К вечеру Карим с христианином, преодолев пешком и на подножках грузовых вагонеток почти двадцать миль, оказались на противоположной стороне посадочного поля. Здешний район был намного чище, поскольку именно с этой стороны помещалось большинство действующих пакгаузов.
      Эль-Хадр развивался по классическим канонам города-порта. «Чистая» публика никогда не селилась в припортовых городах. «Белые воротнички», клерки средней руки, а также относительно высокооплачиваемые портовые служащие и служащие компаний по обработке и транспортировке грузов заселяли престижные районы, расположенные в пяти – семи километрах от порта. Чуть ближе, от двух до пяти километров, тянулись районы более-менее респектабельных красных фонарей и иных злачных мест, предназначенных как для посещения служащими, так и для кратковременного отдыха обеспеченных транзитных пассажиров. Как правило, именно там размещалась первая после порта остановка монорельса. А к самому посадочному полю примыкали все разрастающиеся районы трущоб. Они росли за счет все большего количества брошенных пакгаузов, а также за счет того, что число их обитателей пополняли бродяги, промотавшие деньги. Их путь был давно известен.
      Все начиналось с «приличных» заведений района развлечений, потом клиент перекочевывал в те, что попроще, а оставшиеся крохи спускались уже в самих трущобах. Здесь тоже хватало и игорных комнат, и проституток. Правда, еще никто не слышал о том, что кто-то из игроков, даже и выигравший некую сумму, которая по здешним меркам могла бы считаться крупной, сумел успешно добраться до занимаемой им конуры. А клиентов местных жриц любви частенько находили поутру с перерезанной глоткой. Впрочем, потери были с обеих сторон. Среди клиентов нередко попадались такие, которые, получив честно предоставленную услугу, расплачивались с «девушкой» ударом ножа или, в лучшем случае, парой крепких затрещин. Так что этот бизнес также можно было считать разновидностью азартных игр.
      Посадочные квадраты поля, примыкающие к трущобам, использовались чрезвычайно редко. Они были самыми дешевыми, но для грузовых кораблей эта дешевизна съедалась расходами на внутрипортовые перевозки, поскольку, несмотря на то что монорельс охватывал посадочное поле по периметру замкнутым кольцом, никто в здравом уме и твердой памяти не стал бы размещать выносные разгрузочные терминалы в месте, где нет действующих пакгаузов. А у капитанов одиночных транзитников были свои резоны избегать этой дешевой зоны. Среди портовой швали было немало людей, которые раньше служили на кораблях и неплохо знали и корабельные порядки, и маленькие хитрости, позволявшие загулявшему корабельному проскочить внутрь мимо бдительной вахты. Поэтому однажды утром капитан мог обнаружить, что в трюмах его корабля хозяйничают слишком уж здоровые крысы. Вследствие этого вся жизнь порта, как правило, сосредоточивалась на паре-тройке квадратных километров посадочного поля, примыкающих к району действующих пакгаузов. Существовали и совершенно другие порты, такие, как Бахр-эль-араб на Дубае, Колумбиадиум на Нью-Вашингтоне или Узловой на Китежграде, где старые пакгаузы сносились в тот же день, как останавливался первый транспортер. Арендная плата в этих портах превышала годовой оборот всего Эль-Хадрского порта. Но таких огромных портов на весь обитаемый космос насчитывалось едва ли два десятка. А все остальные походили друг на друга как братья-близнецы. Во всяком случае, Карим, за время службы повидавший не одну сотню провинциальных и столичных портов, был в этом абсолютно уверен.
