Все остальное пространство было занято белым пятном неизвестности. Что скрывается за прибрежной цепью гор? Живописные долины или мрачные ледники? Что это - огромный остров или архипелаг? В феврале 1930 года правительственная Арктическая комиссия заслушала доклад Георгия Яковлевича Ушакова об организации экспедиции для изучения Северной Земли. План экспедиции привлекал внимание не только своей деловой четкостью и необычайной ясностью поставленных задач, но и крайне скромными расходами, требовавшимися для проведения исследований...
      30 августа 1930 года у берегов крохотного, покрытого снежными сугробами безымянного островка, названного Домашним, бросил якорь ледокольный пароход "Георгий Седов". Сгружены на берег запасы продовольствия, топлива, сосновые брусья для будущего домика, упряжки собак и связки мехов.
      Прощальный гудок, и ледокол, растаяв в тумане, исчез из глаз. На берегу остались четверо: полярник-географ Георгий Ушаков, геолог Николай Урванцев, охотник-помор Сергей Журавлев и восемнадцатилетний радист комсомолец Василий Ходов. Два года шла непрерывная борьба с природой. Два года изнурительных санных походов в мороз и пургу, неустанных исканий, исследований, и Северная Земля перестала быть "белым пятном" на карте Арктики. Оказалось, что Северная Земля - архипелаг, состоящий из четырех крупных и множества мелких островов общей площадью 37 712 квадратных километров, что 42% ее поверхности покрыто куполообразными ледниками. Исследователи составили подробную карту Северной Земли с ее островами и проливами, ледниками и горами, изучили ее геологическое строение, растительный и животный мир...
      Мы прилетели сюда в начале апреля 1949 года, чтобы на льду пролива подготовить промежуточный аэродром, или, как его стали потом называть, базу номер два, для самолетов высокоширотной воздушной экспедиции "Север-4", державшей путь к самому сердцу Арктики - Северному полюсу.
      Вот уже второй год подряд с приходом весны к центру Полярного бассейна устремляются десятки самолетов. Их экипажи возглавляют Герои Советского Союза М. В. Водопьянов, И. П. Мазурук, полярные асы И. И. Черевичный и М. И. Козлов, М. А. Титлов и В. И. Масленников, с именами которых связаны славные победы советской авиации в Арктике, штурм Северного полюса и полюса относительной недоступности. Замечательные полярные летчики В. Н. Задков и В. И. Каминский, И. С. Котов и Ф. А. Шатров, И. Г. Бахтинов - мастера ледовой разведки, проложившие новые трассы в арктическом небе. Многим из них было присвоено звание Героя Советского Союза. Путь над бескрайними просторами закованного в лед океана уверенно прокладывали прославленные штурманы В. П. Падалко, В. И. Аккуратов, Д. Н. Морозов, Н. В. Зубов, И. М. Жуков, Б. И. Иванов. Отыскав среди ледяного хаоса ровное поле, летчики виртуозно сажали машины, определив только по им одним известным признакам, что льдина пригодна для посадки. И вскоре в крохотном лагере уже кипела жизнь. "Прыгающая" научная группа принималась за работу. Измерялись океанские глубины и состояние льдов, изучались течения и рельеф дна, распределение элементов земного магнетизма, в общем, все, что творилось подо льдом, на льду и над ледяными полями. В состав научных отрядов входили известные ученые-полярники: геофизики Е. К. Федоров и М. Е. Острекин; океанографы Я. Я. Гаккель, В. X. Буйницкий, М. М. Сомов и А. Ф. Трешников, А. Г. Дралкин и П. А. Гордиенко, В. Т. Тимофеев, Л. А. Балакшин; метеорологи-аэрологи Е. И. Толстиков и Г. И. Матвейчук, В. К. Бабарыкин, К. И. Чуканин, В. Г. Канаки и др.
      Мы поставили свои палатки буквально в трех шагах от места, где двадцать лет назад разбили свой лагерь Г. А. Ушаков и его товарищи. Отсюда они начали штурм тайн "нехоженой земли". Это они нарекли этот пролив, отделяющий остров Комсомолец от острова Октябрьской Революции, проливом Красной Армии.
