Мадам Иру жестом призвала своего раскрасневшегося соотечественника к молчанию. С поднятыми бровями и сжатыми губами она по очереди оглядела гостей. После обмена многозначительными взглядами она повернулась к Нирьену.

– Обещаем, – поведала мадам коротко.

За столом послышалось покорное бормотание. Нирьен с сомнением оглядел своих учеников. Те открыто встретили взгляд его прищуренных глаз. Мадам Иру с удовлетворением отметила колебания гостя.

– У тебя нет больше времени стоять и вести разговоры, – сказала она.

– Шорви, ну вы уйдете наконец отсюда? – умоляюще воскликнул Дакель.

– На чердак, – повторял Бек, и Шорви Нирьен позволил себя увести. Следом за Беком он поднялся на четыре лестничных пролета и вошел в душное чердачное помещение со скошенным потолком, где провел последние месяцы в нервном напряжении и непрерывной работе. Они миновали скрипучий письменный стол, за которым Нирьен так часто сиживал ночами с гусиным пером в руке, обдумывая мысль, подыскивая нужные слова. Задержавшись на мгновение, чтобы подхватить сумку, всегда лежавшую наготове под кроватью, он поспешил к открытому слуховому окну. Бек уже наполовину вылез, с ловкостью акробата протискивая свои длинные конечности через крошечный переплет окна. Вот он уже вышел наружу. Нирьен передал ему сумку и неохотно полез следом. Какое-то время он балансировал на подоконнике, затем его крепко ухватили за руки и вытащили на крышу.

Шорви Нирьен неосторожно посмотрел вниз, на булыжную мостовую, где толпились решительно настроенные жандармы и любопытные прохожие. Его охватил озноб, он зашатался. Все поплыло у него перед глазами, и он ухватился за оконную раму. Вцепившись в нее, он ловил ртом воздух, ледяной пот окатывал тело, и тут снова у его локтя оказалась поддерживающая рука.

– Дышите глубже. – Голос Бека, донесшийся сквозь звон в ушах, был спокоен и уравновешен. – Это скоро пройдет. – В его интонациях не улавливалось и намека на лихорадочную спешку, хотя только в этом было их спасение. Несмотря на дурноту, Шорви Нирьен попытался улыбнуться, восхищаясь безупречной выдержкой своего спутника.

Он стал делать глубокие вдохи, как было велено, и головокружение и в самом деле улеглось. Когда Нирьен вновь рискнул открыть глаза, вниз он уже не смотрел, а то, что было на уровне крыши, казалось более приятным. Холодный лунный свет заливал живописный ландшафт, состоящий из труб, фронтонов и мансард. Там и тут в окнах светились лампы, согревая янтарным свечением островерхие черепичные крыши и углубления между ними. Кое-где виднелись торчащие шпили или разрушающиеся купола, вознесшиеся над соседними домами, но они были не слишком заметны, поскольку через несколько кварталов от них возвышалась громада, подавлявшая все вокруг. Там господствовала тюрьма «Гробница», массивный темный контур которой обрисовывал свет фонарей. Маршрут внезапного бегства, согласно замыслу Бека, пролегал через это угрюмое место, состоявшее из углов и выступов.

– Я готов, – тихо сказал Нирьен. С видимым усилием он оторвал пальцы от оконной рамы.

– Превосходно. Нам туда. – Бек двинулся по выступу крыши.

Чувствуя, как все внутренности завязываются узлами, Нирьен заставил себя двинуться следом. Справа от него крыша уходила круто вниз, слева открывалась пропасть, на дне которой, в пятидесяти футах отсюда, жандармы уже подходили к дверям дома мадам Иру. Инстинктивно, желая удержать равновесие, он отвел руки в стороны. Карниз был шириной с доску, которую иногда кладут в деревнях, чтобы переходить ручей, он казался ненадежным, как натянутый канат. Порой Нирьену чудилось, что карниз колеблется под ним, как веревка.

Они обогнули угол дома и наткнулись на безликую кирпичную стену, отвесную и непреодолимую. У стены карниз обрывался. Слева находился карниз соседнего дома, изломанный и обветшавший. До него было недалеко – футов пять-шесть, и Бек легко перепрыгнул туда, не думая о зияющем внизу провале. Удобно устроившись на краю соседней крыши, он сделал знак своему спутнику.

Нирьен уповал на то, что тусклый свет луны скроет ужас на его лице. Раздумывать не приходилось – задержись он на мгновение, и уже ни за что бы не прыгнул. Кроме того, нельзя смотреть вниз. Он жадно глотнул воздуха. В его сознании возникли образы жены, сына и молодой дочери, надежно укрытых в отдаленной провинции Жерюндии; и снова, как неоднократно случалось, он спросил себя, увидятся ли они вновь. Затем – с пересохшими губами, мертвенно-бледным лицом и прилипшими к влажному лбу седеющими волосами – Нирьен взметнул в пространство свое немолодое дряблое тело. Он прыгнул дальше, чем было нужно, врезался в кирпичный выступ крыши противоположного здания, и если бы не быстрое движение Бека, удержавшего его, наверняка скатился бы с карниза. Постепенно сердцебиение улеглось, дыхание выровнялось. Нирьен огляделся и увидел, что им удалось благополучно покинуть дом Иру.

Бек двинулся дальше, обшаривая взглядом кирпичную стену слева. Вскоре он нашел то, что искал, и тогда, к изумлению своего спутника, начал карабкаться вверх. Присмотревшись, Нирьен обнаружил в стене ряд выбитых стамеской углублений, а также несколько коротких, но прочных шипов, забитых в известковый раствор. Было непонятно, как Беку удалось подготовить все это, не привлекая внимания обитателей дома, – вне всякого сомнения, он был весьма изобретателен.

Нирьен последовал за ним, пробираясь по шипам; подъем оказался неожиданно легким. Футов пятнадцать вверх, и они попали на крышу, где Нирьен немного передохнул, тяжело дыша. Однако он снова утратил приобретенную было уверенность, когда они достигли дальней стороны здания. Внизу зиял провал футов в десять, отделяющий их от соседнего дома. Прыжком с места преодолеть такое расстояние невозможно. Нирьен вопросительно взглянул на юношу.

Между каминной трубой и углом крыши лежала доска, длиной футов пятнадцать, очевидно приготовленная Беком. Он поднял ее и ловким движением перебросил через провал. Доска, ведущая с одной крыши на другую, была достаточно широкой, что Бек и продемонстрировал, безо всяких затруднений перейдя на ту сторону. Затем он опустился на колени, чтобы придержать этот «мост» для Нирьена.

Тот быстро перебежал через пропасть. Бек сразу же убрал доску и засунул ее за ближайшую трубу, где она не бросалась в глаза. Никаких признаков преследования не было. До Нирьена донеслись отзвуки злобной ругани в нескольких кварталах от них, возможно, с Воздушной улицы. Но это ничего не означало – в Восьмом округе крики раздавались часто.

А они все пробирались по крышам, переходя с одного здания на другое – то прыгая, то используя импровизированные мостики Бека. Еще восемь раз они пересекали рукотворные пропасти, затем поспешили по свинцовой равнине плоской крыши к краю, где в случайной, на первый взгляд, свалке всякого хлама обнаружился кусок брезента, придавленный кирпичами. Под брезентом лежала веревочная лестница, которую Бек привязал к низкому металлическому ограждению крыши. Два свободных конца веревки свисали вниз и волочились по земле. Сама лестница доставала до камней мостовой. Бек легко перемахнул через поручень, безошибочно нащупывая ногами деревянные рейки. Нирьен, правда не столь уверенно, последовал за ним. Через несколько минут оба стояли на твердой земле в темном кривом переулке, в полумиле от дома Иру. Собрав в кулак концы веревок, юноша резко дернул, ослабив петли, привязывавшие лестницу к поручню, и она упала к его ногам. Быстро смотав веревки и сложив планки, он сунул сложенную лестницу под груду мусора, явно не случайно собранную в этом месте.

