Но не всегда подобного рода инциденты заканчивались благополучно.
      Летом 1993 года напряженность в военном противостоянии сербов и хорватов опять стала возрастать. Сербы стали вести себя более агрессивно и в отношении ООН, возлагая, видимо, на ООН вину за неудачи в разрешении гражданского конфликта в Хорватии. Особенно неприязнь усилилась после того, как хорваты на юге Сербской Краины атаковали очень важный в стратегическом отношении мост в местечке Масленица, охраняемый французским батальоном войск ООН. Вместо того, чтоб принять бой и отбить нападение, французы отошли. В результате по этому мосту хорваты прорвались в несколько сербских деревень, где в ходе боевых действий погибло много как военных, так и гражданских сербов. Количество провокаций со стороны сербов в отношении персонала ООН резко возросло. Неизвестные бандиты в военной форме стали захватывать ооновские машины, избивать находящихся в них сотрудников ООН, отбирать находящиеся при них вещи и деньги, иногда даже заставлять снимать всю одежду. Иногда объектами таких нападений становились и наши полицейские машины, т.к. бандиты знали, что мы не вооружены. Работа в патрулях стала вызывать у нас большое нервное напряжение.
      В один из теплых первых июньских дней автопатруль в составе португальского и непальского офицеров полиции уехал навестить приграничную горную хорватскую деревеньку. Через час, когда на станции находились только я и дежурный, по радио пришло короткое, десятисекундное сообщение на плохом английском языке, что случилось ЧП, машина разбита, срочно требуется медицинская помощь. По акценту мы узнали непальца. Попытки выяснить детали происшедшего и, самое главное, местонахождение патруля оказались безуспешными. Как выяснилось позже, аккумулятор в машине в результате ДТП оказался частично поврежден, и энергия для работы радиостанции быстро убывала. К тому же, опять эта проклятая проблема с качеством английского языка, - непалец очень плохо владел им и ничего не мог объяснить. Что было с португальцем, мы не знали, позже выяснилось, что в это время он был без сознания.
      В тот момент на смене в остальных патрулях были только недавно прибывшие на станцию сотрудники, не имевшие хорошего знания обслуживаемой территории. Я был единственным "стариком" и принял решение самостоятельно выехать на поиск попавшего в чрезвычайную ситуацию патруля. На станции оказалась свободной только одна машина - старенький "Гольф", который мы никогда прежде не использовали для поездок в горные районы. Но выбора не было. Ждать возвращения на станцию патрульных машин - значило терять драгоценное время. В ту горную деревеньку, куда направлялся патруль, вели несколько дорог.
      Я выбрал для поиска ту, по которой, наиболее вероятно могла проследовать наша машина. К счастью, интуиция меня не подвела.
      Патрульную машину удалось обнаружить в поле, далеко за пределами дороги, совершенно разбитую и покореженную, лежащую на боку. Водитель-португалец находился в ней. Он лежал неподвижно, без признаков жизни. Рядом с машиной, обхватив голову руками, весь в крови, в явном состоянии шока, сидел непалец. Из его кратких сбивчивых объяснений удалось лишь понять, что за ними гналась красная гражданская машина с двумя одетыми в военную форму и вооруженных автоматами сербами, намерения которых были достаточно очевидны. Они с португальцем решили попытаться оторваться от преследователей и уйти под защиту находившегося в трех километрах впереди по дороге приграничного блокпоста польского батальона войск ООН. Они увеличили скорость, но не смогли вписаться в крутой поворот. Машина перевернулась, слетела на обочину и сделала с десяток кульбитов через крышу. Преследователи приостановились на несколько секунд на дороге напротив перевернувшейся машины и затем скрылись. Благодаря тому, что аккумулятор машины еще работал, и рация оказалась цела, он успел передать сообщение на станцию.
      Поняв, что непалец, хоть и в шоке, но серьезных ранений не имеет и может еще потерпеть, я кинулся к португальцу. Тот был без сознания, но живой. Дыхание его было сиплым и каким-то прерывистым. Минут десять мы с непальцем пытались выломать заклинившую дверцу машины, чтоб вытащить его. Наконец с помощью камней, монтировки и колесного ключа кое-как удалось выдрать заклинившую дверь. Но это не очень облегчило нашу задачу, так как ноги португальца оказались зажатыми деформированным железом кузова машины. При малейшем прикосновении к его телу португалец сильно стонал, а при попытке вытягивать его из машины стоны переходили в крик. Мы видели, что причиняем ему сильные физические страдания, но у нас не было иного выхода, чтоб спасти его. Под эти стоны и крики мы все-таки сумели высвободить его ноги и вытащить португальца из разбитой машины. На руках я отнес его к "Гольфу" и кое-как впихнул в свою малолитражку на заднее сиденье. Непалец сел рядом, поддерживая его голову.
      Я не медик и не умею ставить диагнозы. Но мне было понятно, что жизнь с каждой минутой уходит из моего коллеги и подчиненного. Он стал впадать в беспамятство, что-то бормотал сквозь стоны, на посиневших губах выступила розовая пена.
      Никогда в своей жизни, ни до этого случая, ни после него, я не гнал машину по горной дороге на такой сумасшедшей скорости, как в тот раз. Наверное, я мог на равных поспорить тогда с водителями "Формулы-1". Впервые для меня столь остро и определенно была поставлена на карту жизнь конкретного человека. Не помню как, но по пути я еще умудрился связаться по радио со штабом и переругаться с ними по поводу необходимости вызвать на станцию вертолет. Для меня самого все это было, как в лихорадочном полусне. Помню, что влетел на машине на плац в месте расположения пункта управления роты пограничной охраны польского батальона войск ООН, что-то кричал солдатам по-русски, по-английски и по-польски. Они быстро забрали из машины и унесли куда-то в палатки и португальца, и непальца. К счастью, там оказался полевой перевязочный пункт, немного медикаментов и какой-то доктор...
      В этот же день на вертолете обоих моих коллег эвакуировали в центральный госпиталь ООН в Загреб. Непалец через некоторое время вернулся на станцию продолжать службу. Португальцу сделали несколько сложных операций, я пару раз навестил его в госпитале, но на станцию он больше не вернулся. Память долго хранила лица и имена этих ребят, но сейчас помню только лица, имена стерло время. Хотелось бы верить, что они тоже помнят своего товарища- русского миротворца.
      Много было еще эпизодов и эпизодиков, которые добавляли нам седых волос. Приходилось выезжать и на места подрыва людей на минных полях, и видеть следы "работы" в деревне диверсионных или обыкновенных бандитских групп. Было и ночное нападение пьяных сербов на нашу полицейскую станцию, с подожженной дверью и обещаниями всех убить. Были и ночные тревоги, и попытки угона наших машин, и угрозы физической расправы. У многих из нас до сих пор еще осталась привычка всегда садиться лицом к двери, даже днем плотно зашторивать окна, оставлять "контрольку" на входной двери и заглядывать под машину, прежде чем завести двигатель.
      К счастью, у нас на станции не было ни одного случая гибели сотрудников. Но не все выдерживали постоянное психологическое напряжение. В результате были и нервные срывы, и затяжные алкогольные разрядки, и "поехавшие крыши". Нет, мы не были суперменами. Мы просто буднично делали свою работу, писали тысячи бумаг, иногда, как нам казалось, совершенно ненужных. Патрулировали территорию, разбирались с местной полицией при выявлении укрытых и нераскрытых преступлений, распределяли гуманитарную помощь, помогали беженцам, эвакуировали больных, беспомощных, разыскивали пропавших без вести...
      Но самый главный смысл нашей работы был в том, что мы своим присутствием давали людям хоть маленькое, зачастую иллюзорное, но такое необходимое для жизни чувство защищенности, или было бы, наверное, правильнее его определить - неброшенности. Что означает приезд белой полицейской машины с буквами "UN" на борту в глухую югославскую деревеньку? Это и новости "с большой земли", и продукты питания из гуманитарной помощи, и возможность передать письмо и записку родным. Это - шанс переправить роженицу в больницу, рассказать о вылазках бандитов, о болезнях скота, о проблемах с учебой детей, об отсутствии стройматериалов для ремонта дома, газет, медикаментов, школьных учебников, тетрадок, топлива для ведения сельскохозяйственных работ. Просто возможность увидеть новые лица, поговорить с людьми, которых не надо бояться и от которых не надо прятаться в лесу. А если еще удается привезти заветную весточку от родных или близких, помочь в чем-то важном, благодарности людей не бывает границ. Это очень трогает и печалит одновременно. Я помню, как простые, в большинстве своем пожилые люди из деревни бросались целовать нам руки, когда нам удавалось вывезти их из района боевых действий или спасти от бандитского беспредела. Они плакали и обнимали нас, как своих сыновей. За время моей работы на станции в Слуне, нам удалось переправить за пределы Сербской Краины около 400 хорватов, вынужденных из-за реальной угрозы их жизням покинуть родные места. Я думаю, что именно ради таких дел и стоит трудиться в миссии.
