Старое название - Сине-Желтые дали.

 
      Аннотация:
      Пьер, уже отец двоих детей, отправляется в рискованный поход по Средиземному морю, и оказывается в плену у алжирских пиратов. Долгое ожидание выкупа, затем побег из плена и путешествия по северной Африке у туарегов и берберов.

      Сентябрь подходил к концу. Солнце, уже не такое жаркое, грело ласково и нежно. Запах перестоявших трав дурманил головы, а голоса птиц наполняли окрестности неугомонным щебетанием и трелями.
      Высокие холмы ещё зеленели, но это уже была поблекшая и не такая сочная и яркая зелень. Кругом царили спокойные краски готовящейся к отдыху природы.
      Справа едва заметно можно было различить далёкое море, которое неясно сливалось с небом, уже по-осеннему ярким и чистым.
      Дорога вилась, поднимаясь вверх, где терялась среди постепенно повышающихся холмов, переходящих в невысокие горы. Она то петляла среди рощ диких оливок и кипарисов, то сбегала ненадолго в лощины, заросшие потускневшими кустарниками, где уже алели ягоды шиповника. Но постепенно и неуклонно поднималась выше, туда, где темнели перелески дубов, сосен и грабов.
      Солнце уже клонилось к западу, но в нагретом за день воздухе еще не чувствовалась вечерняя прохлада. