Самое достойное прошлое может быть перечеркнуто в одно мгновение. Человек никогда не бывает кем-то окончательно, все мы каждую минуту лишь становимся. Один неловко положенный кирпичик — и горе каменщику!
      Здание жизни рушится…
      Тревожное и неотвязное чувство полного жизненного краха томило разведчика Лехельта, не давало ему покоя. Путь его до последних дней был прост и незатейлив: школа, учеба в Московском центре ФСБ, оперативно-поисковая служба. Он всегда считал себя хорошим человеком. Его не в чем было упрекнуть — до той минуты, когда он увидел закатившиеся глаза Волана. Тупой звук удара заточкой, шуршание падающего набок тела и скрип убегающих шагов до сих пор звучали у него в ушах.
      Сидя в вертолете напротив мокрого от волнения и крика полковника Шубина, глядя, как суетится вокруг Димы бригада врачей МЧС, Андрей не осознавал случившегося с ним самим. Тревога за товарища забивала все.
      Лишь вышагивая в бесконечном коридоре больницы, утопая по уши в халате не по росту, подтягивая полы, чтобы не волочились по паркету, он ощутил начало непоправимого. Большой толстый Завалишин и маленький полненький Сан Саныч, оба тоже в белых халатах, вышли из предбанника операционной, переговариваясь, подошли к нему и Завалишин спросил:
      — Лехельт, как же это произошло?
      Андрей начал докладывать, толково и четко, и все удивлялся, что лица его начальников неподвижны и не выражают никаких эмоций по поводу случившегося — и вдруг в уголках знакомых усталых глаз Сан Саныча увидел тень недоброжелательности.
      Только миг, движение века, незнакомый недобрый прищур…
      Шубин никогда прежде не смотрел так на своих офицеров.
      Андрюха сбился, начал повторяться и с ужасом понял, что оправдывается в чем-то очень нехорошем.
      — Понятно. — мягко остановил его Сан Саныч. — Ты не раскрылся, Волан тоже. Операция может быть продолжена. Молодцом…
      Его похвалили, даже пожали руку, но природная мнительность уже перевернула душу Андрея.
      — Он сам мне запретил! — сказал он в спину уходящим Шубину и Завалишину. — Я бы завалил этого "уголка <Уголок — уголовник (жарг.).>"! С трех метров мне ничего не стоило…
      Но его уже не слушали.
      «Что же это такое! — в отчаянии подумал Лехельт. — Что же они думают обо мне!».
      Страх и стыд поселились в нем и не отпускали больше.
      Сегодня с утра Клякса на «кукушке» сам рассказал остальным произошедшее, выудив из Пушка и Тыбиня всю предысторию событий и разругав их в пух и прах.
      Кляксе хорошо было ругаться — он был герой, потирал украшенную царапинами и синими следами воровских пальцев шею, а вот Андрей забился в дальний угол комнаты инструктажа и глаз не поднимал. Даже вчерашние похождения Киры и Ролика, нежно оглаживавшего огромные, распухшие как у Чебурашки уши, не позабавили его.
      В комнате сегодня было просторнее обычного — кроме Волана не было и Морзика, пострадавшего в драке с вокзальным криминалитетом и собиравшегося в командировку.
      Полдня, пока изучали новое задание, разбирали тактику наблюдения на примерах прошлых операций по ШП, разведчик Дональд не сказал ни слова. Женщины расспрашивали, успокаивали его — и едва не довели до слез.
      Андрюха убежал от них в коридор.
      Стрельнул у прапорщика Ефимыча сигаретку, спустился на улицу, оглядел просторный заснеженный двор базы. Закурил мятую «Приму», закашлялся с непривычки.
      Через некоторое время из дверей «кукушки» показался Миша Тыбинь, жмурясь на снег, покосолапил к Лехельту.
      Покачал головой, увидав сигарету в руке, посопел, отдуваясь:
      — Дай прикурить, что ли… Слышь, пацан, я тебе по правде скажу… Ты, конечно, спорол дурку. Надо было через куртку стрелять — никто бы ничего не понял. А поняли бы — да и хрен с ними… Но я тебе еще вот что скажу: это я сейчас такой умный. В твои годы я поступил бы так же... Опыт, Андрей, дело наживное… Увы...
      Кажется, впервые за три года совместной службы угрюмый неразговорчивый Старый назвал Лехельта по имени.
      Он хлопнул Андрея по плечу:
      — И брось ерундить. Поменьше жалей себя. Никто тебя ни в чем не винит. Кто любит обвинять — пусть побудет в нашей шкуре хоть недельку...
      Андрей не ответил.
      Ни с кем в группе он не хотел говорить о случившемся. Ему казалось, что все вокруг неискренни и осуждают его за глаза, а уж сам он ругал себя распоследними словами. Хотелось поскорее увидеться с Мариной — и он с трудом дождался вечера.
      Ей ничего нельзя было рассказывать — но он наделся, что она, умная и чуткая, и так все поймет.
      Мама вчера поняла…

