— Вы это о чем? — спросил Пол.
      — Да, знаете, все эти рекламные статейки относительно американской системы с подчеркиванием роли инженеров и управляющих, которые сделали Америку великой страной. Когда, бывало, прочитаешь такую муру, тебе начинает казаться, что управляющий и инженеры сотворили в Америке все: леса, реки, залежи минералов, горы, нефть — все это их работа.
      — Странная штука, — продолжал Лэшер, — этот дух крестоносцев в управляющих и инженерах, эта идея, что конструирование, производство, распределение являются чуть ли не священной войной — вся эта сказка была сварганена людьми, работавшими в отделах информации и рекламных бюро. Их нанимали управляющие и инженеры для того, чтобы популяризировать крупный бизнес в те старые дни, когда популярности ему явно ее хватало. А теперь инженеры и управляющие уже чистосердечно уверовали во все высокие слова, сказанные людьми, нанятыми их предшественниками. — Вчерашняя выдумка становится сегодня религиозным об. рядом.
      — Ну хорошо, — сказал Пол, — но вам все же придется признать, что во время войны они совершили и массу великолепных дел.
      — Конечно! — согласился Лэшер. — То, что они делали для военной промышленности, действительно в какой-то степени походило на подвижничество крестовых походов; но, — и тут он пожал плечами, точно так вели себя и все остальные в военной промышленности. Даже я.
      — Вы отводите инженерам и управляющим мрачную роль, — сказал Пол. — А что вы скажете относительно ученых? Мне кажется, что…
      — Наш разговор их не касается, — нетерпеливо прервал его Лэшер. — Они просто добавляют знаний. Беда не в знаниях, а в том, для чего их используют.
      Финнерти восхищенно покивал головой.
      — Итак, какой же ответ можно дать сейчас на все это?
      — Это страшный вопрос, — сказал Лэшер, — и он-то является главной причиной моего пьянства. Кстати, это мой последний стакан; я не люблю быть пьяным. Я пью потому, что испуган — испуган, правда, немножко, поэтому-то мне и не следует много пить. Все созрело, джентльмены, для появления ложного мессии, а когда он появится, прольется кровь.
      — Мессии?
      — Рано или поздно кто-нибудь сообразит и покорит воображение всех этих людей каким-нибудь новым чудом. В основе этого будет лежать обещание восстановить чувство причастности, чувство того, что ты нужен на этой земле, чувство собственного достоинства, черт возьми. Полиция достаточно хитра и, вылавливая таких людей, бросает их за решетку якобы за нарушение законов о саботаже. Однако рано или поздно кому-нибудь удается укрыться от полиции на продолжительное время для того, чтобы организовать целое течение.
      Пол внимательно следил за выражением его лица и решил, что Лэшер не только не боится перспективы восстановления, но ему даже нравится эта идея.
      — Ну и что же тогда? — спросил Пол. Он запрокинул свой стакан, и кубики льда постукивали о его зубы. Он только что опорожнил второй стакан, и ему хотелось еще.
      Лэшер пожал плечами.
      — Черт, пророчества — это крайне неблагодарное занятие, и история по-своему, ретроспективно, показывает нам, каковы логические решения всяких страшных заварушек.
      — Пророчеств-то уж во всяком случае, — сказал Финнерти.
      — Что ж, я считаю, что вывешивать для общественного обозрения показатели интеллекта каждого — это трагическая ошибка. Я думаю, что первое, что придет в голову революционерам, — это перебить всех, у кого ПИ выше, скажем, 110. Если бы я был на той стороне реки, я бы велел запереть под замок все книги с записями ПИ, а мосты через реку взорвал бы.
      — Затем 100 пойдет вслед за 110, 90 — вслед за 100 и так далее, — сказал Финнерти.
      — Возможно. Во всяком случае, что-нибудь в этом роде. Все сейчас подготовлено для классовой войны на сравнительно определенных демаркационных линиях. Я должен сказать, что главная основа нынешнего высокомерия и является главным подстрекателем к насилию: «чем ты дошлее, тем ты лучше». Вместо привычного: «чем богаче, тем лучше». Правда, ни то, ни другое, вы сами понимаете, не подходит для, так сказать, неимущих. Критерий ума лучше денежного критерия, но лучше вот на сколько. И Лэшер отмерил примерно одну шестнадцатую своего ногтя.
