Димон решил подкрепиться перед тем, как идти в редакцию и сцепиться с юристом, зарубившим две его статьи из-за того, что и та, и другая заканчивалась недвусмысленным выводом: «все менты — козлы». Димон не желал менять формулировки. Крючкотвор юрист стоял насмерть, справедливо полагая, что после выхода в свет подобного опуса он полгода не будет вылезать из судов. Особенно если учесть, что в статьях приводились конкретные фамилии, места работы, звания, а самым мягким обозначением стражей порядка являлось словосочетание «слюнявые мусорки».

Димон плюхнулся на прогнувшийся под ста двадцатью килограммами живого веса белый пластиковый стул и плотоядно обвел взглядом стол.

— Ты чо нибудь заглотить хочешь?

— Нет, я только что отобедал, — отказался Вознесенский, прихлебывая кофе.

— Угу… Ну так вот — то, что расчет оправдался, хорошо. Да и не мог он не оправдаться. Было два варианта — либо внизу у лифта, либо возле твоей квартиры. Но у квартиры опасно… Могли соседи выскочить, жена. А в парадняке — милое дело.

— Меня убило то, что один из них оказался ментом, — честно признался Иван. — Если только ксива не поддельная…

— Не поддельная. Уже проверили, — Димон сгреб мясное ассорти с трех тарелок в одну и принялся с аппетитом есть. — Натуральный «скворец» . Из патрульных. В принципе я чего-то похожего ожидал… В последнее время вообще модно стало мусоров на дело приглашать. Как страховку. А тут — сам Бог велел. Кстати, второй — тоже мент, только бывший. Год назад уволился…

—А что им будет?

— Пэпээсника из ментовки выгонят, это как пить дать, а второго ребята из «убойного» отдела Главка немного попрессуют. Его ж с пушкой нашли. А на пушке — два жмура.

— Они не могли смыться до приезда настоящих ментов?

— Обижаешь! — Димон забросил в рот последний кусочек мяса и отодвинул тарелку. — Как только ты позвонил, я пацана послал в ментовку брякнуть. Мол, пьяный по лестнице с пистолетом бегает… Те минут через пять подскочили. Да и этот случай по сводке прошел. Мы ж у себя в газете ее получаем из пресс-службы мусорной.

— И много таких случаев бывает?

— По сводке — нет, а в жизни… — Димон помрачнел и вздохнул. — Вон, недавно… Жила-была учительница. Как они зарабатывают, сам знаешь. В один из вечеров возвращалась домой, а в парадняке на нее налетели трое, треснули по голове, забрали кошелек и смылись. Училка в больницу ехать отказалась, хоть соседи, что на шум выскочили, предлагали, поднялась домой, чтоб кровь смыть и все такое… А наутро ее нашли мертвой. Перелом основания черепа. Как она вообще полчаса прожила, удивительно.

— А при чем тут учительница?

— Ты дальше слушай, — верзила размешал сахар и добавил в свою чашку сливок. — Грабителей арестовали через неделю. Они, идиоты, паспорт училки не выбросили, а бросили в комнате, которую снимали. Хозяйка квартиры случайно наткнулась, ну и сообщила участковому. И каково же было удивление оперов, — Димон язвительно повысил голос, — когда оказалось, что грабители — курсанты школы милиции . Им на бутылку не хватало. А в кошельке у училки было тридцать рублей… Вот так вот. Это к вопросу о том, кто у нас в ментовке работает или хочет мусором стать.

—Черт! — других слов у Ивана не было.

— С тобой было бы то же самое, — жестко заявил независимый журналист. — Вполне могли убить. Им же не ставили задачу нанести определенные побои, и все. Тем более что надо знать, как и куда бить. А эти — дилетанты, просто решили денег по легкому срубить… И помяни мое слово — у них это далеко не первый случай. Я тут, когда ты мне свои приключения изложил, немного пошерстил периодику, побазарил с другими журналюгами, поспрошал братву… И, знаешь, обнаружил немало странностей. Причем именно по Питеру. Архиинтересно! Твой случай не единственный и далеко не первый.

