В XV веке этому единству приходит конец. Причин несколько. Первой и, может быть, главной, является та, что новгородцы, хотят они того или нет, начинают ощущать себя русскими, понимать, что они — граждане не только Новгорода, но и всей этой огромной страны. И то, что они живут в Новгороде, не делает их меньше русскими, чем рязанцев, москвичей или ростовцев. Конечно, перелом в сознании произошел естественно в процессе подготовки к Куликовской битве и особенно после нее. Общая вера, общий язык, в общем-то общие обычаи — и только какая-то самостоятельная политическая жизнь.
 
      В это же время становится очевидным, что политическая жизнь Новгорода как-то локализуется, делается более замкнутой. В период, когда вся Русь делилась на уделы, Новгород как раз представлял собой явление чрезвычайно выдающееся, а теперь, когда вся страна объединяется, Новгород постепенно становится провинцией. Это очень существенный этап. Но не только это способствовало утрате единства новгородским обществом, а еще и постоянная традиция политической борьбы. Там всегда были какие-то политические партии, которые боролись за власть: за то, кто будет посадником или тысяцким, за то, кто будет епископом, за то, кто будет определять те или иные внешнеполитические цели. Борьба этих партий постепенно привела новгородское общество к расколу. Постоянная вражда одной части бояр против других способствовала тому, что и на посаде, среди ремесленного люда и простых городских обывателей, тоже наметилось нечто подобное.
 
      Но это было еще не все. Политическая борьба имеет, вероятно, свою логику, и в этой борьбе каждая партия должна на что-то опираться. И вот можно видеть, что одни, исповедуя новгородскую независимость, стремясь ее отстоять (на словах или на деле), опираются или пытаются опереться все больше и больше на Литву, а та часть Новгорода, которая противостоит этой партии, исходит из того, что Литва — это католики, стало быть, говорить не о чем, и у нас есть в Москве свои князья. Этот процесс довольно быстро набирает силу.
 
      И, наконец, третий момент, который тоже полезно знать. В XV веке общество раскалывается не только по вертикали, но и по горизонтали. Боярство уж очень сильно обосабливается от всех остальных новгородцев. И без того уже очень богатое, оно стремится к упрочению только своей власти, к концентрации богатства в своих руках. Они уже начинают противостоять своему собственному посаду, своему собственному ремесленному люду и, соответственно, получают то же — интересы бояр уже никто не желает поддерживать.
 
