Димкой. Его обычно светло-серые глаза казались сейчас глубокими и темными. Он сосредоточенно держал в руках свечу, оплывающий воск с которой капал прямо ему на свитер. Но Димка этого не замечал, погруженный в какие-то мысли.

Когда все закончилось, Маринка бережно передала Наташке дочь, закутанную в одеяльце.

— Принимайте новокрещеную!

— Неужели не раскричалась даже? Я тут три сигареты выкурила, пока ждала. Все прислушивалась: сейчас заорет, забирать придется…

— А что нам орать было? — Маринка наклонилась к девочке. — У нас все было хорошо, правда, крестница?

Юлька улыбнулась и показала всем маленький розовый язык.

— Что ее ждет… — вздохнула Наташка. — Милая, спасибо тебе. Я не ошиблась в выборе крестной.

— Еще бы! — хмыкнул подошедший Димка. — Я все смотрел — она с ребенком сама как с иконы… Я всегда говорил: мадонна!

— Помолчал бы! — взвилась Маринка и быстро зашагала прочь.

— Что это с ней? — строго спросила Наташка брата.

— Откуда я знаю? Она ведь всегда была странная, — ответил тот, даже не смутившись.

На следующее лето в знакомые места Маринка не поехала, хотя Наташка, с которой они после крестин стали общаться часто, не раз уговаривала ее отправиться с ней в Петровское. Отрекомендованная Матвеевне, Наташка поселилась там, где в предыдущие годы жила сама Маринка.

Маринке же через прежних знакомых мужа по министерству удалось каким-то чудом устроиться нянечкой в детский лагерь на Черноморском побережье. Маринка уехала туда на все лето и забрала с собой сына. Худенький, бледный после затяжной весны Илюшка в первый раз увидел море и вдоволь наелся фруктов.

Осенью она вышла на работу в школу, а сына скрепя сердце отправила в детский сад. Естественно, уже на следующий день Илюшка заболел ангиной, и Маринка с мужем попеременно правдами и неправдами вырывались из школы, чтобы сидеть с ним — специально устраивались работать в разные смены. Год проскользнул незаметно. На следующий сезон устроиться в летний лагерь на море не удалось, политическая чехарда сказалась и на детском отдыхе. Денег на то, чтобы ехать самим куда-то отдыхать, не было. Так семья Голубевых в полном составе снова оказалась в Петровском, поскольку в Москве стояла невыносимая, тяжелая жара.