* * *

      — Привет! Давно ждешь?!
      — Привет… Соскучился.
      Они поцеловались.
      — У меня сегодня целая война была! Я же написала конкурсную работу, помнишь? Никто не верил, что я выиграю, только бабушка! И пришло приглашение из Франции! Представляешь?
      — Почему из Франции? — вяло поинтересовался Андрей.
      — Ну, я же писала работу по экономике Франции! Тебе что — не интересно?..
      — Очень интересно…
      — Так вот! Приглашение, оказывается, пришло еще на прошлой неделе, а я об этом узнаю только сегодня — и то чисто случайно! Этот сучка декан пытался просунуть в поездку свою племянницу!
      — Почему декан — сучка? — удивился Лехельт.
      — Потому что племянница! — Марина продемонстрировала блестящий образец женской логики. — Ну, а как его назвать — сучок? Да и всё это неважно! Я сегодня пошла и дала им всем! Ты же знаешь, я умею!
      «Не понимает… — думал Андрей, чувствуя тупую боль в груди, кивая, глядя в сияющие Маринкины глаза. — Не слышит…»
      — Ты сегодня какой-то вялый… Заболел? Дай лоб пощупаю…
      — Так… На работе неприятности…
      — Наплюй! Андрюша, я поеду во Францию! Ла-ла-ла!..
      Маринка затанцевала вокруг него, размахивая сумкой.
      — Надолго?
      — На полгода!
      — Когда ехать?
      — В следующем месяце! А ты, случайно, не завидуешь мне? Может, ты от этого такой кислый?
      — Завидую. — вздохнул Лехельт.
      — Брось! Ты ко мне приедешь... Представляешь — мы с тобой заберемся на Эйфелеву башню! И будем плеваться сверху!
      — Не представляю. Меня не пустят за границу.
      — Почему?
      — Работа такая…
      — Бросай ее к черту, эту работу! Ни денег от нее, ни уважения, одни неприятности! Вон, даже за границу не пускают... Мы с тобой молодые, мир такой большой, жить так интересно!
      — Да... Знаешь, вот на этом месте, где мы стоим, на этой самой остановке, позавчера нашли самодельную мину. Кило тротила и гвозди...
      — Ну и что?
      — Ничего… обезвредили. А могло много людей погибнуть.
      Маринка перестала пританцовывать, нахмурилась:
      — Ну и что? А ты тут при чем?
      — Ни при чем… Я по радио слышал…
      Квартал они прошли молча.
      Не клеилось.
      Не срасталось.
      — Знаешь…, — начала Марина, — я так бежала, так радовалась… Так хотелось тебе рассказать, похвастаться… А ты взял — и испортил мне настроение.
      — Извини…
      Из-под темных густых бровей она глянула на него удивленно и даже зло:
      — Ты запомни на будущее! Я ничего этого не хочу знать! Мины, бомбы, войны… Меня это все не колышет! Я хочу быть счастливой, потому что другой жизни мне никто не даст!
      — А что — так возможно?
      — Возможно!
      — Что ж… Значит, не судьба.
      — Что ты сказал?!. Повтори, что ты сказал!
      — Я сказал: не судь-ба! — отчетливо процедил Лехельт сквозь зубы.
      Голос его прозвучал неожиданно грубо, почти угрожающе, с обидой. У Маринки возмущенно округлились глаза.
      Он никогда прежде не разговаривал с ней так.
      — Ты понимаешь, что ты делаешь?! Понимаешь?! Тебе больше нечего сказать?!
      — Нечего…
      — Тогда прощай!..
      Она вырвала руку, уронила перчатку, ругнувшись тихонько, подхватила ее со снега и поспешно пошла прочь, гордо выпрямившись и глотая слезы.
      — Истеричка!.. — буркнул ей вслед насупленный Лехельт, дрожа от волнения и жалости — не то к Волану, не то к ней, не то к себе…
      Маринка оглянулась — только для того, чтобы махнуть маршрутке.
      Через минуту Андрей остался на проспекте в одиночестве.
      Погуляли, называется…