      Эти противоречия и являются, на мой взгляд, основной причиной того, что Новгород не сумел отстоять свою независимость. Говорить о том, что великий князь Иван III просто захватил Новгород, поотрубал головы и совершил гнуснейшее насилие над свободолюбивым государством, — это было бы слишком наивно. Он исходил из других предположений.
      Иван III мыслил уже масштабами отнюдь не маленького Московского княжества. Он, бесспорно, размышлял, исходя из реалий, которые были. А если посмотреть на карту, то станет ясно, что в состав Московского княжества входили уже колоссальные территории. И естественно, что здесь Новгород, существуя независимо, представлял для московского князя уже не только материальный интерес, но и, бесспорно, интерес политический, потому что он прекрасно понимал, что на Новгород зарится Литва. Поэтому его интересовал вопрос, если хотите, общерусской целостности, тем более что это вполне соответствовало и сложившимся государственным, этническим, религиозным границам. Поэтому его политика в отношении Новгорода была по-своему очень логичной. А уж если Новгород внутри не представлял той силы, которую когда-то имел, то грех, как говорится, было этим не воспользоваться.
      Первый поход на Новгород, который фактически предрешил его судьбу, совершил еще Василий Темный. В 1456 году был подписан мир, по которому Новгород должен был уплатить 10 тысяч рублей (по тем временам сумму огромную), соблюдать те требования, которые предъявляет ему московский великий князь, и это уже практически предрешало его судьбу, однако новгородцы пытались еще как-то сопротивляться. В это время там особую силу представляла собой партия, которую Н. И. Костомаров почему-то называет партией патриотов. Правильнее сказать, что это партия Борецких. Был такой посадник — Исаак Борецкий. Он умер, и его вдова Марфа Борецкая (очень властная женщина) с сыновьями представляли ту партию, которая желала отстоять независимость, т. е. собственную власть. Они понимали, что сами они уже этого сделать не могут, потому что за ними, видимо, не так уж много шло народу. Конечно, какая-то социальная база у них была, но ведь она может быть и имитирована, и создана искусственно, просто оплачена в конце концов. На вече покупались голоса, выкрикивались специально подосланными людьми те или иные требования или реплики. Так вот, именно Борецким приходит в голову мысль завязать отношения с Литвой, с королем Казимиром, и пытаться его использовать в своих целях или, как сказали бы современные политики, разыграть литовскую карту.
      Казимир, естественно, наобещал с три короба, да он был бы и не против помочь, но оказалось, что сделать это ему гораздо труднее, чем обещать, а вот Иван III действовал достаточно энергично. В 1471 году {стр. 61} происходит знаменитый поход на Новгород, потому что у Ивана III были вполне очевидные свидетельства, что там затеяна не просто переписка с Казимиром, а именно измена Православию. Следовательно, он мог выступать уже от лица как бы всех русских людей, которые не желали проникновения католичества. Это было внешним оформлением, если хотите. Для москвичей тем более было ясно, что если какой-то там Новгород сопротивляется великому князю, то это уже непорядок само по себе.
      И вот в Новгороде собирают колоссальную рать, высылают ее против полков великого князя, но здесь любопытный казус: новгородцы воевать идти не хотят. Приходится прибегать к угрозам, конфискациям — короче говоря, эту рать, десятки тысяч человек, выгоняют в поле буквально насильно. А дальше происходит следующее: полки великого князя московского идут не компактно, отдельными отрядами, разоряя все новгородские земли, творя всякие бесчинства, потому что идея — напугать, заставить, экономически подорвать. На реке Шелони 4-тысячный отряд, дружина московская, натыкается на 40-тысячное войско новгородцев. В древности новгородцы славились тем, что даже будучи в меньшинстве могли повернуть вспять любого противника. Здесь же все наоборот: 40-тысячное войско бежит, теряя только убитыми чуть ли не 12 тысяч человек, едва ли не 2 тысячи попадают в плен, и среди них один из сыновей Марфы Борецкой. В обозе, который тоже достался москвичам, находят подлинник договора с Казимиром. После этого, казалось бы, разгром Новгорода и страшные репрессии неминуемы. Но Иван не желает каких-то особых мер, поэтому Новгород должен только признать себя подвластным великому князю, дать ему суд в Новгороде и вместе с тем сохранить какие-то остатки самоуправления.
      Через несколько лет выясняется, что в Новгороде снова поднимает голову литовская партия. Снова едет туда Иван III, и это не последний его приезд. В 1478 году еще один поход на Новгород, и вот тут-то уже на новгородцев обрушиваются репрессии: арестованы десятки бояр, и те, кто обвинен по доносу в принадлежности к заговору, пытаны. Оговаривают, естественно, еще людей, летят головы. А дальше начинается вывод новгородцев, расселение их по другим русским городам. А на их место поселяют москвичей и жителей других городов Московского княжества. Поэтому процесс присоединения Новгорода — это не один год, не одна битва на реке Шелони. Это процесс, который занял довольно длительное время и который можно трактовать по-разному. Естественно, новгородцы, которые были верны своим традициям, своему героическому прошлому, скорбели о том, что утратили независимость. Но ведь можно понять и то, что партия Борецких могла ввергнуть Новгород в пучину кошмарных осложнений, потому что не дай Бог, если бы Литва и поляки попытались навести там свои порядки. Вряд ли из этого могло выйти что-нибудь доброе.
      Так или иначе, Новгород утратил свою независимость, посадника уже в Новгороде никогда не будет, тысяцкого не будет — будут только московские наместники. Вечевой колокол будет увезен в Москву — это формальный акт, который подчеркивает перемену участи присоединенного города. На этом мы можем, вероятно, поставить точку. Последним, может быть, самым трагическим событием в истории Новгорода, которое заставит содрогнуться всех тех, кто занимается русской историей, станет жуткий поход на Новгород царя Ивана Грозного 100 лет спустя, когда абсолютно бессмысленно, без всяких, даже формальных, поводов он обрушится со своими опричниками на мирный, богатый, красивый город и будет в течение нескольких недель его грабить и разорять. Но об этом мы поговорим позже.
 
      Итак, Новгород был присоединен к России в течение некоторого времени, и процесс этот был, как любят говорить, объективным. Здесь было не просто проявление какого-то московского самовластия — Новгород в самом себе уже имел все предпосылки утраты своей независимости.
 
