ПРОЛОГ

 
      Говорят, что наша Земля из космоса кажется голубой. Может быть, это моря и океаны придают планете такую окраску, ведь они занимают почти три четвертых ее поверхности? Многие века океаны разделяли человечество. Многие века европейцы и не подозревали, что там, за синей чертой горизонта, лежит другой, неведомый мир, что эти неизвестные материки, острова и архипелаги населяют многочисленные народы со своими заботами и надеждами, радостями и тревогами, с богатой культурой, со своими злыми и добрыми богами.
      Но вот в океан, в неизвестность устремились широкогрудые каравеллы Колумба и Кабрала. Ведомые Магелланом, обогнули земной шар португальские мореходы. А Васко да Гама, миновав южную оконечность Африки, проник в Индийский океан. Начался новый стремительный разворот в истории человечества.
      И вот уже почти пять столетий океаны объединяют людей различных континентов, связывая их бесчисленными нитями.
      Тысячи и тысячи кораблей везут "за море и обратно" пассажиров, лес и руду, нефть и зерно. Бесчисленные флотилии рыболовных судов денно и нощно пашут голубую ниву, собирая живой урожай.
      Все безопаснее становится мореплавание. Все надежнее средства связи и навигации. Но по-прежнему грозен океан, и каждый год сотни судов исчезают в его пучине. Их губят штормы, пожары и столкновения, скалы и мели. Их губят и человеческая алчность, и легкомыслие. Если сложить тоннаж всех судов, затонувших только в 1979 году, получится огромная цифра - 2,3 миллиона тонн! А ведь сюда не входят ни рыболовные суденышки, ни катера, ни яхты водоизмещением менее пятисот тонн.
      На перекрестке между оживленными лондонскими улицами Лайм-стрит и Билитер-стрит возвышается, словно крепость из светло-серого камня, здание Ллойда.
      Своим рождением эта одна из крупнейших страховых корпораций обязана маленькой скромной кофейне на Тауэр-стрит, одной из многочисленных кофеен, что, как грибы после дождя, появились в Лондоне в конце XVII века. За столиками в ее небольшом уютном зале можно было встретить и бородатых капитанов с загорелыми, продубленными ветрами всех румбов лицами, и степенных арматоров - владельцев могучих бригов и быстроходных клиперов, и пронырливых дельцов, и расчетливых фрахтовщиков.
      Мерно текли беседы, поднимались к закопченному потолку кольца дыма из прокуренных трубок, бесшумно скользили между столиками официанты. Здесь можно было узнать последние морские новости, заключить выгодный фрахт, подписать контракт. Хозяин кофейни Эдуард Д. Ллойд, человек деловой и предприимчивый, быстро оценил пользу этих стихийных собраний, и вскоре по его инициативе возникло общество, занявшееся страхованием и классификацией морских судов. В 1696 году вышел первый номер газеты "Ллойд ньюс". На ее страницах сообщалось о выходе судов из всех портов мира и времени их прибытия, о морских катастрофах, о маяках и фрахтах. Прошли годы, и сегодняшний посетитель Ллойда, миновав важного швейцара в длинной черной ливрее, оказывается в просторном, длиной 102 и шириной 36 метров, зале, именуемом "Андеррайтер рум". Облицованные черным мрамором пилоны тянутся по обеим сторонам зала, а все пространство между ними перегорожено деревянными церковными скамьями с высокими спинками, образующими бесчисленные ячейки-боксы. Здесь, уместившись на крохотном пространстве у стола, вооруженные лишь телефоном, калькулятором и авторучкой, представители корпорации - андеррайтеры ведут неторопливые беседы с брокерами - посланцами людей, жаждущих обезопасить свое имущество от воды, огня, землетрясений и любых других неожиданностей. Среди деловой толпы издалека можно заметить людей, одетых в старинные черные ливреи с красными отложными воротничками, точь-в-точь как официанты в кофейне старика Ллойда. Их и теперь по укоренившейся традиции зовут официантами. Только вместо кофе они готовы по первому требованию попотчевать нуждающегося деловым советом. В центре зала на возвышении, напоминающем университетскую кафедру, восседает клерк, облаченный в красную мантию с черным шалевым воротником. Неподалеку на специальном аналое лежит внушительного размера фолиант в кожаном переплете "Книга аварий". Каждое утро клерк, вооружившись гусиным пером, старательно заносит в нее аварии или катастрофы, происшедшие за минувшие сутки в океане.
