Учителя церковные в древности назывались дидаскалами, они были мирянами и занимались тем, что готовили к крещению оглашаемых (занимались катехизацией, как мы теперь говорим), занимались обучением детей и юношества. Были люди, которые ощущали в себе силу чудотворную и исцеляли больных, были целителями. Исцеляли они, конечно, силою Духа Святаго, и ясно чувствовали в себе присутствие этой благодатной, чудотворной силы Божией. Такие случаи очень ясно описаны в Деяниях святых апостолов. Были люди, которые чувствовали призвание служить ближним, ухаживать за больными или помогать немощным, бедным. Такое служение, очень распространенное в древней Церкви, несли преимущественно диакониссы. В отличие от диаконов это не степень священного сана, а женское служение, очень достойное и распространенное в древней Церкви. Диакониссы были ближайшими помощницами епископов и пресвитеров. Это были вдовы или девы, которые посвящали свою жизнь служению Церкви. Они не выходили замуж, а всю свою жизнь отдавали Богу.
      Дальше в Послании говорится и о других служениях. Говорится о богослужении, о пении и чтении во время богослужения (как теперь, так и тогда, не все одинаково могли петь и читать).
      Очень характерно, что все эти древние служения, сначала воспринимаемые харизматически (когда каждый член Церкви начинал свое служение, ощущая Божие призвание), очень скоро стали совершаться доставлением епископов. Очень скоро на всякое такое служение стало требоваться не только благословение епископа, а именно рукоположение от него. И всякое служение церковное. таким образом, уже устраивалось не как-то внезапно, неожиданно, а по смотрению епископскому. Такое рукоположение называлось хиротесией (в отличие от хиротонии). Под хиротонией мы теперь понимаем рукоположение в священный сан, а под хиротесией понимают рукоположение на другие церковные служения. И уже в древности, не с самых первых времен, но с глубокой древности, в первые века было установлено, что без такого епископского благословения, без хиротесии никто не должен дерзать на служение в Церкви.
      Этот порядок означал уже отход от харизматической жизни древней Церкви, и он возник не случайно, а потому, что постепенно терялась та крепость и сила веры, та чистота сердца и ума, которая была у первых христиан, и появлялась опасность харизматические дары спутать с некой прелестью. Для того, чтобы избежать этого, постепенно организуется Церковь, и все благодатные действия церковные и благодатные дары Божий подаются теперь уже через епископа.
      Таким образом, и дидаскал, и целитель, и чудотворец, и пророк, и истолкователь, и тем более диаконисса, певец или чтец должны были получить архиерейское руковозложение и благословение. Вы, конечно, понимаете из этого, что в древней Церкви абсолютно был немыслим и невозможен такой способ жизни храмовой, который мы наблюдаем теперь, когда на правый клирос приходят люди совершенно неведомые ни священнику, ни общине, очень часто неверующие и, может быть, даже некрещеные, иногда исповедующие совершенно другую веру. Я знаю случаи, когда на клирос приходили мусульмане — просто потому, что у них хороший голос и слух, и есть музыкальное образование. Они приходили в храм за хорошие деньги петь Евхаристический канон, Литургию.
      Конечно, с точки зрения древнего христианина (точно так же, как всегда с точки зрения Церкви) — это абсолютный парадокс, это полнейший нонсенс, это просто невероятно, невозможно. Как может совершать церковное служение неверующий человек в то время, когда оглашенные, то есть люди верующие, решившиеся креститься, и те должны выйти из храма? Бывает, например, что на клиросе стоят люди, которые в перерывах между молитвами выходят покурить на улицу…
      Все, что мы сейчас видим, конечно, есть свидетельство тяжкого духовного кризиса нашей Церкви. Для нас очень важно осознать, что никакое церковное служение без благословения Церкви совершаться не может. Мы уже забыли, можно сказать, об архиерейских хиротесиях, хотя чин хиротесии совершается теперь перед поставлением в диакона. Если вы бывали на хиротонии, то видели, что епископ или накануне диаконской хиротонии, вечером или непосредственно перед Литургией кандидата в священный сан сначала поставляет в чтеца, а потом в иподиакона: возлагает на него руки, постригает волосы. Когда его делают чтецом, на него надевается короткая маленькая фелонь и дается ему читать Апостол.
