Черемисов приспустил замерзшее стекло, и в щель сразу же повалил морозный воздух.
— Мальчики, девочку не хотите?
— Чего?
Морзик, а за ним и Ролик открыли дверцы, выглянули из машины. Старый не шевельнулся, глядя через лобовое стекло на дверь подъезда. Его как будто не касалось происходящее.
На снегу у машины “наружки” переминался, сунув руки в карманы, мужичонка в черном потертом полушубке из искусственного меха и ушаночке. Лицо его было хитрое и пропитое. Рядом с ним стояла рослая девочка в детском клетчатом пальто с пушистым воротником, шапке с помпонами, перебирая в руках сумочку с вышитым медвежонком.
— Дочка, что ли, твоя? — недобро прищурившись, спросил Морзик.
— Ага, дочка... По стольничку с каждого... на час. Вас там трое? На троих отдам за двести пятьдесят.
Ролик выпучил глаза, утратив дар речи от изумления. Черемисов, поразмыслив несколько секунд, взял девочку за плечи и подтолкнул к стажеру.
— Посади в машину. Ну и дворик нам попался...
— Вот и молодцы! — засуетился папаша. — Не пожалеете! Она у меня обученная... все умеет!
— Сам, что ли, обучал? — мрачно спросил разведчик.
— Что ты! Побойся Бога! Что я, дерьмо последнее, что ли? Жить, знаешь, надо, а мы люди пьющие... нам деньги нужны...
— А мать?
— Умерла. Два года как умерла. Ты деньги давай вперед, пожалуйста, чтобы я, значит, вам не мешал...
Мужичонка шумно и нетерпеливо потянул ноздрями чистый морозный воздух и выразительно потер палец о палец. Вовка зажмурил глаза и помотал головой, точно отгоняя мух. Потом достал из кармана куртки перчатку и медленно, смакуя момент, натянул ее на правую кисть.
— Ты это чего? — беспокойно бегая руками по пуговицам шубы, спросил заботливый папаша.
— Да чтоб об тебя не замараться!
С этими словами Морзик, не прибегая к заморским ухищрениям мордобития, тяжелой пятерней отвесил папаше здоровенную простонародную затрещину. Мотнув пятками, тот улетел в сугроб и, не задавая лишних вопросов, подхватив ушаночку, на карачках улепетнул в сторону. Судя по сноровке, это он проделывал не первый раз. “Значит, не все соглашаются”, — с облегчением подумал Морзик.
Отбежав на безопасное расстояние, мужичонка оглянулся и крикнул:
— Так, значит! Платить не хотите! Ну, мы вас сейчас!..
Из темноты послышался скрип снега, и из морозного воздуха нарисовались трое с обрезками труб в руках. У Морзика от ярости покраснели глаза, как у кролика. Ролик, хлопнув дверцей, выскочил на подмогу товарищу, но их обоих опередил Тыбинь. Стряхнув, наконец, оцепенение, Старый, массивный как танк, выбрался из машины.
— Стоять! — хрипло сказал он, выходя навстречу нападавшим, и, прагматично не тратя сил на драку, достал из кобуры под мышкой пистолет с навинченным глушителем. Сноровисто прижимая локоть, он направил ствол в животы подходящим. Он даже с предохранителя его не снял.
Целить в живот — самое действенное дело. Еще страшнее, чем в голову. Честная компания, топая по снегу мигом растворилась в темноте едва освещенного двора. Кто-то наудачу запустил оттуда трубой, но не добросил. Старый убрал пистолет под куртку и подошел к машине, у которой замерли Ролик с Черемисовым.
— Высадите ее, — глядя в сторону, сказал он.
— Старый, ты что! Ее еще кому-нибудь сдадут!
— Она здесь живет. Высади ее. Нам уезжать нужно. И так нарисовались во весь фасад...
— Надо же что-то сделать! В милицию давай ее отвезем!
Тыбинь покачал головой и сплюнул на снег. Морзик и сам понял, что сморозил глупость.
— Ничего нельзя сделать. Ты разве еще не бывал в ситуации, когда ничего нельзя сделать?
— Не бывал! — упрямо, с вызовом ответил Черемисов.
