Духовная жизнь христиан меняется, меняется их сознание и способность каяться. Меняется и способность Церкви принимать покаяние, совершать Таинство покаяния. Наступление Константиновской эпохи ревностные христиане восприняли как трагедию своей духовной жизни. Нельзя было не радоваться, что кончились гонения, что множество людей приходит к вере. Это, конечно, было торжество. Но нигде уже нельзя было найти тех единодушных, чистых, святых евхаристических собраний, где все были святы, где витала благодать Святого Духа, где люди разговаривали с Богом.
      И ревностные христиане уходят в пустыню. Создается новый чин в христианской жизни — монашеский подвиг. Монашество, которое начинается в 3 — 4 веке и распространяется на территории христианских стран, очень быстро приобретает множество подвижников, вырабатывает свои формы духовной жизни.
      В эпоху гонений жили только в собрании церковном, евхаристическом, часто причащаясь, и были готовы каждый день отдать свою жизнь за веру во Христа. Такая жизнь, чистая, свободная от грехов, делала всех первых христиан святыми. Теперь христианская жизнь монахами понимается несколько иначе. Они уходят в пустыню, где нет собраний евхаристических, более того, первые монахи считали, что монашество несовместимо со священническим саном, потому что священник должен служить миру, служить народу, а монах должен жить один, он должен уйти из мира, отвергнуться его, поэтому он не может быть священником. Более того, он должен искать смирения, а священнический сан дает власть над другими людьми, ставит священника на особое почетное место в Церкви, поэтому монашество несовместимо со священством, так думали первые монахи. И в пустынях египетских и иерусалимской не было возможности совершать Божественную Литургию, и очень часто первые монахи десятилетиями не причащались Святых Христовых Тайн. Причащались по случаю, когда им удавалось придти в город, или кто-то из священников приходил к ним, чтобы причастить их. Так что их понятия о церковной жизни неизбежно сделались другими. Соответственно, не было у них и Таинства покаяния в том виде, какое было в Церкви, прежде всего потому, что оно им было не нужно. Если отпадал человек от монашеского подвига, он уходил в мир, и там уже должен был проходить Таинство покаяния. Значит ли это, что не каялись? Нет, не значит. Напротив, монашеский подвиг — это сугубый подвиг покаяния. Они каялись каждый день, но их покаяние было иным. У них была своя покаянная дисциплина, то, что мы знаем, как откровение помыслов. Они каялись в своих молитвах каждый день Богу. И очень скоро стало понятно, что монашеская жизнь является школой духовного возрастания, школой духовного делания, духовного подвига. И, как в школе, здесь нужны учителя. И поэтому монахи искали в своей среде старцев, которые, будучи опытными в духовном делании, являлись учителями, наставниками, духовными отцами новопостриженных, новоначальных иноков. Каждый новоначальный имел своего старца и воспитывался им, приходил на откровение помыслов и на послушание, не делал ни одного шага без благословения его, и послушание такому старцу считалось главной нормой монашеской жизни. Считалось, что от такого послушания не может освободить даже епископ, если уж отдал себя в послушание старцу, то никто от него тебя освободить не может. И если ты умрешь неразрешенным, то на Страшном Суде будешь судим за это.
      Вот такое особенное отношение к послушанию, особенное учение о послушании связано и с нормой покаянной жизни. Каждое непослушание — это грех. И чтобы слушаться, надо было открывать свою совесть, надо было каждую мысль проверить у своего старца, чтобы быть послушным. Такая норма жизни скоро стала широко известной, знаменитой среди христиан. Она описана в аскетической литературе у святых Отцов, и, безусловно, привлекала к себе внимание не только монахов, но и мирян. И естественно, что те ревностные миряне, которые были знакомы с монашеским подвигом, они тоже хотели послушания, духовного руководства. Они тоже хотели иметь школу духовного возрастания, и им приходилось искать себе руководителей, наставников. И сначала найти их было не так-то просто. Некоторые, даже епископы, уходили в пустыню на время, чтобы поучиться там духовной жизни. Например, Афанасий Великий скрывался в пустыне у Антония Великого и там поучался у него монашеской жизни. Василий Великий, Иоанн Златоуст до принятия священства жили в пустыне, и некоторое время проходили искус монашеской жизни. Такое стремление к монашеству, искание подлинного духа духовного делания, духовной жизни вело к монахам в монастыри. И постепенно все доброе, все ревностное, все жаждущее духовной жизни устремлялось к монастырям, а монастыри приближались к миру. Сначала монастыри устраивались в пустыне, а потом стали появляться в городах.