      Теперь — о втором браке Ивана III. Эти два события — присоединение Новгорода и второй брак Ивана III — были одновременными. Первым браком Иван был женат на тверской княжне Марье Борисовне, которая умерла в 1467 году, в то время, когда здесь бушевала моровая язва. Известно, что тело у покойницы страшно, неестественно раздулось, что какая-то из ее приближенных колдовала и ворожила, пытаясь ее вылечить, но думать, что она была отравлена, нет никаких оснований.
      Спустя полтора-два года затевается сватовство Ивана III к византийской принцессе Софии, или Зое Палеолог — дочери брата последнего византийского императора Константина. Брата звали Фома. После падения Константинополя он перебрался в Италию, где и умер. И там его семейство занимало определенное положение, пользовалось покровительством римского престола. Кто был инициатором этого брака — Москва или Рим — сказать непросто. Скорее идея принадлежала Риму, потому что Зоя не высказывала ничего противного католицизму, наоборот, была благодарна за заботу, которую имела. Может быть, опять любимая идея римских первосвященников любым способом укрепить и распространить католичество на Руси побудила их действовать. Правда, действовали они не напрямик. Один из флорентийских униатов, греческий митрополит Виссарион, ставший кардиналом, прислал письмо в Москву, где говорил, что есть такая православная принцесса, которая настолько предана Православию, что отказала и французскому королю, и миланскому герцогу, когда они сватались, и что она может стать, если это угодно великому князю московскому, его супругой.
      Н. И. Костомаров писал о том, что эта идея родилась в голове служащего монетного двора Ивана Фрязина, когда он жил в Москве. Он, мол, придумал эту комбинацию. Судить не берусь, дело не в этом. В Москве эта идея понравилась. В голове Ивана III забрезжила мысль о том, что он таким образом вместе с рукой принцессы унаследует если не права Византии, то определенные традиции и уж во всяком случае престиж православного государства. Москва станет центром Православия уже в порядке преемственности.
      {стр. 62}
      Этот самый денежных дел мастер отправляется в Италию, и хотя на Руси он принял Православие, но приехав в Италию, забывает об этом — естественно, там он католик. Потом он возвращается — опять в качестве православного. Но это естественно для людей такого сорта. Туда он везет соответствующие грамоты, обратно он везет грамоты для русских послов, заодно и портрет Софьи Фоминичны — тоже все соответственно духу времени.
      Наконец, туда едут послы, и в 1472 году принцесса едет через северную Европу немецким морем, затем высаживается в Ревеле, едет на Псков, на Новгород, там ей везде уготована торжественнейшая встреча. И движется дальше — в Москву.
      Особенностью ее процессии было то, что в ее свите ехал легат папского престола, кардинал, который должен был, с одной стороны, вести переговоры об унии с Иваном III, а с другой стороны, он и был сопровождающим Софьи Фоминичны. Пока он в преднесении католического креста вступал в Псков, да и в Новгород, проблем не возникало, потому что там на подобные мелочи обращать внимание не собирались — это дело московское. А вот когда процессия царевны приближалась к Москве, там шло совещание: великий князь спрашивал у митрополита совета, как быть с этим самым католиком, с латинским крестом и всем прочим. На что получил классический ответ: ежели ты разрешишь ему въехать в ворота города по латинскому обычаю, то я, отец твой духовный, тут же выеду в другие ворота. Вопрос был решен с вполне православной простотой и ясностью, и тут же был послан навстречу процессии соответствующий человек с соответствующим поручением, который объяснил папскому легату, что, в общем, до Рима отсюда очень далеко, что могут возникнуть осложнения и что вообще крест лучше спрятать и въехать в город в качестве одного из сопровождающих лиц.
      Так кардинал и сделал. Потом он, правда, официально представлял, «правил» посольство Ивану III и якобы, как сообщают русские летописи, пытался даже затеять какой-то теологический спор. Но Иван III спорить с ним не стал, призвал некого Якова-поповича, который должен был объяснить популярно, чем отличается Православие от католицизма, и тот якобы гостя переспорил. А гость говорил, что он спорить не может, потому что у него с собой нет книг. От всего этого веет былинной, эпической простотой, поэтому судить о том, что было на самом деле, не представляется возможным. Факт тот, что ни о какой унии, ни о каком единении церквей, ни о каких католических правах в Москве речь просто идти не могла. Соблюли приличия, отправили посольство — и все, до свиданья.
      Ивану Фрязину тоже не повезло, потому что он, оказывается, в одном месте представлялся не тем, кем был, а в другом месте (в Венеции), наоборот, представлялся послом великого князя. Одного венецианского посла он представил как купца, тем самым совершив некий дипломатический казус. Короче говоря, когда он вернулся в последний раз с процессией Софьи в Россию, то был арестован, сослан, а заодно было конфисковано все его имущество, которое он тщательно наживал, и его семейство было обращено в неволю. О том, что произошло с ним дальше, можно только догадываться. Но вряд ли что-нибудь хорошее.
 