— Но ведь мы же защищаем разные там государственные секреты, а тут такое простое дело!.. — вытянув шею, влез Ролик.
— Цыц! — презрительно цыкнул в его сторону Тыбинь. — Я сказал — высадите ее. Завтра Клякса обоим по выговорешнику влепит!
Его напарники упрямо молчали. Морзик принялся издевательски насвистывать, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, поглядывая по сторонам как ни в чем не бывало. Ролик ногтем смущенно скреб примерзший лед на крыше “Жигулей”.
— Дурачье. И что вы предлагаете делать?
— Для начала отвезем ее куда-нибудь, а завтра решим...
— Ладно, поехали к тебе. Только поверьте моему ментовскому опыту, ничего из этого не выйдет! Это только в книжках хорошо спасать проституток!
— Эй-эй, Миша, постой! Ко мне сегодня нельзя... В другой день, завтра, только не сегодня!
— Ну, тогда к нему! — Тыбинь повернулся к Ролику.
— Я живу у родственников, вы что? — по-восточному воздел руки стажер. — Меня самого вот-вот прогонят!
Старый поглядел на них со злой усмешкой.
— Так чего вы мне мозги долбите?! Робин Гуды хреновы! Высаживайте девчонку к едреной матери сейчас же!
— А может...
— Ни хрена не может!
— Ну и черт с тобой!
Обозлившийся Черемисов обернулся к Ролику.
— Давай, выгребай деньги, какие есть. Снимем ей номер на ночь, а завтра покумекаем, что делать...
Они шуршали бумажками, бренчали мелочью, роняя монеты в снег. Тыбинь закурил, ждал. Прохаживался, чтобы успокоиться. Один раз открыл дверцу заглянул в темный салон. Девочка смирно сидела на заднем сиденье, держа сумочку обеими руками на коленках и глядя прямо перед собой.
Друзья-разведчики приуныли: их карманного запaca явно не хватало для благотворительного предприятия. Творить добро оказалось совсем непросто, куда сложнее, чем бороться со злом.
Морзик, шевеля толстыми губами, морща нос и считая в уме, подошел к Тыбиню.
— Слышь... одолжи хоть рублей триста...
Старый смотрел на него с сожалением, как на убогонького. Сложил железные пальцы в маленький плотный кукиш, показал. Отстегнул кобуру, сунул Морзику в руки.
— Сдашь оружие, снаряжение, материалы и машину. Напишешь за меня сводку наблюдения за сегодня. 3автра нам во вторую смену, поэтому приезжай с утра пораньше, забирай ее и вези куда хочешь! Только запомни: в конце концов ты привезешь ее сюда же, вот в этот двор.
— Миша! Дай я тебя поцелую!
— Пошел вон. И еще: никому ни слова, понял! И ты тоже, пацан, слышь?! Смеяться ведь будут...
Он сокрушенно поправил шапку, не веря, что согласился.
— Все, поехали. Хватит на сегодня куролесить. С вами не соскучишься, блин... Сидел бы с Кирой — этот урод и не подошел бы...
VI
Подобно многим одиноким россиянам, оперуполномоченный Тыбинь вполне наплевательски относился к своему здоровью — и весьма трепетно к заведенному порядку и привычным предметам обихода. Хуже зубной боли раздражало его, доставляя физические страдания, разрушение его маленького мирка, состоящего из недоступных чужому пониманию мелочей. Никто из разведчиков не засиживался в его уютной малогабаритной служебной квартирке в неприметном общежитии на Комендантской площади. Кира бывала тут... но уже давно не заглядывала.
Поднимаясь по темной узкой лестнице на четвертый этаж, Михаил Иванович испытывал несвойственные его могучей и несколько угрюмой натуре суетливость и беспокойство. Поэтому он громко и недовольно сопел, звучно топая подошвами по бетонным шершавым ступеням. Девочка шла за ним покорно и почти неслышно. Оглядываясь на поворотах лестничного марша, Тыбинь мучительно пытался припомнить, убрал ли он с утра в шкаф свое застиранное нижнее белье богатырских размеров или оставил его валяться на журнальном столике у телевизора. Сама необходимость напрягать память по этому поводу возмущала его.
