VIII

Был единственный способ добраться до Кортезии. Во всяком случае, так утверждал барон Франкенштейн. Дежурный сатана решил последовать его совету. В тот же день, не рискуя вторично оказаться за столом гостеприимного товарища по оружию, он вернулся в столицу. Там направил свои стопы в посольство Республики Кортезии. Серое здание действительно окружали три линии колючей проволоки, стена и ров, но благодаря рекомендации (у Организации имелась рука в консульских кругах) signore Diablo уже в шестнадцать пятнадцать пожимал руку в кожаной перчатке, принадлежащую чрезвычайному и полномочному послу Республики.

Он представился боссом сардиновой промышленности, заинтересованным в развитии национального сардинства в водах бухты «Dios Gracias», готовым чуть ли не бескорыстно предоставить кредиты и развитую технологию, удовлетворившись скромным долевым участием в далеком будущем. Правда, Мефф знал, что в водах бухты, окруженной поселками прожорливых туземцев, нет не только сардин, но и медуз, однако надеялся, что посол не разбирается в подобных материях. И не ошибся. Физиономия дипломата просветлела, как луна после затмения, а объятия разверзлись. Все это сопровождалось восклицанием:

— Друг мой!

Дальнейшую часть беседы заняли разговоры о деталях. Синьор Дьябло утверждал, будто для реализации договоренности необходим его незамедлительный визит в Пунта Либертад, что посол вначале счел невозможным. Нормальный порядок рассмотрения вопроса о выдаче виз в обоснованных случаях занимает полгода и редко завершается успехом. Под давлением аргументов промышленника дипломат несколько смягчился, заговорил о двух неделях, а когда узнал, что сейнеры, поставляемые трестом «Sardine Corporation Ltd», будут иметь оборудование, позволяющее за пятнадцать минут превращать их в тральщики и миноносцы, растаял, как сосулька на весеннем солнце, и отправился переговорить с правительством. Переговоры затянулись и Фаусон успел осмотреть все картинки, обрисовывающие прелести Кортезии. Если ландшафты хотя бы наполовину соответствовали истине, то сад между Евфратом и Тигром, откуда некогда изгнали наших прародителей, по сравнению с отчизной Первосвященника должен был выглядеть как запущенный иорданский дворик.

Вернулся посол. Передал поздравления. Он разговаривал с самим Бандальеро, который оказался большим любителем сардин и тральщиков. Выезжать можно незамедлительно, ежели уважаемый гость подпишет обязательство соблюдать законы, действующие в Республике (то есть следовать указаниям хозяев, не раздражать чиновников и не подкармливать граждан), не станет ничего ввозить либо вывозить и заранее откажется от каких-либо претензий. Мефф подписал. Следующее утро его уже застало в пути.

Самолет, курсирующий на линии Каракас — Пунта Либертад, напоминал экземпляр, умыкнутый из Музея Техники. Даже любитель мог бы распознать в нем незначительно переоборудованный бомбовоз времен второй мировой войны. Фаусон опасался как бы пол неожиданно не раздвинулся и он не вылетел бы вместо бомбы. К счастью, пол скорее развалился бы, нежели раскрылся. В кабине было немноголюдно. Зажиточный итальянец, какой-то худой и бледный дипломат, возвращающийся из посольства с тоскливой физиономией коня, направленного на заклание, монашенка с движениями каратистки, да старичок-пенсионер являли полный состав пассажиров. Кроме них еще была стюардесса весьма преклонного возраста. Посматривая в окно, Мефф мог наблюдать океан с редко разбросанными спичечными коробками танкеров и неправильной формы медальками островов. Позже увидел более крупные участки суши. Вдруг стало темно. На иллюминаторы надвинулись светонепроницаемые ширмы, а самолет пошел вниз. Неужто, собирался нырнуть в море?

— Военная тайна! — предупредительно пояснил старичок-пенсионер, видя беспокойство полноватого итальянца.