      Наверное, у читателя возникнет закономерный вопрос: "Неужели вся миссия - это только напряженная работа, без продыха и перерыва?". Да, работы было много, в большинстве случаев она была связана с горем и страданиями людей. Это, конечно, негативно сказывалось на нашем психологическом состоянии. Но мы старались находить и находили моменты для отдыха, расслабления и шутки. Порой случайные комические моменты в работе отвлекали нас от тяжести происходящего.
      Помнится, был у нас на станции дежурный офицер - нигерийский полицейский. За свои сорок пять лет он никогда в жизни не видел снега. И когда первые снежинки закружили за окном, он, как завороженный, стоял и смотрел на них. Потом он вышел на улицу и принес в ладонях небольшой комочек снега, подходил к каждому и с неподдельным удивлением, доверчиво глядя нам в глаза, спрашивал: " Ребята, это что - снег, да?" и очень сокрушался, что его жена и дети не могут ощутить эти снежинки на руках. Не помню, кто в шутку посоветовал ему отослать домой снег в письме. Он очень обрадовался этой идее и стал спешно искать конверт... Остановил его только наш громовой хохот, который спорадически продолжался весь этот день и всю последующую неделю.
      Изредка случалось заниматься и спортом. Так, сербские полицейские пригласили нашу и близлежащие ооновские полицейские станции поучаствовать в турнире по футболу. Все мы с удовольствием ухватились за эту возможность хоть как-то скрасить наше существование. К сожалению, все интернациональные полицейские футбольные команды "с треском" проиграли сербам с разгромным счетом. Остались лишь моральное удовлетворение от участия и воспоминания о хорошей послематчевой встрече за кружкой пива.
      Иногда устраивались спортивные состязания и в военных подразделениях ООН. Нас, гражданских полицейских, тоже иногда приглашали участвовать. В апреле 1993 года британским военным батальоном был организован полумарафон бег на 22,5 километра. Я подал заявку на участие.
      Каково же было мое удивление, когда на старте среди 80-ти участников я оказался не только единственным русским, но и вообще единственным полицейским. Как оказалось позже, других желающих заняться "лошадиным спортом" среди моих коллег-полицейских не нашлось. Так что пришлось нести на своих плечах "бремя ответственности" не только за российскую милицию, но и за всю полицию ООН. В свои тогдашние 37 лет мне пришлось вступить в спортивную схватку с высокими, длинноногими и молодыми британскими солдатами. Вы даже не можете представить, как "красиво" я смотрелся в их строю и сколько добрых шуток пришлось услышать в свой адрес. Тем не менее, мне отступать не позволила гордость и я все-таки добрался до финиша, заняв двадцать седьмое, считаю - почетное для моих седин место.. А около половины молодых и тренированных шутников сошли с дистанции... Об этом маленьком подвиге во славу российской милиции мне до сих пор напоминает гравированная спортивная медаль, хранящаяся в моей коллекции.
      Год пребывания в миссии незаметно подошел к концу, и радостное предчувствие встречи с родным домом нарастало день ото дня. Последние дни ожидания перед отъездом шли невыносимо медленно.
      С какими же впечатлениями я уезжал из миссии? В конце концов, я сделал для себя несколько важных выводов, которые по сути своей не изменились и в ходе последующих трех миссий. В течение всего периода работы я вольно и невольно сравнивал нас, русских, с представителями других национальностей. И пришел к выводу, что нам есть, чем гордиться. Мы намного работоспособнее представителей других наций. Там где цивилизованный швед или датчанин пасуют и зовут службу сервиса, мы молча засучиваем рукава и пытаемся чинить вышедший из строя автомобиль, печатную или копировальную машинку. В отличие от многих, мы всегда настроены делать дело до конца, не считаясь с личным временем, а порой личными финансовыми тратами. Мы, определенно, люди более щедрой души и это располагает к нам остальных людей. Что касается профессиональной подготовки, то она никак не хуже маститой европейской или выспренной американской. В рискованных, конфликтных ситуациях россияне проявляют больше хладнокровия, выдержки и, не побоюсь этих слов, смелости и решительности. Видимо суровая советская действительность с детства воспитала в нас эти качества.
