Глава 21

Волчья стая

В порыве отчаяния я покинул замок, решил жить в лесу волком и не возвращаться в человеческое обличье. Мутное сознание волка притупляет человеческую боль. Меня ждали лютые морозы, горькие разочарования, голод и одиночество. Я был еще слишком слаб после ран и болезни, которая возникла бы у любого, кому пришлось провести полгода в каменном мешке. Я был слаб не только телом, но и духом. Я то метался по лесу, утопая в сугробах и раня лапы о жесткий паст, то, опустив голову, бесцельно брел в неизвестном направлении.

В своем теперешнем состоянии я бы не вышел на оленя, но, спустившись к опушке леса, за которой начиналась долина, я увидел среди редких островков деревьев лишь хрупкую, беззащитную олениху. Мой нюх подвел меня. Видимо, сильный голод и вынужденный долгий перерыв в охоте помешали мне верно оценить обстановку. Как только я выпрыгнул из-за деревьев, откуда-то вынырнуло это рогатое чудовище в облике облезлого оленя, и я уже не смог, не успел увернуться. Рог пропорол мне бок, и я, как раненая собака, поспешил скрыться в чаще леса.

Скуля и подвывая от боли, я заполз в какое-то заброшенное укрытие из веток и прошлогодней листвы, присыпанной снегом. Так и не сумев добыть себе пищу, я пролежал в полузабытье несколько дней, приходя в себя только для того, чтобы зализывать свою новую рану. Я не преобразился в человека и не пошел к людям за помощью, потому что не очень-то на нее рассчитывал. Раны на теле зверя заживают гораздо быстрее, чем у людей, и реже гноятся.

Другие животные не беспокоили меня, я боялся только самых опасных хищников — людей и их прихвостней собак, пресмыкающихся перед ними. Найди человек в лесу раненого зайца или даже лису, он может взять звереныша в дом, вылечить, накормить и отпустить в лес. Но волка — никогда! Раненый волк только раззадорит его охотничий пыл, и он с радостью прикончит его, тем боле что это относительно безопасно, и будет потом хвастать перед сородичами своей добычей. А ведь волчье мясо не идет людям в пищу, и это убийство становится тем более жестоким, что не вынуждается голодом. Но, благословенная луна, я забрел достаточно далеко от человеческих троп, и меня не обнаружила ни одна собака.

Когда я смог подняться на ноги, я был еще более слабым и беспомощным, чем прежде: голод и болезнь вытянули из меня все силы. Я уже мог рассчитывать лишь на какую-нибудь мелочь: мышь или барсука, которых, быть может, мне удастся откопать из их глубоких зимних норок. Летом я бы восстановил силы, питаясь ягодами. А сейчас лучшим выходом было присоединиться к какой-нибудь волчьей стае, если бы она согласилась меня принять. Волки — не люди! Даже слабому и больному члену своего сообщества они позволяют выжить. А я был неплохим бойцом и охотником, способным после выздоровления добывать пищу и отстаивать интересы своей стаи. Волки, в отличие от людей, сразу чуют оборотней, но никогда не гонят их прочь, позволяя им жить среди них и занимать то место, которого они достойны, как звери.

Наши леса изобиловали волками, их было на Медовом Острове не меньше, чем людей. И я, голодный и несчастный, уже было потащился к ближайшей их дневке, до которой, судя по меткам, было полдня пути, как вдруг почуял знакомый запах, пошел на него и вскоре увидел меж деревьев силуэт человека. Я не стал задаваться вопросом, что делает женщина одна в такой глуши. Она была единственным спасением для умирающего с голоду, больного и почти бессильного волка. На один краткий бросок силы еще Оставались, и я не буду вас утруждать дальнейшими малоприятными подробностями. Скажу только, что у волка, явившегося в стаю в сытом и боевом состоянии, больше шансов доказать свое право на жизнь в ней.