      Районы действующих пакгаузов имели охрану. Но духанщик был уверен, что это не доставит особых проблем. Он еще не встречал ворот, которые не смог бы открыть ключ в виде разрисованной бумажки с портретом султана на лицевой стороне. Весь вопрос был в том, какие цифры будут нарисованы рядом со светлым ликом благословенного. Поскольку этих бумажек с ликом султана у них с христианином осталось не очень много. Вернее, осталось у христианина. Карим покинул свой духан в том виде, в котором стоял за стойкой. Конечно, у него имелся некоторый неприкосновенный запас, который был зашит в полу его старого халата. Но бывший чахванжи выбросил из головы все воспоминания об этом факте, справедливо рассудив, что раз уж христианин ввергнул его во все эти неприятности, то пусть и расплачивается. Тем более что именно ради пояса, в котором находились его сбережения, христианина покинул убежище в мусорной куче, тем самым серьезно усугубив их неприятности. Старик, правда, пытался пустить пыль в глаза, толкуя что-то о древнем кристалле, упрятанном в потайной карман пояса и содержащем бесценные научные данные, но бывший чахванжи отмахнулся от этих соплей. Нашел осла верить в подобные сказки.
      Все оказалось сложнее, чем ему представлялось. Два часа переговоров с охранником, время от времени прерываемые проезжающими через ворота грузовыми транспортерами, результатов не дали. То ли духанщика угораздило нарваться на слишком принципиального служаку, то ли сочувствие охранника выражалось существенно более солидной суммой, но проникать внутрь охраняемой территории им пришлось по опорам монорельса. Это был чрезвычайно рискованный трюк, но оставаться по эту сторону забора было еще более рискованно. Хотя их попытка едва не закончилась трагедией. За мгновение до того, как они, обдирая ладони и пузо, соскользнули вниз по опоре монорельса, над их головами прогрохотала вереница транспортных контейнеров. Во всяком случае, духанщик даже не оборвал старика, принявшегося громко молиться своему собачьему богу.
      Когда в ушах наконец утих гул от пронесшейся плети контейнеров, а руки перестали трястись, бывший чахванжи поднялся на ноги и, пихнув христианина в плечо, принялся спускаться вниз по узкому трапу обслуживания. Не приведи аллах, появится патруль, тогда они быстро окажутся по ту сторону забора. А Карим сильно сомневался, что у него хватит духу еще раз повторить пройденный путь. Не говоря уж о старике.
      Около полуночи они добрались до района развлечений, и Карим оставив старика в дешевом кафе (в котором, однако, порция лагмана стоила столько, сколько Карим брал за суточный постой со столом и душем), отправился к своему старому приятелю, не рискнувшему, подобно Кариму, вложить деньги в какое-нибудь дело, а устроившемуся на непыльную работенку вышибалы в местный бар средней руки. Перед уходом он заказал старику бараньей требухи с тыквой и сунул ему в нос свой внушительный кулак, пообещав оторвать голову, если тот опять выкинет какое-нибудь коленце.
      На их счастье, приятель Карима оказался на месте. Они распили по кружечке кислого пива, вспомнили старые добрые времена, после чего в карман Карима перекочевали ключи от каморки приятеля, великодушно согласившегося на пару дней уступить свою берлогу старому дружку. Правда, взамен в кармане приятеля захрустело несколько купюр, а бывший чахванжи был даже несколько удивлен, что им удалось отделаться весьма незначительной суммой. Но на долгое удивление сил уже не хватило. После бессонных суток, наполненных столь драматическими событиями, пара кружек дешевого пива сработала будто стакан чистого спирта (в общем-то, пить подобное для правоверного – грех, тем более тяжкий, что Аллах запретил даже вино, но иногда это оказывается единственный способ, чтобы окончательно не слететь с катушек).
      Всю обратную дорогу до кафе его так и подмывало прилечь на такой удобной, ровной мостовой и закрыть усталые, будто натертые песком веки. Но где-то в подсознании ворочалась мысль, что ему надо отыскать проклятого христианина. И с какой это стати столь уважаемый ветеран вдруг озаботился каким-то христианином? Кому среди правоверных вообще есть дело до этих неверных? Но мысль-червячок все не отставала, а, напротив, гнала его вперед.