      Прямо над кафедрой к чугунной решетке замысловатого литья подвешен большой медный колокол. Это знаменитый колокол-рында с фрегата "Лютин"*, некогда затонувшего у берегов Голландии.
      В прошлом удар колокола означал, что судно опаздывает с приходом в порт. Ныне его звоном оповещают о важном известии: один удар - плохом, два удара - хорошем. Впрочем, при современных средствах связи в этом нет никакой необходимости. Но англичане верны традициям. Стучат телетайпы, надрываются телефоны, и со всех концов света то и дело приходят сообщения о трагедиях в океане: "В 215 милях к востоку от Бермудских островов затонуло западногерманское судно "Элма Трес". Экипаж в двадцать четыре человека, покинувший судно, не обнаружен"; "Японское судно "Сиокай Мару" затонуло во время шторма в 18 километрах от острова Окусири. Погибло пятнадцать моряков"; "В Яванском море потонуло индонезийское судно-паром "Тампонас-2". Четыреста с лишним человек спасти не удалось"; "В 90 милях от восточного побережья Канады во время шторма загорелось греческое торговое судно "Эфтимис". Двадцать шесть моряков покинули судно. Судьба их неизвестна"; "Штормы у южного берега Сулавеси потопили четыре судна. Утонули пятьдесят два человека".
      * 10 октября 1799 года английский порт Ярмут тайно покинул фрегат "Лютин". Это был тот самый "La Lutine", который англичане захватили шесть лет назад во время удачного набега на французскую морскую крепость Тулон. С той поры быстроходный тридцатидвухпушечный красавец фрегат участвовал во многих морских сражениях. Но на этот раз его миссия была иной. Лишь немногие высокопоставленные чины Адмиралтейства знали, что в трюмах корабля, тщательно укрытые от любопытных глаз, покоятся золотые и серебряные монеты и слитки на баснословную по тем временам сумму 20 миллионов фунтов стерлингов.
      Незаметно, под покровом тумана, миновав стоящие на рейде суда, корабль вышел в открытое море, держа курс на Гамбург. Но не прошло и нескольких часов, как разразился страшный шторм. Ураганный ветер сорвал паруса, сломал мачты. Искалеченное судно выбросило на мель Тершеллинг у берегов Голландии. Вскоре волны и ветер довершили начатое дело, и фрегат затонул, унося с собой сотню человеческих жизней и сокровища Британского казначейства. Шли годы. Много раз предприимчивые дельцы и искатели приключений безуспешно пытались добраться до подводного клада. В 1859 году наконец удалось извлечь из морской пучины часть золотых слитков на несколько сот тысяч фунтов стерлингов, заржавевшие пушки, часы, некогда принадлежавшие капитану фрегата, руль, из которого сделали кресло и стол для библиотеки Ллойда, и позеленевший медный колокол-рынду, ныне висящий над кафедрой в "зале страхования".
      И каждый год тысячи людей оказываются за бортом против своей воли. Но что особенно печально, многие из них умирают, уже добравшись до спасательных лодок, плотов, погибают, имея запасы воды и пищи.
      Что же послужило причиной их преждевременной гибели? Этот вопрос всякий раз задавал себе молодой французский врач Ален Бомбар. И каждый раз перед его глазами возникала картина Теодора Жерико. Полуразбитый плот. Свесились в воду тела умерших. Лишь несколько уцелевших обитателей плота протягивают руки к кораблю, виднеющемуся на горизонте. Это полотно художник написал по следам трагедии, разыгравшейся в Атлантическом океане.