      Хиротесия теперь совершается непосредственно перед рукоположением в диаконы по очень существенной причине. Дело в том, что церковное служение должно совершаться всем сердцем, человек должен себя всего отдавать церковному служению. После того, как он к нему пришел, уже неестественно было бы для него заботиться об устройстве своей жизни, прежде всего о браке. Поэтому после рукоположения в священный сан уже нельзя жениться. Или нужно жениться до принятия сана, или уже потом оставаться безбрачным. Эта же норма относится и к хиротесии. Если епископ рукоположит кого-то в чтеца или в иподиакона, то этому человеку жениться уже будет нельзя. Поэтому теперь никого и не рукополагают этим чином — для того, чтобы человек мог еще решать свою судьбу, чтобы не ограничивать количество людей, приходящих в Церковь.
      Конечно, это происходит от скудости нашей, от того, что теперь мало желающих послужить Церкви, и если даже есть такие желающие читать, или петь, или прислуживать в храме, то они далеко не готовы посвятить себя полностью на это служение; часто они потом думают о своем браке, о своей семье, у них нет той цельности, которая была в древности. А раньше, конечно, без хиротесии человек не мог быть допущен к церковному служению.
      Мы не можем теперь вернуться механически к древней практике. К сожалению, она утрачена нами, и, скорее всего, основательно утрачена, вряд ли возможно ее отреставрировать. Но мы можем сейчас пытаться восстановить другую норму, конечно, гораздо более слабую, но все-таки существенную: чтобы всякий человек, желающий послужить Церкви, имел на это благословение хотя бы священника, хотя бы своего духовника или настоятеля. Чтобы не было так, что любой с улицы приходит, кого регент нанял, и он, будучи неверующим, поет Литургию. Такого безобразия не должно быть и в наше время.
      К такому положению, как сейчас, мы пришли не сразу, в истории произошел длинный путь трансформации церковного сознания, осознания места человека в церковной жизни. К сожалению, как мы видим, этот церковный путь в основном все-таки шел в сторону ослабления ревности, ослабления церковной жизни и церковного сознания, готовности служить Богу. Но все же, в истории никогда до конца не забывали о тех золотых временах, когда все члены Церкви желали быть полезными Церкви, действительно хотели ей послужить.
      Мы сейчас думаем о возрождении нашей церковной жизни, и в частности сознаем, что это возрождение может совершиться через возрождение церковно-приходской общины. Такая община — это есть действительно некая семья духовная, которая является малой Церковью, в ней есть полнота церковной и духовной жизни. Думая о том, как нам возродить такую церковную общину, мы приходим к выводу, что прежде всего, нужен настоящий пастырь, без пастыря она невозможна. Значит, начинается она с того, что появляется какой-то священник, который решает себя посвятить на пастырское служение, и около него собираются постепенно его духовные чада.
      Что такое духовный отец и духовные чада? Это очень важный вопрос. Некоторые приходят и говорят: «Я хочу, чтобы Вы были моим духовником, хочу быть Вашим духовным сыном или духовной дочерью». Но, к сожалению, очень часто при этом они совсем не понимают, что это такое. У нас есть постриг в монашескую жизнь, но, к сожалению, у нас нет чина поставления в чада духовные (хотя, между прочим, в Требнике есть специально такой чин, молитвы такие есть, но мы этот чин тоже не совершаем теперь). А на самом деле, как монах дает обеты монашеские перед постригом, так и каждый человек, который хочет стать членом общины духовной, он тоже должен дать некоторые обещания, а лучше сказать, обеты.
      Какие обеты? Монах дает три обета: первый — обет послушания, второй — обет нестяжания, третий — обет безбрачия. Пребывание в духовной семье и духовной общине тоже имеет несколько условий. Прежде всего, каждый член общины, а значит, и Церкви (конечно, раньше невозможно было быть членом Церкви и не быть членом общины, это было одно и то же), должен обязательно решиться на послушание духовному отцу и Церкви через него. Нужно решиться и понять, что жизнь в общине, членство в общине — это есть любовь ради Христа, любовь, конечно, всегда к Богу в сердце, любовь к духовному отцу ради Христа, любовь к братьям и сестрам тоже ради Христа. Это не есть какая-то симпатия, привязанность, пристрастие, которые являются эмоциями, чувствами. Любовь евангельская, любовь Христова — это не эмоции, не чувства, а это есть некое устроение сердца, когда человек решается отречься от себя и свою жизнь отдать Богу и ближним своим, отдать свое сердце (как вы помните, Господь говорит, что нет больше той любви, чем когда человек душу свою полагает за други своя). Вот такая любовь и соединяет людей в общину, соединяет их в некое единство. Кроме любви, ничто другое соединить их не может. И конечно, общинная жизнь — это есть еще смирение, которое является основой духовной жизни всегда. Если любовь является содержанием духовной жизни, жизни с Богом, жизни церковной, то основой этой жизни является смирение. Без смирения и любви быть не может в сердце человека. Любви христианской, духовной без смирения не бывает. А смирение приобретается быстрее всего через послушание. Вот почему послушание является первым обетом монашеским и, естественно, первым обещанием или принимаемым на себя подвигом для каждого христианина, для каждого члена общины.