Заслышав волков, я ответил шагов за двести, предупредив о своем появлении. Я вышел на вой. Они сидели на опушке леса в ряд, задрав головы: темные силуэты на снежной поляне. Они выли, сближая и вскидывая головы в ритме воя, а иногда соприкасаясь мордами друг с другом. Я сел напротив и присоединился к нашему священному таинству. Конечно, волки воют не на луну. Вовсе нет, хотя она и бывает иногда единственной нашей собеседницей, все же это не волчий бог, как полагают некоторые люди. Луна — это навязчивая идея, вечная мания. Она, как вечная любовь, такая же неверная и недоступная. Стая выла, подстраиваясь под высокий голос самки.

Когда песня закончилась, волки начали осторожно обступать меня. Я хорошо знал правила, начал медленно и уверенно махать хвостом, всем своим видом демонстрируя дружелюбие.

Уверенный в себе рослый матерый зверь с округлой головой, поднятыми, направленными вперед ушами встал напротив меня. Шерсть на его морде вздыбилась, и он оскалил пасть, демонстрируя мне свои желтые зубы. Это был крупный самец, достигший в длину почти три человеческих шага. Несмотря на то что я частично восстановил свои силы, я, конечно же, не смог бы с ним схватиться всерьез. Не было ничего необычного в том, что он так агрессивно настроен. Обязанность предводителя — враждебно встречать чужаков. И по его хвосту, неподвижно застывшему, и по его рычанию я определил, что его агрессия — только выполнение традиционных обязанностей и напоминание мне о том, кто в стае вожак. Я и не надеялся занять в новой стае высокое положение, поэтому начал отступать вполоборота, показывая, что признаю право вожака. Он сделал выпад в мою сторону и прижал меня корпусом, глухо рыча, а потом сердито отошел. Другие волки были настроены менее агрессивно, многие из них смотрели на меня вполне дружелюбно.

Их логовище находилось неподалеку: хороша промоина в овраге на заболоченной низине в пойме реки. Кроме вожака и его самки, в стае было еще восемнадцать матерых, шесть переярков и девять прибылых. Это наши собственные названия, которые переняли у оборотней люди-охотники.

Так как охота не всегда бывала удачной, мы то наедались до отвала, то голодали по многу дней. На крайний случай у нас было несколько деревень, где безалаберные жители не слишком заботились о безопасности своих животных. Плохо запертые скотные дворы да беспечные хозяева позволяли нам в худшие времена доставать себе неплохое пропитание в их поселениях. В волчьей стае я оттаял душой, восстановил силы. Я снова начал жить.

Глава 22

Наваждение

Возможно, мне было бы легче, знай я, сколько усилий придется приложить Бренну, чтобы вернуть себе расположение Морейн. Он еще не знал, как жестока, мелочна и мстительна может быть эта женщина теперь, когда она уверена в его любви и своей власти над ним. Морейн мстила и за свои теперешние обиды, и за прежние унижения и невнимание к ней со стороны Бренна. Все это осложнялось еще и тем, что король Белин был в ярости от поступка Морейн. Но ярость эта выплеснулась отнюдь не на виновницу, а на самого Бренна. Несмотря на обыкновение проводить в Поэннинской крепости всю зиму, Белин решил покинуть Хребтовину и отправиться в свои южные земли. Морейн он забирал с собой. Вынужденный признать право принца жениться на Морейн, король назначил время для свадьбы на осень, отложив ее почти на полгода.

Гвидион, не желая принимать участия в мелких скандалах, раздирающих семейство, и не решив, сторону какого брата ему занять, сделал ход, достойный любого жреца. Он просто покинул замок, предоставив его обитателей их судьбе. В его пещере остались жить только Ворон да присматривающий за ним Инир. Вместо Ривы, погибшего при попытке прорваться в Город Солнца в Антилле, Гвидион нашел нового телохранителя по имени Придери и забрал его с собой.

Морейн, для которой пещера Гвидиона обладала какой-то непреодолимой притягательностью, приходила сюда каждый день с молчаливого согласия Инира повидаться и поиграть с птицей. За день до отъезда короля Бренн пришел в пещеру друида для выяснения отношений с Морейн в надежде убедить ее не покидать замок вслед за Белином. Инира он выгнал, а тот и сам был рад скрыться за одной из внутренних дверей пещеры.

