Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жирафа

ModernLib.Net / Детские / Воробей Таня / Жирафа - Чтение (стр. 1)
Автор: Воробей Таня
Жанр: Детские

 

 


Воробей Таня
Жирафа

      Таня Воробей
      Жирафа
      Одна-одинёшенька на всём белом свете
      - Открой дверь! Ты меня слышишь? Немедленно открой дверь!
      Стуки становились всё громче. Казалось, хрупкая дверь сейчас не выдержит и проломится, обрушится прямо на неё, как обрушилось это внезапное, ослепляющее горе.
      Она сидела на краю ванной, глядя на свои сложенные на коленях руки и беззвучно плакала, даже не пытаясь вытереть слёзы.
      - Что ты там делаешь? - не унимался голос. - Что, чёрт возьми, ты там делаешь?
      Опять чертыхается от бессилия, насыщает свои слова гневом и криком, чтобы они стали весомее и страшнее. Но пусть он кричит хоть тысячу лет, ему никто не ответит.
      - Прекрати надо мной издеваться! - и снова тяжёлые стуки в дверь отозвались у неё в груди. - Если не выйдешь сейчас же, я выключу свет!
      Вика поднялась и заглянула в глаза своему отражению в зеркале. Глаза были заплаканные и злые, как у вурдалака. Она включила ледяную воду и умылась, но лицо всё равно оставалось красным и опухшим. И, глядя на своё жалкое отражение, она зарыдала снова, с удвоенной силой.
      И тут свет погас. Непроглядная тьма накрыла её, как пушистое и душное одеяло. Она забралась с ногами на стиральную машину, обняла колени и стала вглядываться в темноту. Летучей мышью повисло на крюке мятое полотенце; бельевая корзина замерла в углу, как коренастое, угрюмое чудище, поджавшее под себя сильные лапы, перед последним, решающим броском; и в зеркальной, чёрной мути притаился кто-то непонятный и угрожающий, кто-то, кто с сегодняшнего дня перестал быть Викой.
      Человек у двери шумно вздохнул, потоптался и ушёл на кухню. Дрогнула стеклянная дверь, и чашки, бокалы и сахарницы ответили ей согласным дребезжинием.. Ему надоело разговаривать с пустотой. Он устал сражаться с деревянной дверью. Вика без труда представила, что он делает сейчас один на кухне, - курит и ходит из угла в угол. Стряхивает пепел мимо пепельницы в виде огромного башмака и смотрит в окно.
      Этот человек был её отцом, самым родным на земле человеком. А она ненавидела его, как чужого, только ещё хуже.
      - Я должна с кем-то поговорить, - прошептала Вика, слезая со стиральной машины. - Я должна с кем-то поговорить, чтобы не сойти с ума.
      Тихонько, чтобы он не услышал, она прокралась в свою комнату и придвинула к двери письменный стол. Хорошо ещё, что у неё есть лучший друг, есть человек, которому можно рассказать всё на свете, и он поймёт правильно.
      - Мама, они меня очень обидели, - сказала она, глядя перед собой. - Они не имели права так со мной обойтись.
      Мама смотрела на неё ласково и понимающе, а её губы были чуть тронуты кроткой улыбкой. Эта улыбка как будто говорила: "Конечно, они не правы. Но разве в этом мире люди получают по заслугам?" Но Вика не нуждалась в её словах, ей было нужно, чтобы кто-то внимательно выслушал её, спокойно и не перебивая.
      - Я его ненавижу, - жарко шептала она, держась пальцами за виски, чтобы голову не разорвало от пульсирующей боли. - Ненавижу, потому что он предатель. Он и тебя предал, и меня. Но даже не это главное. Он предал наш мир, наш уютный мир. Только наш. Разве это можно простить?
      Ей показалось, что мама слегка нахмурилась, и её улыбка стала совсем невесёлой.
      - А обещал мне совсем другое, - продолжала Вика. - Обещал, что мы всегда будем вместе: ты, я и он. А теперь бросил нас. - Она всхлипнула. - Ты бы видела! Выглядит, как последний придурок. Бороду сбрил. Я сразу подумала, что что-то не так. С чего нормальному человеку бороду сбривать? А потом и усы. Настоящий урод. - Ей нравилось называть его обидными словами, но легче почему-то всё равно не становилось. - Лицо у него теперь совсем голое, даже неприлично. Я его без усов и не видела никогда. Сколько себя помню, у папы были усы. А теперь - на тебе, приехали. Ни усов, ни папы.