      Мы хотим возродить в нашей жизни общину, мы хотим, чтобы действительно Церковь была Церковью. Не просто неким собранием незнакомых друг другу граждан, которые ходят в храм и друг с другом не здороваются, и не знают даже друг друга по именам, и даже им все равно, кто стоит рядом. Они тут десять лет уже стоят рядом, молятся, причащаются из одной Чаши, но они чужие люди. Это, сами понимаете, полный абсурд. Если это так, если мы живем такой нормой, то какие же мы христиане? И что же наше причащение? Значит, оно не соединяет нас в любви. Значит, мы человека этого нисколько не любим, если нас не интересует даже его имя, если нам все равно, видим мы его или не видим, если мы знать не хотим, какие у него скорби, какие у него радости; если ему больно, а мы этого не замечаем. Значит, никакой любви тут нет, и конечно, это Церковью назвать можно только условно.
      Для того, чтобы Церковь была Церковью, чтобы возродилась церковная община, недостаточно только лишь исповеди частой у своего батюшки; недостаточно бесконечных разговоров, бесед; недостаточно все время подходить: благословите меня поехать на выходной день туда-то или благословите меня завтра сходить в кино. Это все есть пародия на духовную жизнь. Сами понимаете, что не это есть содержание жизни церковной.
      Если человек хочет быть членом общины, это значит, что у него должно быть церковное служение. Что значит принадлежать Церкви? Что значит быть членом Церкви? Что такое Церковь? Церковь — это Тело Христово, а Христос пришел послужить и отдать Себя за жизнь мира, послужить людям. Значит, и Церковь здесь, в этом мире, служит этому миру, служит людям. Следовательно, и каждый член Церкви должен служить. Мы часто говорим о служении Христовом. Естественно, что и Церковь в этом мире несет свое служение. И поэтому парадоксально такое сознание: «Я, конечно, христианин, я член Церкви Православной, а служить — это батюшка служит. Он совершает службу, он в больницу ходит, он обо всех заботится и всех исповедует, — он служит, а мое дело только придти, с ним поговорить, получить от него все, что мне надо, и идти домой».
      Конечно, если это так, если дальше сознание церковное не продвигается у человека, то его членом Церкви Православной назвать никак невозможно. У каждого члена общины, у каждого члена Церкви должно быть обязательно свое церковное служение, нужно это совершенно ясно осознать.
      Служение это может быть разным, но церковным оно будет тогда, когда оно совершается по благословению Церкви. Например, вступают юноша и девушка в брак, устраивают семью, родят детей, их воспитывают. Церковь их благословляет на это, Церковь их венчает, и дальше духовные отцы благословляют: ты воспитывай детей, а ты делай вот это. Могут быть служения и другие. Очень хорошо, если есть возможность служить Церкви, не только воспитывая свою семью, а расширяя свое сердце, свое время и для окружающих людей, для нужд церковных. Мы знаем, что церковные люди, даже обремененные большой семьей, стараются помогать окружающим. Очень часто именно многодетные люди гораздо более деятельны бывают в Церкви, чем люди одинокие. Семейная жизнь приучает человека к служению: хочешь или не хочешь, а придется тебе утром встать и варить обед, и детей провожать в школу, и трудиться весь день для семьи. Такой человек легко расширяет свою жизнь и начинает служить окружающим, старается кого-то позвать к себе домой, детей, у которых нет домашнего уюта или нет отца или матери, обогреть, приютить, кому-то помочь, за каким-то больным поухаживать, кому-то принести еду или что-то, еще. Так бывает обычно в семьях, христианские семьи — это более благополучная часть Церкви.
