– Стойте, – приказала она и уже собиралась схватить проводника за руку, покрытую язвами, но тот и сам оглянулся, не замедляя шага, так что ей не пришлось до него дотрагиваться. – Это же красный ромб экспров!
      – Ну и что?
      – В этот дом нельзя заходить.
      – Не заходите, – невозмутимо отозвался он.
      На сей раз Элистэ сама удивилась, что не влепила ему пощечину. Рука уже начала подниматься, но все-таки она снова сдержалась и вопрошающе оглянулась на бабушку.
      – Не переживай, – посоветовала та спокойным тоном. – Жребий брошен, нам остается идти до конца.
      – Но эта мразь ведет нас прямо в…
      – Тише. Без паники. Самообладание, внучка, прежде всего. Не забывай о том, что ты из Возвышенных. Подождем, чем все это кончится.
      Спорить с Цераленн было бесполезно. Элистэ могла идти дальше, остановиться посреди улицы или бежать. Она решила идти за бродягой.
      Тот, однако, провел их не мимо нищих, осаждавших вход в лавочку, а в узкий переулок, отделяющий «Приют лебедушек» от соседнего дома, к задней двери, украшенной таким же красным ромбом, и по-хозяйски постучал. Ему тут же открыли. В дверях стоял мужчина с круглым лицом и столь же округлым животиком, среднего роста и средних лет. Белый фартук, обтягивающий упитанное брюшко, и руки, до локтей припорошенные мукой, красноречиво свидетельствовали, что перед ними кондитер Кенубль собственной персоной. Его густые седеющие кудри были забраны под белый колпак с пришитым большим красным ромбом.
      – Что скажешь, друг мой Лоскут? – обратился Кенубль к их золотушному проводнику.
      – Шесть рекко за доставку, – ответил тот.
      – Справедливо. Именно так. Великолепно.
      Элистэ с тревогой наблюдала, как деньги переходят из рук в руки.
      «За что он ему платит? И почему?»
      Лоскут пересчитал полученные деньги, кивнул и молча растворился в ночи. Элистэ почти не обратила внимания на его исчезновение. Ее глаза были прикованы к тому, кто их, по всей видимости, купил, – кондитеру; тот же приглашал их войти, раскланиваясь с невероятно топорной галантностью.
      – Окажите честь вступить под кров вашего покорного слуги, Возвышенные дамы, – проговорил он.
      Было еще не поздно бежать от этого дома, расписанного алыми эмблемами экспроприационистов. На миг Элистэ захлестнуло желание так и сделать.
      – Я к вашим услугам, Возвышенные дамы. Соблаговолите войти, – пригласил кондитер, сопроводив свои слова еще одним чудовищным поклоном. – Здесь вам ничто не грозит, здесь вы будете в полнейшей безопасности, я вас заверяю.
      В его облике и словах сквозили неподдельная искренность и озабоченность, но Элистэ это отнюдь, не убедило.
      «А как объяснить в таком случае эти мерзкие красные знаки? И ромб на колпаке?»
      Если бабушка и испытывала похожие сомнения, то виду не подала. С непоколебимой, судя по всему, самоуверенностью она кивнула хозяину и прошествовала в дом. Обменявшись испуганными взглядами, Аврелия и Кэрт последовали ее примеру. Элистэ била дрожь – и от страха, и от холода; она лишь надеялась, что под широким плащом этот признак слабости останется незамеченным. Искоса взглянув на Кенубля, она проскользнула мимо него в дверь и оказалась в обсыпанной мучной пылью холодильной камере, посреди которой находился стол для готовки с мраморной столешницей; на столе лежала горка Пластов частично раскатанного сдобного теста. В камере было почти так же холодно, как на улице, и дрожь отпустила Элистэ только тогда, когда мастер Кенубль провел их в соседнее помещение – ярко освещенную пекарню, где в глубоком камине горел огонь, а большие печи уже успели накалиться. Воздух, пропахший корицей, был неимоверно насыщенным, горячим и ласкающим – словно ванна с душистыми солями. Несмотря на свои опасения, Элистэ не смогла сдержать восхищенного вздоха. Она тут же откинула капюшон и стянула перчатки, чтобы онемевшие от холода уши и одеревеневшие пальцы отошли в этой поистине тропической жаре. И если бы не приличия, она заодно сняла бы и туфли с чулками, ибо ноги у нее закоченели и она их не чувствовала.