      После падения империи Наполеона во Франции утвердились Бурбоны. Со всех сторон ко двору стекались эмигранты-монархисты. Среди них был отставной капитан граф де Шомаре. Бездарный моряк не ступал на корабельную палубу двадцать лет и все-таки получил под свое командование эскадру. Она направилась к берегам Западной Африки для смены гарнизонов. В пути незадачливый флотоводец растерял в тумане корабли своей эскадры и посадил флагманский фрегат "Медуза" на Аргенскую мель, что протянулась на 60 - 80 километров от берегов Мавритании. Вода быстро заполняла трюмы. Началась паника. В шести спасательных шлюпках с трудом разместилось двести пятьдесят членов экипажа и пассажиров. Для остальных ста сорока девяти сколотили плот. В центре его укрепили мачту с парусом. Здесь же привязали канатами пять бочек с вином и ящик с продовольствием. Плот взяли было на буксир. Но гребцы выбивались из сил, и, лишь только тропический сумрак окутал океан, капитан Шомаре приказал обрубить буксирный трос. Полторы сотни людей оказались брошенными на произвол судьбы. Океан штормил. Волны то и дело перекатывались через плот. Нелегко было удержаться на скользких бревнах.
      В первую же ночь двадцать человек упало в море. И никто даже не попытался им помочь. На следующее утро трое пассажиров покончили с собой, бросившись за борт.
      Весь день то вспыхивали, то затихали ссоры, перешедшие к вечеру в настоящий бунт. Недовольные нападали на офицеров, сгрудившихся в середине плота. В ход пустили ножи, палки. Драка продолжалась всю ночь, а на утро не досчитались еще двух десятков пассажиров. Людей охватило какое-то безумие. Одни, упав на колени, взывали к богу. Другие, обессиленные страхом, ползали по палубе, кусая друг друга за ноги. Третьи с яростным воплем бросались на соседей. На четвертый день в живых осталось всего шестьдесят три человека.
      А когда наступил одиннадцатый день, озверевшие люди выбросили в море раненых, чтобы воспользоваться их скудными порциями пищи.
      Прошла еще одна страшная ночь, затем другая. Когда утром тринадцатого дня плот заметили с "Аргуса" и обессилевших страдальцев одного за другим осторожно подняли на борт, их оставалось всего семнадцать. Семнадцать из ста сорока девяти.
      Два года трудился художник над огромным - семь на пять метров полотном. Он разыскивал по всей Франции уцелевших участников трагедии, и все новые и новые персонажи, все новые и новые детали возникали под его кистью. И наконец в 1819 году картина,, получившая название "Плот "Медузы"", была завершена. У картины, выставленной в галерее, непрерывно толпился народ, потрясенный трагедией в океане.
      Семнадцать из ста сорока девяти. И это всего за двенадцать дней. При запасах, правда небольших, воды и пищи. Нет, не жажда и не голод стали причиной их смерти. Их убил страх.
      Все, что читал и видел Бомбар, убеждало его в правоте своих выводов. "Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, - записал он в своем дневнике, - я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха!"
      Страх. В нем разгадка. Это он повинен в гибели людей в океане.
      В общем-то страх вполне естественная реакция любого человека на опасность. "Не верю, что есть люди, не ведающие страха... Другое дело, когда ты перебарываешь страх духовной силой своей, с этим можно согласиться, это в природе человеческой", - утверждает участник Великой Отечественной войны, командир дальнего бомбардировщика Александр Згеев. Действительно, эмоциональная реакция человека на ту или иную опасность зависит во многом от его воли. Поддавшись страху, человек теряет способность управлять своими действиями. Любую, даже самую незначительную трудность он превращает в проблему, зачастую непреодолимую. И в то же время страх подавляемый и управляемый оказывается стимулятором его активности, сообразительности, обостряет восприятие, умножает физические силы.