Открыв дверь, он, не зажигая свет, поспешно прошел через крошечную прихожую и принялся в потемках шарить в углу. На пол свалилась и, судя по звуку, разбилась любимая хрустальная пепельница.
— Черт!
Девочка, оставаясь в коридоре, провела рукой по стене прихожей, нашла выключатель и включила свет. Тыбинь с ворохом цветастых семейных трусов в руках растерянно зажмурился, поспешно сунул их на полку и дверцей шкафа больно прищемил палец.
— М-м!.. Проходи, не стой. Еще соседи увидят...
Она вошла, забавно топая маленькими сапожками, оживленно оглянулась.
— Ничего так... уютненько... как раз по тебе квартирка...
Голос у нее был какой-то необычный. Тыбинь подозрительно посмотрел на нежданную обузу, отвлекся на осколки старой пепельницы и окурки на ковре, вздохнул и пошел на кухню за совком.
— Разувайся... нечего в обуви топтаться. Папа с мамой не учили?
Квартирка и впрямь была слишком тесна для его могучего тела, но он приноровился, привык. Втянув живот, старательно огибая углы, он протиснулся назад в комнату, кое-как сгреб с ковра стекло и мусор. Когда он вернулся, избавившись от совка и веника, девочка, скинув сапожки, в пальто и шапке стояла у окна и смотрела в темноту, смешно потирая ступню о ступню, — на черных колготках виднелась дырочка на пятке. Там, за окном, долгой россыпью горели фонари, желтели кругами среди белого снега улиц. Михаил Иванович и сам подолгу смотрел на них вечерами...
— Что ты там увидала?
— Фонари... — восторженным шепотом сказала она. — Люблю фонари, особенно желтые. Когда я была маленькая и ждала маму с работы, то забиралась на кухне на стол и смотрела на фонари...
— Ну-ну... — проговорил Тыбинь как можно небрежнее. — Как тебя зовут?
— Рита...
— Раздевайся, Рита. Есть хочешь?
— А что у тебя?
— Ну... яйца, колбаса...
— А бананов нет?
— Извини, нет, — буркнул Старый, изумляясь нахалке.
— А водки нет?
— Перебьешься насухую! Вот белье, стели себе на диване. Хочешь есть — приходи на кухню, не хочешь — спать ложись. Все! Нет, еще: руками тут ничего не лапать, поняла! Я вас, шалав малолетних, знаю как облупленных! Утром все проверю — и карманы, и сумочку! Поняла?! Ну, блин, Морзик, подставил...
Насупившись, он затопал на кухню, по пути запер входную дверь, а ключ положил в карман. Она окликнула его.
— Эй! А тебя как зовут?
— Дядя Миша. Чего еще?!
— Телевизор включить можно?
— Включай... только тихо. Час ночи уже.
Обиженный, он переоделся в ванной, чертыхаясь от тесноты и неудобства, и ужинал в одиночестве. Присутствие девочки в комнате ощущалось через стену, озадачивало. Ишь, фонари она любит...
У Тыбиня никогда не было детей. Он чувствовал себя непривычно и странно. Что-то было не так. Сбросив домашнюю расслабленность, оперуполномоченный сдвинул брови и подпер маленькими ручками тяжелый подбородок. Он не боялся кражи: тайничок со всем необходимым был умело оборудован в филенчатой кухонной двери. И все же...
Стало слышно, как в комнате раздалась негромкая музыка — это заработал телевизор.
— Надо же, фифа! — хмыкнул Михаил Иванович, гоня прочь оперскую подозрительность, — Бананы ей подавай!
В близком черном окне он видел свое лицо — старое, тяжелое, властное. Сочетание детского нахальства и непривычного тонкого понимания казалось ему симпатичным, однако... “Наркоманка она, что ли?” — по инерции размышлял он, отдаваясь во власть старых милицейских стереотипов — “Что-то не так с этими бананами...”. Он побрел привычной тропой протокола, как обычно делал, запоминая ориентировки розыска. Имя, фамилия... Пол... Возраст... Возраст?!