      Итак, русской великой княгиней стала Софья Фоминична. Известно, что это была очень дородная дама, а следовательно, очень красивая, потому что у наших предков эти два понятия сливались воедино. Она была не одна: с ней приехали греки и итальянцы. Естественно, они привезли с собой свои представления и о быте, и о государственности, и о придворном протоколе, и о величии, престиже, и не случайно, что в это время начинается строительство того Кремля, который и сейчас украшает Москву. Кремлевские стены построены итальянцами. Эта первоклассная итальянская крепость имела в ту пору довольно суровый вид, потому что веселые украшения на башнях и шатры выстроены в XVII веке, а сначала башни имели просто примитивное четырехскатное деревянное покрытие, которое предохраняло боевые площадки от снегопада и дождей, и Кремль смотрелся иначе. Я рекомендовал бы вам сходить в музей Васнецова, где висят известные картины Аполлинария Васнецова, брата Виктора Михайловича, очень талантливого археолога-реконструктора. На своих полотнах он как бы реконструирует Москву XIV, XV, XVI веков в процессе ее строительства.
      Дальше возникает еще одна коллизия. Фактически с Софьей приезжает целый штат придворных — двор Софьи Фоминичны. А здесь был двор великого князя, царя Ивана III, — естественно, более архаичный. На протяжении XIV и первой половины XV века двор великого князя московского — это бояре, которые создавали фактически придворный совет или то, что будет называться боярской думой. Они были довольно близки к князю. Князь не стремился превозноситься перед ними, потому что дело было общее, и мы знаем, что на протяжении XIV и первой половины XV столетия московское боярство действует всегда заодно с князем, а он, в свою очередь, может полностью на них полагаться.
      Возникает противоречие, потому что московские бояре смотрят на жизнь иначе, иными глазами, у них иные традиции, чем у тех, кто приехал. Естественно, появляется и определенная среда людей, которые стремятся приспособиться к новым обстоятельствам. А когда у Софьи рождается сын Василий, то ближайшее окружение Ивана III окончательно разделяется на две партии. Почему?
      У Ивана III был сын от первого брака — Иван Молодой, как его называли. Он фактически княжил вместе со своим отцом, так же как Иван III с Василием Темным. Он принимал очень деятельное участие в отражении татар во время похода Ахмата: Иван Молодой был женат на дочери волошского господаря Стефана Елене (Елена Волошанка), и от этого брака у него был сын, которого звали Дмитрием — Дмитрий Иванович-внук. Но вот через какое-то время после совершения второго брака Ивана III у Софьи Фоминичны рождается сын Василий, а Иван Молодой умирает. Кто должен быть наследником Ивана III в этой ситуации?
      {стр. 63}
      Московская традиция, которая была нерушима, говорит, что московский стол переходит по прямой нисходящей линии. Следовательно, Иван III был должен его передать Ивану Молодому. Иван Молодой был соправителем своего отца и прямым наследником, а значит, следующим московским правителем должен быть его сын — Дмитрий Иванович-внук. Иван III так и поступает: Дмитрий Иванович-внук, несмотря на свое малолетство, возведен особым чином на великое княжение и становится соправителем своего деда. То есть партия, которая стояла за московскую старину, за московский обычай, осилила — партия, противная Софье Фоминичне.
      Но через некоторое время все меняется. Елена Волошанка вместе со своим сыном попадает в опалу, они заточены в темницу, а на великое княжение Иван III возводит сына от второго брака Василия, будущего Василия III. Таким образом окончательная победа осталась за Софьей Фоминичной и новой партией придворных. И вот этот раскол в московском обществе весьма важен, потому что он будет усугубляться. Когда Ивана III пытаются спрашивать, на основании чего он свел с великого княжения своего внука, он отвечает: «Это мое право — право великого князя, государя московского: кого хочу, того милую». То есть получается, что здесь фактически рождается идея абсолютного самодержавия, когда суверен является источником закона, источником власти, когда он является лицом, стоящим выше закона, выше обычая, а раз так, то, естественно, углубляется пропасть между ним и его окружением, его двором, его обществом и т. д.
      Впоследствии, уже во времена Василия III, бояре говорили, что это все оттого, что греки приехали. Пока греков не было, все было по-старому, а приехали греки — начались у нас всякие нестроения.
      О том, что Софья Фоминична кому-то поручила отравить Ивана Молодого, судить не берусь. Греки, вероятно, способны на многое, но документов никаких на эту тему нет, кроме пометки, что когда Иван Молодой заболел, у него появились раны на ногах, ноги стали раздуваться. Был выписан из-за границы лекарь-еврей, который обещал вылечить великого князя, а если не вылечит, то князь Иван III может его казнить. Ивана Молодого не вылечили, князь был очень недоволен, и когда прошло 40 дней после смерти молодого князя, лекарь был казнен.
      Я специально заостряю ваше внимание на семейной истории Ивана III, потому что та же история со вторым браком повторится у его сына Василия III с еще большими последствиями, с еще большим соблазном для окружающих. Но если Иван III женился совершенно законно после смерти первой супруги, то его сын ради нового брака попросту отправит свою супругу в монастырь, заставив Церковь санкционировать это безобразие.
      Подобные события вели, конечно, к изменению понятия о том, что собой представляет великий князь. Теперь он глава самого большого государства на свете. Государства православного, государства, которое наследует Византии. Сам князь начинает на себя смотреть не просто как на Ивана Васильевича, сына Василия Темного, московского князя, а как фактически на византийского если не императора, то уж во всяком случае властителя.
      В это время появляется и византийский герб — двуглавый орел. В это время появляется и соответствующий, очень непростой, московский протокол, начинает складываться в придворной жизни особый этикет. В это время начинают созидаться первые намеки на будущие сочинения, которым предстоит идеологически оформлять новую власть.
 