      Когда они со стариком ввалились в тесную, пропитавшуюся запахами немытого тела и прокисшей пищи комнатушку, при взгляде на которую сразу становилось ясно, почему ее хозяин столь охотно уступил свое законное место регистрации (любой из обслуживающего персонала района развлечений обязан был иметь «место постоянного проживания»), духанщик вдруг почувствовал, что у него подгибаются ноги. Он оперся на косяк, не желая демонстрировать слабость перед возникшим рядом с ним христианином, но этот сын собаки сразу просек, в чем дело. Он ужом протиснулся ему под руку и, вытаращив свои рачьи глаза, заблеял погано-участливым тоном:
      – Обопритесь на меня, уважаемый… Карим взъярился и даже сумел оторваться от косяка (вот еще, не нужна ему никакая помощь!), но тут его качнуло вперед, да так, что старикашка не только не смог остановить его движение, но и сам едва не повалился, увлекаемый инерцией дородного трехсотфунтового тела. Однако он удержался и, напрягая все свои слабые силенки, ухитрился смягчить падение грузного спутника. Узкая откидная кровать, которую хозяин каморки, уходя, так и не удосужился заправить, находилась всего в одном шаге от входной двери. И потому старик, поднатужившись, со сноровкой опытного санитара наподдал духанщику бедром, и тот грохнулся на это убогое лежбище, приложившись лбом к телескопической растяжке, отчего в комнате раздался гул, будто кто-то ударил в массивный бронзовый колокол. Старик улыбнулся возникшей ассоциации и, вывернувшись из-под руки духанщика, внезапно ставшей такой тяжелой, опустился на край откидного табурета, обессиленно уронив руки на колени. Похоже, их невероятный, невозможный побег все-таки удался. Старик прикрыл глаза.
      Спать он не мог. Вот уже двадцать лет с того момента, когда «скорпионы» Врага опустились на затянутые смрадным дымом развалины университета, профессор Локид потерял сон. Жизнь превратилась в сплошной и беспрерывный кошмар. Но если днем он еще мог как-то контролировать свой измученный мозг, то ночью, стоило лишь закрыть глаза, как зловещий кошмар наваливался на него. Поэтому профессор перестал спать. Он разработал уникальный коктейль из витаминов, транквилизаторов и еще чертовой тучи компонентов, позволяющий оставаться на ногах двое суток подряд. А затем он накачивался наркотиками и подключался к портативной системе очистки крови. За два часа аппарат очищал кровь от наркотика, продуктов распада клеток и молочной кислоты, и профессор вставал с ложа свеженький как огурчик. Он понимал, что это только иллюзия. Психика нормального человека не может столь долго обходиться без здорового сна. Да и нагрузка на клетки слишком велика.
      Из отпущенного ему природой и модифицированными генами срока в две сотни земных лет он едва ли протянет половину, да и то учитывая, что к моменту захвата Симарона ему исполнилось почти пятьдесят. Но он давно уже не имел никакого отношения к нормальным людям. Так что все это его не волновало. Почти. Потому что в последние десять минут этого псевдосна, когда концентрация наркотика в клетках мозга падала до незначительной величины, кошмары вновь наваливались на его беззащитный мозг. И профессор просыпался с диким криком, захлебываясь выступившей на губах пеной. Это привязывало его к своим мучителям сильнее, чем что-либо другое. Поэтому, несмотря на то что за сорок лет, проведенных им среди Врага, у него не раз появлялась возможность совершить побег, он ни разу не пытался это сделать. И только когда он воочию увидел детей…
      На следующий день духанщик проснулся только к полудню. Он вынырнул из сна, будто ныряльщик из мутного омута. Мгновение Карим лежал, прислушиваясь, поскольку сразу ощутил, что лежит не на своем любимом диване. Но вот как он сюда попал, пока оставалось для него секретом. Он инстинктивно чувствовал, что вчера у него был очень тяжелый день, но что же действительно произошло, скрылось в глубинах черепа, который заполняла тупая головная боль. Пора было открывать глаза. Судя по всему, рядом с его ложем (крайне неудобным, однако) никого не было. Во всяком случае, духанщик не уловил постороннего дыхания, в то время как обертоны его собственного заполняли все помещение.