      – Суп, Возвышенные дамы. Вам требуется горячий суп. Или чай? Горячий шоколад? – предложил Кенубль.
      – Шоколад! – страстно прошептала Аврелия.
      – Минуточку, я пододвину кресла к огню.
      Столь суетливая заботливость, по всей видимости, вступала в противоречие со зловещей красной эмблемой – и наоборот. Элистэ вдруг почувствовала себя такой усталой, замерзшей и растерянной, что у нее не осталось сил задумываться над этой головоломкой. Кухонный жар подействовал на нее, как наркотик, – разом приглушил страхи и отнял силы. Она поразмыслит над этим, но потом; лучше всего – после горячего супа и чая. Опустившись в ближайшее кресло, она протянула руки к огню. Аврелия последовала ее примеру, тогда как Кэрт, которой было не положено сидеть в присутствии господ, устроилась на каминном коврике.
      Но Цераленн продолжала стоять. Губы у нее посинели от холода, и, как говорится, зуб на зуб не попадал, однако подобные мелочи никогда не мешали ей четко и ясно излагать свои мысли.
      – Мастер Кенубль, мы перед вами в долгу за такое радушие. И все же мы сможем воспользоваться вашим гостеприимством, лишь убедившись со всей непреложностью, что прекрасно понимаем друг друга. Мне и моим спутницам требуется убежище на неопределенное время, вероятно, на несколько суток. Поскольку же в нашем положении предпочтительней держаться в тени и не раскрывать своих имен, мы полагаемся на вашу осторожность, каковая обеспечит нам безопасное укрытие. За такую услугу вы, естественно, получите щедрое вознаграждение.
      – Вознаграждение? – Кенубль выпрямился, изо всех сил стараясь скрыть обиду, проступившую на его круглом, добродушно-глуповатом лице. – Вы заблуждаетесь, Возвышенная госпожа, и даже очень. Заявляю, что вы несправедливы ко мне. Кондитер Кенубль не оказывает услуг за деньги, и не будем говорить ни о каком вознаграждении. Я шерринец, мадам, и верноподданный, я предан моему королю и отечеству, как был предан мой батюшка Кенубль, и коли потребуется – я вколочу это в своих детей, так что на всю жизнь запомнят. Мадам, мы, Кенубли, – уважаемое семейство. Возвышенные – и те не брезгуют нашей выпечкой. Ну о каком вознаграждении можно тут говорить!
      – Я была неправа, – сдержанно кивнула Цераленн.
      Ее спутницы в жизни не слышали, чтобы с уст старой дамы срывалось нечто похожее на извинение. Ее слова вполне удовлетворили мастера Кенубля, который сменил негодование на прежнюю любезность. Однако Элистэ все еще не оставляли сомнения. Она с благодарным поклоном приняла от кондитера чашку дымящейся чечевичной похлебки, глотнула и глубоко вздохнула, когда живительное тепло разлилось по всему телу. Тем не менее она не смогла удержаться и спросила:
      – А красный ромб на ваших дверях и на колпаке?..
      – Маскировка, Возвышенная дева. Хитрость, обман – дело, возможно, и недостойное, но как еще мог Кенубль остаться на воле, чтобы служить королю и отечеству? Но пусть вас это не пугает, Возвышенная дева. Я презираю этот гнусный ромб, я его ненавижу, поверьте. Супруга моя, мадам Кенубль, тоже его ненавидит, и двое моих парнишек, младших Кенублей, так же возненавидят его, а не то им не поздоровится. Хотите, я поделюсь с вами маленькой тайной, Возвышенная дева? Каждый вечер перед отходом ко сну я кляну и поношу этот красный ромб, а часто даже плюю на него. А супруга моя, мадам Кенубль, нарисовала красный ромб на донышке ночного горшка. Уже за одно это, прознай кто, нас отправили бы прямиком в Кокотту, но мы с женой считаем, что риск того стоит. Хотите, я на ваших глазах плюну на красный ромб? Прямо сейчас, если не верите?