      Иногда около этих монастырей пустынных устраивались города, как это случилось и у нас на Руси. Монастыри являлись центрами духовной жизни, и многие миряне искали духовного руководства у монастырских старцев. Причем эти старцы не обязательно имели священный сан, они могли быть просто иноками. Но они считались руководителями духовной жизни, от них никто не ожидал совершения Таинства покаяния. Духовное руководство, духовное окормление у такого старца, исповедь, — это одно, а Таинство покаяния — это другое. Таинство покаяния мог совершить священник или епископ, и совершалось оно для тех, кто отпал от Церкви. Постепенно в истории два образа покаяния соединяются, смешиваются, иногда путаются в сознании христиан. Этому содействуют разные исторические катаклизмы. Например, в эпоху иконоборчества епископат и белое священство уклонились в иконоборческую ересь. Известно из истории, что иконопочитание отстояли монастыри, монахи. И когда эта иконоборческая ересь охватила Православную Церковь, а это трагическое время продолжалось более века, то естественно, для мирян создалось такое положение, когда они и ходили в церковь, но исповедываться, искать руководства они шли, конечно, в монастыри. Потому что доверить священнику или епископу свою совесть или спросить о чем-то жизненно важном было нельзя, потому что нет к ним доверия: они не устояли в православии, стали предателями, и нельзя, поэтому обратиться к ним с духовным вопросом. И в это время авторитет монастырских старцев, исповедников, духовников особенно возрастает. И создавалась традиция, что исповедываться нужно в монастыре, у монаха.
      В течение истории Церковь пыталась неоднократно ответить на различные вопросы духовной жизни, устанавливала разные формы совершения покаяния, разные формы пастырства. Еще в первые века епископы благословляли на пастырскую деятельность особенных людей, особых подвижников, особо опытных священников. Потом эта норма была отменена. Наступила иная эпоха. На рубеже тысячелетий вновь была введена норма, что духовниками назначались опытные иеромонахи, часто не имевшие другого послушания, то есть не имевшие череды. Они должны были окормлять какую-то территорию, предположим, несколько селений. Они обходили эти селения и совершали там свою духовническую работу — беседовали, исповедывали христиан, являлись их духовными отцами. В их ведении был духовный надзор за жизнью христиан.
      В это время, в VII-VIII веках, Таинство покаяния совершалось совсем по-другому, чем в древности. Уже не осталось той публичной исповеди, которая была раньше. И не было той, как сейчас есть у нас, исповеди перед причастием. Но была норма, сознание, что в течение года церковного должно совершиться Таинство покаяния, потому что все люди очень грешны, все живут греховной жизнью. И, обычно постами совершалось соборно Таинство елеосвящения, когда все христиане собирались в храм, там помазывались святым елеем во оставление забытых грехов, и епископ совершал Таинство покаяния. Это был определенный чин, читались молитвы, Евангелие, и давалось разрешение грехов кающимся. При этом считалось, что приступают к этому Таинству те, кто покаялись, поисповедывались своему духовнику, а теперь они получают разрешение от епископа. То есть исповедь совершалась заранее, перед духовником, а в церкви епископ давал уже разрешение грехов.
      Как все Таинства, это Таинство было укоренено в литургии, хотя и не было связано с Таинством причащения, однако оно совершалось в литургии. У нас теперь наоборот: нельзя причащаться без покаяния, но оно совершается не в литургии, а где-то в углу. Мы все поставили с ног на голову, все изменили, подменили «до наоборот» нормы древней Церкви.