Переулок был безлюдным – Бек прекрасно разработал маршрут. Но его изобретательность еще не истощилась. Теперь он вел своего спутника, за которого был в ответе, через темное колышущееся пространство аллей и дорожек, со знанием дела петляя между многоквартирными домами и тавернами, чтобы наверняка сбить преследователей с толку. Два спокойных, непритязательно одетых человека, шествующих по лабиринту Восьмого округа, не привлекали ничьего внимания, а тем более любопытства. Через несколько минут они достигли Утиного ряда – тупичка со старыми домами, некогда населенного представителями среднего класса, но и сейчас еще, по меркам Восьмого округа, удивительно уютного и респектабельного. Бек направился прямиком к дому номер 11, тихонько постучал и стал ждать.

Мгновенная вспышка света в щели – и дверь открылась. Крошечный, весьма древний и высохший старик впустил их внутрь. За ним в тускло освещенной прихожей стояла женщина, такая же маленькая и древняя. Оба казались хрупкими и нематериальными, почти невесомыми, как человечки, сплетенные из кружев. Глаза их были словно невидящими и водянистыми, цвета серебра, положенного в воду, и Нирьен на мгновение исполнился дурными предчувствиями. Понимают ли что-нибудь эти два ископаемых?

– А я к вам с подарочком, – объявил Бек.

– Молодец! Что, у Иру стало жарковато? Этого следовало ожидать, – пропищал кружевной старичок тонким, пронзительным, но уверенным голосом. И Нирьен поразился: как же он сразу не заметил зоркости в этих выцветших глазах?

– Мастер Шорви Нирьен, позвольте мне представить вам мастера Ойна Бюлода и его сестру, мадам Ойну Бюлод, – сказал Бек.

– Самых ревностных из всех нирьенистов, – горячо добавил Ойн.

– И самых почтенных, – подтвердила Ойна таким же дрожащим и тонким голоском, как у ее брата.

– И самых несгибаемых…

– Самых верных…

– Самых преданных и самоотверженных…

– И самых хитрых – невероятно хитрых.

– Добро пожаловать в ваше новое жилище!

Пока Шорви Нирьен и его провожатый пробирались по крышам Восьмого округа, внизу разыгрывались бурные события. Через несколько минут после сообщения часового парадная дверь обиталища мадам Иру затряслась от властного стука. Немногочисленным нирьенистам на улицах явно не удалось задержать жандармов даже на короткое время. Мадам Иру позволила им ломиться в двери, насколько хватило выдержки. Когда же она поняла, что жандармы вот-вот выломают дверь, то пошла открывать.

Восемь хмурых лиц рассматривали ее через порог. Рассчитанная замедленность ее реакции уязвила их до крайности. И когда сержант заговорил, голос его звучал категорично, почти грубо:

– Мы пришли за Нирьеном.

– Что? – осведомилась озадаченная мадам Иру.

– Дайте пройти. – Он двинулся в прихожую.

– Ну уж нет. – Раскинув руки, она загородила дорогу. – Мои жильцы почти все спят, и я не позволю вашим идиотам топать по коридорам и будить их. Из-за вас у моего заведения будет плохая репутация.

– Мы знаем, что в этом доме находится Шорви Нирьен.

– Это тот дуралей-адвокат, вокруг которого столько шума? И он здесь?

– Не прикидывайтесь. Мы о вас кое-что знаем. Нас известили.

– Вас кто-то разыграл.

– Значит, вы не возражаете против того, чтобы мы осмотрели дом?

– Ну, не знаю. В любом случае вы не можете войти без… как это называется… приказа, ордера или как там его. У вас какая-нибудь бумага имеется?

– А если бы была, ты бы смогла ее прочесть, графиня Замарашка? – Сержант издал утробный смех, в котором не чувствовалось веселья. – А ну, посторонись!

– Как бы не так? – огрызнулась мадам.