      Комната действительно оказалась очень маленькой. Так называемое социальное жилье. Два шага в ширину и три с половиной в длину. Вся мебель откидная – стол, койка и табурет. Даже в трущобах человек имеет больше жизненного пространства. Он обвел комнату настороженным взглядом и, морщась от головной боли, рывком сел на кровати, едва не задев коленом толстую пластину откидного табурета. Вот чертова конура! Карим оглянулся в поисках раковины или хотя бы таза с кувшином, но не обнаружил в комнате даже полотенца. Возможно, умывальные принадлежности скрывались за узкой дверцей встроенного шкафа, но сегодня духанщик не был предрасположен к копанию в чужом грязном белье. Он облизал губы и яростно потер рукой лицо. Вот шайтан, как его развезло с пары кружек. И куда это подевался христианин? Не успела последняя мысль вспыхнуть у него в мозгу, как Карим вспомнил все…
      Христианин появился спустя полчаса, когда духанщик уже готов был наплевать на собрата по бегам и сделать ноги самостоятельно. В конце концов, если христианин не ошибся, то с того момента, как их преследователям станет ясно, что в огне пожара сгорели не они, прошли уже почти сутки. Для тех, кто сумел отыскать человека на другом конце обитаемой Вселенной, времени, чтобы установить его нахождение в масштабах одного города, вполне достаточно. Карим несколько секунд рассматривал возникшую на пороге фигуру, а затем не выдержал и захохотал. Христианин, то ли в целях маскировки, то ли еще по какой-то непонятной причине, облачился в паранджу и женские шаровары, которые духанщик надел, когда они удирали из логова «Бесеерманов». Но Карим подбирал одежду по себе. Поэтому сейчас перед ним стояло нечто в парандже, полы которой волочились на два шага сзади, и теоретически имело шанс содрать с управляющего ночлежкой некую мзду за уборку. Поскольку спущенные штанины шаровар и паранджа при движении подметали грязь в полосе шириной не менее полутора метров.
      – Ну ты даешь, христианин! Тот выпутался из тяжелого полога и, окинув сердитым взглядом духанщика, сварливо пробормотал:
      – Вчера ты не был столь привередлив. Карим отер выступившую слезу и, махнув рукой, постарался успокоиться. Это удалось не сразу, но гораздо быстрее, чем он ожидал. Причиной этому были странные манипуляции старика. Оказалось, что в таком уморительном наряде все-таки есть некоторый смысл. Во всяком случае, того, что он напихал в карманы и обмотал вокруг тела, при первом взгляде на эту нелепую фигуру было совершенно незаметно (при втором, впрочем, тоже). Духанщик несколько мгновений смотрел на манипуляции христианина, а затем перехватил его за руку:
      – Эй-эй, я не знаю, что ты задумал, но нам надо как можно быстрее убираться отсюда.
      Старик выкрутил руку и, полоснув Карима раздраженным взглядом, произнес наставительным тоном, таким, каким объясняют ребенку, почему ему нельзя съесть конфетку именно сейчас:
      – Я должен провести некоторые процедуры. Это займет около двух часов. Если я этого не сделаю – то через пять-шесть часов впаду в кому, и тебе придется волочь меня на себе.
      Бывший чахванжи, уже собиравшийся влепить христианину пару затрещин и пинком выкинуть в коридор, чтобы быстро и без помех собрать вещички и последовать за ним, опустил руку. Христианин молча привязал веревки к спинкам откидной койки и улегся на нее.
      – Ты должен мне помочь.
      Эта просьба выглядела достаточно подозрительной, тем более что она исходила от христианина, но у духанщика не было другого выхода.
      – Что я должен сделать?
      – Сейчас я закончу приготовления, и после этого ты как следует привяжешь меня к койке. Когда ты закончишь и проверишь все узлы, нажми голубую клавишу на этом приборе и запомни хорошенько: что бы со мной ни происходило, не смей отключать прибор. Ты понял? ЧТО БЫ СО МНОЙ НИ ПРОИСХОДИЛО!