      Как говорил Оноре де Бальзак, "страх - явление столь сильно и болезненно действующее на организм, что все способности человека достигают либо крайнего напряжения, либо приходят в упадок". А бесстрашный итальянец журналист и путешественник Вальтер Бонатти считает: "Бывает два рода страха - контролируемый страх и бесконтрольный. Ты контролируешь свой страх значит, осознаешь опасности, которые могут встретиться тебе, и пытаешься избежать их. В этом случае всегда найдешь выход. А бесконтрольный страх это просто паника".
      Но как доказать эту истину маловерам и откровенным противникам этой идеи? Как вселить мужество в сердца тех тысяч людей, что оказались волею случая на утлых лодочках и плотах среди безбрежного океана? Как убедить их в успешном исходе борьбы?
      – Надо самому отправиться в океан на спасательной лодке и на собственном примере доказать правоту своей идеи, - решил Бомбар.
      19 октября 1952 года Лас-Пальмас покинуло крохотное резиновое суденышко, нареченное "Еретиком", с единственным человеком на борту. Впереди простиралось безбрежное синее пространство.
      Он страдал от одиночества, от болезней, от всепроникающей сырости, от палящего солнца. Вся его пища состояла из рыбы, выловленной самодельной снастью.
      Жажду он утолял рыбьим соком - жидкостью, которую выжимал из тушек с помощью специального ручного пресса.
      Шестьдесят пять суток длилось это беспримерное плавание. 23 декабря Бомбар высадился на песчаный берег острова Барбадос. Он похудел на 25 килограммов, лишился ногтей на ногах, ослабел. Но он победил. Это был подвиг во имя человека. И наверное, пример Бомбара, спас жизнь не одному моряку, оказавшемуся в беде.
      Да, воля и мужество помогают человеку выдержать тяжелейшие испытания. Но, увы, возможности человеческого организма не безграничны. Существуют пределы, за которыми изменения функций органов и тканей становятся необратимыми, и тогда наступает гибель.
      Как долго жара и холод в сочетании с голодом и жаждой могут воздействовать на человека? Как лучше защитить человека от опасностей в океане?
      Чтобы ответить на эти вопросы, исследователи не раз уходили в океан и там, покинув судно, превращались на время в терпящих бедствие мореплавателей. На зыбкой спасательной шлюпке, на тонком резиновом плотике они испытывали себя зноем и жаждой, голодом и одиночеством, балансируя порой на грани риска, для того чтобы на каждом их совете и каждой рекомендации стояло: проверено на себе.
 

ВЫСАДКА

 
      – Доброе утро, товарищи. Сегодня пятнадцатое февраля. Судовое время семь часов. Наши координаты - два градуса северной широты, сто двадцать шесть градусов пять минут восточной долготы. Температура воздуха - двадцать семь градусов. Температура воды - двадцать восемь. Штиль. - Вахтенный штурман помолчал немного и затем продолжил: - Передаю объявление. Сегодня в десять ноль-ноль в кают-компании состоится собрание участников шлюпочного эксперимента "Дельфин". Участников просят не опаздывать.
      В десять часов утра в кают-компании собралось человек пятнадцать. Доктор Ракитин вместе с тремя сотрудниками отряда, именовавшегося медико-биологическим, сидел во главе стола. Было десять минут одиннадцатого, когда он поднялся и, постучав карандашом по стакану, сказал:
      – Дорогие товарищи, прежде чем кто-либо из вас даст согласие участвовать в эксперименте, я хотел бы рассказать вам, в чем он состоит и для чего нужен... Несмотря на успехи современного мореплавания и достижения кораблестроителей, число аварий и катастроф в океане еще очень велико. По сведениям небезызвестной страховой корпорации Ллойда, с шестьдесят четвертого по шестьдесят восьмой год затонуло семьсот пятьдесят судов. А только в семидесятом погибло триста пятьдесят два. Как видите, цифры впечатляющие.