Ему отчетливо увиделись ему ее изящные женские кисти с тонкими ухоженными ногтями, сцепленные поверх смешной детской сумки. Довольно усмехаясь, Старый выбрался из-за стола, шумно протопал в комнату и без церемоний включил свет. Гостья уже разделась, улеглась на диване. Она зажмурилась от света, уткнув лицо в одеяло. Поверх постели разметались длинные вьющиеся русые волосы, открывая тонкую гибкую шею с родинкой.
— Тебе сколько лет, подруга? — сурово спросил Старый. — Хватит дурку валять!
Он двумя пальцами потянул за простыню, закрывавшую лицо. Рита, придерживая край длинными ногтями, выглянула из-под одеяла.
— Молодец, дядя Миша! Догадался! Некоторые так и не догадываются!
— Отвечай на вопрос, — сурово сказал Тыбинь.
— Не рычи, не боюсь. А сколько ты мне дашь? Я ведь паспорта с собой не ношу!
— Лет пять я бы тебе вкатил, это точно! Вставай, одевайся.
— Мне двадцать три. Правда, правда. Чего ты психуешь? Обиделся? Я никуда не пойду. Там же холодно! И ты сам меня привел!
— Я привел ребенка!
— А что — дети и взрослые мерзнут по-разному?
Старый чертыхнулся, сел в массивное кресло рядом с кроватью. Теперь он перестал церемониться и чувствовал себя в своей тарелке. “Здравствуй, девочка секонд-хэнд!” — вдруг вспомнились ему слова разухабистой песенки. Рита смотрела на него ласково и насмешливо.
— Тебе стыдно? Ты будешь врать мне, что не знаешься со шлюхами?
— Не буду.
— Молодец. В твоем возрасте и положении это было бы полным кретинизмом.
— Что — это? Не знаться или врать?
— И то и другое.
Тыбинь повернулся к ней. Кресло жалобно скрипнуло. Она улыбнулась и сказала, подтянув коленки к подбородку:
— Так я остаюсь?
— Остаешься, но денег не получишь. И спать будешь не на диване, там мое место. Здесь, в кресле постелю тебе.
— Дядя Миша, ну ты же добрый! Я тут уже так уютно устроилась... А про деньги давай завтра поговорим!
— Не называй меня дядей! Денег не получишь. Черт с тобой, спи на диване.
— И-и-и!!
Она задрыгала ногами, взбивая одеяло, и так пронзительно завизжала, что Тыбинь перепугался не на шутку.
— Тихо! Сдурела! Что соседи скажут!
Он все-таки чувствовал себя в глупом положении и не мог перестать видеть в ней ребенка. Мысль забраться к ней в постель показалась ему извращенной и кощунственной. “Кто ее знает... может, она все-таки несовершеннолетняя?” — рациональным объяснением успокоил он себя. “Еще подставит... позора не оберешься”.
— Паспорт бы не помешал все-таки...
— Ты хочешь убедиться, что мне восемнадцать? Чтобы без опаски меня трахнуть? Какой правильный...
Последние слова она сказала невесело, с иронией.
— Паспорт мой у моего хахаля. Из-за паспорта вся катавасия и тянется...
— Этот старик — твой хахаль?
— Нет, это папанька. А хахаль — Жорка-моряк... ты его с дружками прогнал. Я им деньги должна за проезд... вот и отрабатываю. Не отдам — квартиру папанькину отберут.
— А девочкой зачем наряжаться?
— Это я сама придумала. Клиенты лучше идут. В Гамбурге хорошо клевали немцы.
— Что ты делала в Гамбурге?
— Поехала, дурочка, счастья искать... В танцевальную труппу... ну и все прочее.
Обычно в этом месте следовала жалостливая история, и Старый насторожился. Но Рита не стала ничего рассказывать. Потянувшись и сладко зевнув, она сказала:
— Хорошо, что ты мент. Ты ведь мент, да?
— Почему хорошо?
— Вы, менты, к этому проще относитесь. Знаете жизнь. А то оттопчут тебя — а потом начинают причитать: ах, бедная девочка! Ах, куда мы катимся! Или мыться бежит сразу, смотрит — не заразился ли чем. Смотреть противно... В Европе все привыкли, соплей не распускают, но очень норовят попользоваться на халяву. Чуть зевнула — и смоется, не заплатив. И прижать его нечем. Это у тебя Нотр-Дам? Я там была. Красотища! Специально в Париж ездила на два дня.