Бренн сидел на возвышении, покрытом шкурами, исподлобья наблюдая за Морейн. Она утонула в огромном кресле отсутствующего хозяина, сосредоточенно изучая свои ногти. Бренн молчал, не решаясь начать разговор. Так в тишине ковровой пещеры они долго сидели, погрязшие во взаимных обидах и непонимании.

— Морана, — начал Бренн, — я… — он умоляюще посмотрел на нее, надеясь, что она избавит его от необходимости объяснений. Но Морейн упорно молчала, предоставляя ему возможность выпутываться самому. Бренн уронил голову на руки, чувствуя, как между ними вырастает стена отчуждения.

— Морана, я стараюсь, как могу. Ну что я еще должен сделать. Я и так не знаю, как тебе угодить, чтобы добиться твоего расположения. Ты что, всю жизнь собираешься мстить мне?

Морейн поерзала в кресле, усаживаясь поудобнее, и, не поднимал глаз на Бренна, пробормотала:

— Все бесполезно, нам не устоять против зова крови.

— Послушай, Морана, мне наплевать на все предсказания, на твою белую кровь вместе с твоими предками и на того, кто сидит во мне, понятно? Я не буду рабом проклятой крови. Я проживу эту жизнь так, как захочу сам, а не как велят древние трактаты, пылящиеся в старых сундуках Гвидиона. Морана, из любой ситуации можно найти выход, и я найду его, клянусь тебе! — пылко воскликнул Бренн, пытаясь поймать взгляд принцессы.

Морейн поднялась и направилась к двери. Перед выходом она задержалась на мгновение, словно давая Бренну шанс остановить ее. Бренн не шелохнулся. Она вышла, захлопнув за собой дверь.

«Я не буду бегать за ней», — сказал себе Бренн.

Всю ночь перед отъездом короля Бренн провел в пещере друида, лежал без сна на хозяйской постели, смотрел в темный свод пещеры, прислушиваясь в тишине: не послышатся ли за дверью звуки ее шагов.

На следующий день за ворота крепости выехала пестрая процессия во главе с королем, его сестрой и двумя младшими братьями Ллеилом и Каэлем. За ними следовали отряды думнонов. Одновременно с ними разъезжались по своим землям вожди больших и малых племен, увозя долю антильской добычи, полученную в результате дележа, и собираясь провести остаток холодного времени среди сородичей. Гер Рыжая Голова со своими многочисленными воинами провожал короля до Узкой Лощины, где он хотел остаться в кругу семьи до наступления военного сезона.

Харт не покинул Поэннин. В обществе Убракия и Рикка он отмечал свое счастливое избавление от необходимости быть телохранителем принцессы. Король и принц разделились, а он, Харт Рыбий Хвост, служил Поэннинскому вождю, ему давал клятву верности, с ним и остался. В Поэннине теперь проводили зиму только собственные воины Бренна из его племени и свободные наемники, которым некуда было податься. В отсутствие короля и при попустительстве хозяина замка они позабыли о своих обязанностях и проводили время в хмельных пирушках.

Бренн уединился с вернувшимся друидом в его пещере и предавался тому же занятию, что и все жители замка. Если бы в этот момент какой-нибудь враг вздумал взять крепость штурмом, его бы не остановил ни один трезвый воин, способный, не качаясь, стоять на ногах.

Королевская зала, утратившая с отъездом короля это название, уже неделю чавкала и хрюкала, рычала и лаяла, вопила и рыгала, храпела и стонала. Королевские пиры, по сравнению с этой бесконечной попойкой, можно было бы считать верхом изящества. Бренн уже успел поссориться с братом-жрецом, что, впрочем, происходило всегда, когда они напивались вместе. Теперь он восседал во главе большого застолья, с трудом удерживаясь в кресле, и спаивал Пана, вернувшегося к прежнему хозяину после отъезда принцессы. Пан фыркал и пытался укусить край рога, из которого хозяин распивал вместе со своим псом крепкий эль. Но делал это Пан лениво, что очень обижало Бренна. Но еще больше, чем на Пана, он был зол на Гвидиона, уже третий день игнорировавшего приглашение принца присоединиться к нему в пиршественной зале.