      На этом можно было бы поставить и точку, но это было только начало. После Хорватии я участвовал еще в трех миссиях на Балканах.
      Был 1995 год и страшный для меня день 19 сентября - мой второй день рождения. Это произошло всего лишь через несколько недель после моего приезда в миссию во второй раз. В то время, хорваты в ходе военной операции уже захватили Сербскую Краину и находились в состоянии военного противостояния с сербами на территории соседней Боснии.
      Вместе с несколькими своими коллегами я приехал в Костайницу проведать свою первую балканскую "вотчину" и проинспектировать ооновскую полицейскую станцию. В течение первой половины дня мы благополучно завершили свою работу на станции и были приглашены на обед в расположение датского военного батальона. Обед был действительно хорош, но перед десертом на территории батальона стали неожиданно разрываться мины и артиллерийские снаряды. В тот день я в первый раз в жизни увидел, что такое паника. Солдаты запихнули нас в какое-то укрытие, сооруженное из металлических листов с наваленными на них мешками с песком. В укрытии нас оказалось человек десять полицейских, в том числе одна гражданская женщина - переводчица. Рядом со мной в укрытии оказался еще один россиянин, профессор из Краснодарского юридического института, подполковник милиции Александр Мельников. Ужас этого дня мы пережили с ним вместе до самого конца, работали вместе потом еще в трех миротворческих миссиях на Балканах, но никогда ни в общих компаниях, ни в ходе личных встреч не обсуждали пережитой в тот день в Костайнице бомбежки. Память протестовала против возвращения в то пекло...
      Вой снарядов и грохот разрывов сливались в беспрестанный грохот, а мы ничего не могли понять - почему, откуда и за что нас убивают? Где-то рядом раздавались хлесткие удары ответных выстрелов из танков и артиллерийских орудий. Наше убежище постоянно вздрагивало и было впечатление, что оно вот-вот рассыплется.
      Первое время казалось, что это какая-то фантасмагория, сон и что это происходит не на самом деле и не с нами. А когда через час пришло холодное понимание того, что это все реальность и, может быть, последние наши ощущения на этом свете, - в душу медленно вполз животный ужас. Звук каждого приближающегося снаряда вдавливал в землю, и, казалось, сжимал каждого в маленький комочек. Было невероятно обидно умереть вот так глупо и, как нам казалось, по какому-то недоразумению. Верилось, что все это ошибка и этот ужас вот-вот должен закончиться. Но это продолжалось час за часом, и постепенно чувство страха дополнилось неудержимой дрожью и состоянием, близким к истерике. Честно признаюсь, очень хотелось жить. Какой-то внутренний инстинкт требовал выпрыгнуть из этого укрытия и бежать, сломя голову, куда глаза глядят, но только подальше от этого места. Но разум убеждал, что пробежать удастся не больше нескольких десятков метров. В этих внутренних метаниях и страшных ожиданиях прошло еще несколько часов. И потом наступило полное безразличие и отупение. Ни вой падающих снарядов, на грохот разрывов не вызывали больше никакой реакции, было абсолютно все равно. Сознание смирилось с неизбежным...
      Много позже я пытался в книгах прочесть о подобной трансформации состояния людей в экстремальных условиях. Но нигде не нашел ничего похожего. Было ли это сугубо моей реакцией или типичным для всех остальных, я не знаю. Пережитыми ощущениями в то время никто из нас делиться не хотел. Да и сейчас вспоминать все это не доставляет особой радости. Эти двадцать часов, проведенные под обстрелом, были как бы отдельной кошмарной жизнью. В тот день одно из таких укрытий с 8 датскими солдатами было накрыто снарядом, почти все они погибли. Как выяснилось позже, всю перестрелку спровоцировали хорваты, разместившие свои танки и артустановки рядом с расположением датского батальона и открывшие огонь по боснийским сербам. Сербы ответили шквальным огнем, под который мы и попали.