Финишировали они, пожалуй, несколько энергичнее, чем следовало бы, но целыми, и через минуту снова стало светло. Аэропорт — все, что осталось от Эры Гонзалесов, использовался лишь в малой его части, остальное, не восстановленное еще после «Ночи Мачете», было покрыто зеленью и большими панно, изображающими Эрнана Кортеса, пожимающего руку Хуану Бандальеро. Оба были монументальны сверх меры, ужасно многоцветны и свежепокрашены. Каждого из прибывших взяли под руки по двое местных чиновников в фантастических сутаномундирах и каждая тройка направилась к своим дверям постройки.

«Какая забота о пассажирах!» — отметил Фаусон. Он как раз собирался как следует подумать, но в этот момент оказался между двумя подстриженными «под нулевку» метисами, которые достаточно решительно повели его к двери в глубине здания. Там у него выхватили саквояж и плащ, один из метисов принялся шебуршить по всем закоулкам тела и гардероба иностранца, второй смотрел на эту процедуру поразительно холодным для южанина взглядом. Мефф распрощался со своими любимыми часами, шариковой ручкой и сигаретницей.

— А это что?! — рявкнул вдруг «поисковик», держа в руке баллончик с адским пламенем.

— Это? Интимный дезодорант, — соврал на всякий случай Адский Посланник.

Метис раскрыл рот и нажал головку распылителя. Неосатана зажмурился, но вместо запаха серы и горелого мяса в воздухе распространился аромат фиалок.

— Недурно! — промямлил чиновник и собирался спрятать баллончик в карман, но тут дверь раскрылась и вошел офицер в сопровождении пожилого седовласого господина.

— Senor Diablo? — спросил офицер.

— Так точно.

— Вернуть шмотки и вон отсюда! — бросил прибывший подчиненным. Мефф не очень хорошо знал испанский, но жесты, сопровождающие высказывание, были вполне международными. Метис с сожалением отдал баллончик и часы. Об остальном как бы забыл.

— Я капитан Гомес, — щелкнул каблуками офицер, — сеньор президент поручил мне лично опекать вас.

Фаусон подал ему руку и повернулся к пожилому, некогда, видимо, высокопоставленному мужчине.

— Меня зовут брат Мануэль Хименес, — произнес тот на правильном английском. — Буду вашим гидом и переводчиком.

Гомес махнул рукой, что, по-видимому, означало приглашение выйти, и двинулся первым. Некоторое время они шли по темному коридору, который вывел их на тесный дворик, заваленный посылками, ожидающими, вероятно, таможенного досмотра. Там стоял небольшой бронеавтомобиль, раскрашенный веселенькими пастельными полосками.

— Сначала поедем в отель, — пояснил Хименес, — господин президент, вероятнее всего, примет вас поздним вечером.

Они поехали. В машине не было окон, поэтому втиснутый между офицером и переводчиком Посланец Низа мог самое большее воображать себе трассу поездки.

Шикарный отель «Счастливый Пеон» вздымался на центральной аллее Пунта Либертад, носящей, естественно, имя Э. Кортеса. Это был один из последних подарков, полученных президентом Амарильо от концерна «Интерконтиненталь» взамен за соблюдение полутора десятков прав человека. Шеренги безупречно выряженных боев и кельнеров, бары, наполненные напитками высочайшего качества, прелестные лифтерши и горничные, автоматы, подающие по желанию и бесплатно требуемые предметы — все вместе оставляло невероятно приятное впечатление, если б не одна мелочь: в отеле не было видно ни одного обитателя.

Синьор Дьябло получил апартаменты с бассейном, правда, недействующим, но, как заверил на безупречном французском метрдотель, по желанию гостя бассейн будет незамедлительно наполнен. Фаусон пожелал, заказал обед в номер и отправился отдохнуть. Ленч оказался отличный, хоть и не походил на произведение местных гастрономов. И, действительно, после долгого копания в вазочке с мороженым в ней обнаружился клочок бумажной салфетки из парижского ресторана. Итак, завтрак был целиком доставлен из Франции. Официантка, миниатюрная благопристойная креолка, пожелала уважаемому гостю приятного аппетита, при этом с таким вожделением поглядывая на шоколадки и ломтики ветчины, что почти физически ощущалось, как ее слюнные железы разбухают до размеров грудей. Мефф заметил это и предложил угощаться. Она воспользовалась приглашением без лишних слов и тут же сжевала плитку шоколада вместе с фольгой. Развеселившийся гость, видя, какую радость он доставил и решив наплевать на обещание не подкармливать туземцев, предложил девушке забрать все, что ей особенно понравилось. Спустя мгновение все содержимое подноса скрылось в пучинах одежд креолки.