      Далеко не всегда люди, более свободные, чем те, у кого есть семьи, далеко не всегда они понимают, что они должны служить Церкви. Служить можно по-разному: некоторые получают благословение и поют, некоторые пишут иконы, некоторые шьют облачения, подрясники или рясы, некоторые трудятся в воскресных школах или ходят в больницы. Сейчас, слава Богу, все это стало возможным, поле деятельности расширяется для церковного служения. Вы тоже здесь присутствуете потому, что вы хотите быть катехизаторами, хотите служить Церкви. Но при этом, как и все, вы, по большей части, приходите на это служение как бы добровольно и воспринимаете его как некое свое особое усердие. И мы вам не напоминаем о том, что это ваша обязанность, мы принимаем это от вас именно как вашу добрую волю, и хвалим вас за это, и радуемся, что нашлись люди, которые захотели служить Церкви. К сожалению, далеко еще нашей Церкви всей и всем нам до сознания, что на самом-то деле это является нашим непременным долгом, что без этого жизни церковной просто не может быть, что вовсе не за что нас хвалить, потому что мы всего-навсего исполняем свой прямой долг. Такое сознание пока что и более активным членам общины еще чуждо, им до него еще очень далеко. А людям менее активным оно совершенно непонятно. Они не идут служить, их нужно спрашивать: «Почему ты не пойдешь, не поможешь в больнице? Почему ты никогда ничего не сделаешь для Церкви?» А он отвечает: «Ну, я же очень занят, я много работаю». Это очень часто бывает, даже когда мы спрашиваем на исповеди: «Почему ты так редко причащаешься?» — в ответ слышим: «Я очень много работаю». И в таких случаях приходится говорить ему: «Оглянись, пожалуйста, назад, посмотри, здесь полный храм бездельников стоит. Ты один работаешь, а это все, конечно, лодыри. Полторы тысячи бездельников собралось, ты один труженик».
      Так вот, работать, конечно, хорошо и необходимо, но нельзя представить себе жизнь церковную полноценной без служения церковного. И в наше время, когда мысль о возрождении духовной жизни постоянно как бы стучится в наши двери, естественно рождается желание возродить и древние церковные служения. Скажем, при I Градской больнице есть сестричество, которое работает в этой больнице, и не только в ней, а также в детских домах для неполноценных детей, в воскресных школах. Здесь именно осуществляется христианское служение в миру, служение миру. Это служение стремилась возродить и возрождала святая великая княгиня Елизавета Федоровна в своей Марфо-Мариииской обители, тем самым, указывая нам путь. И мы обязательно должны следовать ему, если не по чину, то, по крайней мере, по духу, служения от лица Церкви миру.
      Нужно сказать еще о некоторых служениях, которые в наше время как-то меньше обсуждаются. Ясно, что диакониссы — это особенные помощницы епископа или священника, ходить в больницы и ухаживают за больными — это вид милосердия очень высокого; так же все понятно с певцами и чтецами. Но мы забываем сегодня, например, о таких видах служения как ктиторство. Раньше церкви имели своих ктиторов, попечителей, тех, кто заботился об обеспечении церковной храмовой жизни. У нас уже давно ктиторами называют старост храмов. А эти старосты в наше время, в нашем веке стали синонимом самых страшных разбойников, слово «староста» стало почти ругательством. Когда теперь говорят о каком-нибудь старосте, то обычно имеется в виду, что он, наверное, засланный шпион от КГБ, от уполномоченного и постоянно обворовывает церковь.
      Но старосты должны быть не такими. И если это так стало в наше время, то это не случайно, это потому, что наши общины, приходы всех наших храмов, нашей Церкви, не сумели отстоять эту высокую должность и удержать ее за собой. Они позволили совершить такой страшный подлог и к церковной кассе допустить засланных людей и воров. Я знаю не один храм, а много храмов, где даже по сию пору сторожа обворовывают церковные кружки, а уборщицы воруют церковные свечи, продавщицы за ящиком воруют так же, как и казначеи, старосты и помощники старост, и такая сплошная банда живет тем, что обворовывает постоянно храм. Состояние храма, его экономическая жизнь складывается из пожертвований небогатых людей, это и старушки и семьи вовсе не богатые приносят по рублику, по копеечке жертвуют на храм, жертвуют, покупая свечи, жертвуют, заказывая просфорки, — это же по существу жертва. А потом это в больших суммах уворовывается из храма. Почему так происходит? Это бич нашей жизни церковной, особенно в больших городах. Там, где церковь бедная, таких явлений, может быть, нет, или они являются в меньшем масштабе. А в больших городах, где богатые храмы, там это до недавнего времени было типичным несчастьем. И ничего мы не могли с этим сделать. Почему так получалось? И как это могло случиться?