Она взяла с журнального столика маленькую латунную копию двухбашенного собора.
— Ты вот так поставь, ладно? Когда настольная лампа светит, он так больше похож на настоящий. Я тоже всю жизнь мечтала посмотреть. Какая там подсветка обалденная! А за мной французы хвостом ходили!..
Так она болтала, а потом Рита незаметно и быстро уснула. В полутьме на белой наволочке резко обозначилось ее усталое лицо, худое, губастое и лопоухое, как мордочка веселой мартышки. Старый еще некоторое время ворочался в кресле со странным ощущением праздника в груди, потом осторожно прилег рядом с ней на диван, поверх одеяла. Несколько раз ему хотелось погладить ее, как ребенка, по русым вьющимся волосам, но она часто и тяжело дышала — и он побоялся разбудить ее.
Глава 3
“ЗДРАВСТВУЙ, ПЛЕМЯ МОЛОДОЕ, НЕЗДОРОВОЕ!”
I
Андрей Лехельт беззаботно миновал проходную “кукушки”, снизу вверх поприветствовав необычно мрачного, нервно покуривающего прапорщика Рубцова, переодетого в форму частного охранника. Вприпрыжку перебежав узкий заснеженный двор, он с любопытством заглянул в широкие ворота гаража. В полумраке сыпала искрами, вспыхивала северным сиянием сварка: техники варили машину “наружки”, у которой при вчерашней погоне оторвалась передняя подвеска. Ребятам повезло, что вдоль трассы шел заснеженный пологий склон, принявший удар. Вокруг покалеченного авто бродил свирепеющий зам по технической части в сопровождении испуганного начальника гаража, теребящего пачку путевых листов в безнадежных поисках отметок об осмотре машин перед выходом. “Правильно! — подумал Лехельт. — Мы гоняем не хуже, чем ралли! Наши колеса как самолет к вылету готовить надо!”
Он поднялся знакомой скрипучей деревянной лестницей на второй этаж базы, предъявил пропуск. В длинном прямом коридоре с множеством выходящих в него дверей было непривычно пусто. Разведчик Дональд глянул на часы, убедился, что прибыл вовремя, и пошел вразвалочку крашеной “палубой” конспиративной квартиры, заглядывая поочередно в комнату хранения оружия, на склад спецснаряжения, в секретку, в комнату отдыха, в комнату инструктажа... Никого, кроме технического персонала, не было. Лишь в конце коридора, напротив кабинета начальника отдела, в комнате оперативного дежурного гудели возмущенные голоса. Андрей поспешил туда.
Навстречу ему распахнулась дверь, оттуда вышел расстроенный Зимородок. Огорченно махнув рукой, он сказал:
— Учишь вас, учишь — а все без толку!
Лехельт, едва не присев от такого приветствия, развел руками и открыл было рот, но Костя снова поспешно скрылся в комнате, обычно тихой, спокойной, а сейчас до отказа набитой разведчиками. Некоторые были в куртках, некоторые уже сняли верхнюю одежду. Слышались голоса:
— Вот, вот, Алиев идет! Этого не проведешь! Обязательно заметит!
— Спорим, что не заметит!
— Спорим! На пиво! Проиграешь — всей моей группе ставишь пиво!
— А если выиграю — ты моей! А Алиеву — две бутылки!
— Тихо! Костя, разбей!
Спорили старшие оперуполномоченные Моцарт и Сальери, которых в просторечии звали Моц и Салик — для краткости. Заинтригованный Лехельт, привставая на цыпочки, затоптался у согнутых спин, плотно окруживших рабочий стол оперативного.
— Ребята, в чем дело?! Ребята, дайте посмотреть! Ну ничего же не видно!
Все присутствующие уткнулись лицами в монитор внешнего наблюдения, стоявший на столе, и в пылу азарта не обращали внимания на его прыжки и жалобные повизгивания. Опознав на необъятных ягодицах знакомые потертые джинсы Морзика, Лехельт достал из кармана перочинный ножик и, отмерив на лезвии ногтем глубину укола, ткнул им в задницу приятеля. Возмущенный вопль Черемисова слился с раздосадованным стоном Моца:
— Эх, Алиев! Шляпа! Сейчас за пивом его погоню!