* * *

      Он зло плюнул, поднял воротник, сунул руки в карманы и пошел шататься по городу один.
      На Литейном в заведении под вывеской «У Литуса-2» выпил пива, неторопливо перешел мостом через заснеженную ставшую Неву. На Боткинской увидел двух женщин с ребенком, кутающихся от промозглого ветра, частыми шагами спешащих к метро…
      Одна из них вдруг замахала ему рукой. Это была Кира, озабоченная, мокрая, усталая.
      — Андрей, как хорошо, что мы тебя встретили! Наташу не пускают к Диме с ребенком! Отвези девочку домой, пожалуйста. Я не хочу оставлять Наташу одну…
      Андрей никогда раньше не видел жену Волана, но по выражению глаз понял, что это она.
      — Давайте ключи, отвезу, конечно…
      — Не надо ключей. Там моя Валька с маленькой сидит. Она любит малышей… Она тебе откроет. Давай позвоним ей сейчас с твоего мобильника, я ей скажу, что ты придешь.
      — Адрес?
      — Проспект Шаумяна… Метро «Новочеркасская». Да тебе Сашенька покажет, куда идти. Она уже большая. Там рядом с метро совсем. Сашенька, ты сейчас поезжай домой с дядей Андреем, хорошо? Там Валюша тебя покормит. А мы с мамой пойдем к папе в больницу. Вот умница!
      Девочка покорно подала Лехельту мокрую холодную ладошку.
      Жена Волана ни во что не вмешивалась, будто все происходящее не касалось ее. Женщины, оступаясь в снежной каше тротуара, заторопились в обратную сторону, к желто-белым корпусам Военно-медицинской академии. Андрей проводил глазами их согнутые навстречу ветру упорные фигуры.
      Девочка стояла рядом.
      Он присел перед ней, взял за обе ручки, почувствовал, что на его глаза навернулись неизвестно откуда взявшиеся слезы, и сказал, отвернувшись чуть в сторону:
      — Сашенька, у тебя красивое имя. И ты очень похожа на папу... Давай мы сейчас купим что-нибудь вкусненькое и поедем домой. Фруктовый торт купим. Хочешь?..

* * *

      Морзик был рад командировке.
      Она позволяла увильнуть от соревнований по волейболу, равносильных признанию в профнепригодности. Владимир мог выехать на Москву поездом подешевле — но тогда не успевал свидеться с любезной дамой-архивариусом из комитета по здравоохранению. Справедливо рассудив, что билет ему все равно оплатят, Черемисов широким жестом грохнул почти все, что насшибал у ребят, на место в роскошном купе фирменной «троечки» и поспешил «на дело».
      С трудом вырвавшись из жарких объятий архивариуса, он прилетел на вокзал за пять минут до отправления, вскочил в ближайший вагон, познакомился с молодой проводницей — и до своего купе так и не дошел.
      Незачем было...
      Не задержавшись в первопрестольной, Черемисов, опухший от чая и мучимый голодом, рванул на Курский вокзал, газеткой прикрывая от милиционеров свою разукрашенную физиономию.
      К обеду он добрался до пустынной заметенной станции с заунывным названием Голутвин.
      Здесь и начинался старинный русский город на Оке. В Коломне Морзик не бывал ни разу, да и вообще нигде, кроме окрестностей Питера, не бывал.
      Не приходилось.