      После кораблекрушений немало людей, оказавшись на спасательных лодках и плотах, подолгу скитаются по волнам в ожидании помощи. По данным Бомбара, автора книги "За бортом по своей воле", ежегодно пятьдесят тысяч человек гибнут, уже находясь в спасательных судах. Задача нашего эксперимента изучить изменения в организме человека, которые возникают при воздействии жары и укачивания, голода и жажды. Это поможет ответить на вопросы, как сохранить и продлить жизнь потерпевших кораблекрушение при минимальных запасах воды и пищи.
      Работать мы будем автономно. Нас высадят на шлюпке, оставят, так сказать, один на один с океаном, а судно уйдет продолжать исследования по экспедиционному плану и вернется только через пять дней.
      Питаться будем специальным аварийным пайком. Норма воды - пятьсот граммов в сутки. Вот вкратце и все условия эксперимента. Так что обещаю вам жару, голод, жажду и немного романтики. Есть ко мне вопросы?
      – Лапин Игорь, гидролог, - сказал, поднимаясь, коренастый круглолицый блондин, - у меня вопрос. Что это за аварийный паек, которым мы будем питаться?
      – Три баночки по сто граммов мясной тушенки, три плитки шоколада, девяносто граммов галет и сто тридцать сахара.
      – Понятно. Не густо.
      – Скажите, Виктор Петрович, сколько воды мы здесь, на судне, пьем, чтобы сравнить с экспериментом? - спросил метеоролог Сашков.
      – Если учесть супы, чай, компоты и, конечно, сухое вино, то, думаю, литра четыре, а то и пять будет.
      – А на шлюпке всего пятьсот граммов. Маловато. Да, при такой норме воды враз ноги протянешь, - сказал молодой матрос, который за день до этого уговаривал Ракитина взять его с собой на шлюпку.
      Вопросов было много. Интересовались, можно ли будет на шлюпке курить, ловить рыбу, читать книги и даже играть на гитаре.
      Наконец вопросы иссякли. Ракитин обвел взглядом всех сидевших за столом.
      – Вот что, друзья, - сказал он. - Работа будет нелегкая. Теперь вы знаете, что вас ждет. Поэтому прошу обдумать свое решение, взвесить свои силы. Всего требуется человек десять-двенадцать. Поэтому, если кто передумал, мы в обиде не будем.
      Наступило молчание. Потом нерешительно поднялся и вышел один, за ним второй, третий. В кают-компании осталось одиннадцать человек.
      Ракитин попросил оставшихся сесть поближе.
      – Высадка назначена на восемнадцатое, - начал он. - Значит, не считая сегодняшнего, осталось всего два дня. Придется поторопиться. Завтра всем с утра прибыть в лабораторию на медицинский осмотр. Бориса Семеновича, - он повернулся ко второму штурману, - попрошу заняться подготовкой шлюпки.
      С утра восемнадцатого каюта-лаборатория, которую занимал ракитинский отряд, превратилась в склад всевозможного имущества: анкерки с водой, свертки байковых одеял, ящики с оборудованием, полиэтиленовые фляги для сбора мочи, медицинские приборы. Ракитин разрывался на части. Один анкерок плохо помыли, и вода в нем отдавала плесенью. Часть продуктов забыли принести из холодильника. Аккумуляторы не успели подзарядиться. Казалось, что высадку сегодня придется отменить. Но часам к двенадцати все утряслось. Имущество перенесли в спасательную шлюпку номер два, и боцман Володя Романюк отдавал последние приказания. Шлюпку вывалили за борт, и она повисла на шлюпбалках, поддерживаемая толстыми, с руку, стальными тросами. Романюк дернул рукоятку стопора. Тяжелая пятидесятиместная посудина плавно пошла вниз и без всплеска легла на воду.