Не утруждая себя ответом, он оттолкнул ее в сторону, но она тут же снова оказалась на его пути, и когда сержант замахнулся, приподняла юбку и изо всех сил ударила его ногой по колену. Сержант завопил от боли и ярости. Сжав кулаки, он кинулся на женщину, загоняя ее обратно в прихожую. Она пошатнулась, но тут же выпрямилась и набросилась на жандарма с визгом разъяренной кошки. Она кусала его, царапала ногтями, так что только мелькали кулаки да ноги. Сержант зарычал, когда ее кулак врезался ему в живот. Мадам Иру нацелилась коленом ему в пах, и он извернулся, чтобы избежать удара. Ее вытянутые пальцы зловеще потянулись к его глазам, но он вовремя успел перехватить ее запястье. Заведя руку женщины за спину, сержант рассчитанным движением заставил ее стать на колени. Она уже не могла сопротивляться, но визжать ей ничто не мешало, и крики привлекли внимание. Вокруг быстро собралась любопытствующая толпа.

– Вот бешеная ведьма! Ты арестована, – сообщил сержант.

Когда он надел ей наручники, она выразительно плюнула. Сержант поднял пленницу на ноги и поставил у стены.

– Вы оба, – обратился он к своему отряду, – присмотрите за ней и охраняйте дверь. Остальные за мной.

Когда они вошли в дом, мадам Иру заголосила:

– Дакель! Дакель!

Четверо оставшихся в доме нирьенистов выскочили из кухни в тускло освещенный коридор. Хлопанье дверей, топот ног по голым доскам коридора. Внезапное появление четырех силуэтов всполошило жандармов, чья самоуверенность была значительно поколеблена после памятной кровавой стычки с соотечественниками – обитателями Восьмого округа – несколько месяцев назад. Сторонники Нирьена с громким кличем двинулись вперед. Кто-то из солдат, не выдержав нервного напряжения, поднял оружие и выстрелил. Один из нирьенистов упал замертво. Еще один выстрел, почти одновременно, – и упала вторая жертва. Двое оставшихся на мгновение замерли в ужасе, затем повернулись и пустились бежать. Один кинулся к темному лестничному пролету. Пуля в спину остановила его прежде, чем он успел добежать. Последний из нирьенистов, Дакель, нырнул в кухню, захлопнув за собой дверь, потом бросился в заднюю комнату, через черный ход выскочил наружу и побежал по пустырю, заваленному всякими отбросами, который считался здесь садом. Отодвинув засов и распахнув ворота, он прыгнул и почти попал в объятия жандармов, поставленных на задворках дома. Услышав выстрелы внутри, они не колеблясь тоже начали стрелять, и Дакель свалился, сраженный насмерть.

Все закончилось в течение нескольких секунд. Сержант даже не успел ни о чем подумать. Отправив пару подчиненных к черному ходу удостовериться в судьбе последнего из нирьенистов, он повел оставшихся людей наверх, где был произведен обыск – кропотливый, но бесплодный. Когда же они добрались до чердака, где нашли свидетельства того, что совсем недавно он был обитаем, сержант догадался проверить слуховое окно – как возможный путь побега. Один из жандармов вылез наружу, осмотрел карниз и верх крыши и, поскольку он не подозревал о существовании почти невидимых шипов и выбоин, сделанных Беком на соседней стене, то, вернувшись, доложил о невозможности скрыться этим способом. Представлялось вполне вероятным, что Шорви Нирьен недавно занимал это помещение. Не было сомнений, что на сей раз ему удалось скрыться. Наверняка он скоро выплывет снова, но пока ему посчастливилось ускользнуть от преследования. Внизу же лежали четыре покойника, вероятно, безоружных, о чем сержанту предстояло доложить начальству. Еще есть пленница, совершенно не расположенная к сотрудничеству с жандармерией, и вменить ей в вину, кроме неповиновения, было нечего; враждебно настроенные, угрюмо любопытствующие люди торчали на улице, о чем-то переговариваясь. Словом, скверная заварилась каша.