      Вика помолчала, и мама молчала вместе с ней.
      - А она мне совсем не понравилась, - Вика убрала волосы с разгорячённого лба. - То есть абсолютно. Длинная, как жирафа, сутулая. И волосы крашенные в какой-то апельсиновый цвет. Смотреть противно. И улыбается широко и неискренне. Как будто что-то украла и хочет внимание своей улыбкой отвлечь. И главное, на тебя не похожа ни капельки. Ты красивая, а она - страшила.
      Вике казалось, что маме будет приятно, если она расскажет, какая Жирафа непривлекательная. К тому же, так оно и было. На любом захолустном конкурсе красоты ей бы не позволили подработать даже гардеробщицей. А мама наоборот. Во-первых, она настоящая блондинка, что не так уж часто встречается. Во-вторых, у неё черты лица - правильные, ни одного изъяна. А Вика - вся в неё. Только вот носик подкачал - вздёрнутый, как у отца. Вечно от него одни неприятности.
      - Он сошёл с ума, - твердила Вика. - Надо быть безумным, чтобы обратить внимание на такую. Но ведь от этого ничуть не легче... И что мне теперь делать?
      Мама не отвечала, только улыбалась своей грустной и загадочной улыбкой. И тут Вика услышала отчётливые слова, которые эхом отдались в каждой клеточке её тела:
      - Ты должна защитить нас от неё, - произнёс приглушённый голос. - Она нам чужая. Она пришла, чтобы уничтожить наш мир. Она пришла, чтобы забрать у нас наши воспоминания. И только ты можешь её остановить.
      - Хорошо. - Вика кивнула. - Я так и сделаю. Я положу этому конец.
      Она поцеловала мамину фотографию и поставила её на место, за стекло, на самую верхнюю полку. И снова одиночество нахлынуло на неё, как девятый вал. Захлестнуло и сбило с ног. Одна-одинёшенька на всём белом свете. А вокруг только враги и предатели, только обман и подлость.
      Ты целуешься с первым встречным, и время останавливается
      А всё это случилось из-за того, что в гостях было скучно, и Вика ушла пораньше. У Женьки Чижик мама уехала в очередную командировку, вот и решили собраться. Ёлкин принёс гитару, Некрылов - вина, Наташа даже испекла сладкий хворост по такому случаю. Песни орали, потом стали в "жмурки" играть, чтобы детство вспомнить. Только это не жмурки получились, а "толкалки". Все норовили того, кто зазевался подтолкнуть прямо в руки к водящему.
      Вике всё это быстро наскучило, и она ушла на кухню. Знала, где у Женькиной мамы сигареты лежат, вот и решила покурить. Сигареты-то нашла, а вот зажигалки нет. И тут как раз Ляпустин заходит. Раскраснелся от "толкалок", смеётся.
      - Влад, у тебя спички есть?
      - Зажигалка подойдёт? - он ловко поднёс огонь к её сигарете. - Сам-то я не курю, а зажигалку ношу. На всякий случай.
      - Ну, вот он и подвернулся, - сказала Вика и улыбнулась.
      - Кто?
      - Случай этот.
      Уселась Вика на подоконник и ногой болтает. А на ноге у неё туфли чёрные, лаковые. При желании свое отражение можно в этих туфлях разглядеть. Да только нет у Влада такого желания. Он лишний раз на себя и в зеркало-то не смотрит, ничего там хорошего за все свои пятнадцать лет он ещё не увидел. А вот Вика - совсем другое дело, на неё посмотреть приятно. Вся она такая беленькая, ладная, гладкая, и ямочки на щеках. Только вот сидит, ногой болтает и молчит, как будто поговорить не о чем.
      - Хорошо посидели, - сказал Влад, краснея от глупости собственных слов.
      - Ага, - подтвердила Вика, а сама смотрит на него пристально.
      - Это потому, что родителей нет. Если бы были, тут не развернёшься.