      Под напряженным взглядом христианина Карим медленно кивнул. Старик несколько мгновений буравил его глазами, а затем вернулся к своему странному занятию. Установив прибор, он привычным жестом вогнал в рот кляп-затычку, закрепив его полосой ткани, концы которой завязал на затылке, и быстро, но аккуратно вогнал в обе руки две толстые иглы. После чего требовательно посмотрел на духанщика.
      Несмотря на все опасения, эти два часа прошли гораздо спокойнее, чем Карим ожидал. И только в самом конце, когда шкала прибора изменила свой первоначальный красный цвет на ярко-голубой, старик вдруг заворочался, замычал и забился на кровати. Да так, что дрянные веревки, которыми духанщик привязал его к кровати, начали ощутимо трещать, и Кариму пришлось навалиться на старика и удерживать его всем своим весом.
      Когда они уже шли по заполненной народом улице, Карим все время косился на шедшую рядом тщедушную фигурку. Он не знал, какие демоны терзали душу этого человека, но они явно были очень страшными.

      Посадка на Порту оказалась, мягко говоря, довольно увлекательным зрелищем. Объектов постоянной орбиты вокруг столицы султаната было, как и ожидал брат Томил, гораздо меньше, чем вокруг, скажем, Нью-Вашингтона, но зато околопланетное пространство оказалось прямо-таки запружено мелкими каботажными судами. И все это создавало в эшелоне низких орбит такую толчею, что на ум невольно приходила аналогия с муравейником. Тем более что большинство капитанов (которые по большей части являлись и владельцами судов) весьма творчески подходили к правилам низкоорбитальной навигации. Во всяком случае, по прикидкам монаха, уже двадцать лет как имевшего лицензию пилота-любителя, пока они выходили на посадочную глиссаду, не менее десятка судов умудрилось проскочить мимо них на дистанции, как минимум вдвое меньшей, чем требуемая правилами дистанция безопасного удаления. А капитаны трех из них в глазах любого мало-мальски грамотного диспетчера являлись бы прямыми кандидатами на лишение лицензии. Но, как видно, у местных диспетчеров были свои представления о допустимом. Во всяком случае, никаких предупреждений со стороны диспетчера, ведущего корабль по посадочной глиссаде, не последовало. Да и их капитан отнесся ко всему произошедшему довольно спокойно.
      Когда брат Томил узнал, что аббат нанял для путешествия в султанат немусульманский экипаж, он испытывал большие сомнения в том, что это разумный поступок. Всем было известно, что в султанате Регул не очень-то жаловали чужаков. И редко какой капитан из христиан рисковал углубляться во владения светоча правоверных дальше, чем был расположен пояс внешних торговых портов. Перевозки грузов внутри султаната осуществлялись только купцами-мусульманами. А уж в столицу христианин мог попасть только в качестве лица, обладающего дипломатической неприкосновенностью, либо в качестве раба, хотя диван султаната гневно отвергал любые намеки на то, что в султанате существует рабство, во всем остальном мире это утверждение давно уже стало непреложным фактом. Однако этот экипаж, как видно, имел опыт полетов во внутренние районы султаната. Поэтому монах вновь вернулся к обдумыванию вопросов, которые занимали его все одиннадцать дней полета от Ноорма до Порты. А именно: что аббат намерен предложить тем, с кем он собирается вести переговоры, и какой ущерб это может нанести Новому Ватикану?
      Насколько велики связи аббата, выяснилось, когда они сели на военной базе «Кул-ан-алар», где базировалась личная эскадра самого султана. И хотя им отвели для посадки самую дальнюю карту посадочного поля, а единственными встречающими оказались двое чахванжи, из которых один являлся представителем таможенной службы, а другой представился сопровождающим из состава комендантской роты, сам факт того, что их посадили на этой базе, говорил за себя. Похоже, аббат Ноэль решил окончательно сбросить маску скромного провинциального священнослужителя.