      Вы знаете, что в Византии было множество монастырей, причем в каждом городе. В городах монахов было очень много, и не было проблемы найти себе духовника-монаха. Когда христианство пришло на Русь, стремились взять все лучшее из Византии и учредить такой же порядок. Так в Киево-Печерской лавре преподобный Феодосий был старцем и духовником не только монахов, но и многих мирян и даже князей. Однако в России монастырей было мало, не только в первые века после принятия христианства, но и в последние века, так как Россия — страна огромная, и плотность монастырей никогда на достигала той плотности, которая была на Востоке. Хотя и у нас было множество монастырей, множество церквей, огромное количество священников, гораздо больше, чем там. Например, в Греции 200 епископов, а у нас меньше 150, у нас во многих городах и селах епископ вообще никогда не бывал, подумайте: за все 1000 лет христианства на Руси епископ никогда не бывал во многих местах. В Греции такое невозможно представить. Подобно этому и с монастырями. Сначала их было мало, и для всех христиан на Руси никакой возможности исповедываться у старцев-монахов не было. И поэтому такие духовнические функции были усвоены сразу приходскими священниками. Каждый приходской священник был поставлен в такие условия, когда он должен быть всем, даже духовником.
      Были попытки ввести институт духовничества, когда епископ специально выбирал опытного священника, обычно уже пожилого, совершал над ним хиротесию, т. е. возлагал на него руки и читал особенную молитву, тем самым благословляя его на духовничество. Именно к этому духовнику нужно было приходить, и у него только можно было исповедоваться. Молодые священники не допускались к такой деятельности. Этот порядок, естественный и очень хороший, разумный, мечталось ввести, но в наших русских условиях он, вероятно, до конца никогда не был введен.
      В последние века на Руси находим такую церковную традицию: исповедовать и совершать Таинство покаяния может каждый священник.
      Кроме того, хотя русские люди часто с детской душой легко принимали православие и делались ему верными, тем не менее, они были людьми неучеными, неграмотными, и книг у них сначала не было. Они были несведущими в духовной жидки, не знали аскетической литературы, не знали ничего почти о том, как должно жить христианину, ведь даже Евангелие было мало доступно в первые века после крещения. И даже в 19-м веке у нас было много неграмотных крестьян. Поэтому отношение к покаянию, к духовной жизни, у нас было не таким, каким оно было на Востоке. Отношение к Таинству покаяния у нас стало иным, и Таинство покаяния нужно было совершать чаще для русских людей, которые были очень заражены язычеством, и далеко не сразу сумели его преодолеть. А язычество — это смертный грех, поклонение идолам, всякая ворожба, гадание, колдовство, это все смертные грехи, несовместимые с христианством. И потребность в совершении Таинства покаяния на Руси была несколько иной, чем на Востоке.
      Со временем, неисповедимыми путями, чин совершения Таинства покаяния в России стал иным. И получилась картина для нас очень неприглядная и неутешительная. Мы видим, что на Руси появляется множество исповедальных чинов, которые имеют разное происхождение: византийские, сербские, болгарские, чины, которые имеют явное преемство от католиков. Со всех сторон они проникают на Русь. Через карпатскую Русь, западную Украину, через Вильну, через Польшу устремляется к нам латинское влияние. Мы имеем множество разных чинов, часто друг с другом не согласованных: в одном чине находим древние православные молитвы, идущие к нам с Востока, в другом — молитвы католические. Рассудить, объединить все не было возможности, потому что не было книгопечатания. Процесс переписывания и распространения этих чинов нельзя было контролировать. Все это как-то начинает упорядочиваться в XVII веке, когда начинается книгопечатание. В начале XVII века издаются первые требники, в которых имеется чин покаяния. Эти первые издания тоже сильно отличаются друг от друга. Только в конце XVII века утверждается тот чин, который мы имеем в нашем Требнике теперь. Этот чин, оказывается, имеет в себе явное влияние католическое, пришедшее к нам через Требник Петра Могилы и через другие Требники, которые несли в себе латинское влияние. Даже в это время на Руси еще нет такой связи Таинства покаяния с причащением, которая возникла позже и существует теперь именно в Русской Церкви. Существует мнение, что произошло это в связи с реформой Петра I, или, может быть, несколько раньше, сейчас трудно сказать.