— Для детей, — пояснила она.

— Понимаю, у вас временные трудности со снабжением, — догадался Фаусон.

Глаза кортезианки снова сделались настороженными и холодными.

— У нас ни с чем не бывает временных трудностей, — бросила она и быстро вышла.

Мефф решил вздремнуть. Он пребывал словно в полусне, когда его чуткое ухо уловило странный топот за стенкой. Он встал и попробовал открыть дверь в зал с бассейном. Дверь была заперта. Он рискнул туда проникнуть, высунул голову сквозь стену (к счастью, традиционную) и остолбенел. Вокруг бассейна бегала толпа туземцев, приносящих в глиняных кувшинах воду, которую они быстро выливали в бассейн. Наш герой поскорее втянул голову и оглядел апартаменты. В первой комнате у стены стояло несколько автоматов. Он подошел к одному и требовательно произнес: «Жевательная резинка!» Что-то заворчало и изнутри выскочила упаковка с Утенком Дональдом. Мефф не сказал больше ни слова, а энергично поднял крышку ящика. Предчувствие его не обмануло. Внутри скорчившись сидел абориген и с миной загнанной в угол крысы глядел на иноземца. Тот вздохнул и опустил крышку.

Потеряв всякую охоту спать, он подошел к окну. Отсюда раскинулся чудесный вид на обсаженную пальмами аллею, по обеим сторонам которой тянулись десятки отелей, торговых домов, кинотеатров, кабаре и банков. Внешне она не отличалась от улиц крупных городов на большинстве континентов. Недоставало только людей и машин, но это можно было объяснить временем сиесты. Величественный, вероятно железобетонный, Кортес стоял, задумавшийся и одинокий на своем постаменте, украшенном кокосами и головами ягуаров.

Фаусону захотелось прогуляться. Он вышел из комнаты. Уборщицы, суетившиеся в коридоре, вытянулись по струнке. Смуглая ангелица, дежурившая на этаже, затрепетала дежурными ресницами. Не доверяя лифту, он опустился по лестнице в холл. Увидев его, с кресла вскочил брат Хименес.

— Желаете осмотреть город? — догадался он. — Я к вашим услугам. У нас здесь есть несколько истинных жемчужин архитектуры… Например, кафедральный собор.

— Я хотел бы прогуляться один!

Тень беспокойства пробежала по лицу провожатого.

— Нет такого обычая, — неожиданно сказал капитан Гомес, возникая из-за развернутой газеты. — Город велик, легко заблудиться, кроме того, мы взяли на себя за вас полную ответственность. Что будет, если какой-нибудь недоразвитый скорпион, либо другая пакость появятся на пути Высокого Гостя?

— В проспекте я прочел, что кортезианизм ликвидировал опасных насекомых, изжил проституцию, наркоманию и неравенство, — улыбнулся Мефф.

— Береженого бог бережет! — пресек дискуссию офицер.

Пошли они вдвоем с Хименесом. Вообще-то их, вероятно, было больше. Примерно до половины улицы, отставая на несколько метров, следовал мороженщик с тележкой, а на середине аллеи их «принял» киоск с газетами. Сие означало, что у Меффа, видимо, начались зрительные галлюцинации: всякий раз, когда он оборачивался, киоск стоял, намертво вросши в тротуар, однако постоянно в тридцати метрах за ними.