— Подожди… А кого еще били?

— Минимум — троих. Причем тех, кто писал не тупые пропагандистские материальчики, а делал анализ. Заставлял читателя думать… И во всех трех случаях участвовали мусора. Докапывались на улице или в парадняке, пинали и уходили. Заявы, как ты понимаешь, в ментовке на своих не принимали. Под любым предлогом…

— Ну не могут же все менты быть в этом замешаны!

— А я и не говорю, что все… Просто расчет у нападавших был архиверным. Они были в форме, как бы при исполнении. Человек внятно объяснить, зачем на него напали, не может. Идет в местную мусарню, пишет заяву — а там его и спрашивают: что нападавшие хотели? Человек начинает мычать. Его ж просто дуплили, без разговоров! Денег не взяли, куртку не сняли, ни о чем не предупреждали… История из разряда тех, что печатает «Хи-филис».

— Что такое «Хифилис»? — не понял Иван.

— А-а, — заржал Димон, — это так у нас «Икс-файлз» называют… Ну, видел наверное, газетка «Секретные материалы». Иногда «Хэ-фаллосом» кличут… Вадька Менделеев там главным редактором. Печатают истории про монстриков, зеленых человечков и разные околоисторические бредни… Попробуй по-русски прочитать название, и поймешь. Но это мы отвлеклись. Так вот — менты заявителя отфутболивают да еще угрожают делом о клевете на честных и неподкупных служителей закона. Потому эта серия случаев наружу и не вылезла. Нет заявления — нет преступления.

—Но ты-то смог раскопать.

— Я — другое дело. Я ж не суд и не прокуратура, мне документы не нужны, достаточно того, чтобы человек просто рассказал, как все было… Твоя цидуля — вообще первая.

— Что-то моя цидуля зависла, — печально сообщил Вознесенский, — ничего не двигается. Следачка от меня бегает, свидетелей не опрашивает.

— Я тебе книжки «Особенности национального следствия» давал? Давал. Ну и действуй так, как там написано.

— Пока толку нету…

— А сразу и не будет. Я тебя предупреждал, чтоб ты запасся терпением… Помнишь, ты мне про Косово поле двухчасовую лекцию читал?

— Ну, помню… А при чем тут Косово поле?

— При всем, — Димон поставил пустую чашку на стол, прикурил и принялся за сок. — Косово поле — это условность…

— Это не условность, — тут же возразил Иван.

— Погоди, не перебивай, патриот недобитый, — верзила выпустил три изящных колечка дыма и довольно улыбнулся. — Так вот. Мы не говорим о том, что было на том самом поле тыщу лет назад. Это вопрос сербов, пусть они с ним и возятся. Кто кому по башке настучал, кто куда после этого пошел и что в результате случилось… Речь не об этом, а о том, что Косово поле есть всюду и у каждого. Любой в своей жизни вынужден биться за самого себя. Причем не один раз и не всегда успешно. Как, кстати, на Косовом поле и вышло. Там же сербы огребли в пятачину, а не турки?

Вознесенский хмуро кивнул.

— Вот видишь… Но от того, что на Косовом поле сербы облажались, суть дела не меняется. Бились они храбро, а победа — она сегодня есть, а завтра нет. Главное — не сдаваться. Так же и у нас в жизни. Не всегда удается сразу и быстро победить, иногда стоит и подождать, отступить, сделать вид, что ты смирился с поражением… Но ни в коем случае не опускать руки! Тогда выживешь и добьешься результата.

— Это элементарная истина.

— Ага! Все всё понимают, а делают почему-то наоборот… Вот возьмем тебя — начал ментов и прокуратуру давить, так наращивай обороты! Ан нет — уже и блеск в глазах не тот, и ручонки опускаются, и дела другие появились, и голос не такой бодрый, как в начале. Или я не прав?

