В нарко-контрабандную версию он не верил — беглое знакомство с психологией подсказывало, что его слишком открыто посвятили в некоторые секреты. Они не должны были ему ничего говорить. Тогда, в чем же дело? Ему предстояло стать двойником какого-то Меффа Фаусона, не очень интересного американца, официально занимающегося рекламой, но сколь долго? Что ему угрожает? Темнокожие ассистенты говорили, что нет никакого риска, но он им совершенно не верил. Он вообще недолюбливал цветных — его отец погиб в Алжире, забитый камнями исламских фанатиков.

Правда, пока что не происходило ничего тревожного — утром Гали возил его по библиотекам, в которых он интересовался почему-то книгами, касающимися магии, оккультизма, психотроники либо демонологии. Впрочем, он их не изучал, так как, кроме иллюстрированных журналов и сценариев пьес, в которых играл, вообще не читал ничего. Иногда ему поручали писать несколько страниц, что он делал совершенно механически. Потом шатался по аптекам, зеленным лавкам и химическим магазинам, где должен был выспрашивать о царской водке, корне мандрагоры, женьшене, зоре, роге нарвала в порошке. Чистый идиотизм.

Привыкший реагировать на зрителей, он прекрасно видел, что за ним следят. Преимущественно этим занимались два типа: толстощекий в очках и тощий альбинос. Возможно, были и другие. Лесор часто пробуждался ночью весь в поту и представлял себе, как где-то совсем рядом кто-то льет масло в замок, проверяет глушитель и пристраивает оптический прицел… Роль двойника, а может, мишени?

Меж тем, черные не проявляли ни малейшего волнения. Днем поочередно сопровождали его. Когда один ехал с ним в центр, два других дрыхли в постели до полудня. Вечером вся троица здорово поддавала, к ним присоединялась хозяйка с лакеем, а также неведомо откуда приползавшие девицы отвратного поведения. Из их комнат доносились визиг, хохот, порою стук, словно по комнате бегало какое-то копытное животное. Обычно Лесор затыкал уши патентованными шариками, опрокидывал стопочку коньяка и засыпал. Однако вскоре ему являлись кошмары, от которых он просыпался стуча зубами и повторяя обрывки молитв, которые запомнил с детства. За стеной уже, как правило, стояла тишина, иногда слышался вибрирующий храп. Но случалось, что в лунном свете за стеклом венецианского окна появлялись тени или страшно расплющенные физиономии с лягушачьими глазами, уставившимися в актера. О, господи! Разумеется, ему и в голову не приходило попытаться участвовать в оргиях. После той фатальной ночи, с того момента, когда он увидел, что Кристина мертва и он лежал рядом с трупом, он уже не мог быть мужчиной. Нет, конечно, он реагировал на дамские прелести нормально, возбуждался, но когда дело доходило до завершающего этапа, происходила автоматическая, и что уж тут скрывать, компрометирующая его блокада.

Люсиль, любовница терпеливая и снисходительная, пыталась это перебороть и он возненавидел ее. Он все больше времени проводил в ванной комнате с несколькими «порнушками». Был противен самому себе, но выхода не видел.

В первую ночь, до того, как он ближе познакомился с привычками своих темнокожих охранников, он пытался подсматривать и подслушивать. Хо! Замочную скважину тут же залепили какой-то дрянью, а когда приложив ухо к стене Лесор однажды попытался уловить постанывания и хохот, с противоположной стороны сквозь обои высунулась косматая лапа, осуждающе схватила Лесора за ухо и раздался тихий, полуласковый голосок:

— Ай-яй-яй!