      Сразу после проверки судовой роли и документов экипажа, которая заняла едва ли полчаса, к их карте подкатило некое средство наземного передвижения – длинный, лакированный, давяще обтекаемый корпус из черного материала с вытянутым носом и легким горбом сзади, опирающийся на четыре колеса, от которого в полуденной жаре исходил что-то смутно напоминающий запах. Брат Томил, выбравшийся из шлюзовой камеры сразу после разрешения выходить из корабля якобы подышать свежим воздухом, а на деле для того, чтобы не дать возможности аббату отправиться в город в одиночку, удивленно уставился на это чудо. Странный экипаж с какой-то щемящей неуклюжей грациозностью, присущей детям, только освоившим пеший способ передвижения, развернулся и остановился в пяти шагах от трапа. Задняя дверь экипажа распахнулась, дохнув на монаха прохладой, насыщенной благородными запахами натуральной кожи, древесного лака и еще чего-то, что как бы не имело названия, но брат Томил осторожно определил это как запах старины, а затем из сумрачных недр на раскаленный бетон посадочного поля выкарабкался дородный монах, который сопровождал аббата Ноэля на начальном этапе их путешествия.
      – Приветствую, брат мой, – прогудел он густым басом, заодно изобразив своей мощной дланью нечто вроде братского благословения. Но времени на ответный жест у брата Томила не осталось. За спиной раздался голос аббата:
      – Вы уже здесь, фра Так? Означает ли это, что аятолла Бахар готов принять нас?
      Лицо дородного монаха слегка исказилось, и брат Томил понял, что тот как бы испрашивает разрешения сообщить аббату некую конфиденциальную информацию, намекая на то, что присутствие посторонних лиц при ее оглашении не особо желательно. Аббат еле заметно кивнул и, повернувшись к брату Томилу, указал подбородком в сторону необычного экипажа и произнес нежно-нейтральным тоном:
      – Любуетесь?
      Монах напрягся, ожидая подвоха и лихорадочно подбирая слова, чтобы предотвратить грядущее неминуемое выключение из разговора. Но аббат не дал ему времени:
      – Это автомобиль. Древнее земное средство передвижения. Если не ошибаюсь, марки «Роллс-Ройс». Модель «Сильвер сераф», вариант «Парк У орд»… – Аббат восхищенно цокнул языком. – Как мне представляется, сегодня его стоимость вполне сравнима с годовым бюджетом какой-нибудь «устойчивой» колонии.
      Брат Томил невольно ахнул. «Устойчивой» считалась колония численностью не менее четверти миллиона человек, имеющая как минимум три экспортно привлекательные отрасли. Аббат шагнул вперед и, любовно проведя рукой по изгибу задней стойки, произнес:
      – Эта вещь хранит тепло рук тех, чьи кости давно уже рассыпались в прах, – Он повернулся к брату Томилу: – Кстати, вы раньше уже ездили на автомобилях?
      Монах отрицательно мотнул головой.
      – В таком случае вам следует обязательно совершить пробную поездку. Я читал, что некоторых при движении автомобиля сильно укачивало. Ведь здесь нет гироскопов и стабилизирующего поля. А нам ехать… – Аббат бросил вопросительный взгляд в сторону того, кого назвал фра Так, и тот быстро закончил:
      – Не меньше часа.