Квелин, разъяренная продолжительным отсутствием мужа, ворвалась в охмелевшую залу в сопровождении многочисленных слуг. Они отпихивали от нее воинов, которые уже не могли отличить знатную поэннинскую даму от антильской пленницы. Она пришла потребовать от хозяина замка призвать ее мужа к совести и приказать ему вернуться на брачное ложе, но, увидев, в каком состоянии находится сам Бренн, передумала. Найдя своего мужа среди других мужчин, рабынь, собак и объедков, она приказала слугам вытащить его и отнести в ее покои. Рикк пытался захватить с собой одну из антильских девушек, Квелин начала скандалить.

Разбуженный женским визгом Харт внимательно оценил обстановку, сделал выводы и, дав себе страшную клятву никогда не жениться, снова погрузился в хмельной сон. Но вскоре сон опять был нарушен, теперь уже более грубо, кто-то толкал Харта в бок. Не открывая глаз, он обдумывал, кто бы это мог быть. Такое себе позволял только Огненная Голова, а он, кажется, отбыл в свои земли. Харт открыл глаза, намереваясь жестоко наказать нарушителя своего сна, и увидел перед собой остроносые женские ботинки и замшевую юбку, отороченную дорогим мехом. Потратив некоторое время на их тщательное изучение, Харт, наконец, понял, кому они принадлежат и, горестно завывая и поминая Доброго Бога, уполз обратно под стол, надеясь отыскать какой-нибудь надежный угол, где бы его не смогла найти вездесущая Морейн.

Принцесса, отправившаяся с братом-королем в его Думнонию, на третий день путешествия передумала покидать Поэннин и потребовала от Гера отвезти ее обратно в крепость, несмотря на страшный скандал, устроенный Белином. Гер, раздосадованный тем, что его заставили вернуться в замок, позволил себе дерзость: сопроводив принцессу до ворот крепости, он развернулся и уехал, предоставив Морейн самой разбираться с охмелевшей стражей.

Теперь принцесса отчаянно пыталась отыскать хоть одного трезвого человека в этом доме. Первым делом она направилась к Гвидиону. Его новый телохранитель Придери спал праведным сном, а сам друид долго не открывал дверь, потом недовольно выглянул, закрыв собой проем. Пускать ее внутрь он явно не собирался. Просунув свой любопытный носик в щель между его головой и стеной, Морейн увидела мелькнувшую за внутреннюю дверь женскую юбку и возмущенно фыркнула.

— Что еще? — сонно промямлил маг.

— Ничего! Приятно узнать, что тебе не чужды человеческие радости, — хмыкнула Морейн и отправилась на дальнейшие поиски Бренна.

В пиршественную залу она заглянула в последнюю очередь, зная, что Бренн не склонен к попойкам в большом обществе. Морщась от смрада, она брезгливо пробиралась между мужчинами и женщинами, с трудом пытаясь разглядеть происходящее в задымленной зале, Наконец, она отыскала своего жениха, он мирно спал, положив голову на стол. Обнаглевший Паи пытался вытащить из-под его головы недоеденный окорок. Учуяв Морейн с невероятным опозданием, Паи с визгом бросился ей навстречу. Бренн проснулся, посмотрел на Морейн мутными глазами и пробормотал:

— Если ты еще раз уедешь от меня, я тебя убью.

Может быть, Морейн действительно напугала угроза или она решила, что Бренн уже достаточно настрадался, а, может, ей просто захотелось покоя, ведь даже женщины иногда устают от скандалов, но на этом был восстановлен мир, и жизнь потекла своим чередом.

Все, кроме Харта, были рады возвращению принцессы. Воины были довольны тем, что их опасный вождь предоставил их самим себе, позволив по-настоящему расслабиться. В его присутствии они всегда чувствовали некоторую скованность, не зная, что именно вызовет очередную вспышку его гнева и чья голова в следующий момент покатится по каменному полу, прощаясь с телом.

Квелин радовалась, что ее муж больше не напивается до бесчувствия, изредка трезвеет и является с повинной к супруге. А Бренн и Морейн, которым больше не было смысла скрывать от окружающих свои отношения, проводили целые дни в любви и покое под мерное потрескивание огня в очаге и ревнивое завывание ветра за стенами.