— Возможно, — Иван тяжело вздохнул. — Действительно, надоело… Как в глухую стенку. Не достучаться… Следачка и районный прокурор нормальных слов просто не понимают. Все мои заявы в Генеральную и городскую спустили им. Написал Президенту — то же самое. Переслали в район.

— Еще погоди, когда дело прикроют, половины документов вообще не окажется.

— Не сомневаюсь. Судя по тому, как они работают, у них в девяноста процентах случаев в делах полнейший бред.

— Именно. Рыба гниет с головы… Генеральный — порнозвезда, городской прокурор — просто полное чмо, начальник ГУВД — Буратино неотесанный.

— А мне городской импонирует, — задумчиво сказал Вознесенский. — Вроде ничего мужик.

— Ты просто мало про него знаешь. Иван Израилевич Сыдорчук — личность прекомичнейшая.

— Э, стоп, — вскинулся Иван, — почему он Израилевич? Он же Иван Иванович.

— Это тебе так кажется, — Димон расплылся в широченной улыбке. — Иванович — это он по паспорту, в котором отчество изменено всего десять лет назад. А до этого он был Израилевичем. Нормальный жиденок из Львова, папа — часовщик, маман — директор продуктового магазина. Как говорится, тягу к воровству малолетний Ваня впитал в кругу семьи… И понял, что безопаснее всего воровать на государевой службе. Вот и пошел гражданин Сыдорчук на юридический. Такая коллизия, понимаешь… А в смысле его честности — забудь. Если б не идиотские законы, Ванюшу бы давно на зоне «кочегары» обрабатывали.

— В кочегарке? — удивился Вознесенский.

— Кочегары — это активные педики, — разъяснил верзила. — Стал бы Ваня Валей, и все дела. Внешность подходит, даже голубой мундир снимать не надо. Только реснички подкрасить — и вперед, на карачки…

Еженедельные встречи на лавочке в городском парке уже стали традицией.

Первым обычно прибывал толстенький Бобровский, следом — сухощавый и медлительный Сухомлинов. Друзья, не расстающиеся по двенадцать часов в день на службе, брали пиво и усаживались где-нибудь в укромном тенистом уголке, дабы не спеша обсудить продолжающуюся историю с русским биологом, которого «списали» на боевые потери в далекой Югославии.

Оба понимали, что вступили на опасную стезю.

Не потому, что участники всей этой грязной истории могли что-нибудь сделать двум лучшим аналитикам ГРУ, на защиту которых мгновенно был бы выделен батальон «волкодавов» из подразделения «Л». Ни районный питерский прокурор, ни подполковник милиции, ни сотрудник МЧС, ни тем более председатель общества «За права очередников» не имели ни малейшей возможности отравить жизнь Бобровскому с Сухомлинову. Попробуй хоть кто-нибудь из вышеперечисленной четверки косо посмотреть на сотрудников аналитического центра, и через день трое бы вылетели с работы, а один — потливый и суетливый Ковалевский-младший — оказался бы на нарах. За попытку помешать несению службы.

Дело было в другом.

Вмешательство в историю с Рокотовым означало перетряску сложившегося стереотипа безответственности, выволакивание на свет Божий грязного белья из закромов трех ведомств и дичайший скандал на уровне министров по чрезвычайке и иностранных дел. Ибо одно дело — когда российские граждане садятся в иностранную тюрьму по собственной вине или по каким-то коммерческим делишкам, и совсем другое — когда человека оставляют без помощи в воюющей, но при этом дружественной России стране, да еще и подчищают десятки документов, чтобы наложить лапу на его собственность.

Скандалов никто не любит и никто не хочет.

А виноватыми всегда оказываются те, кто обратил внимание общественности на происходящие нарушения.

Так повелось на Руси испокон веку.

Потому майор с капитаном и не форсировали события. Действовали так, как и полагается действовать сотрудникам военной разведки — тихо, без огласки, залегендировав каждый шаг, обсуждая тему разработки на безопасном расстоянии от ушей службы внутреннего контроля ГРУ.

— Документы по Градецу посмотрел? — толстенький Бобровский вскрыл банку «Тюборга».