Из женщин, посещавших троицу, он лучше других узнал одну. Грузная бабища, которую дружки называли Бэта, однажды, раздосадованная тем, что туалет в комнате занят, ворвалась в апартаменты Андре и нисколько не смутившись присутствием молодого мужчины, справила малую нужду прямо в раковину. Тогда Лесору удалось в приоткрытую дверь осмотреть часть комнаты соседей, но и то, что он успел увидеть за несколько секунд, напоминало кадр из дурного сна. Абсолютно голый Хали со сверхъестественно волосатыми конечностями и ляжками сидел в позе нотрдамовской химеры на краю шкафа, Али в позе лотоса висел в пятидесяти сантиметрах над полом, а Гали хохоча во все горло гонялся за голой хозяйкой. При этом все было бы ничего, если б не то, что в догонялочки они играли на потолке. Актер почувствовал слабость, повалился на кровать и накрыл голову подушкой. Его тут же сморил сон.

На четвертый день возникли осложнения. В университетской библиотеке какая-то юная особа упорно присматривалась к нему через весь зал. Он улыбнулся, тогда она наклонила голову. Он ответил тем же и сразу же занялся своим блокнотом. Однако, когда он вышел покурить, прелестная незнакомка, блондинка (совсем, как несчастная Кристина) скользнула следом. Бежать было поздно.

— Я уж думала, вы меня не узнаете, — сказала она голосом полным невыразимой сладости.

— Ну, что вы, как можно, — ответил Лесор, размышляя, на каком уровне знакомства с прекрасной молодицей мог находиться истинный Фаусон.

— Вас тоже интересует археология?

— В частности, — пробормотал он.

— Я позволила себе глянуть на ваш стол, — улыбнулась она. — Вы напрасно выписываете примечания к «Молоту ведьм». Надо выбрать интересные места и вам тут же сделают ксерокопии…

— Да, конечно…

— И, кстати, ваше письмо. У вас отличный стиль, но вы страшно перебираете с комплиментами…

Лесор почувствовал, как на коже выступили пупырышки. Везет же, надо было наткнуться на какую-то любовь Фаусона «по переписке».

— Вы имеете в виду которое письмо?

— А, что, были еще и другие? То, которое мне вручили здесь, в библиотеке, четыре дня назад… Я даже думала… — она замолчала и смутилась.

«Надо сматываться», — решил дублер. И сказал вслух:

— Невероятно, уже четырнадцать! Я сегодня ужасно запаздываю… Но, может быть, мы встретимся попозже… Либо завтра? («Черт побери, зачем я в это ввязываюсь?») У вас есть телефон?

Вопрос мог оказаться глупым, если у Фаусона уже был записан номер девушки. Но видно не был. Девушка взяла чистую каталожную карточку.

— Пожалуйста, запишите с фамилией, чтобы не перепутать, — хитро, по его мнению, добавил Андре. Благодаря этому он узнал и номер и имя с фамилией Аниты Гавранковой. Когда она уже скрылась за дверью, он облегченно перевел дыхание.

— Могло быть хуже!

Потом вздохнул, вспомнив Кристину. Однако же, как он не раз имел случай убедиться, несчастья любят ходить парами. Едва Андре ступил на порог отеля «Парадиз», как навстречу выбежала хозяйка в сопровождении Гали.

— К вам гость.

Он замер.

— Кто?

— Какая-то женщина, — сказала хозяйка пансионата.

— Час от часу не легче, — охнул актер.

— Ликвидировать? — решительно спросил Гали.

— Нет, нет! — Лесор испугался и поспешил в номер. Ожидающая оказалась девушкой из рода среднестатистических. Ни некрасивая, ни складная. Шатенка. Одета по-американски, в больших роговых очках. Она в равной мере могла быть гувернанткой (если б у Фаусона были дети), секретаршей либо подружкой по армии. Момент неуверенности развеяла сама прибывшая.

— Ах ты, негодник! — воскликнула она, энергично подбегая к актеру, — целую неделю ни слова! Я уже начала волноваться.

Двойник, который в общих чертах ознакомился с биографией своего оригинала, знал, что Мефф холостяк, живет один, есть у него несколько любовниц и постоянная симпатия на работе (имя и фамилия, однако, улетучились у него из памяти). Скорее всего, это была именно последняя дамочка. А ежели не она?

— Как ты меня отыскала? — сказал он, чтобы что-нибудь сказать.