      На юге от нас возвышалась горбатая громада мыса Ворошилова - самой северной оконечности острова Октябрьской Революции. Чуть дальше к востоку на выходе из пролива темнела цепочка Диабазовых островов. Разгрузив самолет, мы, не теряя времени, занялись строительством палаток. И немудрено. Мороз градусов под сорок, да еще с ветром, "пробивал" нашу полярную теплую одежку, заставляя торопиться. Палатки, привезенные нами, были новинкой. Их сконструировал талантливый инженер из Арктического института Сергей Шапошников специально для полярных экспедиций. Он назвал их КАПШ-1, что в переводе на язык, доступный простым смертным, означало: каркасная арктическая палатка Шапошникова. Из десятка дюралюминиевых дуг собирался каркас, а на него натягивался наружный намет из двухслойной тонкой кирзы, наглухо скрепляемый с прорезиненным полом. Для утепления палатка снабжалась внутренним наметом из суровой бязи и фланели. При весе всего 68 килограммов она была весьма вместительной: в ней могли расположиться на ночлег человек десять. Но главное, в случае необходимости ее можно было без труда перетащить, не разбирая, на новое место.
      Наконец серебристые дуги и свертки ткани превратились в три аккуратных черных полушария. Затащены внутрь баллоны с пропаном. Пол выложен в три слоя пушистыми оленьими шкурами. Запылали газовые плитки, забулькала в чайниках вода, зашипели на сковородках антрекоты. Стало тепло, уютно. Теперь нам был не страшен ни мороз, ни ветер. Выпив по стопочке захваченного из дома коньяку, почаевничав всласть, каждый занялся своим делом: радисты налаживать радиостанцию, синоптики - устанавливать приборы и тому подобное. Я же, натянув куртку, закинув на спину карабин (на снегу вокруг лагеря виднелись отпечатки медвежьих лап), отправился в первый в своей жизни арктический поход.
      В полукилометре от лагеря возвышался небольшой островок, увенчанный остроконечной скалой. Подъем оказался много труднее, чем я предполагал. Несмотря на свирепый холод, с меня сошло семь потов, пока я добрался до вершины. Передо мной открылась широкая панорама застывшего в грозном величии Ледовитого океана. Словно гигантский плуг прошел по ледяным полям, превратив их в чудовищную пашню. Всюду до самого горизонта беспорядочно торчали белесые ледяные надолбы, уходили вдаль острозубые ледяные хребты. И все это будто замерло в заколдованном сне. Только слепящий блеск снега и тишина. Тишина, подавляющая, заставляющая сжиматься сердце в непонятной тоске. Белое безмолвие, белое безмолвие!
      Наверное, я задремал. Меня разбудил шум кто-то стряхивал снег с унтов. Приподнялась откидная дверь, и появился сначала один рыжий унт, затем другой. Следом за ними протиснулась фигура в громоздком меховом реглане. Это был Василий Гаврилович Канаки, полярный аэролог и мой первый пациент, с которым, несмотря на разницу в возрасте, я уже успел подружиться.
      – Да у тебя здесь "Ташкент", - довольно сказал он, расстегивая шубу и присаживаясь на краешек кровати. - Кончай валяться, док. Сегодня грешно разлеживаться. Девятое мая. Давай одевайся, а я, если разрешишь, займусь праздничным завтраком.
      Пока я, стоя на кровати, натягивал на себя меховые брюки, свитер, суконную куртку, Канаки поставил на одну конфорку ведро со льдом, на другую - большую чугунную сковородку, достал из ящика несколько антрекотов, завернутых в белый пергамент, и брусок сливочного масла. Затем, обвязав шнурком буханку замерзшего хлеба, подвесил ее оттаивать над плиткой.
      – Вы, Василий Гаврилович, распоряжайтесь по хозяйству. Будьте как дома. Пойду принимать водные процедуры, - сказал я, втискивая ноги в унты, которые за ночь мороз превратил в деревянные колодки.
      – Смотри не превратись в сосульку, а то, неровен час, оставишь экспедицию без доктора, - отозвался Канаки.