      — И это, пожалуй, самая строгая иерархия, какую только можно придумать, — заметил Финнерти. — Да и как кому-нибудь повысить свой ПИ?
      — Вот именно, — сказал Лэшер. — И дело здесь, вовсе не в том, умен, кто-то или нет, дело здесь в определенной направленности этих умственных качеств. Человек — не только должен быть умным, он должен быть умным в определенном, сверху утвержденном и полезном направлении; чаще всего в руководстве промышленностью и в инженерном деле.
      — Либо вступить в брак с тем, кто умен, — вставил Финнерти.
      — Секс все еще в состоянии пробить брешь в любых социальных структурах, в этом вы правы, — согласился Лэшер.
      — Большой бюст позволяет попасть куда угодно, — сказал Финнерти.
      — Ну что ж, довольно утешительно знать, что хоть что-то осталось неизменным на протяжении веков, не правда ли? — рассмеялся Лэшер.
      Заметив некоторое замешательство у столика, Лэшер высунулся из кабинки, чтобы посмотреть, в чем там дело.
      — Эй, — крикнул он, — Люк Люббок, идите к нам!
      Люк, серьезный старик, несший слоновый клык во главе процессии, прошел к ним, прихлебывая по дороге пиво и нервно поглядывая на часы. Он был потный и задыхался, как человек, которому пришлось только что совершить пробежку. Под мышкой у него виднелся большой сверток, завернутый в коричневую бумагу.
      Пол обрадовался возможности изучить вблизи необычный костюм Люка. Как и всякая театральная мишура, наряд этот производил впечатление только на расстоянии. Вблизи становилось понятно, что это просто подделка из дешевой материи, цветного стекла и светящейся краски. На поясе у Люка висел усыпанный драгоценностями кинжал, сделанный в основном из фанеры, с изображением совы на рукоятке. Поддельные рубины величиной с голубиное яйцо осыпали грудь его голубой блузы. На манжетах его блузы и на щиколотках выцветших зеленых панталон были браслеты с маленькими бубенчиками, а на задранных носках золотых туфель опять-таки пара маленьких сов.
      — Люк, вы великолепно выглядите, — сказал Лэшер.
      Глаза Люка радостно вспыхнули, но он был слишком важным человеком и притом слишком спешил, чтобы откликаться на лесть.
      — Это уж слишком, слишком, — сказал он, — сейчас мне нужно переодеться для церемониального, марша вместе с пармезанцами. Они дожидаются меня на улице, и мне нужно сменить наряд, а какой-то идиот заперся в кабинке, и мне негде переодеться. — Он быстро огляделся. — Разрешите мне войти в вашу кабину и заслоните меня, пожалуйста.
      — Конечно… — сказал Финнерти.
      Они дали Люку возможность пробраться в самый темный угол кабины, и Пол вдруг поймал себя на том, что злорадно оглядывается в поисках женщин.
      Люк принялся разоблачаться, бормоча что-то про себя. Он с изрядным грохотом бросил пояс с кинжалом на стол. Блестящая куча все росла и росла. Издалека ее можно было принять за радугу.
      Забыв о женщинах, Пол глянул на Люка и был поражен происшедшей метаморфозой. Люк был сейчас в одном белье, поношенном, желтовато-сером и не очень чистом. Он как-то сжался, погрустнел, стал костлявым, шишковатым. Вид у него был покорный, он совсем не говорил и старался ни с кем не встречаться глазами, Жадно, с каким-то отчаянием он распаковал коричневый сверток и вынул из него светло-голубой наряд с золотым шитьем, отделанный алым кантом. Он натянул брюки, сюртук с пышными эполетами и ботинки. Люк вырастал буквально на глазах, набирал красок и, пристегнув саблю, опять стал разговорчивым, вежливым и сильным. Ой завернул только что снятый наряд в коричневую бумагу, оставил пакет у бармена и двинулся на улицу, размахивая обнаженным клинком.
      Раздались свистки, и пармезанцы сомкнули свои ряды, готовые идти за ним к славным делам в сказочном мире, о котором люди, стоящие на тротуарах, могут только строить предположения.