— Ты говорил, что задержишься в Париже. Оставалось только позвонить в здешнюю полицию… Но мне необходимо было с тобой увидеться.

— Очень приятно…

— Как дела с чеком? Ты получил обещанные деньги?

— В принципе…

— Это чудесно! Ты ведь знаешь, я была противницей твоей эскапады, но, пожалуй, ты был прав. Нам понадобится много денег. Конечно, я могла сказать тебе это по телефону, но предпочла лично. У нас будет малыш. Ты рад, правда?

Тот, кто ни разу не проваливался сквозь землю, не может себе представить, что чувствуешь в это время. Вот причина, по которой автор отказывается от подробного описания ощущений Меффа, и переходит сразу к фактам.

Фаусон остановился в десяти метрах ниже уровня местности, в давно бездействующей, а может, никогда и не работавшей подземке. Фонарика у него не было, но его отличные часы фосфоресцировали настолько интенсивно, что он мог осторожно передвигаться вперед. Туннель шел совершенно прямо, только местами перекрытый большими обвалами. Мефф считал шаги, и когда прошел около полукилометра, решил выглянуть на поверхность. Вентиляционный колодец был засыпан, к счастью, естественным щебнем и мусором. Так что он выглянул, лишь слегка поцарапавшись, хотя это стоило ему большого расхода энергии: проникновение вертикально вверх требует даже от дьявола определенных акробатических способностей. Покрытый мусором, он высунул на поверхность голову и тут же вынужден был снова убрать ее, поскольку оказался между трамвайными рельсами, по которым как раз в этот момент проезжал дребезжащий от старости вагон. Трамвай проехал и Мефф мог снова высунуть голову.

По обе стороны узкой, мощеной тесаным гранитом и базальтом улицы, вытянулась плотная застройка города. Некогда это, видимо, был район среднеобеспеченных слоев населения. Сейчас к домам времен войны за освобождение прилепились десятки пристроек и надстроек из дерева, строительных отходов, бочек и жести, так что трудно было разобрать, что тут жилище, а что голубятня. Толпы, заполнявшие улицы, состояли из людей в серых хлопчатобумажных туниках с множеством разноцветных пуговиц, которые составляли единственный элемент украшения. Пол удавалось различить с определенным трудом, ибо мало кто из опуговиченных модниц позволял себе роскошь носить длинные волосы либо цветные косынки. Наряду с трамваями в уличном движении доминировали велосипеды, рикши и иные плоды отечественного изобретательства. Какая-то старушка, переходя улицу, чуть не наступила Фаусону на голову, торчащую из земли. Бабуля тихо пискнула и проковыляла на другую сторону. Никто на это не прореагировал. В любой момент мог подойти следующий трамвай. Фаусон не собирался искушать судьбу. Он напрягся и выбрался окончательно.

Выглядел он жутковато. Изысканный гарнитур был в лохмотьях, а лицо, испачканное грязью, могло бы напугать даже трубочиста. Он вышел на тротуар — теперь его заметили. Люди расступались и обходили его широкой дугой. Мало того, что иностранец, так еще и такой замызганный! Вдалеке послышался вой жандармских машин. Мефф беспокойно осмотрелся. Неожиданно у него за спиной отворились двери и какой-то толстый негр втащил его внутрь. Из слов, произнесенных на ужасном диалекте, были понятны лишь «друг» и «Святая Жандармерия».

У нижнего этажа было, по-видимому, любопытное прошлое. Предназначенный под кафе либо модный магазин, он при помощи перегородок из фанеры и дополнительных настилов был переоборудован в несколько квартир. Каморку, в которой оказался Фаусон, занимал чернокожий толстяк с женой, которая почти тут же куда-то выбежала. Хозяин дал ему таз с водой, ковш и здорово потрепанную местную одежду. Жестами дал понять, что найдется и что-нибудь из съестного. Мефф поблагодарил жестами и мимикой, стараясь убедить туземца, что лучше будет, если они распрощаются. Негр тем же способом отвечал, что это для него было бы бесчестьем. Кроме того, он начал проделывать плавные движения в воздухе, сообщая о чрезвычайно привлекательной дочери, которая вот-вот должна подойти.