      На следующее утро, пользуясь небольшой паузой в артобстреле, нас вывезли из этого ада. В трех метрах справа и в пяти метрах слева от нашего убежища зияли огромные воронки от разрыва снарядов.
      На память я забрал сантиметровый осколок снаряда из развороченного мешка с песком, лежавшего в 10 сантиметрах от моей головы и спасшего меня. Этот осколок и сейчас валяется где-то в моей коллекции, но искать его нет желания.
      В течение последующего месяца я еще три или четыре раза возвращался на эту развороченную полицейскую станцию, чтобы эвакуировать оставшееся оборудование и машины. Мы вывезли все, что можно было, едва не угодив под обстрел еще раз. Больше я никогда туда не ездил.
      Через пару месяцев миссию в Хорватии закрыли, и я попал в Сараево, в Боснию, где шла широкомасштабная гражданская война. И все началось сначала: бессонные ночи, выстрелы снайперов, криминальный беспредел, страдания людей, бессмысленный поиск правых и виноватых.
      Миссия только формировалась. На момент моего приезда она состояла из одной комнатки в здании Центральной Почты в Сараево, пяти ооновских машин, трех стареньких компьютеров и тридцати пяти полицейских. Ни одной станции международной полиции на территории страны, никаких связей с руководством воюющих сторон, слабое представление о динамике конфликта. Обычные для миссии "удовольствия" - отсутствие воды, света, тепла, полная разруха в инфраструктуре. И повсюду тысячи и тысячи мин.
      Мне, с учетом моего предыдущего опыта была вверена служба тыла миссии. Целый последовавший год мы регулярными конвоями везли в миссию оборудование и материалы, перегоняли через горы конвоями сотни машин, подыскивали в разных городах страны помещения и открывали в них полицейские станции, обеспечивали их всем необходимым, решали вопросы разминирования, ремонта, снабжения водой, электричеством, связью, топливом и т.д.
      Вторая миссия запечатлелась в моей памяти каким-то одним длинным однообразным серым ненастным днем. Каждый день изматывающая работа по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки: дальние поездки по всей Боснии, бесконечные совещания и переговоры, организация конвоев, ежедневная битва за связь, топливо, прием и распределение оборудования. Порой после работы по возвращении в свой нетопленый "дом" не было никаких сил раздеться, и, несмотря на холод и голод, я прямо в рабочей форме падал на диван, чтобы прийти в себя только утром и опять возвращаться в круговерть бумаг, забот и проблем. Наша служба, все мои коллеги и подчиненные работали на износ. На прощальной вечеринке перед отъездом домой мы признались друг другу, что никто из нас никогда больше не согласится работать в службе тыла, по крайней мере, на период формирования новой миссии.
      Зато через год на территории Боснии были открыты 59 полицейских станций, по дорогам страны патрулировали более 500 полицейских машин. Более 2000 полицейских из 42 стран мира, благодаря нашим усилиям, могли профессионально исполнять свой долг.
      Из наиболее ярких и в то же время жутких воспоминаний той поры в памяти остался образ горящего Сараево. По дейтоновскому соглашению о разграничении территорий, сербы должны были ряд районов в Сараево передать под полный контроль босняков (в обиходе называемых мусульманами). Срок выполнения этого пункта истекал в марте 1996 года. В этот период я был в Сараево и все видел своими глазами.
      Врагу не пожелаю увидеть, как люди выкапывают надгробные памятники и плиты на могилах родных и близких, грузят их на телеги, машины, целыми семьями покидают свои дома, молятся, плачут, прощаются с каждым кустом и деревцем во дворе, а затем обливают все бензином и поджигают. Ооновские военные пожарные команды пытались выезжать на тушение этих пожаров, но сербы с оружием в руках не подпускали их к горящим домам. Люди уезжали навсегда из отчих домов, не верили, что когда-нибудь они или даже их дети смогут сюда вернуться, и поэтому сжигали за собой все мосты. Три дня над Сараево стояло красное зарево и в воздухе пахло пеплом.
      После возвращения из своей второй миссии я давал интервью калининградскому телевидению. И сказал искренне о том, что увидел и понял за два года пребывания на Балканах. Все можно вытерпеть: экономический кризис, инфляцию, безработицу и грызню политиков за власть, -лишь бы не было гражданской войны. Потому что она идет везде и круглые сутки. Сосед боится соседа. Добрые приятели и сослуживцы, десятилетиями дружившие семьями, вдруг оказываются по разные стороны баррикад. Фронт проходит по улицам, домам, школам, больницам, магазинам, рынкам, дорогам, по семьям, дружбе, любви. И торжествует только один закон: прав тот, у кого больше калибр. В этой ситуации дети, женщины и старики всегда остаются бесправными.