      Это опять потому, конечно, что нет церковной общины, которая бы служила Церкви, которая бы чувствовала, что все это, и экономическая и хозяйственная жизнь храма, тоже есть церковное служение, которое нельзя не только ни на кого переложить, но и никому отдать. Как нельзя пустить на клирос некрещеного, чужого человека, не имеющего благословения священника, точно так же нельзя допустить и к хозяйству храма человека, не имеющего благословения, чужого, не члена общины, для которого это церковное имущество не свое. Этого нельзя делать.
      Но у нас такого сознания не осталось, никто из нас не считает себя обязанным так служить церкви, так радеть о храме, как о своем доме, как о своем достоянии. Никто из нас не чувствует, что это мое, я не могу пройти мимо того, что здесь какое-то безобразие, там грязно, а там кого-то обижают. Не могу пройти, потому что это мой храм, я член этой общины, и мой долг следить за тем, чтобы в храме все было благолепно, и прекрасно, и соответствовало бы евангельской заповеди.
      Вы знаете, что в монастырях всегда были специальные должности экономов, казначеев, ключарей, много других должностей. Также и семья, скажем, имеет свой бюджет и свое хозяйство, без этого невозможна ее жизнь. Вы же не допустите того, чтобы сначала ваш муж зарабатывал деньги, а потом приходили бы ваш сосед или соседка и воровали бы эти деньги, и уносили. Вы, скорее всего, такую соседку задержите, милицию позовете, и не будете пускать ее в свой дом. Потому что это ваш дом, это ваш муж заработал деньги, которые вы должны потратить на жизнь семьи, на то, чтобы кормить детей.
      Почему же, приходя в храм, мы так это не воспринимаем? Почему мы не думаем, что это наша семья, наша община, наш храм, наша жизнь, и эти деньги, которые здесь собираются, должны быть обращены на нужды общины, а если остаются лишние, то мы можем обратить их на добрые дела. Мы можем помочь бедным, помочь новому храму, можем, скажем, открыть богадельню. Раньше при каждом храме была богадельня. Представьте себе, сколько храмов на Руси, и у каждого почти была богадельня, — пусть небольшая, пусть в ней было человек 20-30, но у каждого храма… Каждый храм считал необходимым ухаживать за людьми безродными, одинокими и больными, и конечно, не было таких проблем, как сейчас, когда одинокие старики погибают в домах инвалидов или умирают с голода в своих квартирах. Такого быть не могло, потому что члены общины церковной знали, что это их долг, их обязанность.
      Также не было раньше такого количества детских домов, куда отправляют детей даже живые родители, где дети вырастают как зверята, не имея любви и ласки и с детства научаясь жестокости и страшным порокам. Такого быть не могло, потому что община, любая церковная община, считала своим долгом воспитывать сирот и находила этим сиротам всегда место или в какой-то семье, или в храме, но никогда не бросала их на произвол судьбы. Это все ведь тоже церковное служение и служение очень-очень важное.
      На все это у нас должны быть силы и должна быть решимость, мы должны обязательно чувствовать, что это наш долг. Каждый из нас должен, обязан найти свое место в Церкви и иметь свое служение, благословленное Церковью. Если мы будем активны, тогда наша Церковь будет стоять, тогда она будет жить и процветать, и будет расти, и окружающие нас люди будут смотреть на наш храм, на нашу жизнь, и тоже захотят стать верующими. Если же мы будем жить такими прихожанами, которые пришли, свечки поставили, просфорки получили, может быть, даже поисповедались, причастились — и пошли домой, которым дела больше ни до чего нет, если мы будем жить такими потребителями духовными, то, конечно, Церковь устоять не сможет. В этой психологии есть как раз отказ от служения церковного: я хочу жить только своей личной жизнью, ну, может быть, еще жизнью своей семьи — и все. Остальное меня не касается, мне все равно, кто там поет, кто там что делает, это все мне неважно.