      - И правда, не развернёшься, - соглашается Вика, а от себя ни словечка не добавит. Затягивается неумело и глаз с Влада не сводит. Неловко ему от такого её взгляда, и уйти тоже неловко. Вот и поддерживает он угасающую беседу изо всех сил, а она ему не помогает как будто из принципа.
      - Влад. Мы ведь с тобой друзья?
      Он даже растерялся. К чему эти вопросы глупые? Зачем говорить о том, что и так очевидно?
      - Конечно, друзья. Ведь не подруги же.
      Кивнула, и как будто довольна осталась таким ответом.
      - А если мы друзья, могу я тебя о чём-то попросить?
      Тут Владу совсем не по себе стало. Вика ему нравится, даже очень. И знает, что он для неё в лепешку расшибётся. Так к чему вся эта канитель?
      - Ну, проси.
      - Только ты пообещай, что сделаешь.
      - Буду стараться.
      - Нет, - заупрямилась Вика. - Так не пойдёт. Ты мне пообещай.
      - Ну, сделаю.
      Она затянулась и вместе с дымом выдохнула:
      - Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
      Влад посмотрел на неё дико и недоумённо. Что ещё ей в голову взбрело? Что за фантазия такая смешная? А, может, просто шутки у неё такие?
      - Я? - Он решил, что уточнить никогда не помешает.
      - Да. Именно ты.
      Вика смотрит на него, не мигая, ногой болтать перестала, а сигарету в форточку выбросила. Значит, не шутит.
      - Ты слово дал, - заметив его колебания, напоминает Вика.
      - Подумаешь - слово! - он попытался улыбнуться. - Я - хозяин своего слова. Что хочу, то с ним и делаю. Захочу - дам, захочу - обратно возьму.
      Вдруг видит, она носик наморщила, и моргать стала часто, как будто заплакать собирается.
      - Ну, шучу я. Слышишь? Это шутка такая.
      Она робко улыбнулась.
      - Так, значит, сделаешь?
      И всё-таки непонятно, что она замышляет. Вика такая красивая, и избалованная, и высокомерная, что никогда никого ни о чём не просит. Сами приходят и приносят. Да ещё на блюдечке с голубой каёмочкой.
      И имя у неё, как и она сама, - красивое и надменное. А она им гордится. Говорит: "В любом языке есть слово "виктория" - и в латыни, и в английском, и во французском. А если кто немой, так он может поднять два пальца вверх, вот так - V, и это тоже будет "виктори". Победа по-нашему".
      - Хорошо, - Влад подошёл к ней и прикоснулся губами к щеке, ближе к виску. - Так?
      - Ты что? - её глаза округлились. - Я тебе что, икона? Разве люди так целуются? Это, по-твоему, поцелуй?
      - А что - нет?
      - Конечно нет! Я просила по-настоящему, а ты что?
      - Это я так, для разгона, - оправдываясь, сказал Влад и...
      ... а во рту у неё - прохлада, как если открыть кран, пустить ледяную воду и пить, пить, пить. И пахнет от неё табаком и карамельками. Только карамельками гораздо сильнее, потому как этот запах настоящий, нутряной. Влад один глаз открыл и разглядывает её, а она его не видит. Сама глаза закрыла, только ресницы дрожат. А вблизи у неё лицо совсем не такое, как издалека, вот он и любуется. Никогда ведь не доводилось видеть так близко, вот и хочет наглядеться...
      - Ты что подглядываешь? - Вика отстранилась и улыбается рассеянно. Но руки как положила Владу на плечи, так они и лежат, убирать не собирается. Я, наверное, так глупо выгляжу...
      Влад понял, что это она нарочно кокетничает, на похвалы напрашивается.
      - Да, - говорит, - признаться, глуповато.
      Думал, гневаться начнёт, повизгивать. А она - нет, даже наоборот. Обняла его и в шею поцеловала. Заглядывает в лицо и улыбается, и он тоже улыбается, потому что шее очень щекотно.
      - Тебе понравилось? - спрашивает. - Ну, хоть самую малость?
      Он сделал вид, что задумался, многозначительно кивнул.
      - Понравилось. - И, чтобы не зазнавалась: - Самую малость.
