Те же самые сомнения возникли и у самой Элистэ, но здесь, в этом храме моды, она не осмелилась обратиться к его священнослужителям и сейчас была рада, что придержала язык, ибо Цераленн и мастерица Нимэ с холодным презрением одновременно взглянули на юную девицу.

– Аврелия, ты несносна, – бросила Цераленн. – Мастерица Нимэ создает наряды с истинно художественным вкусом. � если ты не способна понять эту утонченность и гармоничность – тем хуже для тебя. � вообще помолчи!

– Но, бабуля! Я не имела в виду ничего дурного. Могу поклясться, что платье получится очаровательным. Но все же, когда я буду шить платье для представления ко двору, уверена – мастерица Нимэ подчеркнет мою индивидуальность более ярким цветом, сверкающими драгоценностями и всякими привлекательными…

– Хватит! – грохнула тростью об пол Цераленн. – Глупая девчонка, тебе только в куклы играть!

– В куклы – мне? В куклы, о Чары! – Аврелия застыла в оскорбленном молчании.

Цераленн и мастерица Нимэ продолжили прерванную беседу, склонившись над эскизами и образцами тканей. Элистэ устроилась поблизости и с огромным любопытством наблюдала за созданием платьев: утренних, дневных, для обеда, для танцев. Ее мнения никто не спрашивал, но напуганная царившей здесь атмосферой, Элистэ даже не обиделась. Все равно на это бы никто не обратил внимания.

В умении мастерицы Нимэ видеть, в ее чутье было что-то мистическое. При всей своей неискушенности, Элистэ понимала, что перед ней истинный талант, к тому же направленный ей на пользу. Неподвижная, как один из гипсовых манекенов, она не вмешивалась в разговор.

Наконец они закончили. Перед мастерицей Нимэ лежала груда рисунков и кусочков тканей самых нежнейших оттенков: цвета слоновой кости, персикового, розового, дымчато-аметистового и малинового. Список необходимого составили, обсудили и окончательно утвердили. Графиня во Рувиньяк и мастерица Нимэ подняли свои почтенные головы с видом полнейшего взаимного удовлетворения и уважения, чуть ли не расположения. Образцы тканей собрали и пометили, и тут мастерица Нимэ всех удивила. Под влиянием творческого импульса, вызванного юностью и многообещающей красотой своей клиентки, модистка объявила, что сама будет осуществлять художественное руководство. Что никому не доверит отделывать шляпы в ансамбль к платьям – всем займется сама.

Это действительно была огромная честь и, кроме того, сэкономило уйму драгоценного времени. Последнее казалось более существенно, так как Элистэ устала и чувствовала странное раздражение. Она уже сообразила, что заказы платьев и примерки – два наиглавнейших занятия следящей за модой женщины – быстро надоедают. К тому же с ней, молодой незамужней девушкой, не имеющей никакого авторитета, обращались почти как с ребенком, как с куклой, – ее собственные вкусы не учитывались вовсе, а это ужасно выводило из себя. Она чуть не взорвалась от возмущения, но ради собственного блага следовало со всем соглашаться. Да и видимого повода для обид у нее не имелось, даже совсем наоборот – ее новый гардероб обещал быть великолепным. � девушка благоразумно кивала и молча соглашалась. Зрелище множества рисунков и кусочков тканей – на сей раз в сочетании с шелковыми цветами, перьями и дымчато-пастельными облаками кружев для вуали – выглядело столь причудливо и экстравагантно, что Элистэ снова забыла обо всем на свете, и только голодное урчание в животе Кэрт напомнило ей о течении времени.

Они оставили салон мастерицы Нимэ, когда день был уже в полном разгаре. Цераленн предложила пообедать в кафе, пользующемся хорошей репутацией, – это была следующая ступень познания новой жизни: Элистэ еще никогда не бывала в кафе. Карета загрохотала по улице Черного Братца по направлению к Новым Аркадам. Огромные Аркады – целая вереница магазинов, тянущихся в два ряда под бесконечной стеклянной крышей, – являлись одним из самых излюбленных мест Возвышенных в Шеррине. Знатные дамы съезжались сюда, чтобы разглядывать и покупать изысканные безделушки, сплетничать за чашкой горячего шоколада в маленьких кондитерских, демонстрировать свои новые туалеты – одним словом, самим посмотреть и себя показать. Правда, место это как магнитом притягивало не только столичных жителей, в магазинах всегда толпилась разношерстная провинциальная публика. Однако это не уменьшало привлекательности Аркад, и Элистэ, как любому новичку, было крайне любопытно. Она с радостным нетерпением ждала, когда же карета минует улицу Черного Братца.