      Причина эта духовного порядка: если люди оскудели духовно и не стремятся часто причащаться, не читают Евангелие, не знают молитв, не стараются работать над собой, то естественно, их нельзя допустить к причастию без исповеди. Может быть, поэтому устанавливается норма, что перед причастием нужно пройти обязательно Таинство покаяния, не просто исповедь, а Таинство покаяния, нужно примириться с Церковью, потому что множество всяких грехов, вольных, невольных, забытых, тяжелых и менее тяжелых обременяют совесть так называемого христианина, который давно уже не знает, что такое жизнь в Духе Святом. И эта норма, к сожалению, утверждается на Руси, настолько утверждается, что и теперь считается, что причащаться без исповеди — один из тяжких грехов. Эта норма имеет в себе заложенные тяжелые противоречия. Прежде всего, она повлекла за собой ужасное нормативное отступление от евхаристической жизни, так как, если перед каждым причастием нужно всех исповедовать, то это делается невозможным, если много причастников, особенно у нас, в России, где часто в приходах служит один священник, без дьякона, он же должен совершать все требы, как ему поисповедовать всех перед причастием? Отсюда, естественно — причащаться нужно редко. Если часто, то он просто в этой исповеди «захлебнется», он не сможет больше ничего делать, кроме как исповедывать. Поэтому причащаться нужно редко, раз в год Великим Постом, один раз причастился, и все, больше ничего не надо и желать. Такая норма утвердилась в России с удивительной силой, и с этим мы подошли к революции. Можно сказать, к революции вся Россия потеряла, по существу говоря, евхаристическую жизнь. Мы приходим в Церковь послушать Литургию, постоять на Литургии, а причащаемся редко (так повсеместно еще недавно было).
      Если мы обратимся к апостольским правилам, то увидим: древние христиане считали, что если ты был на литургии и не причастился Святых Христовых Тайн, да будешь отлучен от Церкви, как оскорбивший Бога. Ты слышишь, как Господь говорит:

«Приимите, ядите. Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов. Пиите от Нея вси, Сия есть Кровь Моя Нового Завета».

Потом «Со страхом Божиим и верою приступите»Но ты не приступаешь. Христос пролил Свою Кровь за тебя, но тебе это не нужно это Таинство великое, тебе жертва Христова не нужна, ты мог стоять у Креста Господня и, когда Он тебя звал, ты не пошел. Ты не хочешь причаститься Страданиям Христовым, Его Смерти и Воскресению, Его Кресту, значит ты не христианин, значит ты не можешь быть членом Церкви. Вот так однозначно и прямолинейно понимали первые христиане участие в Таинстве Божественной Евхаристии.
      Второй канон звучит так: «Если какой-либо христианин без особенной причины, каковой может быть ссылка, тюрьма, путешествие или очень тяжелая болезнь, более трех недель не приходил в Собрание, да будет отлучен от Церкви».
      Как видите, эти правила устанавливают нам чрезвычайно важную норму: придти в Собрание — это значит причаститься, по первому правилу, приведенному только что. Если не приходил в храм и не причащался более трех недель без особой причины, или тебе не было нужно, просто не очень хотелось, или, как теперь говорят, «работы было много», «очень был занят», если так, — значит, ты не христианин, тебя нужно отлучить от Церкви и больше не пускать в храм (а тогда отлученных не пускали в храм: у дверей стояли «акалуфы», стража; они знали всех поименно, знали, кто — кающийся, кто оглашенный, и никого чужого не пускали).
      Мы должны обязательно сопоставить эту норму Таинства Причащения Святых Христовых Тайн с нормой Таинства Покаяния. Древние христиане причащались, как видите, часто: причащались на каждой литургии, на которую приходили. Им никто не запрещал причащаться чаще, чем раз в две недели, — наоборот, как только приходил христианин, он обязан был причаститься. А приходить можно всегда. Поэтому Василий Великий пишет, что у них есть правило причащаться четыре раза в неделю. В его общине четыре раза в неделю совершали Божественную Литургию, и, конечно, все причащались. Такое частое причащение, живая евхаристическая жизнь, естественно были свидетельством святости и, можно сказать, путем к святости.
      Это удивительное правило, и мы должны были бы все его знать наизусть. Это правило показывает нам, что такое христианская, церковная жизнь в понимании древних, настоящих христиан.
      Если мы эти два правила соединим, то получим ясную норму, как нужно причащаться. А у нас, на Руси нормой стало причащаться раз в год, то есть, по смыслу апостольских правил, наш народ русский отпал от Церкви, он расцерковился, потерял евхаристическую жизнь.