      - А у меня даже голова закружилась, - говорит Вика. - Как будто на карусели: взлетаешь, а потом с огромной высоты - ух, вниз. Дух захватывает.
      А Влад смотрел на неё и думал: "Что с ней случилось? Она смеётся надо мной или любит? Это прихоть или её действительно тянет ко мне? И, в конце концов, почему я?"
      - И зачем тебе это? - спросил Влад, глядя в сторону.
      Вика скривила губы и пожала плечами. Дескать, сама не знаю.
      - Может, ты дружбу мою хотела испытать на прочность?
      Она засмеялась и со всего размаха чмокнула его в щёку.
      - Ты здесь не при чём. Просто иногда я чувствую течение времени. Только не смейся. Я физически чувствую, как оно идёт. Это похоже на то, как песок сыпется сквозь пальцы. И щекотно, и быстро, и не остановить.
      - И тогда ты целуешься с первым встречным, и время останавливается? Влад хотел быть ироничным, чтобы не быть смешным.
      - Не обязательно. В том смысле, что целоваться не обязательно. Можно в кино сходить, на американских горках покататься. В крайнем случае, купить торт и съесть его. Целиком. В такие моменты я чувствую, что живу. Чувствую, что зажала песок в горсти. Потому что ведь ужас берёт, как подумаешь, что жизнь пройдёт, и будешь лежать в земле холодный и никому не нужный...
      Влад бы очень хотел её понять, но не мог. Что-то ему мешало, и он догадывался, что именно. Это была фраза: "Ты здесь не при чём". Эти слова, как оплеуха, только от них не остаётся следов на щеке. Он смутно чувствовал себя униженным и поэтому, выходя из кухни, сказал:
      - Только в следующий раз лучше торт съешь, ладно? Или в кино сходи.
      И даже не попрощался.
      Вот он, её ночной кошмар
      Стоило ей переступить порог, как она сразу поняла, что что-то не так. Ещё до того, как она заметила чужое пальто на вешалке, она почуяла запах. Приторный, густой, сладкий запах, который забивал нос, мешая дышать. Почему-то она вспомнила, как биологичка рассказывала им про зайцев: "Вы только подумайте! Зайчиха никогда не признает своих зайчат, если к ним прикоснётся кто-нибудь чужой! Она их просто не узнает, потому что они будут пахнуть по-другому!"
      А теперь весь её дом пах по-другому. И хотя все предметы стояли на месте, ей показалось, что они чуть-чуть подвинулись, пропуская в дом чужака.
      И тут Вика услышала голос. Женский, довольно низкий голос, заглушаемый звуками льющейся воды, старательно выводил старую песню:
      Пусть я с вами совсем не знаком,
      И далёко отсюда мой до-ом,
      Я как будто бы сно-ова
      Возле дома родно-о-ова...
      Этот голос как будто сам собой любовался, сам себе удивлялся. И хотя Вика не услышала ни одной фальшивой ноты, всё-таки с голосом было что-то не так.
      В этом зале пустом
      Мы танцуем вдвоём,
      Так скажите хоть слово,
      Сам не знаю о чём.
      Не раздеваясь, Вика прошла на кухню и увидела спину совершенно посторонней женщины, которая мыла посуду и пела. И тут Вика поняла, почему ей так неприятен звук этого голоса, почему не радуют слова известной с детства песни. Таким голосом поют у себя на кухне. Столько спокойствия и счастья может быть только в голосе Хозяйки Дома.
      Однако, обладательница низкого голоса была Вике совершенно не знакома. Никогда она её раньше не видела - ни в жизни, ни в кино, ни в ночном кошмаре.
      И тут она обернулась, заметила Вику, и лицо её озарилось внезапной и искренней радостью:
      - Вика! А я и не услышала, как ты вошла. - Она вытерла руки о полотенце, которым были обмотаны её бёдра. - Ты слышала, как я пою?
      Вика озадаченно кивнула. Было ясно, что перед ней - сумасшедшая, а с такими лучше не спорить, потому что их добродушие легко может смениться яростью.
      - Вот ужас-то, - незнакомка всплеснула руками. - У меня совсем нет голоса. Пою, только когда никто не слышит.