* * *

      Он шагал по заснеженным тихим улицам, крутил головой в поисках метро или хотя бы телефонной будки. Ему надо было связаться с местным управлением ФСБ, где его уже ждали. Резные наличники и коньки крыш не вдохновляли.
      — Хохлома, блин…, — бурчал он себе под нос.
      Неопытный в провинциях, он довольно долго не мог попасть в центр города, потому что выбирал улицы пошире. Он не знал, что в столицах в центр ведут широкие проспекты, а в области центральные улицы узки и кривы. Натопавшись вдоволь, он заглянул в магазинчик — провести рекогносцировку.
      Дорогу спросить, то есть.
      — Девица-красавица, где у вас главпочтамт?
      Продавщица окинула его голодным взглядом проведшей три года на необитаемом острове нимфоманки.
      Нараспев сказала:
      — Туда-а…
      — О-о!.. — благодарно закатил глаза Морзик и неосмотрительно подарил торговой диве сочный, как персик, воздушный поцелуй.
      Еще через час у проходной областного управления ФСБ его встречал немолодой усатый майор в штатском.
      — А мы вас уже потеряли! Что это у вас с лицом? А документы у вас есть?
      Добрых пять минут они с контролером КПП изучали печати, проверяли записи в командировочном и сверяли фотографию в Морзиковом удостоверении личности с несколько подпорченным оригиналом.
      — Ребята, не волнуйтесь, это я. На тренировке помяли слегка…
      Но окончательно подозрения майора улеглись лишь когда Морзик при нем переговорил по засекреченной связи с Нестеровичем.

* * *

      Майор Писаренок сидел в теплом маленьком кабинете, пощипывал ус и смотрел на Морзика чуть насмешливо, но дружелюбно.
      — Как же вы на завод пойдете с таким глазом?
      — А что — на заводе работяги все святые?
      — В КБМ <$FКБМ — Коломенское бюро машиностроения.>контингент приличный. Фирма... Фотографию привезли? Давайте мне. К утру сделаю вам пропуск. Сейчас отвезу вас на квартиру, отдыхайте, а завтра мы с нашим сотрудником с завода за вами заедем. Набросайте мне словесный портрет человека, которого вы ищете.
      — Это мигом! За глаз уж извините — действительно, никого другого нельзя было послать. Я один его видел.
      — Ничего. Вот мои телефоны — служебный и домашний. При любой необходимости звоните смело... Вот карта города, чтобы вы могли увереннее передвигаться. Вот план завода — изучите на досуге. Как там, в Питере? Красиво?
      — Красиво…, — вздохнул Морзик и понял, что уже соскучился по родному городу.
      — Хочу дочку на будущий год отправить в Питер учиться.
      — Это правильно! Если чем надо помочь — я могу!
      Писаренок покосился на него, усмехнулся в усы.
      — Спасибо, я сам…

* * *

      В маленькой уютной квартирке его ждала горячая ванна, чистая хрустящая постель и полный холодильник снеди.
      Ого-го! Так можно работать!
      Весь вечер Черемисов провел, валяясь на кровати перед телевизором. На карты и план он и не взглянул.
      Утром затемно его разбудил телефонный звонок Писаренка:
      — Через полчаса выходите на улицу Капошвара. Мы вас там подберем.
      Чертыхаясь, продирая глаза, Морзик полез пальцем по карте в поисках улицы, названной в честь никому в России неведомого венгерского городка.
      Дожевывая на ходу бутерброд, он сунулся на лестничную площадку. Из соседней квартиры вышла вчерашняя знакомая — грудастая продавщица-нимфоманка.
      — Оба-на! Вот это номер!..
      — Здрасьте!..
      Наблюдая из салона машины за бредущей вдоль улицы в сопровождении Черемисова продавщицей, Писаренок хмыкнул в усы.
      — Хорош гусь столичный! Дочку он мне поможет устроить!..