      — Безобидное волшебство: старомодное доброе шаманство, усмехнулся Лэшер. — Можете говорить что угодно о вашей иерархии, но Люк с его ПИ около 80 имеет титулы, по сравнению с которыми Карл Великий казался бы чем-то вроде кухонного мальчика. Но подобное занятие очень быстро теряло смысл для всех, за исключением нескольких люков люббоков. Карточный домик рушится, и наступает страшное похмелье. — Он встал. — Нет, не наливайте мне больше. — Он постучал по столу. — Но в один прекрасный день, джентльмены, кто-то даст им то, во что они смогут впиться зубами — возможно, вас, а может быть, и меня.
      — Мы дадим им то, во что они смогут впиться зубами? — спросил Пол. Он заметил, что слова ему даются с трудом.
      — Вы как раз и будете тем, во что они вопьются, — Лэшер положил руку на плечо Полу, — и еще одно: я хочу, чтобы вы на самом деле поняли, что людей действительно беспокоит вопрос, как быть их сыновьям и как жить им дальше; и что некоторые сыновья вешаются на самом деле.
      — Это старо, как жизнь.
      — Итак? — сказал Лэшер.
      — Итак, это очень плохо. Я отнюдь не проявляю радости по этому поводу, — сказал Пол.
      — Вы намерены стать новым мессией? — осведомился у Лэшера Финнерти.
      — Иногда я думаю, что я бы не прочь, но только в порядке самообороны. Кроме того, это неплохая возможность разбогатеть. Но дело в том, что я не люблю бросаться очертя голову. Я прихожу к чему-нибудь после длительных рассуждений. А это довольно плохо для мессии. И кроме того, приходилось ли вам когда-нибудь слышать о мессии маленьком, толстом, средних лет да еще и с плохим зрением? И у меня нет подхода. Честно говоря, массы меня раздражают, и мне кажется, что я не умею это скрывать, — он пощелкал языком. — Мне, наверное, нужно приобрести себе мундир тогда я буду знать, что я думаю и за что я выступаю.
      — Или два мундира, как Люку Люббоку, — сказал Пол.
      — Можно и два. Но это максимум, который может позволить уважающий себя человек. — Лэшер отхлебнул из стакана Пола. — Ну что ж, спокойной ночи.
      — Выпейте еще, — сказал Финнерти.
      — Нет, я в самом деле не хочу. Я не люблю напиваться.
      — Хорошо. Но, во всяком случае, я хочу еще встретиться с вами. Где я могу вас найти?
      — Скорей всего здесь. — Он написал адрес на бумажной салфетке. — Или попытайтесь здесь. — Он внимательно пригляделся к Финнерти. — А знаете, отмойте получше ваше лицо, и вы отлично сойдете за мессию.
      На лице Финнерти отразилось изумление, но он не рассмеялся.
      Лэшер взял со стойки крутое яйцо и разбил его, прокатил по клавиатуре механического пианино. Затем он вышел на вечернюю улицу.
      — Он великолепен, не правда ли? — восхищенно сказал Финнерти.
      Он медленно перевел глаза с двери салуна на Пола.
      Пол увидел в его глазах налет скуки и разочарования и понял, что Финнерти нашел нового друга, рядом с которым он. Пол, выглядит бледно.
      — Что заказывают джентльмены? — спросила низенькая черная официантка с плотной и аккуратной фигурой.
      Ожидая их ответа, она не сводила глаз с экрана телевизора. Звук здесь, по-видимому, вообще никогда не включали — только изображение. Озабоченный молодой человек в длинном спортивном пиджаке метался по экрану и дул в саксофон.
      Салун наполнялся, многие яркие, разодетые участники маршей пришли сюда освежиться и внесли с собой атмосферу всеобщего беспокойства и увлеченности.
      Небольшого роста молодой человек в костюме муфтия с необычайно умными, большими глазами, облокотившись на столик в кабине Пола и Эда, вглядывался в экран телевизора, казалось, с необычайным интересом.
      Невзначай обернувшись к Полу, он спросил:
      — Как вы думаете, что он играет?
      — Простите?
      — Этот парень на экране — как называется песня?
      — Я не слышу его.
      — Я знаю, — нетерпеливо сказал молодой человек, — в том-то и дело. Угадайте только по виду.