      И она засмеялась и покраснела. И покраснела тоже как-то странно пятнами. Неровные пунцовые пятна проступили на лице, шее, груди.
      "Она похожа на жирафу, - подумала Вика. - Такая же длинная и пятнистая".
      - Я всем говорю, что у меня трагическое сопрано, - Жирафа смущённо улыбнулась. - Это значит, что голоса нет, но есть большое желание петь.
      Её короткие, густые волосы были выкрашены в какой-то нелепый апельсиновый цвет, что делало сходство с африканским животным полным. Большие глаза смотрели приветливо, но с каким-то затаённым испугом, как будто её поймали на месте преступления. Она стояла перед Викой, не зная, куда девать руки и не решаясь сесть. На вид ей было лет двадцать или чуть больше, не разберёшь. Да и какая разница - это для людей важен возраст, а для Жираф он не имеет такого принципиального значения.
      - А где папа? - наконец, спросила Вика. С первой секунды она хотела задать этот вопрос, но Жирафа не давала вставить ей ни слова.
      - Папа? Он сейчас придёт. Вышел за сигаретами. - Жирафа отвела глаза. Он не может не курить, ты же знаешь.
      Да, Вика знала, что папа выкуривает по две пачки в день. Докуривает сигарету до самого фильтра, а потом тушит её так старательно, что иногда обжигает пальцы. От него всё время пахнет сигаретами, и занавески на кухне тоже все пропахли, но Вика привыкла. Ей теперь даже нравится этот запах. Папа любит повторять, что древние индейцы придавали большое значение запахам. Когда у них случалось что-то хорошее, они вдыхали какую-нибудь пряность, и этот запах навсегда ассоциировался у них с приятным событием. Поэтому, дескать, в курении есть одно положительное свойство - табачный запах напоминает курильщику сразу обо всём. "Правда, не только о хорошем", многозначительно добавляет он.
      Однажды он решил бросить курить и действительно не курил недели две. За эти две недели из доброго, весёлого Курильщика он превратился в желчного, злобного и раздражительного Табаконенавистника. "Ты уже лучше кури, сказала ему тогда Вика. - Когда ты не куришь, это как будто уже и не ты". Тогда папа внимательно посмотрел на неё, улыбнулся и пошёл в ночной магазин у них под окнами. Вернулся он, пропахший дымом, радостный и спокойный. "Так-то лучше, - сказала Вика, - теперь я тебя узнаю".
      Но вот только при чём тут Жирафа? Какое ей дело до того, сколько он курит и...
      - Кто вы такая? - давно надо было спросить, да как-то язык не поворачивался. - И что вы тут делаете?
      Она хотела, чтобы в голосе не звучали нотки враждебности, но всё равно неприкрытое раздражение прорывалось наружу. Не так-то просто оставаться приветливой, когда не в зоопарке, сжимая в руке глянцевый, оборванный контролёром билет, а у себя дома встречаешь совершенно постороннюю Жирафу.
      - Ах ты, господи, - Жирафа прикрыла половину лица рукой, досадуя на свою забывчивость. - Я-то тебя давно знаю, а ты меня впервые видишь...
      - А откуда вы меня знаете? - хмурясь, спросила Вика.
      - Твой папа, - сказала Жирафа и глупо улыбнулась. - Твой папа много о тебе рассказывал. И фотографии я твои видела. И там, где ты на пляже, маленькая, плачешь, потому что песка боишься, и там, где в воду прыгаешь с волнореза, а ещё...
      - Хватит! - резко оборвала её Вика. Ей стало неприятно оттого, что Жирафа видела её совсем маленькой, ещё чего доброго голым грудничком на пеленальном столике. - Вы что же, папина знакомая?
      - Да, - подтвердила Жирафа. - Знакомая.
      - Вы с ним что, работаете вместе? - Вике хотелось посмотреть, как она станет выкручиваться. Ясно, как белый день, что в Министерство внешней торговли, где работает папа, таких, как Жирафа, и на пушечный выстрел не подпустят.
      - Нет, не работаем, - и она часто заморгала острыми ресницами, крашенными зелёной тушью.
      - А что же тогда?
      Жирафа помолчала, подбирая нужные слова, потом вздохнула, и ещё больше ссутулилась.