      Обернув шею махровым полотенцем, сжимая в руке кусок мыла, я выскочил из палатки. Ну и холодина! Наверное, градусов тридцать. И ветер. Промораживает до костей. Умывальником служил длинный пологий сугроб, образовавшийся с подветренной стороны палатки. Я торопливо сгреб охапку пушистого, рыхлого снега и начал так неистово тереть руки, словно решил добыть огонь трением. Сначала сухой промороженный снег не хотел таять. Мыло отказывалось мылиться, но я продолжал умывание, пока во все стороны не полетели бурые мыльно-снежные брызги. Следующая охапка - на лицо. Оно запылало, словно обваренное кипятком. Не снижая скорости, я растерся полотенцем и пулей влетел обратно в палатку. Уфф, до чего же здесь хорошо! Теплынь. От аромата жаренного с луком мяса рот наполнился слюной.
      Борис уже оделся и усердно помогал Гаврилычу накрывать на стол, на котором стояли тарелка с дольками свежего лука и нарезанной по-мужски, крупными кусками, копченой колбасой и запотевшая бутылка без этикетки.
      Скрип снега возвестил о приходе нового гостя. Это был Володя Щербина, в недавнем прошлом лихой летчик-истребитель, о чем красноречиво свидетельствовали три ордена Красного Знамени. Он не сразу отважился перейти в "тихоходную" авиацию. Все решила случайная встреча с известным полярным летчиком Л. Г. Крузе. Полгода спустя он уже сидел за штурвалом полярного Си-47.
      – Здорово, братья славяне! С праздником! А вот это, так сказать, мой личный вклад в общее дело, - сказал он, доставая из глубокого кармана кожаного реглана бутылку армянского коньяка. - Сейчас народ еще подвалит. Весь наш экипаж, не возражаете? - Он присел на банку из-под пельменей, расстегнул реглан и... задремал. Сказывалась усталость от напряженных полетов последних дней.
      Тем временем Борис успел перелить воду, полученную из растаявшего льда, в большую кастрюлю, вскрыть банку с пельменями. Когда вода в кастрюле забурлила, он, нагнув край банки, стал аккуратно сыпать закаленные морозом каменно-твердые шарики пельменей. Все нетерпеливо поглядывали на кастрюлю, из которой доносилась глухая воркотня.
      Наконец Борис снял крышку, выпустил на волю столб ароматного пара, помешал ложечкой, принюхался и, глубокомысленно хмыкнув, заявил, что "пельмень всплыл и можно начинать".
      – Сейчас мы еще строганинки организуем, - сказал Щербина, разворачивая сверток, оказавшийся отличной крупной нельмой.
      Скинув реглан, он извлек из кожаных ножен матово поблескивавший охотничий нож с красивой наборной рукояткой из плексигласа, уткнул закаменевшую на морозе рыбину головой в рант ящика и пилящим движением снял тонкий слой кожи с мясом.
      – Ну, как? Пойдет?
      – Толстовато, сынок, - критически заметил Канаки. Уж он-то знал толк в этом деле и за свои многолетние скитания по Арктике съел строганины больше, чем мы все, вместе взятые.
      – Виноват, исправлюсь, - сказал Володя, и следующая полоска, тонкая, полупрозрачная, завилась, словно древесная стружка.
      Пока Щербина строгал нельму, я извлек из кухонного ящика бутыль с уксусом, пачку черного перца, банку горчицы. Налив полную тарелку уксуса, добавив две столовые ложки горчицы, от сердца насыпав перца и тщательно размешав, я торжественно поставил адскую смесь для макания строганины в центр стола.
      – Вот это воистину по-полярному. Тебя, док, ждет яркое кулинарное будущее. (Увы, время показало, что Канаки не ошибся.) К такой закуске негрешно налить по двадцать капель.
      Мы подняли кружки. За стеной послышался топот ног. Кто-то подбежал к палатке.
      – Эй, в палатке! Доктор дома?
      – Дома. Заходи погреться, - отозвался я, обильно посыпая свою порцию пельменей черным перцем.
      – Давай быстрее к начальнику. Кузнецов срочно вызывает.