      Моя третья миссия, 1997-1998 года, проходила опять на территории Боснии. К тому времени гражданская война в основном уже отшумела и страна медленно залечивала полученные раны. Промышленность и транспорт по-прежнему не работали, но малый торговый бизнес уже набирал обороты. Мелкие магазинчики и кафе возникали на каждом углу и множились, как грибы после дождя.
      Я получил назначение на юг Боснии, в город Мостар, где совместно с американским офицером Альбертом Хопкинсом возглавил подразделение по обучению и профессиональной подготовке местной полиции. Наше подразделение было первой единицей подобного типа в Боснии, так сказать, пробный шар. На нас отрабатывались сразу два эксперимента. Во-первых, выяснялось, смогут ли русский и американец работать в одной упряжке, как партнеры, и, во-вторых пройдет ли на практике предложенная американским департаментом юстиции программа обучения и подготовки полиции для Балканского региона. Через 9 месяцев мы получили отличную оценку за результаты обоих экспериментов. Американцы говорили, что о нас с Альбертом была специальная передача по американскому каналу ВВS. Я пытался достать ее видеокопию, но видимо, недостаточно настойчиво.
      Наша работа с местной полицией в Мостаре протекала далеко не гладко. Город Мостар был разделен рекой на две приблизительно равные части, одну из которых контролировали боснийские хорваты, другую - мусульмане. Два моста были переброшены через реку. Перейти хорвату или мусульманину по мосту на противоположную сторону было равнозначно подписанию себе смертного приговора.
      За полгода до нашего приезда в город там закончились бои, на фронтовой речной прибрежной линии не было ни одного целого здания. В ходе боев погибло много людей и с той и с другой стороны. Местная полиция была уже воссоздана (точнее 2 отдельных полиции), но была сформирована исключительно по этническому признаку и патрулировала исключительно свою этническую территорию, не особенно скрывая неприязнь к своим коллегам на противоположной стороне. Тем более, что еще полгода назад они смотрели друг на друга только через прорези прицелов. Были в полиции и уцелевшие в боях старые полицейские, но большинство составляла молодежь, не имевшая никаких знаний о полицейской работе.
      В этих условиях нам предстояло усадить их совместно в учебные классы, заставить сотрудничать с друг другом и позднее сформировать единую смешанную и высокопрофессиональную городскую полицию.
      Первая проблема: на какой стороне города проводить занятия и как обеспечить безопасность "гостей" с другой стороны, если они еще согласятся на такой риск. После долгих переговоров с обеими сторонами было решено проводить занятия попеременно в обеих частях города. Теоретически, на совместное обучение согласились обе стороны. Но на практике, люди по-прежнему боялись появляться в чужой части города, несмотря на то, что мы довозили их до дверей класса на своих ооновских полицейских машинах и гарантировали их безопасность в период занятий. Время от времени и полицейские руководители обеих сторон, руководствуясь какими-то своими политическими интересами, или профессиональными амбициями, бойкотировали сотрудничество с противоположной стороной. Не раз и не два в таких ситуациях учеба останавливалась, достигнутые договоренности рушились, все затраченные труды и усилия повисали на волоске.
      Но каждый раз, через тернии и шипы, с настойчивостью бульдозеров, где кнутом, где пряником мы усаживали их за стол переговоров и все начинали сначала.
      Возникали трудности не только на уровне руководителей, но и в классах. Как правило, в начале обучения в классах стояла гробовая тишина. Хорваты и мусульмане за целый день занятий не говорили друг другу ни слова, сторонясь друг друга. Однако на пятый-шестой день они уже обменивались репликами, еще через пару дней вступали в дискуссии, а через две недели шли на перерывах вместе пить кофе. Так, шаг за шагом, мы пытались сближать их и психологически готовить к будущей совместной работе.