Хименес с невероятным воодушевлением рассказывал о кортезианском барокко, которое впитало в себя неисчислимое множество богатейших течений национальной культуры, распространялся о давней литературе, о народных обрядах, которые завтра будут показаны гостю, наконец, о достижениях президентства Бандальеро, который прагматизм Первосвященника умело объединяет с отеческим гуманизмом, любовью к поэзии и музыке, а также с прямо-таки невероятным чувством юмора.

— В мире издаются журналы, осмеливающиеся помещать карикатуры на собственных государственных мужей. Мы пошли дальше. Наш сатирический журнал «Акупунктура» помещает исключительно карикатуры Первосвященника.

В этот момент они проходили мимо торгового дома «Все для пеона», витрины которого прогибались под табличками с надписями «Новинка», «Сезонное снижение цен», «Распродажа». Фаусон вспомнил о потере сигаретницы и направился к входу.

— Простите, но если вы намерены наведаться в магазин, следовало уведомить нас об этом за день, — загородил дорогу Хименес.

— Это почему же?

— Местный обычай, имеющий истоком туземные магические обряды. Наше общество проявляет весьма сильную привязанность к традициям, а уважение, которым оно окружает иностранцев, тем более не позволяет обходить многовековые каноны. Впрочем, если вам требуется что-либо, мы доставим прямо в отель.

Они пошли дальше. Еще несколько раз Фаусон пытался свернуть с трассы, но в ресторане как раз был обеденный перерыв, в кафе — отпуск, а в кино шел фильм, дублированный на местный язык, так что незачем было и входить.

— А может вы хотели бы побеседовать с простым гражданином нашего города? — спросил предупредительный чичероне.

— Охотно.

Совершенно случайно на пустынной до того улице вдруг появился ведущий ослика мужчина с каменным лицом старой индианки.

— Спросите, что его сюда привело, — сказал Агент Низа.

Хименес не успел рта открыть, как пеон сам заговорил на отменном оксфордском.

— Меня зовут Альберто Ибаньес, я крестьянин провинции Москитос. До Кортезианской Весны я был тупым безземельным, безграмотным мужиком, теперь я — последователь веры, осознающий свои задачи, права и обязанности. До Кортезианской Весны единственным моим достоянием были дети. Сейчас у меня есть осел и серьезная надежда приобрести через три года второго осла, взносы я уже сделал. По проблеме хлопка я уже достиг производительности в пять тысяч кальсон и нижних рубашек с гектара…

Мефф прервал поток его излияний и снова спросил, что привело его на столичную прогулку. Туземец поклонился и сказал:

— Меня зовут Альберто Ибаньес, я крестьянин провинции Москитос…

Следующий случайный собеседник, седовласый мулат под пятьдесят, обратился к гостю, не дождавшись вопроса:

— Меня зовут Роберто Мензурес, я работаю стрелочником на распределительной горке номер триста сорок два. Я родом из бедной крестьянской семьи, которая делила кокос на четыре части, а устриц и шампанского не знала даже по рассказам. Благодаря Первосвященнику мне удалось выйти в люди. К тому же несколько раз. Ибо как мы говорим в нашем узком железнодорожном кругу: «Кортезианизм — семафор, открывающий путь в светлое завтра, надо только уметь поднять руки».

Примерно каждые сто метров на этой удивительной аллее, у которой до того не было ни единого перекрестка, появлялись различные кортезиане: то передовая браковщица, то учитель начальной школы, то электромонтер с верфей. Вскоре Мефф пресытился искренними высказываниями и хотел сказать Хименесу, что уже выработал себе представление о повседневной жизни страны, когда заметил крадущегося вдоль стены юного негритенка с ранцем. Прежде чем провожатый успел запротестовать, Фаусон догнал паренька и махнул у него перед носом жевательной резинкой.

— Ты знаешь английский или французский.

— Меня зовут Филиппе Эрнандес, — незамедлительно заговорил мальчишка, — я ученик первого класса школы номер три тысячи шестьсот восемьдесят семь имени Святой Веры и Пернатого Змея. Мой отец был попрошайкой, а мать работала на панели. Благодаря Кортезианской Весне они поняли беспре… беспрес… бесперспективность прежней жизни. Сейчас мой папа работает государственным чиновником, а мама — медицинской сестрой…

У Меффа больше вопросов не было. Тем более, что они дошли до конца аллеи, завершающейся прелестным кованым ограждением, за которым в глубине размещался президентский дворец.