— Алехо! Алехо! — вдруг прозвучал снаружи женский голос.

Хозяин тут же повалился на пол. Секундой позже со всех сторон застрекотали автоматные очереди. Пули рассекали воздух, разумеется, не задевая адского посланника. Лежащий пластом Алехо думал только об одном, хватит ли того эквивалента, который он получит за исполнение гражданского долга, после покрытия повреждений в жилище на покупку будильника, который он обещал жене на День Женщин?

Стрельба прекратилась. Через двери с трех сторон ворвались жандармы в сутаномундирах, и, видя. Меффа целым и невредимым, от изумления разинули рты. Фаусон удивил их еще больше, когда достал свой спрей и нажал головку. На сей раз распространился не благовонный аромат фиалок. Полыхнуло огнем. Нечеловеческий вой вырвался из глоток полицейских. Пламя охватило одновременно все их тела, мундиры и внутренности, однако не затронуло ни колченогой мебели, ни стен, ни даже какого-то любопытствующего ребенка, который вбежал вслед за стражами порядка. Мефф незамедлительно проник сквозь фанеру, растолкал двух притаившихся за нею жандармов, еще раз пшикнул огнем и погрузился в лабиринт проходных дворов. Погоня быстро осталась позади. Еще два переулочка, улица и он почувствовал себя в безопасности. В здешней одежде, со скромной красотой южанина, он почти не отличался от туземцев.

Он шел по городу, несколько взбудораженному, несколько напуганному. По улицам проносились летучие патрули. Люди отворачивались и молчали. Впрочем, возможно, им просто нечего было сказать. Всюду висели плакаты с Бандальеро на фоне Пернатого Змея со святым Христофором в лапе, а также другие картинки, совершенно непонятные. Особо часто попадались афиши, разрисованные цветочками и пальмовыми веточками, на которых были изображены десятки туземных физиономий. Может, передовики труда, может, представители каких-то местных властей?

Надо признать, что Мефф обрел уверенность в себе. Он все более сживался с амплуа дьявола, которое как-то перестало вызывать у него недоверие и страх. Сознание, что он, совсем еще недавно серый небокоптитель, оказался совершеннее вооруженных до зубов жандармов, сильнее местных деспотов, не говоря уж о непреодолимой пропасти, отделяющей его от обычных людей, наполняло его истинно сатанинской спесью. Какое изумительное ощущение — не чувствовать страха! Хотя… а вдруг эти дурни сообразят, с кем имеют дело, вдруг да найдут заклинателя бесов или попа-патриота? Он ускорил шаги и тут же оказался на удивительно просторной площади, плотно забитой длинной, извивающейся очередью. Граждане в праздничных бежевых хлопчатобумажных нарядах, многократно стиранных, терпеливо стояли, медленно передвигаясь, словно бусины четок. Конец очереди терялся где-то в паутине улочек, а начало скрывалось в узком сводообразном подъезде. Что за дефицит мог привлечь столько народа?

Он попытался пройти в подъезд. — Талон есть? — буркнул один из кряжистых стражей, с автоматами в руках поддерживавших сознательный порядок в странной очереди.

Мефф попятился и уже намеревался уйти, когда его внимание привлек плакат, висевший рядом с подъездом. А, чтоб тебя! С картинки на него взирала искривленная бешенством физиономия чудовища. Невероятно! Гигантская очередь вела к Вурдалаку!

Он поискал глазами, конец очереди. Выстаивание в общем порядке заняло бы несколько недель. Впрочем, у большинства «очередников» были с собой складные креслица, спальные мешки, небольшие палатки. Многие играли в карты, кто-то что-то лепил из глины, на некоторых отрезках проходили банкеты впереди— и сзадистоящих. Еще дальше поп-очередник венчал молодых. В ста метрах за ним хныкал новорожденный, к очереди то и дело подъезжал катафалк, а еще чаще ассенизационная машина. Как Фаусон узнал позже, отличившихся граждан премировали «очередными» отпусками без содержания сроком до трех недель. В принципе, этого хватало. Однако, как пройти в павильон? Даже игнорируя часовых. Весь виварий был обит алюминиевыми листами, и неосатана весьма сомневался, сможет ли он проникнуть сквозь алюминий. Попытки же ворваться силой означали, что он как бы добровольно лез в ловушку. Нет, нет. Надобно поискать другого способа.