      - Я люблю его, - сказала она.
      Вика шумно вдохнула и закрыла рот рукой, чтобы удержать крик, готовый вырваться наружу. Ей хотелось спросить: "А он? А что же он?" Но ответ был очевиден. Она знала, что папа никогда в жизни не впустил бы в свой дом, в свою кухню, в свой семейный альбом человека, к которому безразличен.
      Она знала, что когда-нибудь это должно случиться. Знала, что в один непрекрасный день в её дом заявится какая-нибудь такая Жирафа, а отец начнёт заискивающе улыбаться и оправдываться. Знала, но надеялась, что этого не произойдёт. Знала, но гнала от себя эти мысли.
      Иногда ей даже снился сон: папа с мамой идут по дорожке парка, а она бежит за ними, сжимая в руках красивый, разноцветый осколок и кричит: "Смотрите, смотрите, что я нашла!" И как будто папа оборачивается и протягивает к ней руки, а она бежит ещё быстрее, чтобы поделиться с родителями своей находкой. Но тут поворачивается мама, а у неё... Мама поворачивается медленно-медленно. Сначала видна четверть её лица, потом две четверти, потом три... И Вика кричит от ужаса, она сжимает в руке цветной осколок, тёплая кровь льётся по её запястью, и тогда она кричит ещё громче так громко, что просыпается от этого крика. "Мамочка, это не ты!" - вот что она кричит, а та, что шла рядом с папой улыбается ей чужой, недоброй улыбкой, показывая острые, редкие зубы.
      Но теперь её кошмару стало тесно в узком пространстве сна, он вырвался наружу, обрёл кровь и плоть. Вот он, её ночной кошмар - моет посуду, распевает песни, повязал себе на пояс их кухонное полотенце.
      - Вы уже познакомились? - папа снимал пальто в прихожей, улыбаясь во всю ширину своего безусого лица.
      Вика одарила его холодным взглядом и только тут поняла, что не знает, как зовут Жирафу. Да и снять куртку не мешало бы. В конце концов, она - у себя дома.
      - Меня зовут Олеся, - сказала Жирафа.
      - Очень приятно, - соврала Вика.
      - Может, будем пить чай? - предложил папа. - Я зашёл в "Зелёный мыс" и принёс вам торт.
      - Не вам, а ей, - поправила его Вика. - Ты ведь не знал, что я так рано вернусь. Так что не надо, я не маленькая. Для неё старался.
      Папа растерялся. Может, у Вики и капризный характер, может, она и взбалмошная, но добрая девочка, в этом он не сомневался. Если ей и вздумается вредничать или хамить, то не в присутствии посторонних, это точно.
      Но сейчас в неё как будто вселился юркий и пронырливый бес: это он нашёптывал её обидные слова, которые она потом произносила вслух, это он научил её так высокомерно поднимать левую бровь. Она старалась не смотреть в глаза ни папе, ни непрошенной гостье, а если и бросала короткие взгляды, то такие испепеляющие, что им позавидовала бы сама медуза Горгона..
      - Вичка, ну, не надо. Не будь жадиной. Торта на всех хватит.
      Он думал, что шутливым тоном сможет утихомирить её гнев, но не тут-то было. От того, что он назвал её детское, домашнее имя, ей стало ещё гаже.
      - Я потом поем, - сказала она. - Если она, - быстрый взгляд на Жирафу, - мне что-нибудь оставит.
      И с этими словами Вика убежала в ванную. Включила воду, села на край ванной и зарыдала от злости, обиды и одиночества.
      - Вика, выходи! - позвал её папа. - Вика, давай поговорим!
      Но она молчала из принципа. Она не скажет ему ни слова. Он так и умрёт, не услышав звука её голоса. Потому что у неё нет другого способа показать, как он ей противен.
      - Вика!!! - требовательные удары в дверь.
      - Не надо, - Олеся положила свою руку на его сжатый кулак. - Иди сюда.
      И она увлекла его на кухню.
      - Витя, пожалуйста, оставь всё, как есть, - быстро заговорила она, гладя его по плечам, по вздрагивающим рукам. - Ты хочешь от неё слишком многого. Она ведь только девочка, маленькая девочка.