Спускаясь вниз, чтобы присоединиться к своему отряду, сержант крепко выругался про себя. Однако проклятия замерли на его губах, когда он вышел из дома. Неприятно пораженный, он огляделся. За краткие минуты обыска толпа на мостовой выросла до угрожающих размеров. Обитатели прилегающих улиц, словно инстинктивно почувствовав насильственную смерть, собирались у дома Иру сотнями, а может, и тысячами. Воздушная улица была переполнена зрителями, стоявшими впритык друг к другу; каждый хотел узнать, что за ужасы тут творятся. Проявляя предельное любопытство, люди при этом выглядели до странности спокойными. Свет фонаря освещал море неподвижных лиц, блеск напряженных глаз. Для такого стечения народа было поразительно тихо – ни громких оскорблений, ни жалоб, ни насмешек, ни поддразниваний. Сержант предпочел бы привычные и столь знакомые выкрики, чем эту мрачную сдержанность, вселявшую почти суеверный ужас. В ней не чувствовалось спокойствия, равнодушия или смирения – скорее, предельное напряжение, таящее разрушительные инстинкты. И в глубине всего этого была ненависть, питающая эти чувства и сама питаемая ими, жуткая по силе, потрясающая своей спокойной мощью. Сержант просто нутром ощущал, как эта ненависть захлестывает его безмолвными приливами, и хотя по натуре он был не слишком-то чувствителен, все же невольно вздрогнул. Некоторое время жандармы стояли как вкопанные, а зловещее перешептывание толпы звучало у них в ушах, как вздохи отравленного моря; затем сержанту пришла на помощь профессиональная выучка, ум его быстро заработал.

Его маленькое подразделение ни под каким видом не справится с этой жуткой толпой. Тут потребуется полк королевских гвардейцев, а еще бы лучше – Усмиритель толп. При сложившихся обстоятельствах самое разумное – отступить с достоинством и как можно скорее. Однако нельзя предоставить дом с его кровавым содержимым обозрению людей, которые спутают все улики. Обычная процедура предписывала оставить двух жандармов для охраны дома, но ситуация была необычной, и здравый смысл подсказывал сержанту, что такой приказ повлек бы за собой гибель назначенных в караул. Но как этого избежать? Он прослывет безмозглым дурнем, если сбежит, деморализованный толпой, пока никак не выказавшей своей враждебности. Как он объяснит свои промахи начальству, если дойдет до этого? Как опишет свою нервную дрожь, подергивание мышц, чувство обреченности? Его сочтут трусом, бабой. Зачем нарываться на порицание, даже выговор? Глупо. Он набрал воздуху, чтобы отдать нужный приказ, но взглянув в глаза тем, кого собирался оставить и увидев в них понимание происходящего, передумал и приказал отступать. Жандармы двинулись прочь, таща с собой мадам Иру.

Толпа позволила им уйти. Отравленный человеческий океан отступил, и жандармы отправились в участок. Едва люди в форме скрылись из виду, как горожане кинулись к дому Иру. Ворвавшись внутрь, они нашли тела четырех безоружных молодых нирьенистов, причем один из них был убит выстрелом в спину. Известие о побоище моментально распространилось в толпе и тотчас потекло ручьем по Воздушной улице, к зловонной Райской площади и дальше, наводняя переулки и улочки Восьмого округа, откуда толпами повалил народ. А история только выигрывала от пересказа, с каждой минутой разрастаясь и превращаясь из безобразного случая в полномасштабное зверство. Говорилось, что множество нирьенистов, в том числе женщины, изрублены на куски. Говорилось, что женщины были изнасилованы жандармами, а мужчин пытали и уродовали. Что Восьмой округ – средоточие заговорщиков и мятежного духа – был намеренно избран объектом мести и что теперь неминуема атака Вонарской гвардии при поддержке гурбанских наемников. Ложные слухи стремительно разрастались и разлетались, выпрастывая темные крылья, горожане подходили поглядеть на их источник.