Десятое место в очереди занимала объемистая особа с собачкой (люди, обреченные на многодневное выстаивание, забирали с собой живность, что хоть и не было разрешено, но тем не менее и не запрещалось). Фокстерьер ворчал и рвался в скверик с травкой, однако матрона не покидала занятой позиции, видимо, не доверяя соседям. Зато отпустила поводок. Песик влетел в рахитичные кустики и уже через минуту, привлеченный Фаусоном, скрылся за углом дома. Мефф привязал животное к бетонному столбику, а сам, уставившись на образец, начал сосредоточиваться, вспоминая кабалистические заклятия, которые кто-то в виде заметок повыписывал на полях приложения к «Who is Who?». Сначала по ошибке превратил собаку в камень и пришлось обращать всю реакцию. Наконец при очередной попытке почувствовал, как тело синьора Дьябло съеживается, сворачивается, трансформируется. В голове гудело, разворачивалась симфония звоночков, а в мышцы вонзались тысячи иголок. Потом боль прекратилась и Мефф почувствовал себя хорошо, хоть и четвероного. Он дружелюбно тявкнул привязанному фокстерьеру и выбежал на площадь.

— Где ты шляешься, Хуанита! — крикнула дама, а видя отсутствие ошейника и поводка, сильно шлепнула друга человека. — Вечно ты все теряешь, лахудра, а ведь когда-то была такой приличной сучкой!

Фаусону захотелось заворчать и впиться зубами в толстую икру, но ради добра дела он сдержался. От входа их отделяли теперь всего три человека. Меж тем возникло новое осложнение. Мефф увлеченный своей трансформацией, не заметил, как откуда-то появилась взлохмаченная дворняга, налетела на него сзади и незамедлительно забралась ему на спину.

«Брысь, педераст!» — хотел крикнуть возмущенный Агент, но вместо этого у него получилось только кокетливое ворчание. К счастью, хозяйка, которой не улыбалось иметь щенков без родословных, не пожалела зонтика. Тем временем они оказались на пороге. Один из четырех бессловесных церберов разорвал талон и их поглотило холодное, плохо освещенное чрево.

Очередь двигалась с монотонностью конвейерной ленты на заводе. Три минуты — шаг вперед. Три минуты… Коридор извивался, как греческий орнамент, и лишь через полчаса они оказались перед раздвижными дверями, напоминающими вход в кабину лифта в гостинице средней руки. Мефф Фаусон, либо, ежели желаете, сучка Хуанита, рассматривал толстую даму со все возрастающим удивлением. С пожилой матроной творилось нечто странное. Она дрожала как в лихорадке. На лбу вздулись жилы, лицо пошло пятнами… Над квазилифтом зажглась надпись: «В твоем распоряжении три минуты». Автоматические двери пропустили их внутрь.

Помещение походило на обычный виварий. Кабина посетителей была погружена в темноту, зато за броневым стеклом в ярком свете кварцевых ламп находился выгул для Вурдалака. Впрочем, слово «выгул» в данном случае звучало чрезмерным комплиментом. Просто небольшая утоптанная площадка с тройкой безлистных деревьев и будкой (вход был загорожен решеткой). На земле валялось несколько весьма несвежих объедков. Сам Вурдалак апатично сидел в углу и безразлично глазел в пространство. Выглядел он бедновато, даже, пожалуй, жалко и, что тут скрывать, совершенно беззащитно.