      – Ну что вы, не нужно, – успокоила его Элистэ, которая и сама начала понемногу успокаиваться. Однако же она задала еще один вопрос: – А за что вы дали деньги тому бедолаге, что привел нас сюда?
      – Это вы про Лоскута? Ну, о Лоскуте не волнуйтесь. Он, Возвышенная дева, парень, конечно, странный, но не так страшен, как выглядит.
      «Куда уж страшнее!» – подумала Элистэ.
      – Он, Лоскут то есть, грубоват, как все из Нищего братства – я имею в виду попрошаек, – но вообще-то не хуже всех прочих, что с грехом пополам добывают себе на пропитание. И они знают – мадам Кенубль им намекнула, – что кондитер Кенубль готов заплатить вознаграждение в шесть рекко всякому, кто приведет к нему попавших в беду Возвышенных. Таким вот образом я хоть как-то служу нашему пребывающему в изгнании королю, оказывая помощь жертвам этой их противозаконной революции.
      – Стало быть, все нищие, что сейчас толкутся за вашей дверью, знают, что вы укрываете Возвышенных? – У Элистэ вновь возникло желание бежать отсюда. – И добрых две дюжины знают о том, что мы в вашем доме?
      – Несколько десятков, не меньше, а то и сотня, – беспечно заметил Кенубль. – Как же им не знать, Возвышенная дева?
      – Нам лучше уйти, пока не поздно. – Элистэ посмотрела на бабушку, тоже усевшуюся у камина.
      – Тише, внучка, – ответила Цераленн. – Нужно все взвесить.
      – Взвесить? Да кто-нибудь из этих подонков наверняка уже вызвал народогвардейцев.
      – Никому из них такое и в голову не придет, Возвышенная дева, – попытался успокоить ее Кенубль. – Это исключено. Пусть кто-нибудь только попробует – товарищи по братству мигом разорвут его на кусочки, мокрого места не оставят. Правда, правда, – повторил он, уловив, что она ему не верит. – Члены Нищего братства вовсе не дураки…
      – Они хуже дураков. Они скоты. Экспры.
      – Но в первую очередь, Возвышенная дева, они голодны. И они вовсе не походят на того глупца из басни, что прирезал свою дойную корову. Если народогвардейцы обнаружат в этом доме Возвышенных, Кенублю и всему его семейству крышка. И кто тогда будет платить им по шесть рекко вознаграждения? Более того, если наши лебедушки сложат крылышки, придет конец и ежедневной раздаче вчерашних непроданных булочек.
      – Так они поэтому толкутся под дверью?
      – Вот именно. Пока мы тут с вами беседуем, мадам Кенубль раздает нищим братьям булочки с повидлом, заветрившиеся пирожные и сливовые кексы; поэтому попрошайки и держат рот на замке.
      – Вы покупаете их за выпечку?
      – Хлеб – одна из самых твердых валют в мире, – подала голос Цераленн.
      – Ваша правда, Возвышенная госпожа. Вы изрекли великую истину, которую я каждый день пытаюсь вдолбить в головы моим парнишкам, Кенублям-младшим.
      Успокоившись, Элистэ постепенно перестала прислушиваться к разговору. Страхи ушли, уступив место усталости. Она притихла, веки сами собой смежались, она несколько раз ловила себя на том, что засыпает. Аврелии приходилось еще труднее: она все время терла глаза и зевала, прикрывая рот ладонью. А Кэрт, свернувшись клубочком на коврике перед камином, и вовсе откровенно похрапывала. Цераленн, как всегда, сидела безукоризненно прямо, но на ее изможденном лице проступила смертельная усталость. Заметив это, мастер Кенубль предложил отвести их туда, где им предстояло ночевать, – в «тайные покои», как он выразился. Взяв свечу в одну руку, а саквояж Цераленн – в другую, он повел их из кухни длинным коридором к лестнице, по ней – на второй, а затем и на третий этаж. Там они прошли еще одним коридором, в конце которого оказалась еще одна деревянная лестница, вернее, лесенка с перекладинами, ведущая к люку на чердак. Сам чердак, погруженный в тишину под косыми своими скатами, был забит до невозможности. Слабое пламя свечи выхватывало из мрака горы сундуков и ящиков, источенную жучком мебель, которой хватило бы обставить не одну квартиру, какие-то узлы, перевязанные канатом баулы и груды невообразимого барахла. Но кроватей на чердаке не было – и некуда было идти. Казалось, что некуда. Но мастер Кенубль пробрался через завалы в угол, к высокому старому шкафу, открыл дверцы, отодвинул в сторону висящие на плечиках ветхие одежды и повозился внутри. Щелкнул секретный запор, пропели пружины, и деревянные панели в задней стенке шкафа разошлись, обнажив черный провал.