— Не сейчас, а после смены! — раздался зычный голос невидимого за толпой начальника отдела Завалишина. — Все это, конечно, интересно, но хватит забавляться! Думайте, что делать! Ситуация не из приятных: мы можем засветить треть оперативного состава!
Предложения сыпались наперебой. Андрей, кое-как вырвавшись из лап разгневанного Морзика, просипел:
— Что происходит?
— Сам посмотри!
— А мне не видно!
— Вот, наберут недомерков в разведку!
— Большая фигура — дура! Мал золотник — да дорог!
— Ладно, раскудахтался! Забирайся ко мне на закорки, так и быть! Невелика ноша... цыпленок табака...
Черемисов развернулся назад, к экрану, а Лехельт, благоразумно решив более не препираться, проворно вспрыгнул ему на спину, цепко охватив ногами теплый приятельский круп, и руками подтянулся за могучие плечи.
— Оп-ля! Красная кавалерия!
Он еще покрутил над головой воображаемой шашкой, но вдруг быстро сник, даже пришел в ужас: за столом, рядом с оперативным сидел крупный, одышливый Виктор Петрович Завалишин, а монитор внешнего видеоконтроля был переключен на камеру скрытого наблюдения. На экране был виден рослый очкастый чудак, затаившийся у сугроба около ларька напротив проходной базы. В руках у чудака была портативная видеокамера.
Это был Рома, в спортивной черной шапочке, натянутой по самые очки! Лехельт, узнав его, едва не съехал по спине Морзика вниз. Вовка Черемисов, взбрыкнув, как норовистый конь, подкинул легкое тело друга повыше, на загривок. Обернувшись, он заржал, скаля большие лошадиные зубы.
— Узнал своего корешка?!
— Узнал... — шепотом подтвердил Андрей ему на ухо. — Давно снимает?
— А фиг его знает! Засекли только перед твоим приходом. Не дыши в ухо — щекотно! Клякса сказал, что ты его учуешь — у тебя, мол, шестое чувство. Всем заперло, ну, и стали спорить.
— И?..
— Что — и? Ты лопухнулся!
Рома на экране поежился, снял очки и протер их краем шапочки. Потом оглянулся по сторонам и пригнулся пониже. Оперативный пощелкал кнопками управления камерой, добавил увеличение. Завалишин, над головой которого нависал Лехельт, поднял задумчивые глаза от экрана и взглянул на маленького разведчика.
— Неизвестно, что он тут успел наснимать, твой приятель... Бдительность внешней охраны сегодня не на высоте.
— Пошлите Рубцова, Виктор Петрович! Он у этого дурака камеру вмиг отберет! — отдуваясь под Лехельтом, предложил Морзик. — Или давайте я сбегаю!
— Рубцову я уже сказал пару ласковых. А этого не в меру любознательного товарища надо бы проучить как следует... — задумчиво сказал начальник отдела. — Костя, ты продумай, как нам от него избавиться. Есть предложения?
— Мы его в армию пробовали спровадить, Виктор Петрович, — послышался откуда-то из толпы голос Кляксы. — Даже на флот. Уже с военкомом договорились — да он откупился, паршивец. Так и не поняли, кому дал.
На пульте зазвонил городской телефон, и в комнате вмиг стало тихо. Будто и не толпилось вокруг длинного стола два десятка мужчин и женщин. В абсолютной тишине оперативный снял трубку.
— База слушает. Да, да... принял! Мы знаем! — он прикрыл трубку рукой, наклонился к Завалишину, сказал вполголоса: — Миша Тыбинь докладывает! Вскрыл внешнее наблюдение за КПП “кукушки”!
— Есть! — крикнул Морзик и подпрыгнул так, что у Лехельта зубы клацнули от неожиданности. — Костя, Миша его засек!
— Он один? — задумчиво спросил Завалишин, пресекая вспыхнувшее было ликование одним движением пухлой руки.
— С ним Кобра... Кира Алексеевна.