      Несколько слов о титуле «государь». Этот титул использовали в 1475 (или 1478) году два новгородских чиновника, приехавшие в Москву жаловаться великому князю на несправедливости, которые творятся в Новгороде, и обратившиеся к князю как к государю. Иван III ловил подобные вещи, как говорится, на лету. Это был подарок судьбы, и он тут же послал в Новгород вопрос: какого государства они хотят? Новгородцы пытались объяснить, что никакого государства они не хотят, а эти люди говорили о том, чего толком не знают, и во всяком случае от себя. На всякий случай новгородцы одного из этих чиновников казнили по приговору веча. И этим совершили серьезный политический промах, потому что Иван после этого уже окончательно стал считать их изменниками, которые его обманывают, клеветниками, которые не держат слова. Всю эту комедию разыграли как по нотам, после чего говорить с Новгородом можно было только с позиции силы.
      Значит, государь — уже тогда. «Царь» — таким словом когда-то называли хана золотоордынского, теперь и Иван III царь. Венчания на царство нет, существует чин венчания на великое княжение. Это чин, который уже укоренился, его разработали еще раньше. Впоследствии этот чин и будет фактически чином венчания на царство, которое совершит впервые Иван Грозный (причем венчаться Иван Грозный будет именно на царство, а не на великое княжение). Если сравнивать чины венчания на царство и на княжение, то они очень похожи. Вот какие произошли перемены в 70-е годы XV века. Остается добавить лишь, что процесс присоединения Новгорода затянулся: Вятка была присоединена только в 1489 году.
 
      И вот Москва стала столицей колоссальной страны, потому что на север границы уходили до Белого моря, на восток практически до Урала; с западом обстояло сложнее, потому что граница проходила западнее Пскова ко Ржеву, дальше шла к Смоленску и спускалась к северским городам. Ну а на Юге, как это ни странно звучит, границей была фактически Ока. А дальше начиналась земля, которая называлась у нас Дикое поле. Там не было лесов, а это значит, что там были кочевники, банды и, главное, крымские татары, которые могли совершенно внезапно появиться. Поэтому каждое лето там начали выставлять подвижные отряды, которые должны были держать границу, прикрывать ее со стороны степей. А дальше {стр. 64} начнется строительство каменных крепостей в Туле, Калуге, Зарайске, которые станут опорными пунктами на южном направлении для русских войск.
      Крымская опасность представляла собой нешуточное явление. Наверное, вы отлично знаете, что в центре Москвы есть Крымский мост. Название его очень правильное, очень точное, потому что он стоит на том месте, где был брод, по которому крымцы шли к Москве — крымский брод, отсюда Крымский мост. А шли они по Большой Калужской, т. е. по проспекту Ленина. Отсюда — Донской монастырь, потому что там при царе Федоре Иоанновиче стояла московская рать, преграждая путь крымцам. В русском войске в особой палатке находилась чудотворная икона Донской Божией Матери, и коль скоро сражения не получилось и крымцы повернули обратно, то на месте, где стояла икона, был поставлен собор — теперь Малый собор Донского монастыря, а сам монастырь стал называться Донским в честь чудотворной иконы. Такова история этого места.

Лекция 13