      – Дамы! Возвышенные дамы, прошу сюда, – пригласил кондитер.
      Пройдя через шкаф, они очутились в «тайных покоях» между крутым скатом крыши и стеной чердака – в нише, предназначенной, видимо, под хранилище, а быть может, и нет. Полтора столетия назад жертвы Весенней чистки искали спасения в подвалах и на чердаках по всей столице и окрестным местечкам. Непонятно откуда появились тогда бесчисленные убежища, кладовки, потайные клетушки и комнаты, укрывшие множество беженцев. С тех пор большинство этих помещений стало местом хранения ненужных чемоданов и дорожных сундуков, щеток, ведер и швабр, кирпича, дранки и мешков с гипсом. Но эта комната явно предназначалась под жилье и была готова принять обитателей: в ней стояли две раскладные койки с толстыми матрасами, застеленные одеялами; имелся также ковер на полу, комод с зеркалом, пыльный умывальник и кувшин с тазом, обитый железом сундук, карточный столик со свечой, два шатких стула с клинообразными спинками и несколько кувшинов с крышками для воды, расположившиеся рядком вдоль стены. Труба небольшой железной печки выходила в главный дымоход, ведерко было доверху наполнено углем. Само помещение оказалось узким – раскинув руки, можно было одновременно дотронуться до обеих стенок. Однако оно тянулось вдоль всей боковой стены – длинный тоннель, в разрезе – прямоугольный треугольник. В каждом его конце было прорезано по крохотному оконцу, спрятанному в тени карниза и практически незаметному с улицы. Они давали очень мало света, хотя теперь, когда развиднелось, предрассветные сумерки начали просачиваться в «тоннель», разгоняя тени в углах.
      – Убого и неподобающе, – признался мастер Кенубль, – но ничего лучшего я пока предложить не способен. Сейчас я удалюсь, и вы сможете отдохнуть, но прошу, Возвышенные дамы, выслушать несколько советов. Днем не выходите из этих тайных покоев. Только по вечерам, когда торговля заканчивается и «Приют лебедушек» закрывается, вы сможете без опаски спуститься на кухню и отобедать. Если вы окажете семейству Кенубль великую честь, разделив с ним скромную трапезу, мы приглашаем вас к участию в нашем ежевечернем ритуале поношения цареубийц-экспров. Остальное время вам лучше не привлекать к себе лишнего внимания. Ковер на полу будет скрадывать звук ваших шагов, но тем не менее старайтесь ступать неслышно, говорите вполголоса; заметив паука или мышку, постарайтесь удержаться от крика. Не следует ни петь, ни смеяться. По возможности не раздвигайте штор на отдушинах, особенно ночью, чтобы мерцание свечи не выдало вашего присутствия, – с улицы Клико за домом могут вести наблюдение. Надеюсь, Возвышенные дамы, я могу положиться на вашу осмотрительность?
      – Безусловно, – заверила его Цераленн.
      Но Элистэ не разделяла бабушкиной уверенности. Как ни хотелось ей сохранить свою тайну, пришло время открыться.
      – Тут один… одно… э… маленькое затруднение, – призналась она и, не тратя лишних слов, раскрыла саквояж, извлекла осоловелого Принца во Пуха и прижала к груди; песик лежал безвольно и неподвижно, как белый меховой палантин.