— Это хорошо. Пусть выйдут на связь через десять минут. Мы приготовим этому “папарацци” сюрприз. Все свободны! — повысил он голос. — Готовьтесь к работе! Никому за ворота базы не выходить до моего распоряжения. Языками на стороне об этом не трепать! И позовите ко мне техника по видеоаппаратуре! Срочно!
Оживленно переговариваясь, разведчики повалили в коридор. Три наряда пошли экипироваться, получать оружие. Группа Кляксы задержалась. Ждали опера, Бориса Моисеевича, и Кобру со Старым, занятых Завалишиным в его задумке по нейтрализации Ромы. Зимородок сказал Лехельту безжалостно:
— Твой чирей нас беспокоит — ты и думай в первую голову, как от него избавиться. Что ему от тебя нужно?
Если дело коснулось службы — у разведчиков нет личных тайн. Пришлось Андрею кратко все рассказать.
— Милое дело, — фыркнул Клякса. — Будем всей группой устранять твоего соперника. Забот у нас больше нет! Все думайте. Ролик, нечего скалиться!
— Поощряю мыслительный процесс оперативного состава, — раздался у них за спиной тенорок Лермана. — Что за кипишь у вас сегодня?
— Так... пустяки, — хмуро ответил Клякса, одним взглядом остановив открывшего было рот Морзика. Он помнил распоряжение Завалишина, да и сам не любил выносить сор из избы, хотя принципом их службы была максимально точная и правдивая информация.
— Я так и подумал, — проговорил себе под нос Борис Моисеевич, стаскивая беретик, стряхивая снег и неторопливо разматывая пестрый шарф. — Как увидел журналиста с видеокамерой у КПП, так и сказал сам себе: Боря, не нервничай, это пустяки. Ребята, наверное, уже что-то предприняли.
— Это не журналист, — сказал Зимородок со вздохом уважения к профессионалу. — Это ревнивый Отелло. Выводит на чистую воду нашего Андрея. Скоро мы попадем в питерские путеводители, и нашу “кукушку” будут за баксы показывать туристам всего мира. Как место ужасных пыток несчастных диссидентов. Новохаткина тотчас вспомнит, что именно здесь ее трижды лишали невинности.
— И что же вы придумали?
— Радикального — ничего.
— Так давайте его завербуем! Это же готовый агент! Как красиво сидит — настоящий “наружник”!
Клякса глянул на старого опера недоверчиво, Лехельт — с надеждой. Рома достал его.
Разведчики окружили Лермана. Одна только Людочка-Пушок осталась в стороне.
— Когда стареешь, — улыбаясь и протирая очки, начал опер, — позволяешь себе быть честным с собой. Люди чаще всего порицают то, к чему тайно тяготеют. К чему неравнодушны, понимаете?
— А Константин Сергеевич осуждает распущенность молодежи! — ехидно ухмыльнувшись, встрял Ролик.
— О начальстве, как о покойниках: или хорошее, или ничего! — поднял вверх сухой перст Лерман.
— Спасибо на добром слове... — поежился Зимородок.
— Пожалуйста, Костенька. Кстати, я теперь тоже порицаю распущенность. Годы-то ушли! А когда-то я был даже очень терпимым! Но ты, конечно, другое дело...
— Давайте ближе к теме, Борис Моисеевич.
— С удовольствием. Предлагаю провести липовую вербовку. Пусть человек согласится стать платным агентом. Он студент? Посулим ему что-нибудь эда-кое... перспективное. Подсунем бумажку подписать... о неразглашении и прочее, а там видно будет. Мне почему-то кажется, что у него у самого пропадет охота выводить Андрея на чистую воду. Не дурак же он, в конце концов. Демократические страшилки про месть чекистов должен был читать. Суть человека — его страхи, друзья мои. И это не смешно, большеротый юноша, это, чаще всего, печально. Наш будущий агент 007 тщеславен? — спросил Лерман, обращаясь к Андрею.
— Думаю, да.
— Хорошо. Тщеславие — тоже страх, и весьма распространенный. Страх забвения. Ты сейчас набросай мне его психологический портрет, все, что знаешь из биографии, а пока кто-нибудь угостите старого еврея его любимым национальным напитком — чаем.