      – Вот тебе бабушка и Юрьев день, - недовольно пробурчал Канаки. - И чего им там неймется в праздник?
      – А может, случилось что? - осторожно предположил Рожков.
      – Типун тебе на язык, - оборвал его Щербина.
      – Случилось не случилось, а идти надо, - сказал я, поднимаясь и нахлобучивая на голову мохнатую пыжиковую шапку. - Начинайте пока без меня.
      Палатка штаба была недалеко, но, пока я добежал до нее, меня охватило смутное чувство тревоги. неужели действительно случилась авария? Надо сказать, все эти месяцы я жил в состоянии постоянного внутреннего напряжения. Это чувство гнездилось где-то глубоко в подсознании: читал ли я книгу, разгребал ли снег на взлетной полосе, отогревался ли в спальном мешке, "травил" ли в минуты отдыха или долбил пешней лунку в ледяной толще. Здесь, в самом центре Северного Ледовитого океана, за тысячи километров от Земли, я был единственным врачом, и ответственность за благополучие, здоровье, а может быть, и жизнь товарищей по экспедиции тяжким грузом лежала на моих едва окрепших плечах.
      Правда, до сегодняшнего дня моя медицинская практика была довольно скромной. У одного разболелось горло, другой порезал руку, у третьего "вступило" в поясницу. Иногда, стеная от зубной боли, заходил какой-нибудь "полярный волк" и, держась за щеку, с ужасом взирал на кипящие в стерилизаторе кривые щипцы. Но кто знает, что случится завтра. Ведь Арктика может преподнести самый неожиданный сюрприз. И тогда... Не хотелось думать, что тогда. Хорошо, льдина, на которой очутится пострадавший экипаж, будет ровной, без трещин и торосов, и самолет, вылетевший на помощь, сможет совершить посадку. А если не сможет? Впрочем, на этот случай в тамбуре моей палатки-амбулатории тщательно укрытые брезентом лежали две сумки. Одна с парашютами - главным и запасным, уложенными еще в Москве на аэродроме в Захарково. Другая - медицинская аварийная - с хирургическими инструментами в залитом спиртом стерилизаторе, бинтами и медикаментами. Так что, если бы потребовалось, я был бы готов немедленно вылететь на помощь и прыгнуть на льдину с парашютом.
      Потоптавшись у входа, чтобы перевести дух, я приподнял откидную дверь, сбитую из десятка узких реек, окрашенных голубой краской, и решительно шагнул через высокий порожек.
      Штабная палатка КАПШ-2 была просторной, светлой. Четыре пылающие конфорки излучали приятное тепло. Пол был застелен новыми оленьими шкурами. Их еще не успели затоптать, и коричневый мех был пушистым, отливал блеском. Вдоль стенок располагались койки-раскладушки, по три с каждой стороны. У первой, слева от входа, стоял на коленях мужчина в толстом, ручной вязки, коричневом свитере, меховых брюках и собачьих унтах с белыми подпалинами. Круглое, смугловатое лицо, изрезанное глубокими морщинами. Короткий ежик черных с густой проседью волос придавал ему спортивный вид. Перед ним на брезенте, постеленном поверх спального мешка, валялись детали разобранного "конваса". Одну из них он держал в руке, тщательно протирая ослепительно белым куском фланели. Это главный кинооператор экспедиции Марк Антонович Трояновский. Его имя стало известным еще в 30-х годах, когда весь мир увидел кинокадры, снятые молодым кинооператором Союзкино во время исторического похода ледокола "Сибиряков" через шесть полярных морей*.
      * Летом 1932 года советская экспедиция на ледокольном пароходе "Сибиряков" под руководством О. Ю. Шмидта впервые в истории полярного мореплавания в одну навигацию прошла Северо-Восточным проходом (Северный морской путь) из Архангельска в Тихий океан.
      Спустя пять лет, 21 мая 1937 года, он в числе первых тринадцати смельчаков высадился на дрейфующую льдину у Северного полюса, увековечив на пленке подвиг советских полярников. А сегодня он с Евгением Яцуном ведет кинолетопись нашей экспедиции. И, надо честно признаться, многие из нас норовят "случайно" попасть на мушку их кинообъективов. Ох и заманчивая штука эта самая кинослава!