      Аврелия тихо охнула, Цераленн свела брови, а кондитер огорченно покачал головой и заметил:
      – Собачка, похоже, любит полаять.
      – Нет-нет, он будет паинькой.
      – Его каждый день нужно выводить погулять, не то он вам все тут запакостит.
      – Так, может, двум парнишкам, юным Кенублям, будет весело прогуляться и поиграть с ним? – нашлась Элистэ. – Или он позабавит мадам Кенубль и покажет, чему обучен?
      – Вот как? – мастер Кенубль смягчился было, но тут же опомнился: – Увы, не получится. Такая бесполезная маленькая игрушка для знатных дам будет всем бросаться в глаза. Пойдут вопросы, откуда взялся малыш, какой от него прок и в том же духе. Нет.
      – Ты весьма опрометчиво поступила, внучка, – высказалась Цераленн. – Здесь не место домашним животным.
      – Но это не бесполезное животное, – продолжала настаивать Элистэ и выложила последний свой козырь: – Он просто отменный охотник за гнидами, он обнаружит «шпионку» Нану там, где нам с вами и в голову не придет искать.
      – Ага, вот это очень кстати, если он и в самом деле это умеет.
      – Умеет, он проделывал это на моих глазах.
      – Хм-м. – Мастер Кенубль задумчиво почесал пальцем двойной подбородок. – Что ж, будем держать его на кухне. А если он как-нибудь и впрямь поймает гниду, что ж, тогда он с лихвой окупит свое содержание.
      – Спасибо, сударь, – с облегчением вздохнула Элистэ и вручила ему своего любимца.
      Кенубль удалился. Деревянная переборка, служившая и дверью в убежище, и задней стенкой шкафа, щелкнув, встала на место. Наступал рассвет. Сквозь крохотные оконца пробивалось уже достаточно света. Внизу, по булыжникам улицы Клико, с грохотом потянулись подводы. Кэрт опустила плотные черные шторы, вернув в комнату ночь. Раздевшись без особого удовольствия – по тайным покоям гуляли сквозняки, – беглянки улеглись спать: Элистэ и Аврелия, мешая друг другу, устроились на одной койке, Цераленн заняла вторую, а Кэрт растянулась на полу. Элистэ лежала с открытыми глазами, мысленно возвращаясь к событиям этой ночи, и думала о том, какой смертельной опасности они подверглись, что сулит им завтрашний день, как необычно их новое жилье и до чего раздражает ее непривычное соседство Аврелии, уже успевшей разметаться во сне. «Удастся ли мне заснуть в такой обстановке? Вряд ли», – подумала Элистэ и тут же провалилась в сон. Вернее, в глубокое и долгое забытье, поскольку снов она не видела.
      Когда Элистэ открыла глаза, время перевалило далеко за полдень. Локоть Аврелии больно впился ей в поясницу, что, видимо, ее и разбудило. Она медленно села в постели и, прищурившись, посмотрела в призму деревянного «тоннеля». Цераленн и Кэрт уже встали и привели себя в порядок. Цераленн, как всегда, безупречно ухоженная и подтянутая, сидела за столиком, занося что-то в маленькую позолоченную записную книжку, ранее украшавшую собою секретер в ее утренней гостиной. Кэрт полоскала белье в раковине умывальника. Оторвавшись от работы, она поспешила к Элистэ. Кэрт не представляла себе, что Возвышенная может или должна встать, умыться и одеться без посторонней помощи. Даже в разгар революционной разрухи подобная мысль просто не приходила ей в голову; впрочем, как и ее госпоже.
      Облачившись в простое шерстяное платье, которое было на ней ночью, Элистэ подсела к бабушке. После того как они обменялись утренними пожеланиями, Элистэ поставила локти на столик, подперев подбородок, и тихо спросила:
      – Что дальше, мадам?
      – Слушаю, внучка…
      – Убежище, конечно, хорошее, нам просто повезло, и все вроде в порядке, но нужно исчезнуть из Шеррина как можно скорее.
      – Бегство, несомненно, оказалось делом куда более трудным, чем мы предполагали, и в настоящее время осуществить его нам не по силам.