Время шло, толпа выросла до таких размеров, что уже не помещалась на Воздушной улице, и люди заполонили прилегающую площадь. Если не считать приглушенных переговариваний, горожане держались непривычно сдержанно. Было не вполне ясно, какая сила собрала их в этом месте, однако понятно, что сила эта велика. Тянулись часы, наступала ночная тьма – только не здесь, ибо множество фонарей и факелов создавали искусственное оранжевое мерцание, – а горожане все шли, пока не стало очевидно, что сам по себе факт существования толпы дает повод к ее разрастанию. Большинство новоприбывших ничего не знали о смертях по соседству. Они пришли просто потому, что услышали: Восьмой округ восстал. Восьмой округ на марше. Они пришли, чтобы помочь в этом великом, пусть не очень определенном, предприятии.

Час за часом слухи распространялись, скопище людей разбухало. К полуночи рост толпы прекратился. Наступила передышка, напряжение чувств ослабло. Во время этой естественной паузы некоторые горожане, уставшие и сбитые с толку или же устрашившиеся, тихонько разошлись по домам. Большинство, однако, остались; многие легли спать, пристроив голову на сложенную куртку, на колено товарища или прямо на булыжник.

Восход солнца застал их на улице. С наступлением рассвета брожение возобновилось, и стали проясняться истинный характер и цели сборища. Похоже было, что большинство горожан опасались нападения на Восьмой округ. Возбужденные рассказами об убийствах и насилиях на Воздушной улице, привыкшие к жестокости и суровости рас прав, они не видели ничего странного и невероятного в предположении, что жандармы, гвардейцы и иностранные наемники начнут против них войну. Они и сами жили так, что всякие злодеяния, хотя и в меньших масштабах, были предсказуемой повседневной реальностью. Но в этот осенний день, здесь, в самых жутких трущобах Шеррина, их отклик на события выходил за рамки обычного, ибо именно сегодня горожане, подстегиваемые силами, природа которых была непонятна им самим, наконец объединились для сопротивления. Разномастные виды оружия – поврежденные мечи и пики, вилы, дубины и даже несколько заржавленных мушкетов, принесенных с собой некоторыми людьми, – как нельзя более ярко свидетельствовали об их решимости, хотя и не о ее источнике. Если бы их спросили, то они наверняка заговорили бы о необходимости защищать себя, свои семьи и домашние очаги. Многие горячо потребовали бы справедливости, свободы, честности в отношениях, многие обрушились бы с негодованием на жандармов, гвардейцев, Возвышенных и короля, а кое-кто сплюнул бы на землю и обрушил бы град нецензурных ругательств из лексикона «Соседа Джумаля». Но никто из них не объяснил бы толком причины этого всеобщего возбуждения, внезапного напряженного единения или одновременного осознания всеми, что время пришло.

Солнце всходило все выше, и известие о том, что Восьмой округ поднялся, разнеслось по всему Шеррину, включая особняки Парабо и проспект Принцессы, дойдя даже до Бевиэра, обитатели которого, пожав плечами, продолжили свои занятия. С наступлением утра толпа снова начала расти и теперь заполнила уже и Райскую площадь. Горожане, несмотря на нервозное возбуждение, пока не избрали направления действий. Не было ни четко поставленной цели, ни предводителей. Положение стало меняться к середине дня, когда большой, вооруженный до зубов отряд жандармов попытался проложить дорогу сквозь толпу к Воздушной улице и дому Иру. Горожане встретили их единодушным отпором, образовав плотную стену, упругую и непробиваемую. Жандармы не стали тратить время на бесполезные попытки. Попробовав пробиться пару раз, они удалились под свист и улюлюканье победителей.