* * *

      Завод КБМ стоял на заснеженном берегу Оки и здесь вот уже сорок лет конструировали и выпускали ракеты для Сухопутных войск и ПВО.
      По меркам военно-промышленного комплекса это было небольшое, но славное предприятие с хорошей деловой репутацией.
      Неприятности у завода начались еще в конце восьмидесятых, когда плешивый и амбициозный генсек-"миротворец" с недоброй подачи своих продажных помощников включил в перечень сокращаемых ракет средней дальности гордость предприятия — новейший ракетный комплекс «Ока». «Ока» имел дальность стрельбы менее пятисот километров и ни по советским, ни по натовским классификаторам под сокращение не попадал.
      Увидав ее в списке сокращаемых систем, обалдевшие от восторга женевские переговорщики поспешили преподнести придурковатому генсеку Нобелевскую премию мира, дабы тот смог прикрыть медалькой родимое пятно на башке, по которому любому мало-мальски трезвомыслящему человеку хотелось треснуть кувалдой. Военные представители Советского Союза на переговорах слали телеграмму за телеграммой во все инстанции, обивали министерские и генсековские пороги, бранились с супругой первого лица страны, подходили к первому и последнему президенту СССР в неформальной обстановке — но всё оказалось тщетно.
      Желание стать лауреатом перевесило здравый смысл.
      Уникальный комплекс, имевший расчет всего из двух человек, позволявший проводить прицеливание без подъема ракеты и за четыреста километров попадать, как говорится, в кол — в площадку радиусом всего в метр — пустили под нож. Уничтожили не только боевые системы, но и производственную линию, и всю техническую документацию.
      Главный конструктор «Оки» застрелился.
      Сухопутные войска остались с устаревшими системами «Луна» и «Точка» времен шестидесятых годов, и лишь в Венгрии и Болгарии уцелели две бригады многострадальной «Оки», в скором времени, естественно, проданные в США для изучения.
      Потом были и многолетняя невыплата денег за продукцию, и развал кооперации, и бегство некоторых конструкторов окольными путями, через Украину, на историческую родину, к Мертвому морю — но заводик на берегу Оки почему-то не развалился, как того ждали прожирающие заркеанские подачки реформаторы, не пошел с молотка и не перестроился на выпуск зажигалок и сенокосилок.
      Молодые ребята сваяли очередную напасть для новоявленных «друзей-партнеров» — ракетный комплекс «Буцефал», по своим характеристикам даже превосходивший канувшую в Лету «Оку», заставив погрустнеть радетелей мирного уничтожения России.

* * *

      Писаренок был прав, когда говорил, что на заводе контингент приличный.
      Расцвеченная физиономия Морзика всем бросалась в глаза, и он с облегчением вздохнул, когда за ним закрылась дверь маленькой комнатки в недрах отдела кадров.
      Здесь он просидел полдня, отбирая по карточкам тех, кто хоть отдаленно напоминал ему человека с Московского вокзала. Сотрудники первого отдела помогали ему, Писаренок же уехал в управу. Стопка мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти все росла. Предложение исключить из нее всех лысых и усатых Морзик добросовестно отклонил: на человеке мог быть парик, и он мог носить усы при приеме на работу.
      Потянулась рутина.
      Людей приглашали в отдел кадров, или к замдиректора, или в амбулаторию, или в бухгалтерию.
      Сидевший в кабинете, стоявший в очереди или прогуливающийся в коридоре Морзик присматривался, вздыхал и отрицательно качал головой.
      Секретчик, пожав плечами, педантично вычеркивал фамилию из списков.
      День кончился — а они не просмотрели и половины.
      — Завтра по цехам пойдем. — сказал сотрудник первого отдела. — Для разнообразия. Да и вам будет интересно...
      В глубине души сотрудник надеялся, что неизвестный не с их завода.
      Не хотелось бы получить такое пятно на репутацию.