      – Но не можем же мы до бесконечности сидеть взаперти на этом чердаке!
      – На мой взгляд, лучше сидеть здесь, чем в «Гробнице».
      – Если бы удалось сообщить кавалеру во Мерею, где мы находимся, он бы явился за нами и все вернулось к первоначальному плану, верно?
      – Полагаю, так. Но скажи, как ты думаешь это осуществить? У тебя есть конкретное предложение?
      Элистэ покраснела – бабушка отнюдь не утратила способности выставить ее дурой в собственных глазах, – и промолчала. «Что бы придумал Дреф на моем месте?» И тут, к ее собственному удивлению, Элистэ осенило.
      – Пожалуй, да. – Она приняла вызов, но постаралась не подать виду. – Да, есть. Мастер Кенубль, судя по всему, прекрасно ладит с этим братством шерринских нищих. Попрошайки проникают всюду, все знают и твердо блюдут свою выгоду, по крайней мере, так нам сказали. Если все это правда, то отчего бы Кенублю не предложить щедрое вознаграждение – платить, разумеется, будем мы – тому, кто разыщет нынешнее убежище во Мерея?
      Вот так. Предложение не из самых гениальных, но все лучше, чем ничего.
      – Однако! М-да. – К удовольствию Элистэ, бабушка, казалось, слегка опешила. – Не столь уж плохая мысль. Совсем не плохая. Она открывает новые возможности, которые следует рассмотреть. Поздравляю тебя, внучка.
      Элистэ почувствовала, что заливается радостным румянцем – от Цераленн не часто дождешься похвалы.
      – Мы посоветуемся с мастером Кенублем, как только…
      Их разговор прервал скрип койки и недовольное мычание. Аврелия завозилась у них за спиной, проснулась и огляделась.
      – О Чары! Нет, не приснилось. – Она вновь закрыла глаза и пробормотала: – Кэрт, подай чашку шоколада.
      – Не могу, госпожа, – ответила Кэрт, искренне сокрушаясь. – Чаю и соку тоже нет. Ничего нет.
      – Как – ничего?! – взвилась Аврелия и от возмущения даже подскочила на койке. – Ни поесть, ни попить?
      – Вода, госпожа.
      – Фу, гадость! Спустись на кухню и принеси чего-нибудь вкусненького.
      – Не могу, госпожа! И не просите!
      – Не хами! Ступай сию же минуту.
      – Клянусь, не могу. Не дозволено!
      – О Чары, да кто позволил, этой твари со мной пререкаться?
      – Замолкни, юница Аврелия, и не трогай ее, – приказала Цераленн. – Она не твоя горничная, а горничная твоей кузины. И в любом случае она говорит правду. Никому из нас не позволено покидать эту комнату до наступления темноты. Тебе придется подождать еще часа три или около того.
      – Но, бабушка, мне хочется есть сейчас, да еще как сильно!
      – Не можешь терпеть – обойдись водою. И будь добра говорить вполголоса, – обрезала Цераленн.
      – Водой – ох, ужас! Ну, ладно, раз уж нам приходится жить, как дикарям… Кэрт, подай этой мерзкой воды и помоги мне одеться!
      Кэрт подчинилась, и через несколько минут Аврелия подошла к столику.
      – Кузина, будь добра, подвинься чуть-чуть, я тоже хочу присесть, а стул один на двоих. Спасибо. Еще немножечко. О Чары, что за пытка! – Аврелия наконец уселась. – Чем бы заняться до обеда?
      – Занимайся чем хочешь, но только тихо, – ответила Цераленн.
      – Но чем тут можно заняться?
      – Лично я пользуюсь возможностью спокойно вести дневник. Если хочешь, я вырву для тебя несколько пустых страничек. Чернилами мы обеспечены – полная чернильница, и заточенных перьев тоже хватает.
      – Но мне-то все это зачем?
      – Похоже, тебе недостает воображения, юница Аврелия. Когда под рукой бумага, чернила и перья, возможности почти безграничны. Почему бы тебе не начать вести свой дневник? Или не заняться сочинительством – писать эссе, стихи, песни или драму в стихах?..