Эта недолгая конфронтация, однако, возбудила страсти. Толпа всколыхнулась, все еще неуверенная, но переставшая сдерживаться. Кое-кто из самых отъявленных стал выкрикивать призывы, подталкивающие народ к действию. Самые практичные собрались в группу, вломились в ближайшую оружейную лавку и быстро распределили по людям свои трофеи. Кое-кто из слабых духом убоялся и отправился домой, однако таких оказалось немного, и их места быстро заполнились новоприбывшими. Возрастающее напряжение, порожденное им раздражение, сумятица, бездействие и бесцельность привели в движение стихийно сложившиеся группы. Болезненное воображение, подстегиваемое страхом, перехлестнуло все границы, а нетерпение и негодование возросли до крайней степени. То тут, то там вспыхивали потасовки.

Через пару часов наконец объявился вполне материальный объект для ненависти. На краю Райской площади появился отряд гвардейцев. Не сходя с коня, их капитан приказал горожанам разойтись. Ему ответил хор издевательских голосов. Капитан повторил команду, но его уже не было слышно в шуме дьявольского концерта. Кто-то швырнул бутылку, и она разбилась вдребезги под ногами коня. Пытаясь удержать храпящее, вздыбившееся животное, капитан отрывисто отдал приказ. Гвардейцы подняли мушкеты – на Райской площади воцарилась мертвая тишина.

Капитан снова дал команду разойтись, на этот раз всеми ясно услышанную. Но ответа или признаков согласия не последовало. Горожане словно окаменели.

Тогда капитан отдал приказ стрелять. На одно мгновение, показавшееся бесконечным, гвардейцы застыли в нерешительности перед лицом толпы, в которой находились их земляки, приятели, родня. Затем несколько стоявших рядом гвардейцев, повинуясь единому порыву, одновременно поставили мушкеты стоймя и сшибли своего командира с коня наземь.

Из тысяч глоток вырвался невообразимый вопль. Торжествующие, орущие горожане хлынули вперед, обнимая и окружая со всех сторон мятежных гвардейцев. Те сорвали и отбросили в сторону свои фуражки и воинские знаки, оставив оружие при себе. В течение нескольких секунд они слились с толпой, которая теперь, осознав собственную силу, наконец определила направление действий. Как в любом сообществе, в толпе нашлись уверенные в себе, властные люди. От природы наделенные нравом лидеров, они тут же взяли на себя командование. С такими предводителями, а также подталкиваемая сзади страхом, желаниями, ненавистью и отчаянием, огромная человеческая масса пришла в движение: сначала медленно, но мощно и неостановимо, как поток лавы.

Они двинулись в сторону Бевиэра. Народ хотел вести переговоры с самим королем, ибо король, несмотря на всю его слабость и нерешительность, был человек добрый. Зло таилось вовсе не в нем, и если он не мог смягчить участь бедняков, то виной тому губительное влияние, и прежде всего – его ненавистной жены. Стало быть, надо преодолеть это влияние – если потребуется, то и силой; пойти прямиком к Дунуласу, встретиться с ним лицом к лицу. Если люди сами, без всяких двуличных посредников, будут говорить с королем, тот, разумеется, захочет их выслушать. А если вдруг не захочет, значит, пора выкручивать ему руки.

Человеческая лава текла по улицам – через Восьмой округ к Крысиному кварталу, по бульвару Наследного Принца; мимо садов Авиллака и по проезжей части до площади Дунуласа. Это движение, сначала медленное и неровное, набирало скорость и наступательность по мере роста толпы. На всем протяжении пути к шествующим присоединялись все новые и новые горожане, некоторые по собственной воле, некоторые случайно, а кое-кого буквально затаскивали силой. Одни пели на ходу, другие зазывали и оскорбляли нерешительных зевак, третьи выкрикивали угрозы или декламировали популярные лозунги. Какофония не ослабевала: клокотание голосов укладывалось в ритм топающих ног, грохот барабанов и раскатов набата, зовущего шерринцев к оружию.

Наконец они дошли до площади Дунуласа, где внезапно остановились. На дальней стороне площади возвышалась чугунная, ощетиненная пиками ограда, за которой находилась территория Бевиэра. Высокие ворота были заперты и закрыты на цепь. Перед ограждением выстроился отряд королевских гвардейцев, целиком преданных трону. В отличие от плебеев Вонарской гвардии, эти не колеблясь откроют стрельбу. Наступила краткая тишина, когда, казалось, было слышно, как стучат сердца, но ее тут же нарушил цокот конских копыт, ступающих по булыжнику.