— Угу. Думаешь, опять он?

— Не исключено… Мне кажется, я уже начал постигать его стиль. Парень работает в основном головой, использует принцип нечеткой логики. Влезает во все дела и при этом остается как бы немного в стороне. Не дает противнику просчитать свои дальнейшие действия, все время обозначает ложные цели. Каждое его боевое соприкосновение представляется со стороны завершенной операцией.

— Где он всему этому научился? — недовольно спросил Сухомлинов.

— А нигде… Он действует, исходя из удобства. И учится в процессе каждой операции. Потому каждая последующая одновременно и отличается от предыдущей по качеству, и является логическим развитием навыков. У него нет цели нанести урон противнику, оттого те никак не могут сообразить, что же ему надо.

— И куда он направляется, по-твоему?

— Я думаю — в Грецию или в Болгарию. Я на его месте прорывался бы в порт. Там можно без документов или по «липе» завербоваться на судно и махнуть домой. — Бобровский с удовольствием опустошил банку. — Как известно из его досье, языки парень знает, так что проблем с трудоустройством у него не будет.

— До Греции или Болгарии еще дойти нужно, — напомнил капитан.

— Всю Македонию не перекроешь. Бросив вертушку, он уже через сутки был в полусотне километров от того места. Кроме того, не забывай, что македонцы помогут любому русскому по его первой просьбе. Они сейчас совершенно озверели от албанцев и натовцев, так что готовы на самые решительные действия. В Градеце ему помогли, тут даже к бабке ходить не надо… А каждый македонец имеет родственников по всей стране. Достаточно снять трубку телефона и попросить принять беглеца. В любом городе найдется брат, сват или дядька, который обеспечит Рокотова всем необходимым. — Майор нашел специалиста по Балканам и полдня мучил его своими вопросами, выясняя мельчайшие бытовые и культурные подробности. Так что теперь он сам был чуть ли не экспертом. — Еще и друзей мобилизуют. Кроме того, Рокотов может обратиться в церковь. Священники пользуются огромным авторитетом. Если батюшка скажет — помочь, то там полприхода в лепешку разобьется…

— Возможно, — Сухомлинов был настроен более скептически, — но не факт. Нет гарантии, что наш друг к кому-то обратится.

— Он уже обратился, — Бобровский поднял указательный палец, — в Градеце ему помогали минимум двое-трое. У Рокотова есть громадное преимущество — никто из его нынешних и будущих противников не знает, кто он такой.

— Ты про Градец-то не напоминай. Еще неизвестно, как там все было. Может, это операция аркановских «Тигров»…

В паре Бобровский-Сухомлинов последний обычно выступал в роли «адвоката дьявола», остужая порывы коллеги. Что крайне позитивно сказывалось на всей работе.

— Хорошо. Но без Градеца обсуждение теряет смысл. Если Рокотова там не было, то мы вообще не представляем, где он может быть.

— Это ближе к истине. Реальное его местонахождение нам так и так неизвестно. Причем независимо от того, его это рук дело с вертолетом или нет. Слишком мало данных…

— Не совсем согласен, но от комментариев пока воздержусь.

— Можешь не воздерживаться. Однако меня больше интересует информация из Питера. Там есть что нибудь новенькое?

— А как же! — засмеялся майор. — Не далее как четыре дня назад гражданину Очереднику в очередной раз навешали в дыню. При этом наши не имеют к этому вообще никакого отношения. Но что интересно и зело таинственно — в процессе чистки физиономии от Очередника требовали деньги как раз за рокотовскую квартиру. Такой вот коленкор получается…

— Даже так? — удивился Сухомлинов. — А поподробнее?..

Владислав оросил подножье платана, застегнул ширинку и снова посмотрел на суетящихся полицейских. Стражи порядка развернулись реденькой цепью и пошли вдоль дороги, будто пытались отыскать в траве какие-то улики. К трем имеющимся машинам присоединились еще две.