      – Что я вам, бумагомарательница из этих, как их… «синих чулок»?
      – Можешь заняться математикой…
      – У меня от нее голова трещит!
      – В таком случае начни что-нибудь рисовать – пейзаж, портрет, на худой конец натюрморт…
      – Скучища!
      – Ну, так набросай эскизы платьев и украшений, в которых ты бы хотела выйти в свет, – вмешалась Элистэ.
      – Да, а вдруг я в них влюблюсь, а у меня их так и не будет? Я этого не переживу.
      – Тогда вырезай из бумаги зверушек, птичек или цветы, – продолжала Элистэ. – Потом порви их на кусочки и попробуй снова сложить. А еще можно расчертить доску, сделать из бумаги фигурки и поиграть в шахматы… да мало ли что! Можем нарисовать карты, вырезать фишки и сыграть в «Погибель», «Захват» или даже в «Преследователя» – я знаю, как нарисовать обронскую колоду. Можно также… – Она попыталась придумать еще что-нибудь, но Аврелию ее предложения откровенно не интересовали. – Да, кстати, ты можешь писать письма знакомым – почему бы и не своему Байелю? Опишешь, что с нами случилось, сообщишь, что сейчас нам ничто не грозит, обратишься к нему так, словно он сидит рядом…
      – Открыть ему мое сердце в пламенных строках, чья страстность и глубина чувства навек прославят меня в любовной летописи нашего мира! Потрясающе! Какие возможности! – зажглась было Аврелия, однако сразу поникла. – Но что толку? К чему писать письма, которые не дойдут до адресата? Напрасный труд.
      – Сейчас их и в самом деле невозможно отправить, но в будущее нам не дано заглянуть. Ты просто представь, будто Байель рядом и ты с ним разговариваешь. Напряги воображение – я же знаю, у тебя оно есть. – Элистэ поставила перед нею чернильницу и положила перо. – Внуши себе, что он стоит у тебя за спиной и заглядывает через плечо.
      – Ну нет! Как я покажусь ему незавитой? Однако… – Аврелия с капризной миной взяла листок, вырванный из записной книжки Цераленн. – Отчего не попробовать? Но ты освободи мне стул, а то я не сумею сосредоточиться и ничего не сочиню. Ты же понимаешь, кузина…
      – Разумеется.
      Элистэ отошла от стола и какое-то время украдкой наблюдала за Аврелией. Сперва у той был рассеянный вид; с трудом родив одно предложение, она долго морщила лоб и покусывала перо, прежде чем разрешиться другим. Но постепенно в ней проснулось вдохновение; лоб разгладился, и перо забегало по бумаге со скрипов, неожиданно резким в тишине убежища.
      Элистэ послонялась по комнате, решив ее осмотреть, но практически не обнаружила ничего нового по сравнению с тем, что увидела ночью при свете свечи. Узкий ковер покрывал только середину помещения, не доходя до стен на несколько футов. На оголенных участках пола неровные старые доски скрипуче стонали от каждого шага, даже если ходить на цыпочках. С преувеличенной осторожностью она пробралась к задней стене и, выглянув в оконце, увидела лабиринт огороженных двориков, проходов и закоулков, раскинувшийся позади «Приюта лебедушек». Женщина набирала у колонки воду, другая жгла во дворе груду старого тряпья; по забору кралась кошка. Ничего любопытного. Элистэ прошла к фасадной стене, выходящей на улицу Клико.