      Но он и слушать ничего не хотел.
      - Ничего себе маленькая девочка! - крикнул он. - Да она настоящая мегера!
      Олеся прижала палец к его губам, умоляя молчать.
      - Я сейчас уйду, - он протестующе замотал головой, но она не отнимала пальца от его губ. - А ты мне попозже позвони, расскажи, чем всё закончилось.
      - Ты никуда не пойдёшь, - твёрдо сказал он. - Нельзя, чтобы наша жизнь зависела от её прихотей.
      - Это не прихоть, - Олеся не любила с ним спорить, но почему-то без споров не выходило. - Она действительно переживает. Дай ей позлиться. Дай ей поплакать. Когда-нибудь она устанет, и всё будет хорошо.
      Когда она, одетая, стояла на пороге, подставляя ему губы для поцелуя, он задал самый глупый вопрос из всех возможных:
      - А как же торт?
      Мужчина должен быть суровым и немногословным
      Она совсем не помнила свою маму.
      Когда мамы не стало, Вике было три года, и она была слишком мала, чтобы сохранить чёткие и осмысленные воспоминания о ней. Иногда в мозгу у Вики как будто зажигался волшебный фонарь, и в свете этого фонаря она видела свою маму - склонённую над детской кроваткой. Её руки заправляли за уши белоснежные волосы, и она, смеясь, говорила: "А чьи это ножки? А чьи это ручки?" У мамы были изумрудные глаза и густые, сросшиеся на переносице, брови. Говорят, что такие брови - верный признак счастья. Врут, как всегда.
      И ещё мама была актрисой, и говорят - талантливой. И всегда, ещё студенткой, играла только главных героинь. Больно уж у неё внешность была подходящая. Только глянешь на неё - сразу ясно - главная. И даже один московский театр, только Вика забыла какой, принял её в свою труппу, да только вот не дождалась мама признания и славы. И осталась несыгранной Офелия, сошедшая в омут безумия, и Дездемона, ставшая жертвой оговора, и многие, многие другие прошли мимо мамы тихой вереницей - неузнанные, не воплощённые.
      Но теперь Вика не знала, она правда помнит маму, или она помнит папины рассказы о ней, старые фотографии и единственную видеосъёмку. Иногда Вика забиралась с ногами в большое кресло и включала эту до мельчайших деталей засмотренную кассету - чёрно-белый, немой фильм, пятнадцать минут жизни её несчастной матери.
      Камера дёргалась и скакала, а мама закрывала лицо руками, уклоняясь от объектива. Она сидела на разложенном одеяле под старым дубом, и даже широкое платье без талии не могло скрыть, что она беременна. Когда она, наконец, отрывала руки от лица, она хмурилась и поджимала губы, всем своим видом показывая, что не желает, чтобы её снимали. Она не хотела быть запечатлённой для истории с огромным животом, ей нужно было только одно - чтобы её оставили в покое и не мешали ждать ребёнка, не мешали ждать её, Вику.
      Она что-то говорила папе, потому что именно он был незадачливым оператором, и поправляла растрёпанные ветром волосы. И папа приближался, снимая лицо крупным планом. Мама показывала язык и смеялась, морща нос, совсем как Вика. Потом она отвлеклась от объектива и принялась выкладывать из сумки еду, приготовленную для пикника: бутерброды, курицу, завёрнутую в фольгу, бутылку лимонада, папину серебряную фляжку. А потом она чокалась с камерой пластмассовым стаканчиком и произносила тост, а потом посылала воздушный поцелуй, а потом говорила, и смеялась, и жила...
      Несмотря на то, что съёмка была немой, Вика без труда могла представить себе тот разговор, который происходил шестнадцать лет назад. Воображение уносило её в тот далёкий, солнечный, безмятежный день, в котором её ещё не было на свете, а мама была жива.
      - Прошу тебя, ну, сколько можно повторять! - она оторвала руки от лица. - Я уродина. Слоноподобная уродина. Прекрати снимать!
      Он посмотрел на неё с нежностью, но снимать не перестал.
      - Ты самая красивая, и сама знаешь об этом.
      Она хотела не улыбаться, но губы сами растянулись в польщённой улыбке.