«На сбор местного ОМОНа — минут сорок. Соответственно, тут они будут через час… Вояк поднимать еще дольше. Это только в кино батальоны прибывают на место сбора в течение тридцати секунд. Итак, у меня есть не менее получаса, которые трэба использовать по максимуму… В смысле — удрать как можно дальше. И схорониться. Ибо в подобном моему наряде я не сойду за мирного жителя даже с большого перепою… А оружие бросать рановато. Еще непонятно, как все сложится. Не хотелось бы стрелять, конечно, но что делать? Овес нынче дорог…»

Рокотов пригнулся, переместился за огромный куст цветущей сирени и побежал вниз по холму, останавливаясь раз в три минуты и внимательно оглядывая горизонт.

В его положении самыми опасными были вертолеты.

Пехота и полиция — тьфу! Пока соберутся, пока сядут в грузовики, пока командиры разъяснят личному составу, что им делать, пока солдаты образуют боевые порядки, пока начнут операцию — пройдет несколько часов. За это время он будет уже далеко.

Но вот пакостное изобретение инженера Сикорского…

Винтокрылый аппарат — вещь для беглеца крайне неприятная.

Летает, гад, низко, может висеть на одном месте, обзорность из кабины прекрасная. И из «Хеклер-Коха» его не возьмешь, хоть все магазины выпусти. Единственное спасение — заросли. И темнота. Но до нее целый световой день.

И на небе ни облачка.

Влад сбежал с холма, перепрыгнул невысокий заборчик и вихрем промчался по незасеянному полю, увязая в рыхлой земле и вполголоса ругая нерачительных крестьян, оставивших под паром десяток плодородных гектаров.

Сразу за полем начался лесок.

Вбежав под густые кроны, Рокотов отдышался, оглянулся назад и позволил себе двухминутный отдых. Силы требовалось экономить — неизвестно, сколько придется еще поработать ногами, пока он уйдет от погони.

«Слева — Скопье… На окраину мне нельзя. Справа — пустыри. Все бы хорошо, если бы не хилая растительность. Торчит клочками, хоть ты разбейся! Нет ни одного бурелома или болота. Так что мне светит перебегать от одной рощицы до другой, стараясь не попадаться в поле зрения полицаев. Эх, надо было этих козлов ножом, валить! Тогда был бы шанс, что приняли бы за разборку с местными… Нет, не пойдет. Я ж к дороге все равно вышел. И пушку все видели, и одежонку мою…»

Где-то на пределе слышимости возникло комариное жужжание.

«Приехали! Как говорится — здравствуйте, девочки! — Владислав улегся возле пня и выставил бинокль. — Та-ак, пока не вижу… Но вертуха может появиться в любой момент, и что самое неприятное — с любого направления. Фигурку на земле видно за километр. Один раз засекут — пиши пропало. Свяжутся с районными отделениями полиции и пошлют группы на перехват. А ты, между прочим, еще не решил, можно по ним стрелять или нет… С точки зрения собственной безопасности — можно, но вот исходя из других побуждении — нельзя. Как никак — братья славяне. И они не виноваты, что ты забрался на их территорию и пытаешься тут установить собственные порядки. Знали бы они, что ты русский — так бы себя не вели. Посадили бы за стол, налили бы вина, накормили бы от пуза… И ведь никак этого до них не донести, вот что злит! Не буду же я выходить с белым флагом и орать: „Не стреляйте, я свой!“ Ага, их бин больной, иду к вам лечиться. Нихт шиссен. Дикари-с, не поймут-с… Браво, поручик! — Из-за холма вылетела маленькая серебристая стрекоза и пошла змейкой в пятидесяти метрах от земли. — Оп-па, оп-па, жареные раки! Вот и мои летающие друзья, — Рокотов повернул бинокль сначала влево, потом вправо. — Пока одна машина… На борту — синие буковки. Полиция. Это хорошо. В смысле того, что на полицейской вертушке нет пулемета. А вояк еще не подняли… Ну, давай-давай, лети отседова. Видишь, нет никого…»

Маленький вертолетик покружил над полем, облетел по периметру одиночный барак и вплотную приблизился к опушке леса.