      Отсюда вид открывался куда интересней. Улица Клико, широкая, деловая, была средоточием торговли и разных заведений. Обычный набор лавок, таверн и кофеен, но помимо этого улицу заполняла пестрая толпа торговцев с тележками, продающих все что угодно – от пончиков с ганцелем до дешевых шарфов и безделушек; в одном месте торговали газетами месячной давности. Бродили нищие, проститутки и уличные музыканты, перебивая друг у друга примерно с равным успехом монетки, с которыми горожане расставались весьма неохотно. На улице, судя по всему, все время что-то происходило Вот и сейчас, например, середина улицы вдруг очистилась от снующей толпы, и зеваки в три ряда выстроились по обеим ее сторонам вдоль сточных канав, теснясь и толкаясь, чтобы пробиться вперед. Очевидно, ожидалось некое зрелище. Все друг друга отпихивали, кое-кто чуть ли не лез в драку. Лес машущих рук, воздетые кулаки, улюлюканье, крики, возгласы «Экспроприация!» Со стороны Набережного рынка появилась небольшая процессия: две громыхающие повозки, по бокам в два ряда – солдаты Вонарской гвардии, следом – беспорядочная группа пританцовывающих патриотов. Процессия направлялась на площадь Равенства, к Кокотте. Крепкие повозки, сколоченные из грубых досок, были, вероятно, взяты на ближайшей к столице ферме. В каждой из них находилось около дюжины обнаженных людей со связанными руками – старых и молодых, мужчин и женщин, простолюдинов и бывших Возвышенных, все вперемешку. С высоты четвертого этажа Элистэ не могла различить лица и отдельные черты, но позы осужденных – поворот или наклон головы, изгиб шеи или спины – красноречиво говорили сами за себя, выражая всю гамму чувств: от равнодушия и горя до показного презрения, от вызова до напускной беспечности, от спокойствия до слепого ужаса. По нескольку человек в каждой телеге сбились в тесную группу – чтобы согреться или прикрыть наготу. Один смертник, худой и изможденный, дергал головой и строил толпе гримасы, словно актер. Другой – полная ему противоположность, с мускулистым телом труженика и широким, грубоватой лепки лицом, осмелился громко выкрикнуть: «Да здравствует король!» От этих слов у Элистэ на глаза навернулись слезы. Если он и успел еще что-то крикнуть, она уже не могла услышать: его голос потонул в оглушительном реве возмущенной толпы. В обнаженных узников полетели камни и комья земли. Кое-кто из жертв, пригнувшись, упал на колени – связанные за спиной руки не давали возможности защититься. Другие и не думали уклоняться. Горстка патриотов из числа самых буйных слишком близко подбежала к повозкам, и гвардейцы оттеснили их прикладами мушкетов.
      Процессия проследовала по улице Клико. Толпа еще немного потопталась на месте, но никто больше не появлялся, и люди стали расходиться. Элистэ неподвижно стояла у оконца. Она впервые увидела знаменитые повозки обреченных. Разговоры о них шли вот уже несколько месяцев, и зрелище полностью отвечало тому, что ей доводилось слышать, тем не менее у нее кровь застыла в жилах. Воображение сыграло с ней злую шутку. Она воочию увидела себя стоящей на одной из этих повозок. Угол зрения вдруг сместился до уровня мостовой, и она оказалась внизу: это ее влекли лошади мимо «Приюта лебедушек», на фасаде которого пряталось под нависающим карнизом слуховое оконце, и, раздвоившись, как в кошмарном сне, она, побледнев, смотрела сверху на саму себя. Ее обнаженное тело хлестали ледяные порывы зимнего ветра, в запястья впивалась веревка, она ощущала голыми подошвами, как повозка подпрыгивает на булыжниках. Рядом стояли Цераленн, Аврелия и Кэрт. Аврелия жаловалась, а бабушка ее ободряла.
      «О Чары, как же долго тянется время, бабуля! Мне уже надоело!»
      «Терпение, юница Аврелия. Рано или поздно мы непременно доберемся до места».
      Тут до Элистэ дошло, что они и вправду разговаривают. Она отвернулась от оконца. Ее била дрожь, хотя в комнате было сравнительно тепло.
      Подойдя к койке, Элистэ достала из саквояжа волшебное зеркальце в золотой оправе – подарок дядюшки Кинца – и, погрузившись в созерцание розовых пейзажей. Забыла про громыханье повозок. Но вот отраженный мир начал расплываться, по мере того как розовый цвет переходил в бледно-лиловый. Элистэ подняла голову и увидела, что на улице стало смеркаться. Через полчаса Кэрт опустила шторы на обоих оконцах и зажгла свечу; помещение озарилось слабым желтоватым светом, по стенам запрыгали тени. Немного погодя Цераленн решила, что можно без опаски сойти вниз.