Шикарную даму с собачкой охватило бешенство. Из элегантно раскрашенного рта вырвался поток площадной брани, кулаки принялись угрожать животному. Из ее выкриков Мефф понял, что она проклинает косматого узника за все: за несложившуюся жизнь, за недостатки и дефицит, за тяжелую работу, за постоянное отсутствие покоя и уверенности в завтрашнем дне, за мужа, которого куда-то когда-то забрали и он до сих пор не подал признаков жизни, за сына, отбывающего службу в монастыре морской пехоты, за дочку, которая совсем распустилась. «Ты, оборотень, паршивый, ты!» За ложь и обман! За безнадежность! За то, что бог забыл о Кортезии, за самого Кортеса, за скандальную соседку, за дворника, который донес, за начальника по работе, за очереди, за язву двенадцатиперстной кишки. «Ты, дьявольское отродье! Ты, сукин сын! Ты, буржуй треклятый! Ты!» Наконец проклятия перешли в сплошной неразборчивый крик и рыдания.

Раздвинулись двери с другой стороны. Вошли трое мужчин в халатах. Двое подхватили под руки иссякшую женщину, которая вдруг сникла, как тесто на сквозняке, а третий подошел к стеклу и тщательно протер его тряпкой. Только теперь Мефф, предусмотрительно забившийся в угол, заметил проходящую вдоль основания плиты канавку для плювотины.

Вошел следующий «очередник». Рекордист по сбору хлопка. Некоторое время он молчал, потом поднял мускулистую руку, погрозил Вурдалаку, кинув один, говорящий обо всем звук: «Уууу — ты!..» и плюнул точно в центр стекла.

Прошло еще несколько человек. Все горели ненавистью, изрыгали горькие обиды, злословили. Наш особачившийся герой не понимал сути разыгравшейся церемонии, только с каждой минутой ему становилось все тоскливее.

Примерно через полчаса послышался высокий, свистящий звук.

— На сегодня все! Все на сегодня! — заворчали развешенные повсюду динамики. Двери раздвинулись и персонал в халатах с кожаными ремнями в руках очистил от толпы коридоры вивария. Никто не протестовал. Самое большее — вздохнул и застонал… Потом опустилась тишина. Двери снова раздвинулись. Вурдалак оживился, поправил слежавшуюся шерсть, сделал несколько приседаний и, посвистывая, открыл невидимый до того холодильник. Поднялась решетка, прикрывавшая вход в будку.

— Спокойной ночи, старик! — бросил кто-то из прислуги. Потом из-за стены еще было слышно, как замыкают огромные замки. Вероятнее всего, они остались одни.

Непонятность ситуации Мефф относил за счет своего особачивания и возникшего вследствие этого невысокого среднеарифметического интеллекта. С определенным усилием он вернулся в первозданный вид. В клетку можно было войти, проникнув сквозь стекло, но Фаусон предпочел пройти сквозь мраморный цоколь и выгул.

Он оказался внутри, когда Кайтек, стоявший к нему спиной, наливал себе стаканчик водки «Кактусовки». Чудище тут же почувствовало присутствие чужака и заворчало. Его морда превратилась в устрашающую маску. Губы приподнялись, обнажив огромные кабаньи клыки, а горящие глаза зажали взгляд Меффа, словно тиски. От изумления полномочный и чрезвычайный позабыл пароль.

— Пятью пять… нет… семью семь…

Из концов косматых пальцев высунулись когти размером с ножи. Приглушенное горловое ворчание начало заполнять вольеру. Оборотень присел на задних конечностях… и прыгнул, прежде чем Фаусон успел прикрыть лицо слишком медлительной рукой.

Чмок! Чмок!

Чудище расцеловало его, словно выстрелило из двустволки!

— Наконец-то, — прошипело оно, а видя изумление Фаусона, захохотало. — Шестью шесть! Шестью шесть, черт побери! Ты думал, я не распознаю коллеги по запаху?.. Я знал, я чувствовал заранее, что рано или поздно Низ пришлет кого-нибудь, чтобы вытащить меня из этой дыры. Меня зовут Кайтек, а тебя?

— Мефф. То есть, Мефистофель XIII.

— Первоклассная семейка. Аристократы, ядрена вошь! Не то, что мы, демоны из пролетариата.