      Я думаю, что это могло быть главной причиной революции, того, что совершилось потом в 20-м веке. Вся эта трагедия нашего народа, Русской Церкви Православной, эта трагедия постепенно готовилась, готовилась расцерковлением, потерей евхаристического духа.
      Но, как бы там ни было, причащать без исповеди невозможно, а исповедывать каждую неделю или каждые три недели всех тоже невозможно. Хотя еще преподобный Серафим говорил, что хорошо причащаться хотя бы каждый пост и все двунадесятые праздники, чем чаще, тем лучше, так говорил преподобный Серафим. Но русский народ и Русская Церковь преподобного Серафима не услышали. Потом был отец Иоанн Кронштадтский, который тоже звал причащаться как можно чаще, и сам служил и причащался каждый день, и благословлял на это. Но и его зов тоже немногими был услышан. Так что в массе оставалась все та же норма — раз в год, ну, может быть, раз в пост.
      Выясняется еще одно тяжелое противоречие: оказывается, недаром в древней Церкви Таинство покаяния было отделено от причащения. Соединение этих двух таинств вместе чревато некоторыми невозможными для христианской жизни последствиями — или не причащаться, или погибнуть от исповеди всем. Но мало того, что погибнуть от исповеди, сама исповедь делается чем-то иным, чем она была раньше. Когда человек приходит раз в год, то он действительно понимает, что он пришел покаяться. Раньше раз в год на свои именины человек шел, исповедывался, причащался, и, конечно, перед этим готовился, говел, молился, он шел к исповеди, как к великому событию. Для него эта исповедь была особенным событием. С великим благоговением приступал он к этим Таинствам, как к великой святыне. Что теперь? Когда мы сейчас исповедуемся и причащаемся каждую неделю, это хорошо. Без исповеди мы жить не согласны, это тоже хорошо, но с другой стороны, теряется благоговение. А еще страшнее, — во что превращается исповедь? Как можно каяться каждую неделю? Если человек каждую неделю крадет, или блудит, или колдует, то тогда ему нельзя причащаться, ясно, что его нужно отлучить. Если он кается, а потом грешит, кается, — грешит, и так каждую неделю, если у него такие смертные грехи, то тогда его нельзя причащать. Если же он причащается часто, и старается жить жизнью христианской, то тогда в чем ему каяться каждую неделю? Не получается ли, что он, приходя на исповедь, начинает что-то выжимать, вымучивать какое-то покаяние, которого у него в душе нет, да и не должно быть. А мы от него требуем, — нет, ты должен покаяться! И мало того, не на общей исповеди, а на частной, на отдельной. Здесь очень тяжкая проблема, проблема, которую нельзя обойти, взять и так разрешить.
      На Западе есть выход из этой проблемы в тех церквах, которые возникли из эмигрантского населения, которые стали сейчас немногочисленными интеллигентскими церквами, где почти, что утрачена духовная жизнь, где почти, что нет понятия о духовничестве, все ослабело. Они ввели норму древнюю — причащаться без исповеди, исповедываться тогда, когда согрешил. У них это возможно, в какой-то степени, так как у них нет таких масс народа. Народ интеллигентный, им легко более или менее объяснить. Потом нет традиций, как у нас. Там все перенесено на новую почву, все оторвалось от своих корней, можно новые нормы устраивать. Тем не менее, и там тоже такая отмена исповеди перед причастием привела к очень тяжелым последствиям. Получилось так, что там с улицы человек может зайти и причаститься. И священник не думает его проверять, он его первый раз видит, не знает, но поскольку исповедь перед причастием не положена, всякий заходит и причащается. Получается профанация причастия.
      Профанировалась исповедь, — мы исповедь отменили. Стало профанироваться причастие, это еще хуже. Возникает некий, как говорят, евхаристический бум, этот бум проносится по всей Европе. Он был у католиков, был в православной Греции, когда молодежь захотела причащаться чуть ли не каждый день, как можно чаще. И стали приходить и причащаться. Уже там отменили посты, ничего не требуется, никакой подготовки к причастию, только причащаться, причащаться — и все. И, конечно, такое причащение делается недостойным, делается в суд и во осуждение. Теряется всякое благоговение и понимание величия этого страшного Таинства.