      Услышав стук откидной дверцы, Трояновский повернул голову, улыбнулся и, сказав: "Привет, доктор!" - как-то заговорщически подмигнул. Это было совсем не похоже на Марка, обычно весьма сдержанного и даже несколько суховатого. Однако именно поэтому я вдруг сразу успокоился: ну не станет же Трояновский улыбаться, если случилось что-то серьезное. Палатка была полна народу. На одной из раскладушек, расстегнув коричневый меховой реглан, Михаил Васильевич Водопьянов, один из первых летчиков - Героев Советского Союза, что-то вполголоса оживленно рассказывал Михаилу Емельяновичу Острекину, заместителю начальника экспедиции по научной части. Присев на корточки перед газовой плиткой, "колдовал" над чайником штурман Вадим Петрович Падалко, которого многие побаивались за острый язык.
      Начальник экспедиции Александр Алексеевич Кузнецов сидел в дальнем конце палатки, склонившись над картой. Темно-синий китель морского летчика с золотыми генеральскими погонами ладно сидел на его атлетической фигуре. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят. Но его моложавое обветренное лицо и ярко-синие глаза странно контрастировали с густыми, слегка вьющимися, совершенно седыми волосами. Ходил он всегда каким-то присущим ему уверенным шагом, придававшим особую весомость его походке. И при всей мужественности и решительности облика говорил он, никогда не повышая голоса. Никто никогда не слышал, чтобы он изменил своей привычке, даже "снимая стружку". Видимо, поэтому полярные летуны между собой называли его "тишайшим". Он пришел в Арктику еще в войну, командуя авиацией Северного флота, а в 1949 году был назначен начальником Главного управления Северного морского пути.
      Карта Центрального Полярного бассейна, лежавшая перед Кузнецовым, занимала два сдвинутых стола. Она вся была расцвечена красными флажками, квадратиками, пунктирами, перекрещивающимися линиями и еще какими-то другими многочисленными значками.
      Рядом с Кузнецовым с толстым красным карандашом в руке главный штурман экспедиции Александр Павлович Штепенко - небольшого роста, сухощавый, подвижный, с золотой звездочкой Героя Советского Союза на морском кителе. Это он в составе первых боевых экипажей в августе 1941 года вместе с Водопьяновым летал бомбить Берлин, а в 1942 году вместе с летчиком Э. К. Пуссепом доставил через Атлантику в Соединенные Штаты правительственную делегацию. Это о нем говорили в шутку однополчане: "Как в таком маленьком и столько смелости?!" У края стола пристроился помощник начальника экспедиции по оперативным вопросам Евгений Матвеевич Сузюмов. Он что-то быстро записывал в "амбарную, книгу", время от времени проводя рукой по гладко зачесанным назад черным с сединкой волосам. К Сузюмову я с первых дней экспедиции испытывал особую дружескую симпатию, и, кажется, это было взаимным. Я пристально смотрел на него, надеясь прочесть в его глазах ответ на волновавший меня вопрос. Но он продолжал невозмутимо писать, словно и не замечая моего прихода. Я хотел доложить о своем прибытии, как вдруг Кузнецов поднял голову.
      – Здравствуйте, доктор, - сказал Кузнецов. - Как идут дела?
      – Все в порядке, Александр Алексеевич.
      – Больные в лагере есть?
      – Двое, немного загрипповали. Но завтра уже будут на ногах.
      – А сами как, не хвораете?
      – Врачу не положено, - ответил я и подумал: - Что это начальство вдруг моим здоровьем заинтересовалось?
      – Прекрасно. Кстати, сколько у вас прыжков с парашютом?
      – Семьдесят четыре.
      – Семьдесят четыре. Неплохо. А что вы, доктор, скажете, - продолжал он, пристально глядя мне в глаза, - если мы предложим вам семьдесят пятый прыжок совершить на Северный полюс?