— Вы заметили, решетка объединена с элементами в форме сердечек, разве это не изумительно? — спросил Хименес. — Ну, пора возвращаться, я утомил вас прогулкой. А может, у вас есть еще какие-нибудь пожелания?

— Мне хотелось бы вернуться другой дорогой.

— Экскурсионная трасса номер один предвидит возвращение только по другой стороне улицы…

— А если б изменить?..

— Простите, но я не очень понимаю. Что вы разумеете под термином «изменить»?

Фаусон смолчал, тем более, что провожатый, который теперь принялся повествовать о сверхбогатых флоре и фауне Кортезии (при Гонзалесах никто даже не знал, что существует такое понятие: «охрана окружающей среды»), подсказал ему некую мысль.

— Вы хорошо знаете зоологию, брат Хименес?

— Я несколько лет изучал этот предмет.

— Когда-то я краем уха слыхал, что в здешних лесах можно встретить последний экземпляр оборотня.

Произошло нечто удивительное. Кортезианин побледнел, на мгновение замолчал, но тут же принялся очень быстро рассказывать:

— У нас произрастают четыре вида пальм. Пальма королевская…

— Но я спрашивал…

Хименес продолжал говорить о пальмах, давая Фаусону глазами понять, чтобы тот не поднимал этого вопроса, а выкрикнув несколько комплиментов в адрес кокосовой пальмы и «дерева путешественников», тихонечко прошептал:

— Пожалуйста, не спрашивайте, если не хотите спровоцировать судьбу.

Меффа даже обрадовало столь грозное предупреждение — не напрасно он прибыл в Кортезию. Искомый вурдалак существовал и должен быть хорошо известен, коли его охраняло столь своеобразное табу.

В тот момент, когда они проходили мимо каменной стены собора, Фаусон принял решение. Он сосредоточился и, как прыгун с трамплина, нырнул в солидно выглядевшие блоки гранита.

Удалось!

Тем не менее возглас изумления, который последовал за этим, мог в равной степени принадлежать как Хименесу, так и ему самому. Стена не была гранитной! Ее изготовили из картона, досок или папье-маше. С внутренней стороны «стену» подпирали балки. Вся аллея Кортеса была одним длинным рядом декораций, вроде тех голливудских городков, в которых разыгрывают и снимают фильмы о Диком Западе.

— Вернитесь, senor, вернитесь! — кричал Хименес, колотя кулаками в стену. В аллее поднялась суматоха, засипели свистки, взвыли сирены.

Мефф осмотрелся. Перед ним, докуда хватал глаз раскинулись руины, выгоревшие дома с частично сохранившимися первыми этажами, на которых валялись кучи мусора и успели вырасти молодые растения. Побежав, он лишь на какой-то возвышенности понял, что за полосой этой ничейной земли и двойной цепью колючей проволоки находится настоящий город.

За спиной нарастал гул. Видимо, уже пробили хлипкую стену. Застрекотал двигатель вертолета. Из близлежащих бункеров высыпали солдаты.

«Скверное дело», — подумал Фаусон, но на этот раз сдержал разбушевавшиеся было нервы, сконцентрировался и отдал себе категорический приказ: «Под землю, марш!»

Щебень разверзся под ним, а сам он медленно начал опускаться!

IX

Актер дрейфил. Тысячи раз он проклинал ту кошмарную майскую ночь, в результате которой он, Андре Лесор, стал игрушкой в руках шантажистов. До сих пор он мог спокойно работать дублером, спокойно играть роли лакеев и кучеров, спокойно жить со своей Люсиль.

Известно, нет ничего хуже, чем страх перед неведомым, не обозначенным, не названным. Андре третий день торчал в пансионате «Парадиз», а по-прежнему не знал правил игры, в которой ему досталась роль пешки.