      Так что отменить исповедь перед причастием тоже не так-то просто. И если там это не просто, то это совершенно невозможно у нас, на Руси, где народ почти целый век прожил без Церкви, и он сейчас уже ничего не понимает и ничего, так сказать, не умеет. И сейчас устраивать реформы какие-то у нас просто невозможно. Например, у католиков был второй Ватиканский собор при папе Иоанне XXIII, который провел много реформ и изменил многие традиции в церковной жизни. Сначала это было воспринято как некая победа над застоем. Казалось, что вот, наконец, свежая струя пришла и, наконец, вековая рутина жизни разрушена, все будет налаживаться и соответствовать сегодняшнему дню. Все ликовали, был большой духовный подъем, а когда подъем этот быстро прошел, пропала обязательность церковных традиций, обязательность каких-то вековых порядков. Каждый почувствовал себя вправе экспериментировать на духовной почве. Что ни священник, что ни епископ — каждый начинает придумывать свои порядки, свои нормы. Потом уже и миряне начинают экспериментировать, они уже не чувствуют никакой церковной дисциплины, уже форма их не держит, форма потеряла авторитет, она перестала для них быть святой. Там, где нет содержания, форма еще чуть-чуть спасала, теперь уже и форма не спасает. И получилось там, за короткое время, за несколько лет, полное разложение церковной жизни. Масса расколов, масса всякого обновленчества, утрата всех постов вообще, утрата всякого послушания, подчинения. Сейчас там дошло до того, что женщины стали служить литургию.
      Таким образом, главная проблема состоит в том, как соединить исповедь и причастие. Решение может быть только выстрадано нашей церковной жизнью. Мы с вами говорили о том, что такое формальное соединение исповеди и причастия, которые мы сейчас имеем, неудовлетворительно. Оно приводит к тому, что практически везде утвердилась общая исповедь, которую, очень часто, даже исповедью всерьез назвать нельзя. Это некий формализм, чрезвычайно вредный для Церкви и для тех людей, которые этому формализму подвергаются.
      С другой стороны, противоположное решение, что нужно с каждым человеком беседовать индивидуально и подробно каждый раз — это решение тоже неудовлетворительно. Во-первых, оно нереально. Когда причастников очень много и когда люди начинают причащаться часто, это нереально. Во-вторых, это может быть даже и не полезно. И мы приходим к выводу, который нам предлагают духоносные духовники и здравый смысл, и некий опыт церковный. Вывод такой: нужно искать возврата к древней практике Церкви. Тогда Таинство покаяния совершалось в необходимых случаях, когда действительно нужно было вернуть человека в лоно Церкви, если он отпал, если потерял церковную жизнь. И в тоже время, мы не можем отменить обычную исповедь, которая перед причастием должна совершаться, но пониматься она должна несколько иначе, чем сейчас. Это есть некое душепопечение и допущение к причастию, благословение к причастию. Может быть, не всегда эта исповедь должна иметь необходимые черты Таинства покаяния, хотя фактически так оно и есть. Обычно эта исповедь не имеет такой полноты, но эта полнота, может быть, и не нужна. Норма душепопечения должна быть на совести духовника. Это вовсе не формальная общая исповедь, а это есть индивидуальная пастырская работа. Но такая пастырская работа вовсе не обязательно должна сводиться к постоянным пастырским беседам перед каждым причастием. Прежде всего, что такое покаяние? Покаяние — это особенное состояние человеческого сердца, но оно должно иметь некоторые необходимые черты в себе для того, чтобы быть признанным достаточным для совершения Таинства покаяния. Часто бывает, что человек вообще-то кается, но так ли он кается для того, чтобы Таинство было совершено или не так? Что необходимо для того, чтобы это покаяние было достаточным? Может быть, это несколько схоластический подход, но для того, чтобы подчеркнуть некоторые важные черты, особенные черты покаяния, все-таки скажу.