Между этой улицей и Новыми Аркадами находился Королевский театр – весь в окружении кофеен, винных лавок, таверн и кондитерских. Здесь собирались прожорливые, как крысы, нищие, чтобы приставать к богатым посетителям театра. Сюда часто приходили политические смутьяны, чтобы обсудить последние новости и несчастья. А сегодня, по какой-то причине, движение здесь вообще остановилось. Экипажи стояли на месте, дорогу преградила толпа возбужденных людей. Карета замедлила ход. Вперед двигаться стало невозможно, а свернуть было некуда. Трость мадам Цераленн колотила в крышу карсты совершенно напрасно.

Элистэ высунулась в окно, Аврелия и Кэрт сделали то же, одна Цераленн сидела неподвижно, преувеличенно прямо держа шею и спину и холодно глядя перед собой. Карета застряла в Кривом проулке, всего в нескольких дюжинах ярдов от театра. Двуколки и кареты терялись, как острова, среди бушующего человеческого моря. Сотни горожан, в большинстве своем оборванцы, толпились вокруг. Элистэ оглядывалась с интересом, но немного нетерпеливо, потому что очень хотела есть. Многие горожане держали и руках желтоватые листки бумаги с печатным текстом, а может, дешевую газету, в общем – что-то в этом роде. Несмотря на свои размеры, толпа была на редкость безмолвна. Обычно болтающие почти без остановки шерринцы почему-то молчали. Тут Элистэ различила одинокий голос оратора Она пробежала взглядом по толпе и недалеко от себя увидела позеленевшую от древности бронзовую статую легендарного Виомента – великого актера, запечатленного декламирующим трагедию. Виомент стоял на массивном гранитном постаменте, а прямо под боком у него примостился бедно одетый юноша в широких штанах, расстегнутой рубашке и мягкой студенческой шапочке. Юноша держал все тот же невзрачный лист бумаги и громко читал текст толпе, в большинстве своем неграмотной. Понадобилось некоторое время, прежде чем смысл начал доходить до неподготовленной к подобному Элистэ. Когда же она поняла, у нее перехватило дыхание.

Это были нападки на королеву Лаллазай. Написанная грубейшим слогом прокламация обвиняла королеву-иностранку в распутстве, продажности и разных других преступлениях против народа Вонара. Невзирая на свою развязность, а может быть – благодаря ей, сочный и энергичный язык прокламации приковал к себе внимание толпы. Элистэ сама слушала как завороженная, хотя все внутри у нее кипело от возмущения. Она ни на йоту не верила тому, что королева Лаллазай переслала чуть ли не со всеми офицерами Королевской гвардии; тому, что существует позорный Пурпурный кабинет, в котором собраны плетки, разные орудия для возбуждения плоти, цепи и наручники из чистого золота, инкрустированные бриллиантами и изумрудами. Элистэ не верила, что Лаллазай виновна в кровосмешении и скотоложстве; даже если действительно существовал любовник по прозвищу Королевский Жеребец, было сомнительно, что эту кличку можно толковать буквально. Она не верила, что королева участвует о оргиях, а днем развлекается в постели со своей подругой – юной принцессой в'Ариан или совращает мальчиков, едва достигших половой зрелости. Ни одному из этих обвинений Элистэ не могла поверить, но перестать слушать тоже не могла. Кэрт и Аврелия также застыли, словно загипнотизированные. Кэрт сидела с широко открытым ртом, а Аврелия чуть ли не по пояс высунулась из окна, стараясь не пропустить ни единого слова. Одна лишь Цераленн оставалась несгибаемо прямой, неподвижной и явно глухой к происходящему.

Студент продолжал читать, стоя на пьедестале, а по толпе уже поползло недовольное бормотание. Раздражение усиливалось по мере того, как оратор, с жаром перечисляя преступные сумасбродства королевы, уснащал свою обличительную речь причудливыми описаниями королевских драгоценностей, мехов и платьев, оплаченных кровью и слезами простого народа. Этот пассаж звучал менее цветисто, чем описания похоти, приписываемые королеве Лаллазай, но имел большее отношение к нынешним обидам крестьян и вызвал немедленный отклик. Возмущенные крики прервали речь оратора.