      Все участники эксперимента в отглаженных голубоватых комбинезонах, с надетыми поверх ярко-оранжевыми спасательными нагрудниками, в белых шапочках с огромными козырьками и прорезиненными мешками с личным имуществом в руках выстроились на корме. Капитан произнес прочувствованную напутственную речь, и члены экипажа "Дельфина" под громкие звуки марша, доносившегося из динамиков, один за другим стали спускаться по шторм-трапу. Все расселись на банках. Матросы взяли багры и по команде боцмана "Отваливай!" оттолкнули шлюпку от борта судна. Шлюпка качнулась и отошла. Через несколько минут между кораблем и шлюпкой образовалась широкая синяя полоса воды. За кормой судна вскипел бурун. Провожающие замахали руками. Корабль басовито гуднул и, набирая скорость, двинулся к югу. Вскоре он растворился в голубоватой дымке, окутывавшей горизонт.
      – Вот мы и одни, - сказал Ракитин. - Давайте наводить порядок. Каждый разберитесь в своих вещах, а то повернуться негде. Аварийные продукты и анкерки с водой - под корму. Иванчиков с Лебедевым, занимайтесь благоустройством. Положите брезент на дно шлюпки, а поверх настелите одеяла. Вы, Слава, со своей радиостанцией устраивайтесь возле мачты. Вадим Сергеевич, - обратился он к Савину, - давайте на корму. Там для вашей лаборатории самое удобное место. В общем, ребята, располагайтесь поудобнее. Жить предстоит почти неделю.
      – С новосельем, начальник. Неплохо бы и стопочку поднести, - сказал, весело подмигивая, Коля Лялин, - ну хотя бы водички холодной.
      Но, к сожалению, в первый день терпящим бедствие по инструкции не положено ни воды, ни пищи.
      За хлопотами время летело быстро, и Демин едва не прозевал срок выхода на связь с судном. Он поспешно вытянул на всю длину телескопическую антенну, щелкнул тумблером и повернул ручку настройки, прислушиваясь к посвистам эфира. Наконец, настроившись на нужную волну, он поднес к губам микрофон и, нажав кнопку передатчика, стал вызывать "Академика":
      – "Дельфин", "Дельфин". Я "Дельфин-два". На связь...
      Судно отозвалось сразу, и в репродукторе послышался знакомый, не искаженный помехами голос начальника судовой рации Коли Щетинкина.
      – "Дельфин-два", "Дельфин-два". Я "Дельфин". Как слышите? Прием.
      Демин передал, что все в норме. Работа началась, настроение хорошее, и акул пока нет. Щетинкин напомнил, что на связь надо выходить каждые три часа и, пожелав успеха, отключился. Судно бродило где-то там, за горизонтом, отрабатывая очередной гидрологический полигон, а шлюпка тем временем, чуть покачиваясь на легкой волне, начала свой пятидневный дрейф к югу.
      К вечеру океан разгулялся. На волнах появились белые барашки. Шлюпка стала зарываться носом в волну. Зазвенели растяжки мачты. Несколько человек уже лежали пластом. Ветер продолжал усиливаться, и Ракитин тревожно вглядывался в небо, пытаясь угадать, чем грозит непогода.
 

ДЕНЬ ВТОРОЙ

 
      Неспокойной была эта ночь. Шлюпка натруженно скрипела, то карабкаясь по крутым отрогам водяных холмов, то проваливаясь в темные впадины между ними Фонарь, подвешенный к мачте, раскачивался из стороны в сторону, и тускло-желтый зайчик испуганно метался, перепрыгивая с волны на волну. Воздух был наполнен глухим гулом, протяжными завываниями, стонами, шорохами и всплесками. Ветер налетал порывами. Он неслышно подкрадывался к шлюпке и вдруг, выскочив из темноты, обрушивал на нее тучу брызг, с разбойничьим свистом рвал брезенты и наконец, яростно хлопнув на прощание полотнищем флага, уносился прочь, срывая клочья пены с волн. Шлюпка тряслась и подпрыгивала, словно телега на булыжной мостовой, и приходилось крепко держаться за бортики, чтобы не свалиться с жесткой шлюпочной банки.