* * *

      Наутро Морзик зевал, потягивался и шатался. Изголодавшаяся по мужской ласке продавщица терзала его всю ночь.
      — Я вам звонил вечером. — индифферентно сказал секретчик, глядя в сторону. — Писаренок велел узнать, не надо ли чего.
      — Я знакомился… а-а-ах… с достопримечательностями. — едва справился с зевотой Вовка.
      — Ну и как?
      — О-ох… Ну, большие...
      Они пошли по цехам.
      Морзика, как нового работника, знакомили с производством...
      Часть людей проверили в столовой, где Черемисов сидел в углу и мусолил солянку, а секретчик поочередно подходил к намеченным проверяемым. Список существенно уменьшился — и Черемисов подумал, что никого он здесь не найдет.
      Ближе к вечеру позвонил Нестерович, поинтересовался результатом — и Владимиру мучительно захотелось домой, к ребятам, с Людкой поболтать…
      Он и забыл, что они поссорились.
      Вечером он попросил приставленного к нему сотрудника не беспокоиться и пошел домой один. Интересно и непривычно было тянуться в молчаливой плотной толпе к турникетам проходной, чем-то похожей на проход в метро в час пик.
      Внезапно далеко впереди, у самых дверей Вовка увидел знакомую шапку-жириновку.
      Человека в кожаной куртке все пропускали, он легко миновал турникет, показал пропуск улыбающейся женщине-контролеру и скрылся в темноте улицы. Черемисов рванулся вперед, расталкивая людей, наступая на ноги.
      Вокруг и позади ворчали, бранились, обещали набить морду, кто-то вдогонку отвесил ему подзатыльник — но Морзик, пыхтя и работая локтями, пробился вперед и как пробка вылетел из двери. Инстинкт и навыки разведчика тотчас проснулись в нем.
      Неизвестный садился в машину «москвич-2141» темно-вишневого цвета.
      — Стоять! — заорал Морзик и побежал наперерез, размахивая руками.
      Люди вокруг оглядывались на его крик.
      Человек в машине поспешно включил фары и газанул.
      Ослепленный Морзик ничего не придумал лучшего, как подпрыгнуть и, задрав руки и ноги, всеми девяносто пятью килограммами живого веса приземлиться пятой точкой на сверкающий капот нового автомобиля. Раздался скрежет гнущегося металла, самопроизвольно взвыла сирена сигнализации.
      Машина вильнула к обочине и встала.
      Морзик, ликуя, кубарем скатился в сугроб, тут же проворно вскочил, подбежал к кабине и схватил за грудки ошарашенного водителя.
      Выпучив глаза, на него испуганно смотрел симпатичный немолодой мужчина с большой бородавкой на носу.
      — Простите… Но вы сами кинулись мне под колеса! Вы не пострадали?
      — Извините…, — прошептал Владимир, отпуская мужчину. — Ошибочка вышла…
      Он с ужасом оглянулся на продавленный капот новенького «москвича». От проходной толпой набежали рабочие, схватили Черемисова за руки.
      — Евгений Савельевич, вы в порядке?!
      — Это какой-то придурок новенький!
      — Опять, что ли, алкашей набирать начали?!
      — У-у, ирод!
      Евгений Савельевич, оказавшийся ведущим конструктором завода, явно пользовался авторитетом. Он сокрушенно разглядывал искореженную телесами Морзика машину. От попыток самосуда Вовку спасло появление секретчика, клятвенно заверившего общественность, что инцидент будет тотчас исчерпан.
      На жалкие потуги Черемисова предложить меры по спасению ситуации сотрудник первого отдела огорченно рявкнул:
      — Да идите вы!.. домой! Достопримечательности осматривать! Нашли на кого кидаться! Его и в списках-то нет!
      Вконец расстроенный Морзик, потирая ушибленный копчик, побрел на «кукушку». С некоторым содроганием вспомнив в последний миг о продавщице, он на цыпочках прокрался в полутьме подъезда к спасительной двери, как вдруг щелкнул замок и воркующий голос с жутко провинциальным напевом позвал:
      — Ко-оти-ик! Наконе-ец-то…