      - Я не верю, что беременность - это естественное состояние женщины. Мне кажется, что это скорее похоже на болезнь.
      Он покорно подошёл ближе, чтобы снимать только её лицо - совсем не располневшее, не расплывшееся даже на девятом месяце.
      - Вот так-то лучше, - сказала она. - Пожалуйста - фас, профиль... - Она вертела головой из стороны в сторону. - А теперь посмотрим, что у нас в нашем походном рюкзаке...
      Она налила лимонада себе в стакан и протянула мужу квадратную фляжку.
      - Давай выпьем, - предложила она. - Сегодня особенный день.
      Да, он знал, что особенный. Он никогда не забывал годовщину их первой встречи. Они познакомились на дне рождения у её подруги, а он пришёл туда совершенно случайно, за компанию. Но как только её увидел, почувствовал, что уйти сможет только вместе с ней, а если нет, то вообще непонятно, зачем жить. Он почти физически ощутил, как его стройная и цельная жизнь распалась на мелкие куски, словно искусно сложенная мозаика, и только она светловолосая девушка с зелёными глазами - способна сложить эти куски как следует.
      - Скажи что-нибудь, - попросила она. - Обязательно нужно сказать что-то важное в такой день.
      Он не любил праздников. Не любил, когда его вынуждали говорить нежности. Он с детства считал, что мужчина должен быть суровым и немногословным.
      - Нет, лучше ты скажи. У меня не получается говорить тосты.
      - Ну, хорошо... - Она подняла глаза, (в светлой зелени её глаз отразилась голубизна неба), и заговорила медленно, обдумывая каждое слово. Я хочу выпить этот шипучий лимонад за моего мужа...
      Он перебил её.
      - Твой муж? - он стал оглядываться по сторонам. - Ты не говорила, что замужем.
      Она нахмурилась в притворном гневе.
      - Ты умеешь опошлить самые торжественные моменты.
      - Продолжай, извини, - поспешно проговорил он.
      - Так вот, я хочу выпить за человека, который всегда был мне лучшим другом. Да что там! Единственным другом.
      - Это я?
      - Да. Ты. И я хочу, чтобы ты знал одну вещь... - Она немного помолчала, стараясь усмирить своё волнение, ведь было бы глупо расплакаться в такой солнечный день. - Если случится так, что мы расстанемся...
      - Не говори глупостей. Этого не может быть!
      Она жестом попросила его молчать.
      - Если всё-таки так случится, я бы хотела, чтобы ты знал... Никто и никогда не заменит мне тебя. Ни частично, ни полностью. Я...всегда буду тебя любить, назло всему - обстоятельствам, жизни, смерти. Я буду тебя любить даже тогда, когда тебе это будет не нужно. А ты... Ты постарайся помнить обо мне, что бы ни случилось...
      И тут она не выдержала, расплакалась, по-детски закрыв лицо руками.
      Он отбросил в сторону камеру и кинулся к ней.
      - Всё эта дурацкая чувствительность, - оправдывалась она. - Правду говорят, что все беременные глупеют и становятся слезливыми...
      Вика так часто представляла себе этот диалог, что ей казалось, будто так и было на самом деле. Ей было очень жаль, что от мамы не осталось больше ни одной съёмки. Но со временем она смирилась и научилась даже из этих пятнадцати минут общения с мёртвой матерью видеть всё, что угодно: её любовь, её заботу о повзрослевшей дочери, её советы, её просьбы.
      А теперь она просила об одном. Просила защитить их хрупкий мир, которому грозит серьёзная опасность. И имя этой опасности - Жирафа.
      И снова у Вики было видение - вот она, маленькая, бежит по парковой дорожке, сжимая в руке цветной, переливающийся на свету, осколок и кричит, удаляющимся от неё родителям: "Постойте! Подождите! Смотрите, что у меня есть!" И папа оборачивается к ней и улыбается, а мама начинает медленно-медленно поворачивать голову, и от этой медлительности Вике становится смертельно страшно. Вот она повернула голову на четверть, вот на две четверти, на три, вот она уже смотрит на Вику... "Нет! - Вика захлёбывается собственным криком. - Нет!" Вместо мамы на неё смотрят распахнутые, чужие, пустые глаза Жирафы.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4