      Пол с минуту, морщась, глядел на экран, покачиваясь в такт саксофонисту и стараясь подобрать песню к ритму. Неожиданно что-то щелкнуло у него в голове, и в воображении его заструилась мелодия так уверенно, как будто звук включили.
      — «Розовый бутон», — сказал он, — песенка называется «Розовый бутон».
      Молодой человек спокойно улыбнулся.
      — «Розовый бутон», да? Может, мы просто так, для смеха, заключим пари? Я, например, сказал бы, что это — ммм… ну ладно — «Лунный рай».
      — На сколько?
      Молодой человек оценивающе глянул на куртку Пола, а затем с некоторым удивлением на его дорогие брюки и ботинки.
      — Десятку?
      — На десять. Клянусь богом, это «Розовый бутон».
      — Как он сказал, Элфи? Что это? — крикнул бармен.
      — Он говорит, что это «Розовый бутон», а я — «Лунный рай». Включи-ка звук.
      Заключительные аккорды «Лунного рая» послышались из репродуктора, саксофонист скорчил рожу и исчез с экрана. Бармен восхищенно подмигнул Элфи и опять выключил звук.
      Пол вручил Элфи десятку.
      — Поздравляю.
      Элфи уселся в их кабине без приглашения. Он смотрел на экран, выпуская носом дым и прикрыв глаза.
      — А как вы считаете, что они играют сейчас?
      Пол решил сосредоточиться и вернуть свои деньги. Он пристально вглядывался в экран и не торопился. Сейчас был виден весь оркестр, и хотя Пол уже был уверен, что уловил мелодию правильно, он все еще поглядывал то на одного, то на другого музыканта.
      — Это старое, что-то очень старое, — оказал он. — Это «Звездная пыль».
      — Ставите десятку на «Звездную пыль»?
      — Ставлю.
      — Элфи, что это? — выкрикнул бармен.
      Элфи указал пальцем на Пола.
      — А он хитер. Он говорит, что это «Звездная пыль», и я понимаю, почему он так думает. Прав он и в том, что это старая вещь, но только он не ту назвал. «Синяя песня» — вот как она называется. — Он с сочувствием поглядел на Пола. — Это очень трудная штучка. — И он щелкнул пальцами.
      Бармен повернул регулятор, звуки «Синей песни» заполнили воздух.
      — Здорово! — сказал Пол и повернулся к Финнерти за подтверждением.
      Финнерти углубился в собственные мысли, и губы его чуть шевелились, как бы ведя воображаемый разговор. Несмотря на шумное, взволнованное поведение Элфи, он, по-видимому, просто не заметил его.
      — Приноровился, — скромно сказал Элфи. — Как и ко всему другому. Знаете, если долго заниматься чем-нибудь, потом получаются удивительные результаты. Я даже не мог бы сказать вам, то есть подробно объяснить, как это у меня получается. Будто еще одно чувство — просто начинаешь чувствовать.
      Бармен, официантка и несколько посетителей умолкли, чтобы не пропустить слова Элфи.
      — Есть тут и свои штучки, — сказал Элфи. — Нужно следить за барабаном вместо того, чтобы присматриваться к тому, что этот малый выделывает на трубе. Так вы улавливаете основной ритм. Видите ли, многие следят за трубами, а трубач может как раз давать вариации. Научиться такому невозможно. А кроме того, тогда нужно знать инструменты — как они дают высокую ноту, как низкую. Ну и этого недостаточно. — В голосе его послышались уважительные, почти благоговейные нотки. — Выходит так, будто благодать какая-то на тебя нисходит.
      — Классику он тоже угадывает, — радостно заявил бармен. — Вы бы только поглядели на него воскресными вечерами, когда играет бостонский оркестр.
      Элфи нетерпеливо вытащил сигарету из пачки.
      — Да, классику тоже, — проговорил он, морщась и беспощадно выкладывая перед Полом свои внутренние сомнения. — Да, мне просто повезло в прошлое воскресенье, когда ты меня видел. Но не знаю их репертуара. Тут хоть на голову встань, а не ухватишь мелодии в середине произведения, если это классика. Да и разработать их репертуар чертовски трудно, ведь иногда ждешь целый год, а то и два, чтобы услышать вторично одну и ту же вещь. — Он протер глаза, как бы вспоминая часы, проведенные им в напряжении перед экраном. — Приходится смотреть, как они наяривают, наяривают и наяривают. И постоянно они играют что-нибудь новое, а многие из них воруют что-то из старого.