* * *

      Наутро, несмотря на жутко проведенную ночь и ехидные взгляды на проходной, разведчик Черемисов проявил волевые качества и довел дело до конца. Последнего проверяемого искали часа три. Он оказался на больничном и пришлось ехать к нему домой.
      Увы — напрасно. Опять не тот.
      — Может, заночуете? — облегченно вздыхая, предложил подобревший секретчик. — Куда на ночь глядя ехать?
      — Нет-нет! Что вы!
      — Может, вы и правы. Поезда на Питер только с вечера. У нас еще четырнадцать человек в отпуске… как все вернутся, я дам знать. Приезжайте еще. Приятно было познакомиться.
      — Спасибо. — уныло сказал Морзик. — Лучше вы к нам…
      Он отзвонился Нестеровичу, получил огорченное «добро» на возвращение, поспешно вернулся и забрал из квартиры вещи, пока не пришла с работы любвеобильная соседка.
      Стоя в затхлом холодном воздухе Голутвинского вокзала, созерцая, как пассажиры берут билеты на электричку до Москвы, Морзик вдруг сообразил, что он остался без копейки денег. До Москвы-то он доедет бесплатно, по «служебке», а вот в поезд его никто не пустит.
      Вздыхая от очередного унижения, Черемисов на ходу полез рыться в карманах в поисках телефона Писаренка.
      Иного выхода не было.
      — Смотрите, черт возьми, куда претесь! — мило заметил ему раздраженный человек, с которым Морзик столкнулся в задумчивости, шаря по карманам.
      — Простите…, — меланхолично и покорно согласился ничтожный Морзик и поднял голову.
      — Ой! — вскрикнул его визави. — Мамочка...
      Это был тот самый тип с Московского вокзала. Сомнений быть не могло — он тоже узнал Морзика. Лицо его исказилось страхом и он проворно юркнул в двери на платформу.
      Пришедший в себя Черемисов саженными скачками понесся за ним.
      — Помогите! — заорал человек, улепетывая и оглядываясь. — Помогите! Убивают! Караул! Милиция!
      Бегать он не умел и шансов уйти у него не было никаких. Впереди дорогу ему заступил линейный наряд железнодорожной милиции.
      — Держи его, ребята! — крикнул Морзик.
      Человек забежал за спины милиционеров и спрятался там.
      — Держите, уйдет!
      — Спокойно, гражданин! — сказал молодой плечистый сержант, и с размаху засветил подбежавшему Морзику дубинкой между глаз.
      Только боксерская реакция спасла разведчика от неминуемого нокаута.
      Милицейский демократизатор скользнул, рассекая бровь и щеку.
      Второй сержант отпрыгнул, наставил в живот Черемисову укороченный ствол автомата. Ситуация приобрела совсем мрачные очертания.
      Владимир поднял руки, не смея даже утереть кровь со щеки.
      — Ребятушки…, — заныл он ласково, «козлятушки» — домыслил про себя. — Отведите нас обоих в отделение! У меня документ в кармане… я сотрудник ФСБ! Мы этого человека по всей стране ищем!
      — Ха! Чего его искать? Это мой сосед! — сказал один из милиционеров.
      — Забери поскорее этого буйнопомешанного! — взвизгнул беглец.
      — Покажи документ… только медленно, левой рукой, понял?! — сказал сержант, двинув стволом.
      Морзик закивал для убедительности.
      Он глаз не спускал с обретенного, наконец, незнакомца, готовый кинуться на него, невзирая на автомат, буде подозреваемый попытается снова побежать.
      Сержант раскрыл красную корочку, сличил физиономии, хмыкнул.
      — Липовая ксива! Да еще питерская… Вот если бы наш был…
      — Да-да! —подвякнул беглец, трясясь от страха. — Таких сейчас на любом угле купить можно!
      Он так и сказал — «на угле».
      — И глаз у этого подбитый, смотри! Разве фэ-эс-бэшники бывают с фингалами?
      — Бывают! Пойдем в отделение и дайте мне позвонить! — взмолился Морзик, ужасаясь от мысли, что местные служаки сейчас отпустят его добычу. — У меня в кармане телефон майора Писаренка! Вашего, местного! Он через пять минут будет здесь. Вы все за бдительность благодарности получите! А если отпустите…
      — Но-но-но, ты нас не стращай! Заткнитесь, вообще! Петро, Сеня! Ведите обоих!
      — Нет, нет, я не могу! У меня поезд! Билет у меня! — заверещал неизвестный.
      Это была его ошибка.
      Сержант насторожился. Как бы подозрительно ни выглядел Морзик — он предлагал себя задержать до выяснения. Это было разумно и безопасно.
      А вот отпустить…

* * *

      Они сидели в тесной дежурке.
      Морзик, облегченно вздыхая, полез в карман за бумажкой.