      А наверху все дышало покоем. В бездонной глубине тропического неба перемигивались яркие звезды. Желтая молодая луна неторопливо плыла в вышине. Ракитин не заметил, как уснул. Его разбудила тишина. Ветер стих. Океан, словно утомившись, замер. Рассвет медленно стирал звезды с побледневшего небосвода, и они исчезали одна за другой. Темные, словно вылепленные из синей глины, облака, тяжелые, неподвижные, гигантским виадуком застыли на горизонте. В пролетах между его широкими опорами виднелось чуть порозовевшее небо. И эти краски зари, еще робкие, нежные, были первым вестником приближавшегося солнца. А вот крохотный оранжевый бугорок появился над горизонтом. По заалевшему небу побежали алые всполохи. Бугор вспучился и, все ярче сияя в ослепительном ореоле, превратился в огненный шар. Он завис над горизонтом на мгновение и поплыл все выше, выше, заливая океан ослепительным светом.
      Ракитин спустил ноги с банки, потянулся и, сладко зевнув, вытащил из кармана пачку "Явы". Там оказалось всего две сигареты, да и то обе сломанные.
      – Закурить есть?
      – Найдется, - отозвался с кормы Борис Петров, который, как и полагалось капитану шлюпки, нес предутреннюю - как ее называют моряки, "собачью" вахту.
      – Бросай! - Ракитин ловко поймал брошенную пачку и, вытащив сигарету, щелкнул зажигалкой.
      – Ну, как дежурилось? - спросил он, глубоко затянувшись.
      – Дрожу, как цуцик. Вот не думал, что в тропиках ночью такая холодина, - сказал Петров. - На термометре двадцать три градуса, а зуб на зуб не попадает.
      – Это от влажности. Наверное, сегодня все сто процентов. Гляди, сколько росы выпало.
      Ракитин посмотрел на часы:
      – Пожалуй, пора будить народ.
      – Подъем! - возвестил вахтенный о наступлении утра.
      Все зашевелились. Из-под брезента высунулась одна взлохмаченная голова, за ней другая, третья. Вскоре весь экипаж уже зевал и потягивался.
      Судя по заспанным, помятым лицам, в первую ночь на шлюпке отоспаться никому не удалось. Впрочем, прохладный душ быстро привел всех в чувство. Ракитин с Володиным втиснули между банками большой фанерный ящик, превратив его в стол, накрыли его простыней, разложили приборы и приступили к первому медицинскому осмотру. Одиннадцать термометров отправились под мышки. Всем измерили артериальное давление, частоту пульса. Все по очереди подули в трубку маленького приборчика, определяющего величину легочной вентиляции. Получив от Володина бланки с сотнями различных букв, выстроившихся в строчки, испытатели вооружились карандашами и по сигналу врача принялись торопливо зачеркивать или подчеркивать нужные буковки. Затем каждый испытатель совершил путешествие на нос и после этого, вернувшись на корму, вручил Савину полную до краев пузатую полиэтиленовую флягу. Содержимое каждой такой фляги Савин измерит большим стеклянным цилиндром, определит его удельный вес и кислотность.
      Но самой неприятной процедурой для большинства оказалось взятие крови на анализ. Испытатели морщились, ворчали, отпускали ехидные замечания, называли Савина вампиром и кровопийцей, но он невозмутимо втыкал в палец иголку и ловко набирал алые капли в пробирки и пипетки.
      – Ну вот, теперь и позавтракать можно, - сказал Игорь Лапин, потирая руки от предвкушения утренней трапезы.