      На полюс? От неожиданности у меня даже дыхание перехватило. Конечно, много раз, лежа в спальном мешке, я думал о возможности совершить прыжок с парашютом где-нибудь в Ледовитом океане на дрейфующую льдину. Но на полюс! Так далеко я не заходил даже в самых смелых своих мечтах.
      – Ну как, согласны?
      – От радости в зобу дыханье сперло, - весело пробасил из угла Водопьянов.
      – Ему с пациентами жаль расставаться, - иронически-сочувственно сказал Штепенко.
      – Молчание - знак согласия, - ободряюще улыбнувшись, сказал Сузюмов.
      – Значит, согласны, - сказал Кузнецов.
      – Конечно, конечно, - заторопился я, словно боясь, что Кузнецов возьмет да и передумает.
      – Прыгать будете вдвоем с Медведевым. Знаете нашего главного парашютиста?
      – Знаю, Александр Алексеевич.
      – Он уже вылетел с Задковым с базы номер два и часа через полтора сядет у нас. Не так ли, Александр Павлович?
      – Точнее, через один час пятнадцать минут, - сказал Штепенко.
      – Работать будете с летчиком Метлицким. Он уже получил все указания. Вылет в двенадцать ноль-ноль по московскому времени. Примерно к тринадцати часам самолет должен выйти в район полюса. Там Метлицкий определится и подыщет с воздуха площадку для сброса парашютистов. Площадку он будет выбирать с таким расчетом, чтобы посадить самолет как можно ближе к месту вашего приземления. Ну а если потребуется что-то там подровнять, подчистить, тут уж придется вам с Медведевым самим потрудиться.
      – Им бы бульдозер сбросить заодно, - посоветовал с самым серьезным видом Падалко.
      – Всей операцией будет руководить Максим Николаевич Чибисов (начальник полярной авиации. - Авт.). Я надеюсь, вы понимаете, доктор, сколь серьезно задание, которое мы поручаем вам с Медведевым. Серьезное и почетное. Вам доверено быть первыми в мире парашютистами, которые раскроют купола своих парашютов над Северным полюсом. Смотрите не подведите. Но это одна сторона дела. Другая, и, быть может, еще более важная для авиации, - оценка возможности прыгать с парашютом в Арктике. Постарайтесь выявить особенности раскрытия парашюта, снижения, управления им, приземления. В общем, все, что только возможно, от покидания самолета до приземления, а точнее, приледнения. Вопросы есть?
      – Нет.
      – Тогда, не дожидаясь прилета Медведева, готовьте парашюты, снаряжение. Тщательно продумайте, что взять с собой. Не забудьте захватить запас продовольствия дней на пять и палатку. Чтобы все это было на борту у Метлицкого на всякий случай.
      – Разрешите идти?
      – Действуйте, - сказал Кузнецов. - Когда все будет готово, доложите.
      Покинув штабную палатку, я бегом отправился домой. Не успел приподнять входную дверь, как на меня посыпался град вопросов. Зачем вызывали? Что случилось?
      – Ну давай, не темни. А то вид у тебя больно торжественный, - сказал Щербина.
      Наверное, меня и впрямь распирало от гордости, и я выпалил:
      – Кузнецов разрешил прыгать на полюс!
      – С места или с разбегу? - спросил ехидно Канаки.
      – Да нет, с парашютом, - ответил я, не оценив глубины Васиного юмора.
      – Тогда за нашего доктора-парашютиста, - провозгласил Володя, разливая по стаканам коньяк, который они честно сохраняли до моего прихода.
      – Точнее будет, за парашютистов, - поправил я. - Прыгать будем вдвоем с Андреем Медведевым.
      – Ну это ас. Он на полюс сможет даже без парашюта выпрыгнуть, - сказал Дима Морозов, штурман из экипажа Ильи Котова.
      – Прыгать будем сегодня. В двенадцать. С машины Метлицкого. Так что тебе, Володя, как второму пилоту, придется нас выбрасывать.
      – Сделаем все в ажуре, - сказал Щербина, - а пока пельмешек порубай, это прыжкам не помеха. - Он вывалил мне в миску целый черпак пельменей. - И нельмы сейчас настругаю.
      Но кусок не лез в горло.