На площадь с боковой улицы, откуда ни возьмись, выехала группа всадников в масках. Впереди мчалась знакомая, точно из ночного кошмара, фигура, одетая в черное и закованная в латы – Усмиритель толп города Шеррина. Ближайшие к нему горожане, дрогнув, инстинктивно подались назад, однако никто не пустился наутек от испуга. Привычный ужас перед Чарами Возвышенных, намеренно насаждаемый и глубоко укоренившийся в простонародье, настиг присутствовавших, но явно не вполне овладел ими. Разрываясь между смертельным страхом и столь же сильной решимостью, они стояли, изготовившись к бегству, ни на что не отваживаясь, в состоянии крайнего неравновесия.

Всадники натянули поводья. Было так тихо, что тысячи собравшихся могли расслышать, как храпят и бьют копытами кони, позвякивают уздечки и конские удила. Один из людей в маске приказал всем разойтись. Его зычный голос донесся до всех уголков площади Дунуласа и полетел дальше. Сам Усмиритель, как всегда, не произнес ни звука.

Ни этот приказ, ни сопровождавшие его угрозы не вызвали никакой реакции. Молчание ничем не нарушалось, и тогда Усмиритель вытащил небольшое серебристое устройство из сверкающих стекол и полированного металла – чародейное орудие разрушения, которое знали и боялись все. Металлические ногти поигрывали рычагом, затвором и спиралью. Механизм щелкнул внезапно, как пистолетный выстрел, и ближайшие к Усмирителю горожане отпрянули. Засверкала отравленным светом линза, все одновременно затаили дыхание.

– Слепота. Глухота. Паралич, – без всякой надобности напомнил собравшимся человек в маске. – Судьба предателей Вонара – смерть заживо. Горожане, пока еще возможно, оставьте площадь и разойдитесь. Это ваш последний шанс к спасению.

И снова никакой реакции, разве что почти неуловимое движение, словно толпа пыталась сжаться.

– Вы что там, оглохли? – осведомился говорящий с нетерпением, не вполне маскировавшим страх.

Никакого ответа.

Усмиритель приподнялся и нацелил светоносный ствол. Раздались крики ужаса, стоявшие впереди предприняли было попытку к бегству, но нажимавшая сзади толпа не давала им такой возможности. Некоторые стали толкать и дубасить соседей в отчаянной попытке проложить себе дорогу, некоторые кричали и умоляли, вцеплялись в других и даже кусались. В головной части толпы началась невообразимая давка, судорожные перемещения, разрушительное смыкание дерущихся тел. Но без толку. Усмиритель тщательно прицелился, нажал на спуск, и из ствола вылетела стрела отравленного света. Эта вспышка через несколько ярдов, отделяющих всадников от собравшихся, начала увеличиваться и расширяться, дойдя до размеров конуса, способного накрыть вредоносными лучами с полдесятка горожан.

Шестеро человек упали посреди внезапной тишины – глаза их были открыты, но ничего не видели, уши остались целы, но потеряли слух, ноги без признаков увечья словно окаменели, – все, как и было предсказано. Раздались вопли ужаса и гнева, толпа сотряслась, беспорядочно задвигалась, словно охваченная припадком безумия. Пока люди дергались, визжали, натыкались друг на друга, толкались и пытались разорвать друг друга в клочья, Усмиритель выстрелил снова: упали еще четверо.

Горожане, стоявшие сзади, пустились наутек, ища спасения в боковых улицах, но передние оказались в ловушке. Подавленные ужасом, они смотрели, как Усмиритель вновь неспешно прицеливается. Стоявшие поперек траектории разрушительного света вскрикивали и закрывали глаза руками, некоторые бросались ничком на землю. Прежде чем последовал еще один спуск затвора, на площади Дунулуса грянул выстрел.