— Чай — индийский национальный напиток, — буркнул Зимородок. — А у нас чайник вчера накрылся.
— Пора тебе, Костенька, знать, что все лучшее в этом мире Бог сотворил для евреев. Значит, и чай тоже. А про чайник постыдились бы, молодые распущенные люди! Вы что — только филерствовать умеете?
— Я починю! — вызвался Морзик. — Я знаю, чего вы ржете!.. Там вилка треснула... я на нее вчера вечером наступил... нечаянно.
— Умница! Сразу видно, что у вас золотые руки.
— Может, и золотые... только немного не по этой части, — с сомнением сказал Зимородок, провожая взглядом убегающего по коридору Морзика. Навстречу им в комнату дежурного спешил хихикающий от возбуждения техник видеоаппаратуры с портативной кассетой в руках.
В скором времени к замерзшему, но настроенному сидеть дотемна Роме спешным шагом приблизилась невысокая стройная женщина и, захлебываясь в истерике, закричала:
— Сюда! Сюда! Помогите!
К ней подбежал грузный мужчина угрюмого вида.
— В чем дело, дамочка?! Чего орете?
— Я его узнала! Подонок! Этот негодяй в очках... он меня изнасиловал! Он вот так же снимал на камеру...
— Вы не ошиблись? — подозрительно глядя на онемевшего Рому, переспросил мужчина, засучивая рукава куртки маленькими крепкими руками. — Точно он?
— Я его на всю жизнь запомнила! Такая мерзкая образина!
— Эй, эй, эй!.. — заорал уже Роман, когда Тыбинь поволок его из сугроба. — Мужик, я в морду дам! Она сумасшедшая! Товарищ охранник! Кто-нибудь! На помощь!!!
Прапорщик Рубцов тотчас подбежал, громадной пятерней натянул бедняге шапку на лицо, а второй рукой вырвал из рук камеру.
— Посмотрим, что ты тут наснимал!
Рома дергался и мычал. Тыбинь кистевым захватом с трудом удерживал парня на коленях, пока Рубцов с Кирой меняли кассету.
— Вот гад! — громыхнул гигант вполне искренне, сдерживаясь, чтобы не отвесить виновнику всех бед полновесную затрещину, от которой Рома вряд ли скоро оправился бы. — Держите его, я милицию вызову!
Милицию уже вызвал Завалишин, наблюдающий всю эту сцену на экране монитора. Желто-синяя “коломбина” появилась в конце улицы, едва Рубцов огромными шагами достиг проходной. С переднего сиденья вывалился одетый в бронежилет поверх шинели подполковник Шишкобабов.
Шишкобабов был трезв, серьезен и подтянут. Его светло-голубые кальсоны, которые он натянул на себя вместо форменных брюк, еще будучи в сильном подпитии, были размера на два меньше нужного и как-то по-балетному обтягивали грузное тело подполковника. Резинки у кальсон не было, но Шишкобабов с честью вышел из положения, прикупив в подвернувшемся магазинчике дешевые, но очень симпатичные розовые подтяжки. И сейчас, брошенный гатчинским УВД на подкрепление питерским ментам, полковник вел себя корректно и дружелюбно.
— Взять его! Кто пострадавший? Вы, гражданин?
Тыбинь отрицательно хрюкнул.
— Вы, гражданка? Проедем с нами, составим заявление! А вещественные доказательства акта насилия у вас при себе?
— Все у него! — ткнула Кира гневным жестом в сторону обезумевшего “папарацци”.
— Вы, гражданин начальник, камеру посмотрите, — льстиво подсунул воинственному подполковнику “вещественное доказательство” Старый.
Камера у Ромы была с гандикапом. Всю дорогу непривычно трезвый Шишкобабов, ерзая на сиденье и хихикая, просматривал запись на миниатюрном экране. Потом ее, не отрываясь, крутил ночь напролет весь дежурный наряд отделения милиции, где до прихода следователя разместили в одиночном боксе опасного маньяка в очках: пленка, которую подсунули бедолаге-Роману Кира с Рубцовым, представляла собой крутую немецкую порнуху из жизни горнолыжников и альпинистов.