      Так быть не должно. Конечно, вдруг, внезапно, «с места в карьер» все это изменить невозможно. Возродить такое сознание и церковное служение можно только постепенно; нужно, чтобы это снова все выросло в нашем сознании и в нашей жизни. Но начинать нужно немедленно. Начинать нужно с сегодняшнего дня, не ждать, когда это вырастет само по себе, опять-таки без нашего участия. Нужно, чтобы с сегодняшнего дня каждый почувствовал себя благословленным, принятым Богом и благословленным на какой-то подвиг, на какое-то церковное служение.
      В Церкви сейчас потребности во много раз возросли. До недавнего времени мы не могли даже мечтать ни о чем подобном, все нам было запрещено, всякая работа общественная была запрещена законом. Церковь не могла ничего предпринимать. Если даже один храм хотел помочь другому деньгами, то это было преступлением, по закону считалось преступлением. Если священник начинал учить детей закону Божию, то он по закону являлся уголовным преступником и подлежал суду. Всякая благотворительность также запрещалась законом. К счастью, эти времена прошли, и эти окаянные атеистические законы отменены. Нам сейчас дана в этом смысле невиданная свобода. Но соответственно с этой свободой, естественно, общество и весь народ теперь и предъявляю г нам требования: вы говорите о любви, говорите о подвигах, говорите о своих служениях церковных, — так что же вы не служите?
      Я приведу такой пример. Года два назад ко мне подошла после службы некая женщина и говорит:
      «Вы христиане, у вас полагается ухаживать за больными или нет?» Я говорю: «Полагается». — «Ну, так вот, у меня сестра здесь рядом, недалеко от вас, лежит в полном параличе одна много лет, а я живу в Ленинграде. Я сейчас приехала к ней, но должна уезжать к своей семье. За ней никто не ухаживает, найти человека, который бы ухаживал, я не могу. Вы должны на это отозваться как-то. Я прошу вас, вы же христиане, помогите».
      На самом деле оказалось, что она живет довольно далеко. Я, естественно, спрашиваю: «Она была прихожанкой нашего храма, она верующая?» — «Нет, она неверующая, она еврейка, некрещеная. А вы что, только за своими ухаживаете, только за православными, за евреями вы не ухаживаете?» Естественно, я сказал, что мы за всеми ухаживаем. «Ну, очень хорошо, вот, пожалуйста, ухаживайте». Она оставила адрес и была очень рада. Я попросил за ней ухаживать, и по прошествии двух лет эта женщина крестилась, она действительно поверила, что христиане ухаживают за всеми, независимо от нации, от того, верующие они или неверующие, что они всем желают добра.
      Вот такое служение является живой проповедью Евангелия, проповедью Христовой любви. Если мы будем так жизнь строить, то обязательно все люди будут приходить ко Христу, потому что любовь обладает удивительной притягательной силой, и являет Христа более, чем что-либо другое. Тут не нужно даже ничего объяснять, не нужно ни в чем убеждать человека, он просто увидит эту любовь, христианскую любовь, и придет к Богу. Она потом, когда крестилась, сказала: «Я никогда не видела таких людей, как те, кого вы прислали. Никто никогда мне с такой любовью не помогал, так бескорыстно и так преданно, постоянно, в течение одного года за другим».
      Так что любовь Христова является церковным служением. Сейчас потребность нашей Церкви в таком служении особенно возросла, потому что к нам обращены взоры окружающего нас, потерявшего веру мира, — мира, у которого, можно сказать, вера была отнята. Сейчас уже выросли целые поколения людей, которые ничего не знают о Боге, или имеют о вере, о христианстве какие-то карикатурные сведения. Они являются препятствием к вере, и преодолеть их не так-то легко. Поэтому сейчас наша ответственность, наши обязательства неизмеримо возрастают.
