13

«Скучно. Скучно. Невообразимо скучно». Пристроив локти на подоконник, Элистэ выглянула из окна на проспект Парабо, где вдоль фасада городского дома Цераленн во Рувиньяк прогуливались какие-то потертые, но самодовольные личности вперемежку с полноправными благопристойными обитателями квартала. Окно спальни было открыто, потому что снова пришла весна, наполняя воздух восхитительными ароматами. Эта приятная погода, которая прежде привела бы Элистэ в состояние блаженства после долгой и надоедливой зимы, теперь производила обратное действие, ибо смена времен года неизбежно напоминала о неумолимом беге времени.

– Скучно и тошно. Пусто и тускло. Противно и уныло. Досада и надсада. Докука и…

– Неужели так плохо, госпожа? – перебила ее Кэрт.

– Плохо, плохо! Так уныло, словно я опять в Дерривале.

– Ох, чтоб меня! Мы ведь не вернемся туда, госпожа? – В последнее время Кэрт переняла у своей хозяйки модное презрение ко всему провинциальному.

– Не волнуйся. Мы не могли бы туда отправиться, даже если бы захотели, – у нас нет разрешения. Вот наглость! – Элистэ качнула головой, выражая собственное презрение к чиновникам-плебеям из могущественного Комитета Народного Благоденствия, которые собирались наложить ограничения на передвижения Возвышенных. Они были невыносимы, эти выскочки депутаты, а худшие среди них – экспроприационисты, составляли большинство в Комитете. �х административные функции в поразительно короткий период вдруг настолько расширились, что охватили всю жизнь Вонара. Было принято множество постановлений, направленных на то, чтобы подчинить себе и унизить бывших хозяев. Хотя эти законы якобы имели целью «обеспечить народное благоденствие и гарантировать защиту всех граждан», истинным их назначением была месть, прямая и неприкрытая. При этом многие Возвышенные предпочитали иметь дело с самыми фанатичными из приверженцев Уисса в'Алёра, которые, по крайней мере, не прятали свою ненависть, чем терпеть ханжеское лицемерие самозваных патриотов, с их слащавыми банальностями, скрывавшими корыстолюбие и недоброжелательность. Конституционный Конгресс

– нелепость. Комитет Народного Благоденствия – полное неприличие, и выносить их можно было только ввиду их недолговечности.

– Долго это? – простонала вдруг Элистэ. – Долго?

– Ну, пожалуй, уже месяцев шесть прошло, госпожа, – с готовностью ответила Кэрт. – Было как раз время урожая, когда нас выставили из дворца. Потом началась зима, и народ кидал снежки с камнями внутри, чтобы бить стекла в окнах и пугать лошадей, а теперь…

– Я это знаю! Я спрашиваю, долго ли еще продлится этот бред? Когда же мир опять станет нормальным?

– Что значит нормальным, госпожа? Вы думаете, все будет, как раньше?

– Разумеется, будет! Ну… почти. – Элистэ призадумалась. Даже самые оптимистичные из Возвышенных не рисковали утверждать, что когда-нибудь псе вернется на круги своя. Дело решила отмена привилегий – отныне Возвышенные должны были платить те же налоги и разнообразные пошлины, что раньше являлось уделом людишек рангом помельче. Далеко идущие последствия этого декрета Элистэ пока не слишком осознавала – она редко затрудняла себя малоинтересными финансовыми соображениями. Ее семья и семьи друзей, владевшие достаточными состояниями, без труда выплатят новые налоги, а только это и было важно. Разумеется, это оскорбительно, но данными неудобствами можно пренебречь. Гораздо страшнее казалась ей потеря древних прав сеньоров, а кое-какие из этих прав были довольно-таки затейливы. Самой важной и осязаемой переменой являлось освобождение серфов. Да ведь даже Кэрт теперь свободна, хотя по ее виду нельзя было понять, знает она об этом или нет, или, может, отвергает свою свободу, что как нельзя более свидетельствовало бы о ее здравомыслии. Ведь так называемым свободным серфам некуда идти и нечем заняться, кроме как продолжать свой труд в поместье сеньора, где проверенные временем взаимные обязательства серфа и господина были упразднены и заменены. Но чем же? Надобность в крестьянском труде не отпала, а вот вознаграждения за него – защиты, заботы, щедрости Возвышенных – крестьяне лишились. Эти «освобожденные» серфы попросту пренебрегли своим величайшим преимуществом в обмен на иллюзорную свободу, которая ни на что не могла им сгодиться. В этом смысле, и правда, переменилось немногое. Вероятно, Дреф сын-Цино, где бы он сейчас ни находился, не согласился бы с ней, и напрасно. Однажды, возможно, совсем скоро, думала Элистэ, они поймут масштабы своей ошибки, и если не будут чересчур уж тупы, упрямы и заморочены красноречием экспров, то по доброй воле захотят вернуться к прежней жизни – устоявшейся и правильной. А пока вокруг царили хаос, глупость и утомительная нелепость.

– Приведется ли нам когда еще есть барашка из Во Гранса, госпожа? – спросила Карт. – � этот голубой сыр из Жерюндии? � пить славный фабекский сидр? Я бы продала собственные волосы за кувшинчик домашнего сидра, клянусь, что продала бы.