      Но случались и гораздо более жесткие ситуации. Так в одном из классов к нашему преподавателю на перерыве подошел молодой хорватский полицейский, и, указывая на присутствовавшего в классе мусульманского полицейского, сказал, что этот мусульманин лично пытал его, когда в период военных действий он попал в плен к боснийцам. Он рассказал, что этот мусульманин лично в ходе пыток загонял ему иголки под ногти, и в доказательство показывал свои руки с изуродованными ногтями. Хорват предупредил преподавателя, что не может больше сдерживаться и наверняка убьет этого мусульманина прямо здесь в классе. Боснийца срочно удалили из класса и позже было начато следствие в отношении его причастности к военным преступлениям.
      Наши преподаватели слышали от своих подопечных в ходе занятий немало подобных историй. Тем почетнее заслуга наших ребят в том, что мы все-таки довели дело до конца, закончили обучение полиции обеих сторон и при нас они выпустили в город на работу первые совместные патрули.
      В период работы в Мостаре нам с Сергеем Шипиловым случалось и немного попутешествовать по окрестностям. Так мы побывали с ним в подземных карстовых пещерах протяженностью более 3 км, видели вытекающую из горы полноводную реку с холодной-прехолодной даже в середине лета водой. На реке располагалась маленькая фабрика по выращиванию форели. Забрались мы с ним и на гору, на которой, как утверждает молва, в 1981 году шестерым детям явилась в человеческом обличье и долго с ними беседовала Дева Мария. С той поры район этой горы стал Европейской Меккой для католиков всего мира, а рядом расположенная деревенька Междугорье стала превращаться в фешенебельный религиозный центр, принимающий до миллиона паломников в год. И все же, основное свободное время мы с Сергеем посвящали шахматам, до которых были всегда большие охотники.
      К сожалению для меня и к счастью для российского контингента, в конце 1997 года Сергей подал документы на участие в конкурсе на замещение очень высокой должности в главном штабе миссии в Сараево. И достойно выиграл этот конкурс, обойдя с полсотни кандидатов из других стран. Сергей стал специальным помощником заместителя Комиссара (командира полицейскими ооновскими силами) в Боснии. Российский контингент получил в его лице мощную информационную и служебную поддержку. На тот период из российских миротворцев еще никто не забирался так высоко по служебной лестнице в структуре полиции ООН. И не случайно вскоре он стал Командиром российских миротворцев в Боснии. Я искренне порадовался за друга, хотя и потерял эмоционального шахматного партнера.
      В марте 1998 года и я получил новое назначение - командир полиции ООН в регионе Брчко на северо-востоке Боснии. В мое подчинение попали 11 станций международной полиции, около 300 полицейских из 38 стран мира, обслуживавшие около 900 квадратных километров территории Боснии.
      На этом посту я провел 9 месяцев, до 13 декабря 1998 года, официальной даты окончания своего полуторагодичного пребывания в третьей миссии. Я был и участником, и организатором огромной массы событий, описание которых могло бы составить отдельную книгу. Достаточно сказать, что дважды я своим решением проводил частичную эвакуацию подчиненного персонала из районов предполагаемых конфликтов. Был обвинен некоторыми руководителями полиции ООН в Боснии в провоцировании политической напряженности в подконтрольном районе и, за малым, не снят с должности. Но время показало мою правоту, и комиссар (командир) полиции ООН в Боснии официально поддержал мои действия, продиктованные опытом двух миссий и заботой о безопасности вверенных под мою ответственность людей.
      Были у меня встречи и с делегацией палаты лордов английского парламента, и с конгрессменами США, и с работниками различных посольств, многочисленными журналистами со всего мира. Лично случилось присутствовать на встрече с Секретарем НАТО Хавьером Соланой, с госпожой Маргарет Тетчер и другими видными политиками.
      Потом была миссия в Косово, где мы, русские, каждый день проходили сквозь ненависть окружавших нас албанцев, как сквозь терновые заросли. В главном штабе этой миссии я занимался созданием косовской местной полиции, и, главным образом, ее материально-техническим и финансовым обеспечением. Для этого, по всему миру мы закупали для 4000 косовских полицейских технику и оборудование. Форму - в Дании, наручники, дубинки, фонарики и радиостанции - в Америке, компьютеры - во Франции, пистолеты и патроны - в Австрии, машины - в Словении и т.д. Интересная, живая и очень необычная работа, нацеленная на одно: создание и обучение полиции, которая будет профессионально защищать всех людей, независимо от их национальности и вероисповедания.