«Ну-у, вы зануды! — Влад опустил бинокль, чтобы случайным бликом не выдать летчикам своего укрытия. — Давайте по-нашему, по-бразильски — посмотрели, выругались, улетели восвояси… И нечего тут жалом водить! — Вертолет завис над опушкой. — Приземлиться решили, что ли? Тады совсем веселье начнется. У меня же другого выхода не будет, как вырубать экипаж и захватывать машину. И что дальше? Улететь не дадут, прыгать мне некуда… Да-а, проблема…»

Гул мотора буквально ввинчивался в уши.

Сквозь колеблющиеся от воздушного потока листья Рокотов видел брюхо маленького «Ми-34», застывшего на высоте меньше тридцати метров.

«Подлость в том, что меня могут засечь с родного российского вертолета… Ну же, миленькие вы мои, или садитесь, или улетайте. А если они меня приметили и пасут? Не, вряд ли… Тут темнее, чем в салоне, так что видеть меня никак не могут. Просто осматривают лесок в надежде на то, что я выскочу, испугавшись вертушки. Не на того напали! Я туточки сутки пролежу, если надо будет…»

Наконец вертолет накренился на правый борт и ушел по дуге в сторону очередного поля.

Влад вытер со лба выступивший пот.

«Пока удачно… Но рассиживаться здесь не след. Побежали…»

Биолог выскочил на опушку и посмотрел вслед удаляющемуся вертолету.

Перед беглецом лежала узкая полоска голой земли, за которой резко вниз уходил обрыв песчаного карьера. В пятистах метрах левее стоял огромный экскаватор, а по противоположному склону вверх уходило узкое деревянное строение.

«Песчаный карьер — два человека. Огласите весь список, пжлста! У меня, к сожалению, список не предусмотрен. Но в карьер я не пойду. Слишком уж он заманчив. Там меня в первую очередь и будут искать…»

Рокотов посмотрел направо.

За перекрестком двух проселочных дорог возвышался выкрашенный в веселенькую зелено леденцовую краску забор, над которым реял красно-бело-синий флаг.

Вестибюль-оглы придирчиво, с головы до ног, осмотрел принаряженного в почти новые шмотки «торчка».

Сине-желтая курточка, коричневые брюки, голубая бейсболка, белые в разводах кроссовки и жуткого качества турецкая самопальная футболка с крупными красными буквами. Надпись на груди должна была обозначать рекламу известнейшей косметической фирмы, но по причине неграмотности производителя на серой материи сияло странное имечко «Мах Fucktor».

Однако Азада Ибрагимова сия двусмысленность не смущала. Иностранными языками, помимо русского и армянского, он не владел и овладевать не собирался. Ему вполне хватало трех, включая родной азербайджанский.

— Все понял? — строго спросил Вестибюль-оглы, вглядываясь в мутные серые глаза старого наркомана. Старого не по возрасту, a по стажу употребления расслабляющих препаратов.

— Ага, — весело ответил «торчок» и пожевал засунутый за щеку грибочек. — Вхожу, кидаю, убегаю…

— Кабинет номер три, — напутствовал Азад. — Смотри, чтобы там посторонних не было. И кидай не в него, а в угол.

— Бу сделано! — наркоман задорно вытянулся во фрунт и отдал честь. — Не изволь беспокоиться!

Вестибюль-оглы с подозрением уставился на визави.

— Ты дозу не перебрал?

— Обижаешь, Азадик! Все по теме…

— А что жуешь, а?

— Допинг.

— Допинг, — грустно повторил маленький наркоторговец. — Смотри, не свались там от своего допинга. Ладно, иди… Я тебя тут подожду.

«Торчок» немного шатающейся походочкой отправился к входу в двухэтажное здание.

Ибрагимов присел на скамейку и автоматически провел руками по карманам, проверяя, не завалялся ли где пакетик с анашой. И сам же себя одернул. Он был не на работе, а контролировал исполнение нанятым «народным мстителем» миссии наказания Николая Ефимовича Ковалевского, заграбаставшего квартиру его соседа. Сосед пребывал в неведении о тех событиях, что разворачивались в его городе, занятый прорывом через территорию Македонии к известной ему улице в столице этого небольшого балканского государства.