– Кто этот сквернословящий сумасшедший? – громко спросила Элистэ. – Почему ему позволили изрыгать эту грязь публично?

Ей никто не ответил.

Студент продолжал. Сейчас он говорил о короле, изображая замкнутого, нелюдимого Дунуласа XIII слабовольным, бессвязно бормочущим ничтожеством, всецело находящимся под каблуком своей жены-шлюхи. Короля назвали болваном, ослом, покладистым рогоносцем, а также изворотливым и лживым дураком из старинной комедии. Оскорбления эти были по-детски глуповаты, но били прямо в лоб, и потому толпа мгновенно поняла и подхватила их. Раздались крики искреннего возмущения, а у Элистэ от омерзения раздулись ноздри.

– Фу, они лают, как собаки, – заявила она с нарочитой надменностью, желая скрыть свое собственное замешательство. Раньше она полагала, что враждебность к королевской семье и Возвышенным испытывает маленькая кучка недовольных и фанатиков, но реакция шерринской толпы доказывала обратное, и это было весьма неприятно.

Оратор приближался к концу, и текст становился все динамичнее. Тот, кто сочинил прокламацию, знал, как следует построить впечатляющий и сильный финал. Предложения стали короче, проще, выразительнее; отдельные слова – по большей части односложные – оратор выплевывал изо рта с такой страстностью, будто стрелял ими. Заражаясь смыслом текста, студент сам возбуждался все больше. Грудь его вздымалась, он потрясал сжатым кулаком, и голос его звенел от искренней ярости, когда он извергал заключительный шквал обвинений и требовал арестовать и отдать под суд короля Дунуласа и королеву Лаллазай «за низкие преступления против вонарского народа». Последовала многозначительная пауза, нарушенная одиночным неосторожным «ура», ворвавшимся в зачарованное молчание. � тут толпа разразилась исступленным ревом.

– Это же измена! – Элистэ не могла прийти в себя. – Самая настоящая государственная измена. Его нужно арестовать. Почему никто не заткнет ему рот?

Ее голос утонул в реве толпы. Не имело смысла стараться перекричать ее. Элистэ поставила локти на раму окна, подперев рукой подбородок, и стала наблюдать за происходящим. Мимо кареты шли и вопили возбужденные шерринцы. Листки с напечатанной прокламацией переходили из рук в руки. Мятежный студент продолжал стоять на пьедестале памятника. Несколько наиболее сильных горожан вскарабкались туда же и долго трясли юноше руку, одобрительно похлопывая его по плечам и спине. Пораженная, Элистэ возмущенно покачала головой. Ее реакция не осталась незамеченной. Кто-то со злобным, заросшим густой бородой лицом подпрыгнул к окну кареты, и грязная рука сунула внутрь смятый лист бумаги. Элистэ отшатнулась. Бумага упала ей прямо на колени. Лицо и рука исчезли.

Девушка застыла, ошеломленная этим неожиданным вторжением. Затем медленно опустила глаза на листок бумаги, лежавший у нее на коленях, и смахнула его, брезгливо дотронувшись кончиками пальцев, словно боясь оскверниться от прикосновения или ожидая, что раздастся взрыв. Но ничего подобного не произошло, и, приободренная, она развернула дешевую бумагу и обнаружила, что это грубо отпечатанная газета «Сетования Джумаля, соседа вашего». Глаза Элистэ пробежали по странице. Главную статью под названием «Как нас грабит шлюха» она уже выслушала – это ее читал вслух студент. Другие статьи, более короткие, но столь же злобные, поносили беззаконное правление Дунуласа. Все они были решительными, жестокими и оскорбительными, откровенно подстрекательскими и весьма действенными. Все они, безусловно, принадлежали одному перу, одному уму. Автор писал как бы от имени придирчивого, крикливого, невежественного, развеселого крестьянина по имени «Сосед Джумаль». Очень возможно, что «Сосед» являлся и единственным редактором этой газетенки, лицом, называющим себя «Уисс в'Алёр» – имя его красовалось наверху первой странички и внизу последней.

Губы Элистэ презрительно искривились, когда она увидела псевдо-Возвышенное написание имени в'Алёр. Никто из ее сословия не опустился бы до подобной низости. Самонадеянность этого журналиста со сточной канавой вместо мозгов была просто потрясающей. Она считала, что его следует бросить в тюрьму не столько за его изменнические пасквили, сколько за наглость. Самая гнилая камера в «Гробнице» будет слишком хороша для него.