      – Пойду, ребята, пройдусь, - сказал я, накидывая на плечи куртку.
      Меня никто не удерживал. Я выбрался из палатки. Медный диск солнца то исчезал в лохматых облаках, то выплывал в голубизну неба, и тогда все вокруг вспыхивало мириадами разноцветных искр. Снег сверкал пронзительно ярко, и его колючие лучи слепили глаза, не защищенные дымчатыми стеклами очков. Полузаметенные купола палаток курились дымками, словно трубы деревенских изб. Неподалеку голубела изломом льдин высокая гряда торосов - след вчерашнего торошения. То вспыхивал пулеметной дробью, то замолкал движок у палатки радистов. Сквозь тонкие палаточные стенки доносился чей-то говор. Поскрипывал снег под ногами бортмехаников, спешивших с аэродрома в свою палатку. Тишина как бы усиливала многократно каждый звук, и в то же время каждый звук, умолкнув, усиливал тишину. Побродив без цели между палаток, я свернул на тропинку, протоптанную в свежевыпавшем снегу, и очутился у гряды торосов. Только вчера здесь все гудело, стонало на разные голоса, скрипело и скрежетало. Льдины сталкивались, становились на дыбы, громоздились друг на друга. На глазах вырастали и разрушались ледяные хребты. Словно таинственные силы вдохнули жизнь в эти голубые громады, и они, ожив, вступили между собой в борьбу всесокрушающую и бесполезную. Но прекратилась подвижка, и все застыло.
      Я присел на ярко-голубой, чуть присыпанный снежком ледяной валун, вытащил из куртки папиросы и закурил. Как странны иногда зигзаги человеческой судьбы. Мог ли я еще недавно предполагать, что окажусь в самом сердце Арктики, буду жить на дрейфующем льду в палатке. Мечтал ли я, что эти люди, имена которых с детства для меня были символом мужества, станут моими товарищами и что, сидя на торосе, я буду обдумывать прыжок с парашютом на Северный полюс и строить предположения о том, как будет работать парашют в арктическом небе? Кто может ответить на этот вопрос? Разве что Павел Буренин. Это его подвигу посвятил свою повесть в стихах "Ледяной остров" замечательный советский поэт Самуил Маршак и преподнес с дарственной надписью: "Герою этой книги Павлу Ивановичу Буренину с искренним уважением".
      Все началось 21 июня 1946 года. Московский радиоцентр Главного управления Северного морского пути получает тревожную радиограмму: тяжело ранен метеоролог полярной станции на Земле Бунге; нужна срочная операция.
      Но как доставить хирурга на крохотный островок Новосибирского архипелага? Судном? Но море Лаптевых забито тяжелыми паковыми льдами, через них не пройти и самому могучему ледоколу. Может быть, на собаках? Но это слишком долго. Самолетом? На Бунге нет посадочной площадки. Остается одно послать помощь гидросамолетом. Если не удастся найти для посадки "открытую воду" поблизости от берега, хирурга решено сбросить на парашюте.
      29 июня машина с бортовым номером СССР Н-341 готова к вылету. В тринадцать часов двадцать минут взревели моторы, и летающая лодка, набирая скорость, мчится по тронутому легкой рябью Химкинскому водохранилищу. Впереди трудный путь над бескрайней тундрой, к берегам моря Лаптевых. Почти семь тысяч километров. Для выполнения задания выделен опытный экипаж. За плечами каждого из его членов тысячи часов полетов в арктическом небе. Они вели ледовую разведку, прокладывали новые воздушные трассы, штурмовали полюс. За штурвалом "лодки" знаменитый полярный ас Матвей Ильич Козлов, кавалер трех орденов Ленина. Его напарник - Виталий Иванович Масленников, мастер ледовой разведки, удостоенный звания Героя Советского Союза за подвиги в небе Отечественной войны. В штурманской рубке, склонившись над картой, неторопливо посапывая трубочкой, прокладывает курс один из лучших полярных штурманов - Валентин Иванович Аккуратов, участник штурма двух полюсов - Северного и относительной недоступности. Ушел с головой в обычные полетные хлопоты Глеб Косухин - представитель славного племени арктических бортмехаников. В заднем отсеке на груде спальных мешков устроились мастер парашютного спорта Леонид Опаричев и молодой хирург-десантник Павел Буренин. Архангельск, Нарьян-Мар, Амдерма, Игарка. На аэродроме в Игарке начата подготовка к десантированию: укладывается парашют, подгоняется подвесная система, затем упаковываются в специальные укладки хирургические инструменты и медикаменты.