      – Ну вот, – кивнул аббат, – покатайтесь несколько минут. Если вам станет не по себе, я вызову для вас глидер. – И он уставился на монаха своим ласково-невинным взглядом, за которым, однако, брат Томил уже научился различать непреклонность. А потому, слегка подосадовав на собственную нерасторопность, он покорно влез в тесноватые, но утонченно-уютные недра автомобиля, и спустя мгновение массивная дверь, с легким шлепком влипнувшая в изящно вырисованный древним художником-дизайнером дверной проем, наглухо отгородила его от аббата и от всего внешнего мира. Монаха обволокло волной необычного запаха. Экипаж мягко качнулся и скользнул вперед. И брат Томил вдруг почувствовал, что его досада тут же куда-то улетучилась…
      Спустя два часа они подкатили к высоким чугунным кованым воротам, навешенным на столбы из красного кирпича, увитые плетями дикого винограда. Аббат, развлекавший спутников занимательными историями об автомобилях, имевших, как оказалось, в древние времена на Земле не меньшее распространение, чем нынче глидеры, при подъезде к воротам замолчал и быстро обменялся взглядами со своим духовником. Отчего брат Томил сделал вывод, что они не очень-то уверены, что их предприятие, каким бы подготовленным оно ни казалось на первый взгляд, стопроцентно обречено на успех. На несколько мгновений, пока массивные створки ворот, едва заметно вздрогнув, не начали медленно расходиться в стороны, в салоне повисла напряженная тишина, но наконец фра Так откинулся на спинку сиденья и облегченно выдохнул, выпустив воздух через свои крупные мясистые ноздри. На брата Томила повеяло таким ощущением опасности, что он почувствовал, как подрясник между лопатками мгновенно пропитался потом. Однако проем между створками уже стал таким большим, что автомобиль вновь тронулся вперед, мягко прижав пассажиров к роскошной кожаной спинке дивана.
      Когда они подкатили к дому, брат Томил уже настолько оправился, что, не опасаясь выдать своего страха, повернулся к аббату и, придав голосу толику вежливого удивления, спросил:
      – Не думал, что аятолла Бахар такой поклонник классического английского стиля.
      Аббат растянул губы в привычной кроткой улыбке и отрицательно качнул головой:
      – Аятолла Бахар примет нас несколько позже. Он чрезвычайно щепетильный человек, и ничто в мире, кроме разве что нового пришествия Мохаммеда, не может принудить его прервать послеобеденный отдых. А хозяин этого дома действительно большой поклонник классического английского стиля… – Он сделал паузу, по расширившимся глазам монаха уловив, что тот понял, о ком именно идет речь, а затем закончил: – Не волнуйтесь, брат Томил. Наша встреча с принцем Абделем одобрена султаном.
      Но вместо того чтобы успокоить, эта фраза только подлила масла в огонь. Теперь стало понятно то напряжение, которое охватило его спутников при подъезде к воротам. Еще бы, если и существовал в султанате Регул более удачный способ навлечь на себя неудовольствие султана, чем встреча с его племянником, сыном покойного султана и единственным прямым наследником правящей династии по мужской линии, то брат Томил его не знал. И сильно сомневался, что какой-то иной ответ на этот вопрос вообще существует в природе. А это означало, что они только что с энтузиазмом засунули свои глупые головы в пасть льву. Но делать что-то было уже поздно. Двери дома распахнулись, и на пороге появились рослые, затянутые в черные с золотым шитьем мундиры иничари. А следом за ними – стройный молодой человек, одетый в легкие брюки и роскошный шелковый халат. Он на мгновение остановился, дожидаясь, пока слуга распахнет двери автомобиля, а затем широко улыбнулся и, разведя руки в стороны, шагнул вперед:
      – Рад видеть, что вы благополучно добрались. Подобное приветствие означало, что хозяин дома и сам был не очень-то уверен в благополучном прибытии гостей. Но, судя по немалому облегчению, отразившемуся на его лице, либо он был слишком хорошим актером, либо им теперь действительно ничто не угрожало. Хозяин дома по восточному обычаю прижал каждого из гостей к левому плечу, а потом сделал приглашающий жест:
      – Прошу, мой повар сегодня превзошел самого себя.
      Пока они шли через просторный холл, брат Томил украдкой огляделся. Внутри дома любовь к английскому стилю была выражена в гораздо меньшей степени. Во внутреннем убранстве скорее присутствовало довольно сложное смешение восточного и западного стилей, с некоторым уклоном в восточную сторону. Впрочем, этого следовало ожидать. Аналитикам Канцелярии Священной конгрегации давно уже стало ясно, что весь этот подчеркнуто демонстративный западный уклон был всего лишь следствием обыкновенного фрондерства и желания показать опасному дядюшке, что столь одиозная личность, открыто бравирующая пренебрежением традиционными ценностями, не может являться ему достойным конкурентом.