Элистэ ощутила за спиной прерывистое дыхание и оглянулась. Через ее плечо Аврелия читала «Сетования Джумаля».

– Гнусно! Отвратительно! Возмутительно! – заключила Аврелия.

– Ты говоришь о статьях или об ораторе? �ли это одно и то же? Может, этот тощий парень все сочинил? Может, он и есть Уисс в'Алёр?

– Нет, вряд ли, – отозвалась Аврелия. – Он слишком молод, слишком горяч, слишком хорош собой. У него вьющиеся волосы и свежий цвет лица. Зубы, правда, немного кривоваты, но это его не портит. По-моему, помыслы его благородны.

– Мне это не так ясно, как тебе, – парировала Элистэ. – Никому не должно быть позволено выливать помои публично. Его следует бросить за решетку.

– Ты мыслишь на удивление здраво и разумно, – заметила Цераленн. Шум снаружи поутих, и слова бабушки, безо всякого усилия с ее стороны, звучали ясно и отчетливо. Она не соизволила бросить в окно ни единого взгляда. – Эти люди перегородили улицы, препятствуют нашему движению, наши глаза вынуждены смотреть на их уродство, ноздри – вдыхать их зловоние, а уши – выслушивать их непристойности. �х словесные миазмы отравляют городской воздух, а это невыносимо. Где же полиция, обязанная нас защищать?

Как бы в ответ на ее вопрос полдюжины городских жандармов появились из-за угла Королевского театра и побежали к монументу. Жандармы с ходу врезались в толпу и стали грубо расталкивать замешкавшихся горожан. Юноша на пьедестале заметил их приближение. Не теряя ни минуты, он повернулся и спрыгнул вниз – прямо в гущу толпы. Лес рук поднялся, чтобы смягчить его падение, и он мягко приземлился на ноги. Чудесным образом перед ним возникла свободная дорожка, и юноша помчался по ней сквозь толпу. Сопровождаемый восхищенными возгласами горожан, он нырнул в проулок, толпа снова сомкнулась, и чудесная дорожка исчезла. Жандармы безуспешно старались протиснуться вперед. Сцепленные руки грубо ухмыляющихся и кривляющихся людей мешали их продвижению. Офицер громко скомандовал. Повернув мушкеты, солдаты яростно заработали прикладами, и толпа отступила. Вместо издевательских усмешек послышались крики боли и ярости. Кто-то швырнул булыжник. Камень, вылетев из самой середины толпы, описал дугу и угодил жандарму прямо между лопаток. Тот взвыл от боли, и толпа возликовала. Посыпался град камней, один солдат упал, по лицу его текла кровь. Тогда жандармы вскинули ружья и прицелились. Предупредительный выстрел прогремел над головами бунтовщиков, но те, казалось, его не слышали. Камни дождем посыпались на солдат, которые ответили ружейным залпом, и шестеро шерринцев упали. Двое из них были убиты на месте. На мгновение воцарилось зловещее безмолвие, только раздавались стоны раненых. Жандармы немедленно стали перезаряжать ружья, а толпа свирепо зарычала, словно злобное тысячеголовое чудовище.

К счастью, офицер не терял присутствия духа. Громовым голосом, разнесшимся по всему Кривому проулку, он воскликнул:

– Усмиритель толп! �дет Усмиритель толп!

Озадаченная, Элистэ вопросительно взглянула на кузину.

– Это секретная должность при его величестве, – пояснила Аврелия взволнованным шепотом. – Королевский Усмиритель Шеррина – это чиновник из Возвышенных, чьи Чары покоряют неуправляемые толпы.

– А что он с ними делает?

– Никто не знает, ведь его Чары никогда не были задействованы в полную силу, но, говорят, его методы ужасны. Может, мы еще сами увидим!

Очевидно, такая возможность не пугала Аврелию.

Угроза появления Усмирителя произвела поразительный эффект. Все нараставший до этого накал ярости вдруг разом утих Началось возбужденное бормотание, и толпа загудела в тревожном замешательстве. Воспользовавшись временным затишьем, жандармы перезарядили мушкеты и взяли их на изготовку.

– Расходитесь по домам! – скомандовал офицер уверенно и властно. – �менем короля.