      На каждом из нас сейчас лежит ответственность за то, как этот мир отнесется к Церкви. Вы помните слова апостола Павла: «За вас хулится имя Христово». Если мы не будем христианами по-настоящему, по сути дела, то тогда, глядя на нас, этот мир будет осуждать Христа. Как это и бывает: вот христиане какие, они говорят, что они верующие, что они любят Христа и живут этой любовью, а на самом деле они пьяницы, драчуны, хамы, воры. Вот что сейчас является очень часто миру. И конечно, это есть профанация христианской жизни и причина того, что мир этот начинает богохульствовать. За нас будет хулиться имя Христово, если мы будем так жить, так будем компрометировать христианство в глазах этого мира. Сейчас, когда нам дана свобода, когда сняты гонения, когда весь мир все больше и больше обращается взором к Церкви, — тем более, что все остальное рушится, не только идеалы, а все надежды общества нашего, нашего народа и других народов, рушатся методически, одна за другой. Церковь же выстояла эти 70 лет, она не изменила себе, она дала миру мучеников, которые умирали за веру — может быть, она и сейчас тоже выстоит; может быть, она и сейчас явится тем стержнем, который удержит на себе жизнь общества, жизнь народа и государства? Ответим мы или нет на эту надежду? Ответить мы можем только любовью, только своим церковным служением.
      Я не рассказывал достаточно научно, подробно и исторично о том, как церковные служения развивались, трансформировались в истории, — я и не ставил себе такой цели. Моей целью было постараться в вас вложить сознание того, что к церковному служению призван каждый христианин. И хотя формы этого церковного служения, может быть, мы сейчас и не можем отреставрировать, те формы, которые в древности были созданы Церковью, но содержание этого служения век да остается тождественным самому себе, как и Церковь всегда тождественна сама себе по духу своей жизни. Служения все, какими они были раньше, такими точно они оставались всегда и остаются теперь. Вас, может быть, не будет рукополагать епископ в диаконисс, но служение это вы можете совершать сегодня не менее успешно, чем раньше, а может быть, даже и более успешно. Так же и любое другое служение. Если есть у вас какой-то талант, какой-то дар Божий, если вы что-то умеете делать, — приходите в храм, к священнику и скажите: я хочу потрудиться для Церкви, я умею делать вот это. Уверяю вас, что деятельный священник обязательно найдет вам место, обязательно научит вас тому, как вы можете послужить Церкви.
      Так точно мы обязаны воспитать и детей. Именно с детства нужно вложить в ребенка сознание, что он должен Церкви служить. У нас сейчас наблюдается очень страшная картина. Недавно мне рассказали такую историю. В некой семье воспитали львицу. Когда она подросла, то стала убегать из дома, а потом познакомилась с каким-то львом. Лев этот к ней приходил, провожал ее, когда она возвращалась к своей хозяйке время от времени, поджидал ее где-то на опушке. Через некоторое время она опять уходила ко льву. И потом у нее родились львята. И вот вдруг хозяйка этого дома видит, как через ограду прыгает львица, и в зубах у нее львенок, и она этого львенка приносит к ногам своей хозяйки. Потом убегает и второго львенка приносит. И уходит опять к своему льву. То есть, у нее сложилось ясное понимание жизни: львят воспитывают люди. Поскольку ее воспитали люди, то она так решила и именно это и проделала.
      В соответствии с этим примером можно взглянуть и на нашу жизнь. Большинство из наших прихожан не воспитывалось в Церкви, а пришли в Церковь во взрослом возрасте. Многие крестились уже взрослыми, многие, будучи крещеными, формально в детстве, потом пришли в Церковь через какого-то священника, духовного отца своего, — обрели веру и стали жить церковной жизнью. Потом (а может быть и раньше), у них родились дети, и вот теперь они их тоже приносят к батюшкиным ногам, чтобы батюшка их воспитывал. Их он воспитал, им он дал веру, пусть он и их детей воспитает и тоже веру даст. И вот наша храмовая жизнь церковная становится похожа на неизвестно что: на детскую площадку какую-то.
      Софья Сергеевна Куломзина, когда вам будет читать лекцию, будет обязательно говорить о том, как хорошо, когда дети в церкви шумят, кричат и как батюшки в Америке даже специально учат в церкви кричать и участвовать в жизни церковной. Я уже это слышал и умилялся сердцем при ее словах. Но здесь нужно помнить, что в Америке на приходе если есть, пять или десять детей, то этого уже вполне достаточно. Софья Сергеевна занимается с тремя мальчиками или девочками и считает свою миссию очень большой, очень важной: она трех детей воспитывает. И это прекрасно. А у нас, в нашей церковной школе воспитывается шестьсот детей. И когда к нам приходят на службу сто детей или двести, и протискиваются к амвону, залезают на амвон, не обращая внимания ни на священника, ни на царские врата, ни на Чашу, ни на что, начинают играть, и плеваться, и неизвестно что делать, — то это, конечно, просто страшно.