— Тебе не кажется, что нам пора смываться? — прервал классовые рассуждения Фаусон.

— Успеется! — ответил Вурдалак. — Кроме того, это не так просто. Взгляни, друг! — он когтями раздвинул шерсть на животе, показывая шрам. Под кожей явно вырисовывался контур вшитой капсулы.

— Esperal [32], — догадался Мефф. — Отвыкаешь, что ли?

— Вшивка лояльности! — покачал головой Кайтек. — Достаточно попытаться сбежать или выцарапать одну из капсул — их пять штук — электрический импульс тут же идет к Бандальеро. Довольно секунды, чтобы диктатор нажал кнопку передатчика, с которым не расстается, и все капсулы взорвутся, разрывая меня в клочья.

— У тебя низкий уровень бессмертия?

— Высокий, но капсулы изготовлены из переплав ленного ковчежца святого Иакова, специально привезенного из Сан-Доминго.

Адский посланник выругался, но тут же сказал:

— Должен же быть какой-то выход!

— И есть. Достаточно нанести визит тирану и по возможности эффективно уговорить его вернуть передатчик. План у меня разработан давным-давно. Только одно, — морду чудовища искривила гримаса ненависти, — поклянись, что не убьешь его на месте…

— Если ты так хочешь…

— У нас небольшие застарелые счеты…

— Догадываюсь. Он запер тебя здесь.

— Если б только это, — гавкнул Вурдалак. — Сначала догадайся, какой фраер помог Хуану захватить эту страну, кто подсказал ему идею с кортезианизмом?..

— Ты?!

— И кто, наконец, словно щенок, дал вшить себе эти идиотские заряды, замкнуть в виварии и выполнять роль общественно полезного объекта ненависти?

— Кстати, — вставил Фаусон, — объясни, что тут происходит? Что означает эта очередь отличившихся?..

— Бандальеро не откажешь в знании человеческой психики. Создавая идеальную систему, в которой все обстоит прекрасно, мудро, благородно, свято, он одновременно позаботился о том, чтобы в качестве противовеса сосредоточить в одном месте все зло, на которое можно свалить то, что на практике не согласуется с теорией. Речь шла о таком месте, где за три минуты, порой раз в жизни, люди могли бы дать волю своим чувствам. Говорить правду! И не важно, что объект ненависти будет эрзацем. Разумеется, существует враг номер один — Этания, ее президент, которого именуют Первым Фарисеем, ее перевернутые шиворот-навыворот символы, ее стиль жизни, который здесь именуют вторичным варварством. Но что малюсенькая Кортезия может сделать Этании? Строить гримасы, показывать язык? Поэтому придумали отечественного врага — меня! Таким образом, одним махом Бандальеро отделался от соучастника и получил объект для нейтрализации настроений. Честное слово, я тут для него проделываю работу получше, чем вся жандармерия города.

Фаусон молчал. Ему в голову пришло, что человек своими идеями давно уже перещеголял истинных дьяволов, которые по сравнению с некоторыми личностями человеческой расы могли бы сойти за джентльменов.

Правящий Совет двенадцати архиепископов, уже давным-давно заседавший впятером (остальные члены Совета либо почили в бозе, либо находились в состоянии или же местах, не позволяющих им принимать участие в совещаниях), собрался вскоре после полуночи. Таков был стиль работы Хуана Бандальеро, у которого была натура кошки, нюх собаки, характер лисы, зрение змеи и гибкость мангусты.

Однако же сегодня он кружил по своему длинному кабинету, напоминающему монастырскую трапезную, как лев в клетке. Четыре остальных иерарха молчали. Долгая жизнь и пожизненное сохранение занимаемых мест гарантировались принципом: переждать первоначальную вспышку бешенства, согласиться со всеми тезисами президента, единодушно их одобрить, а затем напропалую веселиться во время обязательной увеселительной части, состоящей из курения опиума и шалостей со студентками-нонконформистками, которые таким поведением могли слегка смягчить вынесенные им приговоры и избежать отправки на серебряные рудники, работа на которых, как известно, не очень-то благоприятствует интеллектуальному развитию.