С наступлением тепла в замок вернулся король, поостывший и смирившийся, чтобы совместно с братьями подготовить войско к новому походу. За ним потянулись вожди, и крепость вновь наполнилась людьми. Летом войска должны были отправиться в Кельтику собирать дань с покоренных племен. По сути, это обозначало новую войну. Каждый год приходилось заново объяснять мятежным племенам, кто обладает большей силой в их землях.

Гвидион снова предусмотрительно покинул крепость, предоставив братьям возможность самим налаживать отношения. К тому же близился весенний праздник Бельтайн, друиды совершали свои таинственные обряды в лесах, и место Гвидиона было среди них.

Крепость бурлила, как весенний улей. Белин торопился, король хотел успеть до наступления Бельтайна вернуться в свои южные земли, где он затеял строительство новых укреплений. Король надеялся увезти с собой и Морейн, какой ей смысл оставаться одной в Поэннине. Об этом он и собирался поговорить с ней, направляясь в ее покои. Он увидел сестру у дверей ее комнаты. Она плакала, оглянулась на шаги, заметив брата, быстро вытерла со щеки кровь, стекающую из глубокой длинной царапины, и скрылась за дверью. Белин вскипел страшной яростью. Неужели его брат все еще не оставил свои дикие развлечения? Порез на щеке Морейн явно был следом от острого камня в перстне Бренна.

Белин поспешил в пиршественную залу, где коротали вечера за элем и гвиддбуйллом его братья. Стараясь утихомирить гнев, Белин по дороге обдумывал свои слова. Но продуманная гневная речь не получилась. При виде подвыпившего брата, нахально развалившегося за столом в главном кресле, которое обычно занимал король, если присутствовал в замке, Белин сорвался на обычный скандал:

— Негодяй! — закричал он. — Как ты посмел обидеть мою сестру?

Бренн скорчил гримасу, изображающую удивление, развел руками:

— Чем я опять не угодил своему королю?

— Зачем ты порезал ей щеку?! — заорал на него Белин, видя, что Бренн и не собирается покидать королевское кресло. — Тебе мало рабынь в этой крепости для мясницких забав?

— О чем он говорит, Морана? — с деланным равнодушием спросил Бренн.

Король, обернувшись, с изумлением увидел сестру, сидящую на своем любимом месте у очага. Лохматый Пан мирно спал у ее ног.

— Когда ты успела вернуться? — удивился король.

— Вернуться откуда? — не поняла вопроса Морейн.

— Откуда у тебя порез на щеке? — спросил Белин, потерявший воинственность при виде умиротворенной сестры. — Только не вздумай выгораживать своего любовника.

— Он мне жених, а не любовник, — огрызнулась Морейн. Бренн, наконец, покинул кресло, которое он, вопреки мнению короля, считал своим, как и все прочее в Поэннинском замке, и, подойдя к Морейн, взял ее за подбородок и повернул лицом к свету.

— О каком порезе говорит наш брат? — спросил Бренн.

— Не знаю, — ответила Морейн.

Белин нагнулся к Морейн и с изумлением увидел, что кожа на лице сестры абсолютно ровная и гладкая, без шрамов и царапин. Он дотронулся до ее щеки пальцами, чтобы убедиться, что порез не припудрен.

— Я только что видел тебя в твоей комнате, Морана. у тебя шла из щеки кровь, — сказал король. — Я думал, что Бренн порезал тебе щек своим перстнем.

— Что ты делал в ее комнате? — возмущенно спросил Бренн. Белин растерялся, вдруг осознав, что действительно ему нечего делать в комнате Морейн, он бы никогда не пошел к ней, особенно после того, как принцесса бесстыдно и открыто стала проводить ночи со своим любовником.

— Белин, — мягко сказала Морейн, взяв брата за руку, — Бренн давно заменил камень, еще когда вернулся из Антиллы. Он случайно поцарапал меня своим перстнем и, разозлившись, разбил камень, а потом велел вставить на его место другой.