– Ну раз так, то я куплю их на парик и накладку для волос, – улыбнулась Элистэ. – У нас ведь волосы одного цвета. Но я не думаю, что тебе надо так далеко заходить.

После вторжения в Бевиэр во всех провинциях, кроме Совани, начались столкновения. Крестьяне Вонара, вдохновленные успехами своих шерринских собратьев, жгли поместья и замки, где хранились записи их долгов и повинностей. Провинциальные Возвышенные, рьяно защищавшие свою собственность и традиционный уклад жизни, предприняли контратаку. Воззвание короля об освобождении серфов они игнорировали с самого начала, и серфы остались прикованы к поместьям хозяев. Судебные исполнители, управляющие и сборщики налогов при поддержке вооруженных наемников по-прежнему в течение некоторого времени взимали обычные поборы. Не признавались и ущемления по части привилегий, и даже время от времени составлялись заговоры, имевшие целью нападение на Шеррин, освобождение короля и подавление бунта одним крепким ударом. Однако вскоре по стране расползлись слухи, подтверждающие бессилие Чар Возвышенных, и на них не замедлила последовать реакция со стороны черни. Почти немедленно образовались разнообразные местные лиги Комитетов Патриотов-Защитников, насчитывавшие большое число участников, и роялистская оппозиция была быстро подавлена. Теперь же, шесть месяцев спустя, поражение сеньоров казалось очевидным. �х открытое сопротивление ограничивалось провинцией Фабек, несколькими областями Во Гранса и Оссадскими горами, которыми владели самые могущественные творцы наваждений общины Божениль. Страна находилась в руках патриотов, чувствующих себя все более уверенно, и депутаты Конституционного Конгресса, числом в триста пятьдесят человек, выбранные в примерном соответствии с численностью населения и по-разному в разных провинциях, по собственному усмотрению были вольны отправиться в Шеррин, собираться в Старой Ратуше, отремонтированной и переделанной для их надобностей, и там продолжать заниматься будущим страны. � все бы хорошо, но шерринцам, а в особенности привыкшим к роскоши Возвышенным, трудно было переносить нехватку разных товаров и лишения, связанные с беспорядками в провинции. Продуктов оставалось мало, и даже Возвышенным пришлось свыкнуться с ржаным хлебом вместо белого, а еще город был просто залит вином, которое слегка припахивало серой. Не хватало топлива, и к тому же оно было плохого качества. Трудно стало добыть тонкие ткани, кожаные изделия, духи, а импортные услады жизни – первосортный чай, кофе, шоколад, табак – и вовсе сделались недоступными ввиду возросшей нервозности соседей, ведших торговлю с Вонаром. Бедняки, разумеется, продолжали по-прежнему голодать – собственно, даже пуще прежнего. �х предполагаемая победа нимало не улучшила их материального положения, и эта истина доставляла изрядное саркастическое удовлетворение исполненным презрения Возвышенным.

– А сможем мы снова ездить, куда захотим, госпожа? – настойчиво спросила Кэрт. – Будет ли простой народ на улицах снова почтителен с нами? Станете ли вы опять фрейлиной Чести?

– Разумеется, – с твердой уверенностью ответила Элистэ, поскольку ей требовалось убедить в этом самое себя. – � думаю, теперь уже совсем скоро.

– А я так рассуждаю, что не очень-то скоро. Я уж сыта по горло всеми этими беспорядками, руганью, воплями и визгами, тычками и толчками, неразберихой и бранными словами. Хочу, чтобы все успокоилось, хочу обратно во дворец. Госпожа, помните, как там полы блестели – как замерзший пруд? А помните все эти свечи – они так хорошо пахли! � повсюду зеркала, видишь, как входишь и идешь… А уж еда…

– � музыка день и ночь. � танцы. Элегантность, изящество, учтивость… – Элистэ протяжно вздохнула, совсем позабыв о своем прежнем раздражении мертвенностью и искусственностью придворной жизни. – � кавалеры…

– С цветами и конфетами, подарками и записочками, которые все время носили туда-сюда. Помните его высочество Феронта, госпожа? Сколько он вам всякого присылал, а вы все возвращали, кроме серебряного медальона. Вот это был человек, который знал, чего хотел, и шел напролом! Не какой-нибудь слюнтяй.

– Да, помню. – Но тон Элистэ не располагал к продолжению, разговора. Она так и не собралась с духом, чтобы рассказать горничной о той сцене в апартаментах герцога.

– А как вы думаете, что случилось с его высочеством, госпожа?

– Все еще содержится в Бевиэре, я думаю.

– Должно быть, тяжко такому благородному господину, как он, оказаться в клетке.

– Не тяжелей, чем мне оказаться в клетке здесь. – Элистэ нетерпеливо ударила по подоконнику.

– О, но ведь это совсем не то же самое. Вы же вольны разгуливать по городу.

– Не вполне. Бабушка не выпускает меня. Боится, что меня забросают на улице камнями, или голодающие крестьяне сварят меня в масле и съедят, или еще что-нибудь в этом роде. А ведь произносила пышные речи, что не позволит страху управлять собой.