      — Сложно, да? — сказал Пол.
      Элфи поднял брови вверх.
      — Конечно, трудно, как и все остальное. Трудно быть лучшим.
      — Бывают жучки, которые пытаются прорваться, но им далеко до Элфи, — сказал бармен.
      — Они хороши по-своему: обычно они быстро действуют, — сказал Элфи. — Это, знаете, когда выходит новый номер — и еще никто его не слышал, тут-то они и урывают кусок. Но ни один из них не может этим прокормить себя, это уж точно. Репертуара у них нет, вот у них и получается — день так, день эдак.
      — А вы живете этим? — спросил Пол. Он еще полностью не избавился от чувства раздражения, и негодование целиком охватило его.
      — Да, — холодно произнес Элфи, — это моя профессия. Доллар здесь, десять центов там…
      — Двадцать долларов здесь, — сказал Пол. Это несколько смягчило его чувство.
      Бармен старался поддерживать дружескую атмосферу.
      — Элфи начал с того, что был монополистом, правда, Элфи? — живо вмешался он.
      — Да. Но желающих слишком много. Это занятие для десяти, ну пускай — двадцати человек. А нас сейчас сотни две. Армия и КРРах уже чуть было не сцапали меня, поэтому я и оглядывался по сторонам, пытаясь, подыскать что-нибудь более подходящее. Забавно, что я, вовсе не думая об этом, проделывал эти штуки с самого детства. Мне следовало бы сразу заняться этим делом. Кррахи, — презрительно проговорил он, видимо припоминая, насколько близок он был к тому, чтобы оказаться втянутым в КРР. Армия! — добавил он и сплюнул.
      Несколько солдат и многие из КРР слышали, как он оскорблял их организации, но они только согласно кивали головами, полностью разделяя его презрение.
      Внимание Элфи снова привлек экран.
      — «Детка, милая детка», — сказал он. — Новинка.
      Он заторопился к бару, чтобы более тщательно изучить движения оркестра. Бармен положил руку на регулятор громкости и внимательно следил за знаками Элфи. Элфи приподнимал бровь, и бармен включал звук. Послушав несколько секунд, Элфи кивал, и звук опять отключался.
      — Что заказываете, ребята? — сказала официантка.
      — Хмм? — отозвался Пол, все еще с любопытством следя за Элфи. — О, бурбон с водой, пожалуйста. — Сейчас он ставил опыты со своими глазами и обнаружил, что они плохо его слушаются.
      — Ирландское виски с водой, — сказал Финнерти. — Ты голоден?
      — Да, принесите нам пару крутых яиц, пожалуйста.
      Настроение у Пола было отличным, он чувствовал, что тесные узы братства связывают его с людьми в этом салуне, а если идти дальше, то и со всем человечеством, с целой вселенной. Он чувствовал себя мудрым, стоящим на пороге какого-то блестящего открытия. И тут он припомнил:
      — Боже мой, Анита!
      — Где Анита?
      — Дома, ждет нас…
      Он пошел через зал, неуверенно держась на ногах, бормоча извинения и раскланиваясь со всеми встречными. Так он добрался до телефонной будки, которая все еще хранила запах сигары предыдущего своего обитателя, и позвонил домой.
      — Послушай, Анита, я не приеду к обеду. Мы с Финнерти заговорились и…
      — Все в порядке, дорогой. Шеферд сказал мне, чтобы я не ждала.
      — Шеферд?
      — Да, он видел тебя там и сказал мне, что не похоже, чтобы ты скоро попал домой.
      — А когда ты его видела?
      — А он сейчас здесь. Он пришел извиниться за вчерашний вечер. Все уже улажено, и мы очень хорошо проводим время.
      — О? Ты приняла его извинения?
      — Мы, можно сказать, пришли к взаимопониманию. Он боится, что ты представишь его в плохом виде перед Кронером, и я сделала все, что было в моих силах, чтобы заставить его думать, будто ты всерьез намерен это предпринять.
      — Так послушай же, я совсем не собираюсь выставлять в плохом виде этого…
      — Это ведь его метод. С огнем нужно бороться при помощи огня. Я заставила его пообещать, что он не будет распространять о тебе никаких сплетен. Разве ты не гордишься мной?