Бренн торжественно показал королю и братьям Правую руку с перстнем на указательном пальце. Сверкнул огромный темный камень, плоский и гладкий, им нельзя было поцарапать даже нежнейшую вуаль. Белин почувствовал себя неловко под насмешливым взглядом Бренна. Рикк похлопал его по плечу и, проводив к столу, налил эля и спросил:

— Если ты себя неважно чувствуешь, может, вызвать Гвидиона?

Сжигаемый обидой и злостью, король ушел от этих лживых людей. Он направился в свою опочивальню, где ждала послушная его воле женщина, преданная и любящая, без лжи в улыбающихся глазах, без кротких насмешек и презрительной заботы. Нежная и ласковая, она умела победить его боль, утихомирить его обиду.

Думая о ее мягком, теплом теле и предвкушая томную ночь, Белин шел по коридору, освещенному тусклыми факелами, когда почувствовал за своей спиной хрип и сопение бегущего за ним человека. Он оглянулся. Промелькнули два светящихся красных огонька, темный силуэт. Король почувствовал, как на спине выступил холодный пот, но он пересилил свой страх и пошел туда, где видел огоньки.

Расплывались по коридорам обрывки тумана, расползались по углам зловещие тени, факел мерцал, угрожал погаснуть на холодном ветру. Никого не было. «Я ненавижу этот замок, — подумал Белин, — завтра же уеду прочь».

Но уехать он не успел. Задыхаясь, Белин бежал вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Он ворвался в тайную комнату брата. Увиденное зрелище парализовало его. Морейн лежала на каменном постаменте. Лицо, шея и грудь были залиты тонкими алыми струйками, а на животе сквозь лоскуты разорванной ткани проступало бурое пятно густой крови. Из состояния оцепенения его вывело шевеление в углу. У стены, скорчившись, сидел Бренн. Белин взревел:

— Ублюдок, ты все же убил ее!

И с размаху ударил его кулаком с кастетом в скулу. Из глубоких ран от шипов хлынула кровь. Бренн упал, потеряв сознание.

Белин приказал своим воинам отнести бесчувственного брата в подземелье, а сам направился в пещеры друида. Отпихнув засуетившегося Инира, король отворил одну из внутренних дверей, за которой находилось хранилище. Перепуганный ученик мага, попытался что-то сказать о запрете друида, но Белин влепил ему затрещину. Инир упал на пол и, поскуливая, отполз подальше от взбесившегося короля.

Белин хладнокровно выбирал меч, подолгу разглядывал лезвия и держа в ладони тяжелые рукояти, делал пробные выпады, примеряясь, насколько удобен этот клинок в бою. Древнее оружие, выполненное Гоибниу Кузнецом, холодно поблескивало в полумраке пещеры, освещенной лишь несколькими факелами.

Кровь в жилах начала течь быстрее, взбурлила, просясь на свободу. Белин прислонился к стене, не в силах справиться с неведомой силой, ворвавшейся в его тело. Наконец-то, настоящая мужская рука воина-Оллатара взяла меч Гоибниу Кузнеца; белая фигура в крылатом шлеме расслабилась: самое трудное выполнено, остальное за него сделает сам король.

Белин был опытным воином, он не ограничился одним-единственным мечом. Он взял с собой два лучших клинка из хранилища Гвидиона.

Когда король ушел, Инир выбрался из своего угла и, сглатывая слезы обиды и боли, отворил другую дверь, не ту, за которой было хранилище, и не ту, которая вела в странный склеп с прозрачными сосудами, а третью дверь, ведущую в узкий темный ход. Инир пошел звать на помощь Гвидиона, так безответственно покинувшего крепость в самый опасный для ее обитателей момент.

Под низким сводом подземелья располагались несколько мрачных комнат-пещер. Они запирались деревянными решетками вместо дверей, чтобы тюремщик мог наблюдать за пленниками. В основном здесь содержали людей, которых братья допрашивали и пытали сами. Дверь в темницу была сделана из плотно пригнанных досок, окована железом, сквозь нее не проникал свет, темница покоилась во мраке. За дверью тянулся длинный коридор, в конце которого была еще одна, не менее крепкая дверь. Перед ней стояла стража, а за дверью была лестница, ведущая из подземелья наверх.