      Начинается покаяние с того, что человек сознает свою греховность, начинает видеть свой грех. Об этом приходится говорить потому, что среди современных прихожан это бывает не часто. Очень часто толпа исповедников громко кричит: «Грешны, батюшка, грешны! Грешны, батюшка, во всем», — но при этом совершенно не могут сказать, в чем именно они грешны. Подходит бабушка и сколько ты ее не допрашивай: «В чем ты все-таки грешна «Она вам не скажет. У нее даже есть некоторое общее сознание своей виновности. «Да, я грешная, грешная», — но чем грешна, она не знает. Общее сознание своей греховности хорошо, но недостаточно. Нужно, чтобы человек знал свой грех. Есть в 50 псалме такие слова:

«И грех мой предо мною есть выну»

 — да грех мой всегда предо мною, я всегда вижу свой грех. Необходимо знать свой грех точно. Чем ты погрешил, чем ты грешен? Это, конечно, первое условие. Но очень часто бывает так, что человек знает свой грех, и даже о нем говорит, но не имеет сокрушения сердечного. Приходится иногда на исповеди слышать ужасные грехи, самые страшные преступления. Такие преступления, от которых просто стынет кровь в жилах. И далеко не всегда эти преступники имеют сокрушение сердечное. Приходит человек и говорит, что он убийца, или еще что-нибудь, и совершенно при этом не может покаяться, не может сокрушаться об этом.
      Многие из вас читали книгу «Отец Арсений» и, наверное, помните, как там о. Арсению пришлось принимать исповедь страшного убийцы, и он не смог отпустить ему грехи. Убийца умирал от рака в лагере и позвал его, чтобы покаяться перед смертью. И о. Арсений долгое время сидел у него на кровати и слушал его исповедь: страшный рассказ о тех преступлениях, которые он совершил за свою долгую жизнь. Рассказывал он подробно, как он кого убил, как он еще что-то сделал, и как его мучили потом образы убитых им людей. Все это рассказывал, но он не имел покаяния, т. е. не было сокрушения сердечного. Он себя даже не оправдывал. Он знал, что он преступник, но он не мог об этом плакать, он не мог сокрушаться.
      Это сокрушение не так то просто дается человеку, когда он много согрешил, и это есть некоторый признак духовной смерти. Сатана и ангелы его тоже знают свои преступления, но они не каются в них. Дар покаяния — это дар особенный, дар Божий, благодатный и о нем нужно всегда просить Бога. Именно в ответ на молитву нашу, на нашу просьбу мы можем получить этот дар покаяния. Таким образом, второе условие есть сокрушение сердечное, т. е. сокрушение о содеянном. Но, к сожалению, и это тоже не все, потому что бывает и так, человек приходит и плачет о том, что он сделал. И горько плачет. Но как только ты его спросишь: «Обещай, что ты не будешь больше так делать», то он молчит. Или приходит женщина и плачет, что она сделала аборт и просит ее простить. А когда ты говоришь: «Обещай, что ты больше никогда не будешь делать». Она говорит: «А что же я, сколько же я должна рожать детей?» Т. е. она понимает, что это грех, что это преступление, но она уже заранее решилась это преступление делать и дальше и каждый раз получать отпущение грехов. Так она и говорит: «Я уже сделала четыре аборта, но я ходила молитву брала, я каялась в этом, и вот я сделала пятый, даже еще могу и шестой и так далее. Я каждый раз буду каяться и плакать об этом». Но буду убивать своих детей по-прежнему.
      Такая удивительная извращенная философия. Она оказывается, чрезвычайно свойственна падшему человеку, так что можно и знать свой грех и сокрушаться о нем, и мучиться им можно, но это еще не покаяние. Покаяние будет только тогда, когда человек будет иметь твердую решимость измениться и больше так не грешить. Некоторые говорят на исповеди, когда говоришь: «Обещай, что ты больше не будешь так грешить», — они говорят: «Батюшка, а ведь клятвы давать запрещено в Евангелии. Почему это вы требуете, а как я могу обещать, а вдруг я нарушу обещание». Да, что-то в этом есть такое, будто бы и правильное, но, тем не менее, каждый раз, когда совершают таинство, мы требуем обещания. Когда совершается Таинство крещения, крещаемый дает крещальные обеты, т. е. присягу, обещания. Когда совершается Таинство брака, то же самое происходит. Священник спрашивает: «Не обещался ли ты иной невесте, или иному жениху, и будешь ли ты, или обещаешь ли ты теперь быть верным браку своему и Церкви?» При Таинстве рукоположения требуется ставленническая присяга, когда ставленник дает присягу-обещание. Также и в Таинстве покаяния после того, как священник прочитает разрешительную молитву, он говорит: «Поцелуйте Крест и Евангелие». Зачем целовать Крест и Евангелие? Что это значит?