— Amigos, — говорил Новый Кортес своим несколько глуховатым голосом, — в нашей прекрасной стране находится пришелец, действующий, несомненно, по наущению вероломной Этании. Хуже того, этот агент, я не побоюсь сказать — диверсант, располагает новейшими видами оружия, например, аэрозольным огнеметом. Он может также проникать сквозь некоторые виды стен и заборов.

В зале стало шумновато, а Первосвященник, выряженный в униформу — гибрид римской тоги и ацтекского плаща из перьев — продолжал:

— Мы не знаем намерений неведомого врага, и уже несколько часов не получаем сообщений о его местопребывании. Вы скажете, что значит один человек по сравнению с хорошо организованным государственным механизмом? Согласен. Но даже этого одного наглеца мы не можем игнорировать. В простом народе, несмотря на несомненные успехи науки и образования, все еще живы вздорные мифы о Монтесуме Третьем, который, якобы, в любой день может явиться из-за Великой Воды и повергнуть Нового Кортеса. Поэтому надобно незамедлительно отыскать и уничтожить врага! — закончил он, драматически понизив голос. — Что вы, братья, думаете об этом?

Некоторое время не подавал голоса ни один из иерархов. Вырываться слишком рано означало проявить избыточную инициативу, а стало быть оказаться заподозренным в чрезмерных амбициях…

— Ну же! — торопил Бандальеро. — А может, это делишки кого-то из вас?

Языки развязались немедленно. Несколько минут члены Совета наперебой перекрикивали друг друга, поддерживая мнение Первосвященника, выражая свое беспокойство и святое возмущение. Однако ни один не предложил какого-либо решения.

Вошел офицер и вручил президенту-диктатору очередную порцию признаний, выбитых из капитана Гомеса и несчастного Хименеса, в которых, однако, не оказалось ничего нового, за исключением, может быть, утверждения одного ученого, который невероятные способности синьора Дьябло склонен был приписывать нечистой силе.

— Они вечно что-нибудь придумывают, — произнес епископ по имени Альваро.

— Но не следует ничем пренебрегать, — констатировал другой, носящий историческое имя Родриго.

— У нас нет отечественных экспертов по метафизике, — сказал Бандальеро, — все без исключения были подвергнуты перевоспитанию. Разве что… — наступила тишина. — Разве что вызвать сюда Вурдалака!

Нотабли зааплодировали, лишь Родриго, хотя, в принципе, и он поддерживал идею босса, предусмотрительно спросил:

— А это, так сказать, безопасное решение проблемы? Первосвященник извлек из складок римско-ацтекского одеяния плоскую коробочку с несколькими кнопками и улыбнулся. Улыбка однозначно говорила: он у нас в руках.

— Как его доставить?

— Вертолетом! Он будет здесь через четверть часа, — Бандальеро небрежно указал на броневые двери, выходящие на террасу дворца.

Увлекательнейший вопрос, почувствовали ли правящие иерархи надвигающуюся опасность, останется, вероятно, нераскрытым. Что же касается фюрера Кортезии, то его озабоченность поступками незваного гостя была продиктована не столько страхом (таковой исключался эффективными действиями различных служб), сколько яростью: кто-то пытается без его согласия нарушить установленный мир, порядок и покой. Он быстро прервал бесплодную болтовню своих «соправителей», отправил их в банкетно-игровой зал, сам же погрузился в молчание и ждал.

Перед ним на стене пульсировала огромная рельефная карта Отчизны. Горели колечки, обозначающие центры культуры, светились треугольнички портов и вокзалов, искрились ромбы каменоломен, шахт и других мест эффективного перевоспитания. Он любил эту страну. Не раз до глубокой ночи, когда утомленный взор уже не различал просьбы о почетном крестном отцовстве от прошений о помиловании и свинцовые веки опадали на глаза, Бандальеро видел Кортезию очами души и часто повторял, что Первосвященник не спит, дабы другие могли спать спокойно.