      "Лодка" не приспособлена для сбрасывания парашютистов, и изобретательный Масленников приклепывает снаружи по обеим сторонам люка две небольшие ручки, чтобы Буренин мог держаться за них перед прыжком.
      1 июля после многочасового полета Козлов виртуозно приводняет "летающую лодку" в Хатанге. Отдых короток. Время поджимает. Всех на борту тревожит одна и та же мысль: успеют ли?
      Наконец остается позади заснеженный берег материка с черными пятнами проталин. Погода быстро ухудшается. Вокруг угрожающе клубятся густые темно-серые облака. На плоскостях появляется тоненькая белая пленка обледенение. Скорей вниз. Три тысячи метров, две, полторы. Вот уже стрелка альтиметра сползает на цифру "6" - шестьсот метров, а "земли" все нет и нет. Наконец облака редеют, и внизу открывается однообразно белая гладь - море Лаптевых. Наконец у самого горизонта появляется темное пятнышко - остров Фаддеевский. Картина внизу была безрадостная: всюду битый, сторошенный лед вперемешку с полями многолетнего пака, перечерченного трещинами.
      Козлов отворачивает машину к западу. А вот и Земля Бунге, пологая, унылая, изрезанная оврагами, с бурыми пятнами многочисленных озер. Недалеко от берега чернеет несколько промоин метров по триста - четыреста. Самолет делает круг над косой, на которой виден одинокий домик "полярки".
      – Дохлое дело, - говорит Козлов. - Никуда не сесть, твою копоть. Придется бросать доктора с парашютом. Ты, Валентин Иванович, запроси у радиста Бунге скорость и направление ветра и сделай расчет на выброску, чтобы доктору недалеко идти было до "полярки". А доктор наш готов к прыжку?
      – Готов, - коротко, по-военному отрапортовал Буренин.
      – Вот и порядок. Виталий Иванович, командуй выброской. Тебе ведь не привыкать десанты бросать, не один к фашистам в тыл выкинул.
      В грузовом отсеке кабины холодно. Буренин надевает парашюты, и Опаричев еще раз придирчиво осматривает всю его десантную амуницию. Парашюты в порядке; унты привязаны, чтобы не сорвало; нож на месте. Перчатки?
      Буренин достает из кармана куртки пару новеньких меховых перчаток. Хочет надеть, но они не налезают. Вот незадача!
      – Может, мои возьмешь, доктор, - предлагает Масленников.
      Но и его перчатки тоже малы.
      – Ладно, обойдусь. Сейчас все-таки лето, второе июля.
      В наушниках шлемофона у Масленникова хрипит голос Аккуратова: "Выходим на боевой курс. Приготовиться".
      Масленников открывает колпак блистера и помогает Буренину подняться на ступеньку, просунуть в люк ноги. Буренин хватается за ручки, сделанные предусмотрительным Масленниковым, и садится на обрезе люка, свесив ноги за борт. Руки мгновенно застывают. "Скорее бы команда прыгать, - подумал Буренин, - не дай бог отморозить. Как тогда оперировать больного?" Команда раздается неожиданно.
      – Пошел, - кричит Масленников.
      Буренин подается вперед и проваливается вниз, в клубящиеся облака. Он отсчитывает пять секунд и выдергивает кольцо основного парашюта. Его сильно встряхивает, но после секундной остановки он чувствует, что, набирая скорость, летит к земле. Буренин смотрит вверх: купола над головой нет! В момент динамического удара при раскрытии его почти полностью отрывает от кромки, и сейчас он трепыхается над головой огромной белой тряпкой. Скорее запасной! Но пальцы так закоченели, что он не может захватить вытяжное кольцо запасного парашюта.