      — Да, конечно.
      — Теперь тебе следует наседать на него, не давать ему успокоиться.
      — Угу.
      — А теперь продолжай свое дело и хорошенько развлекись. Иногда тебе бывает полезно вырваться.
      — Угу.
      — И пожалуйста, заставь как-нибудь Финнерти уехать.
      — Угу.
      — Разве я пилю тебя?
      — Нет.
      — Пол! Тебе ведь не хочется, чтобы я была безразлична к твоим делам?
      — Нет.
      — Хорошо. А теперь пей и постарайся напиться. Это пойдет тебе на пользу. Только поешь чего-нибудь. Я люблю тебя, Пол.
      — Я люблю тебя, Анита.
      Он повесил трубку и повернулся лицом к миру, видневшемуся сквозь мутное стекло телефонной будки. Одновременно с легким головокружением к нему пришло ощущение новизны — новое и сильное чувство солидарности, идущее изнутри. Это была всеобъемлющая любовь, особенно к маленьким людям, простым людям, господи благослови их всех. Всю свою жизнь он был скрыт от них стенами своей железной башни. И вот сейчас, этой ночью, он пришел к ним разделить их надежды и разочарования, понять их стремления, вновь открыть для себя их красоту и их земную ценность. Это было настоящее — этот берег реки, и Пол любил этих простых людей, он хотел оказать им помощь и дать им понять, что их любят и понимают, но ему хотелось также, чтобы и они в свою очередь любили его.
      Когда он вернулся обратно в кабину, с Финнерти сидели две молодые женщины, и Пол немедленно полюбил их.
      — Пол… разреши представить тебе мою кузину Агнесу из Детройта, — сказал Финнерти. Он положил руку на колено полной веселой рыжеголовой женщины, сидевшей рядом с ним. — А это, сказал он, указывая через стол на высокую некрасивую брюнетку, это твоя кузина Агнеса.
      — Здравствуйте, Агнеса и Агнеса.
      — Вы что — такой же тронутый, как и он? — подозрительно спросила брюнетка. — Если да, то я собираюсь домой.
      — Пол — хороший, чистый, любящий американские развлечения парень, — сказал Финнерти.
      — Расскажите мне о себе, — горячо попросил Пол.
      — Меня зовут не Агнеса, а Барбара, — сказала брюнетка. — А ее Марта.
      — Что будете заказывать? — спросила официантка.
      — Двойное шотландское с содовой, — сказала Марта.
      — Мне тоже, — сказала Барбара.
      — Четыре доллара за напитки для дам, — сказала официантка.
      Пол дал ей пятерку.
      — Ух ты, господи! — воскликнула Барбара, глядя на удостоверение в бумажнике Пола. — А ведь этот малый Инженер!
      — Вы с той стороны реки? — спросила Марта у Финнерти.
      — Мы дезертиры.
      Девушки отодвинулись и, упираясь спинами в стены кабины, с удивлением смотрели на Пола и Финнерти.
      — Черт побери, — произнесла, наконец, Марта, — о чем вы хотите, чтобы мы разговаривали? У меня в школе были хорошие отметки, по алгебре.
      — Мы простые парни.
      — Что будете заказывать? — спросила официантка.
      — Двойное шотландское с водой, — сказала Марта.
      — Мне тоже, — сказала Барбара.
      — Иди сюда и плюнь на все, — сказал Финнерти, притягивая опять к себе Марту.
      Барбара все еще сидела, отодвинувшись от Пола, и неприязненно глядела на него.
      — А что вы делаете здесь, приехали посмеяться над глупыми простачками?
      — Мне здесь нравится, — честно сказал Пол.
      — Вы смеетесь надо мной.
      — Честно, я совсем не смеюсь. Разве я сказал что-нибудь обидное?
      — Вы это думаете, — сказала она.
      — Четыре доллара за напитки для дам, — сказала официантка.
      Пол опять уплатил. Он не знал, что ему еще сказать Барбаре. Ему вовсе не хотелось заигрывать с ней. Ему просто нужно было, чтобы она была дружелюбной и компанейской и чтобы она поняла, что он совсем не важничает. Отнюдь нет.
      — Когда дают диплом инженера, не кастрируют, — говорил Финнерти Марте.