Азад закурил и бросил взгляд на освещенные окна.

Окно кабинета Ковалевского — третье от двери.

Сегодня — четверг. По четвергам председатель «Очередников» проводит прием посетителей. Очередь к нему обычно небольшая, человека четыре. В Питере мало находится идиотов, готовых поверить обещаниям вороватого барыги, вступить в организацию и годами платить взносы, не получая ничего взамен.

Вестибюль-оглы хотел бы пойти сам, но не мог.

Ковалевский знал Ибрагимова в лицо, как соседа Рокотова, поэтому светиться раньше времени было опасно. Пусть лучше незнакомый «торчок» метнет в середину комнаты бутылку с бензином и тем самым напугает барыгу до смерти. А завтра-послезавтра Ковалевского еще раз встретят на улице и потребуют деньги.

Минута проходила за минутой.

Наркоман пока не подавал признаков жизни. Видимо, очередь у кабинета все же была.

Азад зевнул.

Вот уже третью неделю он больше времени посвящал Ковалевскому, чем торговле своим специфическим товаром. С того самого дня, как посетил смазливую паспортистку и выведал у нее все подробности перехода квартиры Влада в руки совершенно посторонних людей.

Смена собственника возмутила Ибрагимова до глубины души.

Рокотов не был каким-то там алкашом или придурком, кого Вестибюлю-оглы было бы не жалко. Нормальный честный парень, всегда придет на помощь, не даст местным ментам подбросить «травку», отвадит от дома назойливого участкового, вежливый по-соседски… Влада Азад уважал. Мужчина.

Наркоторговец не успел додумать очередную свою мысль.

В здании что-то грохнуло, сверкнуло, раздался истошный женский визг, и с крыльца спрыгнул всклокоченный «торчок». Он заметался по двору, забыв, что на скамейке его ждал Ибрагимов.

— Сюда! — заорал Вестибюль-оглы. Операция находилась под угрозой срыва. «Торчок» вскинулся, закрутил головой и наконец заметил Азада.

Наркоторговец схватил бедолагу за рукав и выволок через боковые ворота на улицу, к стоявшей у поребрика «пятерке» без номеров.

«Торчка» втянули внутрь, Вестибюль-оглы прыгнул на пассажирское сиденье.

— Гони!

— Ну ваще! — выпалил «торчок» спустя минуту, когда «Жигули» свернули в проходной двор.

Головы трех пассажиров повернулись к герою вечера. Один водитель продолжал смотреть вперед, объезжая ухабы и кучи песка.

— Ну?!

— Полный отпад! Народу — тьма! Еле прорвался… Пришлось сказать, что я тут раньше занимал…

«К этому ограшу — толпа? — удивился Вестибюль-оглы. — Вот уж никогда бы не подумал…»

— Ну, короче, захожу. Как ты говорил, Азад, бросил прямо на середину… чтоб людей не задеть. Бухнуло, дымина, Ковалевская кричит, сиськами трясет…

— Какими сиськами? — Азад от неожиданности подпрыгнул на сиденье.

— Здоровенными, по полпуда, клянусь! Кстати, а чо ты мне говорил, что Ковалевская — мужик? Бабища в три обхвата, волосы рыжие, жопа на два стула…

Вестибюль-оглы закрыл лицо ладонью и тихо зашипел.

Переевший грибочков «торчок» перепутал цифры «три» и «восемь» и вместо кабинета Ковалевского метнул свой снаряд в комнату, где находился архив местной жилконторы. Неудивительно, что ему пришлось пробиваться сквозь толпу посетителей — за справками всегда огромная очередь.

Литр бензина сделал свое дело.

Архив выгорел дотла.

Французы обустроили свой лагерь на совесть.