      Несмотря на качку, на отсутствие аппетита никто не жаловался. Поскольку баночка консервов была рассчитана на четыре приема, а хранить остаток в жару было рискованно, все разбились на четверки. Партнеры уселись рядком и, причмокивая от удовольствия, принялись неторопливо прожевывать каждый кусочек тушенки, заедая четвертинкой галеты, размоченной в морской воде (для экономии пресной). Завтрак завершили кружечка воды и несколько долек шоколада.
      Откушав, каждый занялся своим делом. Одни прилегли с книгой, другие принялись заносить в дневник (каждому была выдана тетрадь с переплетом из текстолита и подробным вопросником на обложке) впечатления первых суток. Демин, смочив спиртом тряпочку, заботливо протирал телескопическую антенну, на которой в местах сочленения уже осели кристаллики соли. Лебедев извлек из мешка рыболовные снасти и, насадив на крючки кусочки мяса, которыми перед отплытием запасся на камбузе, занялся ловлей спинорогов, объявившихся у нас под кормой.
      Ракитин с Володиным приводили в порядок результаты утреннего осмотра, а Савин занялся "консервацией" мочи. Из каждой фляги он отливал в бутылочки по нескольку кубиков, а затем, добавив консервант, тщательно заклеивал пробки липким пластырем, готовя "пробы" к долгому путешествию на землю, в институтскую лабораторию.
      С каждым часом становилось все жарче. Ракитин взглянул на радиационный термометр - он показывал пятьдесят шесть градусов. Небосвод был похож на опрокинутую кобальтовую чашу, в центре которой прямо над головой сияло ослепительное солнце. Разговоры смолкли, все словно сникли, придавленные жарой.
      Ракитин снял майку, опустил за борт и, слегка выжав, вновь натянул на себя.
      – Уф, хорошо, - сказал он, поеживаясь от холодных струек, сбегавших по спине. Его примеру последовал Володин.
      – Жаль, только высыхает она быстро, - сказал с сожалением Лялин.
      – Пожалуй, к концу дрейфа мы так просолимся, что нами закусывать можно будет, - сострил Радин.
      – Вот и прекрасно. Просолимся - дольше сохранимся, - подхватил шутку Лапин.
      Но как бы то ни было, все вдруг повеселели. И действительно, этот нехитрый способ хорошо помогал переносить жаркое дыхание тропиков, поскольку вода прекрасно выполняла обязанности пота, который избавляет организм от излишков тепла. Известно, что пот, испаряясь, уносит с каждым граммом 581 калорию тепла. Но, образуясь из водных запасов организма, он тем самым способствует его обезвоживанию, особенно в тех случаях, когда питье ограниченно.
      Ракитин уже не раз во время экспедиции проводил на палубе судна несложный опыт. Он сажал раздетых догола добровольцев на солнцепеке, взвешивая каждый час. За три часа под тропическим солнцем все теряли до полутора килограммов жидкости, а то и больше. Но, как только на испытателей надели рубашки, разрешив смачивать их в ведре с водой, потери веса не превысили и пятисот граммов.
      Конечно, существовал еще более простой способ борьбы с жарой - купание.
      От одного взгляда на эту ласковую синюю гладь с температурой двадцать восемь градусов от желания искупаться сжималось сердце. Но это было запрещено условиями эксперимента. И запрещение это обеспечивалось акулами, которые поспешили начать свое бессменное дежурство у шлюпки буквально через несколько часов после высадки.
      К полудню опять посвежело. Пошла крутая волна, и вместе с ней даже самые бодрые почувствовали себя неуютно. Давал себя знать пустой желудок. Каждый раз, когда шлюпка опускалась в ложбину между волнами, под ложечкой тянуло и ком тошноты подкатывал к горлу.
      Савин и Лялин скисли первыми. С позеленевшими лицами они присели на брезенте у мачты, уставившись помутневшим взглядом в одну точку.