      — Свободно могли бы кастрировать, — сказала Марта. — Если говорить о некоторых мальчиках, которые приезжают к нам с того берега, так можно подумать, что их и в самом деле кастрировали.
      — Это более поздние выпуски, — сказал Финнерти. — Им, может, и не требуется этого.
      Чтобы создать белее интимную и дружескую атмосферу, Пол взял один из стаканчиков Барбары и отхлебнул из него. И тут до него дошло, что стаканы дорогого шотландского виски, которые подавались к ним на стол, как из рога изобилия, содержали просто окрашенную в коричневый цвет воду.
      — Слабовато, — сказал он.
      — А ты что — ждешь, что я умру от раскаяния? — сказала Барбара. — Пусти меня отсюда.
      — Не нужно, прошу тебя. Все в порядке. Просто поговори со мной. Я понимаю.
      — Что будете заказывать? — спросила официантка.
      — Двойное шотландское с водой, — сказал Пол.
      — Хочешь, чтобы я, себя чувствовала неловко?
      — Я хочу, чтобы ты чувствовала себя хорошо. Если тебе нужны деньги, я хотел бы помочь. — Он говорил от чистого сердца.
      — Ишь какой лихач, заботься о себе, — сказала Барбара. Она беспокойно оглядывала зал.
      Веки Пола становились все тяжелее, тяжелее и тяжелее, пока он пытался обдумать фразу, которая сломила бы лед между ним и Барбарой. Скрестив руки, он положил их на стол и, только чтобы передохнуть на минутку, опустил на них голову.
      Когда он снова открыл глаза, Финнерти расталкивал его, а Барбары и Марты уже не было. Финнерти помог ему выбраться на тротуар подышать свежим воздухом.
      На улице стоял шум, все было освещено каким-то колдовским светом. Пол сообразил, что происходит что-то вроде факельного шествия. Он принялся выкрикивать приветствия, когда узнал Люка Люббока, которого проносили мимо него на носилках.
      Когда Финнерти водворил его обратно в кабину, в сознании у Пола начала формироваться речь, самородок, найденный на дне туманных впечатлений вечера; речь эта оформлялась и набирала духовный блеск совершенно помимо его воли. Стоило ему только произнести ее, чтобы стать новым мессией, а Айлиум превратить в новый Эдем. Первая фраза уже вертелась у него на устах, пытаясь вырваться наружу.
      Пол вскарабкался на скамейку, а с нее на стол. Он высоко поднял руки над головой, призывая к вниманию.
      — Друзья! Друзья мои! — выкрикнул он. — Мы должны встретиться посреди моста!
      Хрупкий стол подломился под ним. Он услышал треск сломанного дерева, чьи-то выкрики, а потом погрузился в темноту.
      Первое, что он услышал, очнувшись, был голос бармена.
      — Пошли, пошли, время закрывать. Мне нужно запирать, заботливо говорил бармен.
      Пол уселся и застонал. Во рту у него пересохло, голова болела. Столик исчез из кабины, а только обвалившаяся штукатурка да головки винтов указывали на место, где он когда-то был прикреплен к стене.
      Салун выглядел опустевшим, но воздух все равно был наполнен лязгающими звуками. Пол выглянул из кабины и увидел, что человек моет пол шваброй. Финнерти сидел за механическим пианино и яростно импровизировал что-то на старом расстроенном инструменте.
      Пол с трудом дотащился до пианино и положил Финнерти на плечо руку.
      — Пошли домой.
      — Я остаюсь! — выкрикнул Финнерти, продолжая колотить до клавишам. — Иди домой.
      — А где же ты собираешься остаться?
      И тут только Пол заметил Лэшера, который скромно сидел в тени, прислонив стул к стене. Лэшер постучал по своей толстой груди.
      — У меня, — произнес он одними губами.
      Финнерти, не говоря ни слова, подал Полу на прощание руку.
      — Порядок, — легко сказал Пол. — Пока.
      Спотыкаясь, он вышел на улицу и отыскал свою машину. На минуту он приостановился, вслушался в дьявольскую музыку Финнерти, отражающуюся эхом от фасадов домов спящего города. Бармен почтительно держался в сторонке от взбесившегося пианиста, не решаясь прервать игру.

X