На площади в двадцать четыре гектара, окруженной трехметровым забором со спиральной колючей проволокой поверху, было расположено с десяток казарм и столько же складских помещений. Ангары с бронетехникой и легкими артиллерийскими установками от основных площадей отделяла контрольно-следовая полоса и два ряда проволоки под током.

На территории даже сохранились обсаженные кустами дикой розы аллеи.

Раньше тут находился санаторий, потом, после развала Югославии на четыре независимых государства, он пришел в запустение и в начале тысяча девятьсот девяносто восьмого года был передан под юрисдикцию НАТО для размещения одной из баз.

В январе девяносто девятого расквартированному здесь контингенту бельгийских мотострелков пришел на смену полк под командованием полковника Бернара Симони. Бельгийцы вернулись на родину, ибо их парламент не дал разрешения на участие армии в сухопутной операции против режима Милошевича.

Французы тоже были не в восторге от перспективы вторжения в Косово.

С ослаблением позиций России и доминированием Штатов на мировой арене противоречия внутри Европы только обострились. Великобритания болталась в фарватере у «всепланетного полицейского» и практически не имела собственного мнения ни по какому вопросу. Объединившаяся тихой сапой Германия постепенно восстанавливала утраченные после Второй мировой войны имперские амбиции и алчно поглядывала на спорные пограничные территории. Нарастало напряжение в торговле, связанное с разницей систем налогообложения. Начался очередной виток истерии еврейских общин по Холокосту и требований выплат гигантских сумм швейцарскими банками, где якобы еще с сороковых годов хранилось золото, принадлежавшее семьям обеспеченных хасидов.

Чтобы отвлечь внимание населения от внутренних проблем, нужна была война.

И Милошевич, относящийся к требованиям Запада с прохладцей, предоставил великолепный шанс заглушить грохотом разрывов разумные голоса немногих политиков и бизнесменов.

Перспектива наземного вторжения в Косово не нравилась никому. Однако только ракетными ударами с воздуха одержать победу было невозможно. За два без малого месяца войны югославская армия понесла столь незначительные потери, что о них было смешно говорить.

Оставались сухопутные части, но они пребывали в бездействии до тех пор, пока не была достигнута договоренность о мирной передаче Косова под управление миротворцев. Ни один европейский глава государства не дал бы разрешения на участие своих войск в операции, если оставалась возможность сопротивления регулярной армии СРЮ.

Сербы воевали на совесть. Это было известно еще по опыту Второй мировой.

Жан Кристоф Летелье прошел вдоль ряда легких плавающих танков, застывших шеренгой в огромном алюминиевом ангаре, и похлопал ладонью по лобовой броне крайней машины.

Не хотелось бы оказаться в этом железном гробу, когда в него попадет кумулятивный заряд русского РПГ-18, которыми вооружены югославы. Для струи раскаленных газов шестидесятимиллиметровая сталь не препятствие. Русские гранатометы разносят любую западную бронетехнику. В этом Летелье убедился, когда присутствовал на демонстрационных стрельбах в Куала Лумпуре. Там русские показали свои серийные разработки, и французский капрал два дня находился под впечатлением простоты и страшной убойной силы представленных для продажи образцов.

Сквозь открытый проем ангара Летелье увидел, как отъехала вбок створка главных ворот базы и на территорию стала втягиваться колонна крытых брезентом грузовиков.

Он бросил взгляд на часы.

Тринадцать пятнадцать.

Продукты на ближайшую неделю прибыли с аэродрома без опоздания. Шестнадцать грузовиков сейчас встанут рядком у центрального склада, а после обеда два взвода пехотинцев примутся их разгружать.

Но помимо ящиков с консервами, мешков круп, упаковок галет и макарон, коробок с другой провизией, на базу въехало семьдесят килограммов живого человеческого мяса, отягощенного тремя ножами, двумя стволами, килограммом динамита и чувством собственного достоинства. Обладатель всего этого уютно устроился под брезентом предпоследнего грузовика и рассчитывал пересидеть у французов пару дней, пока не утихнут его поиски в окрестностях Скопье.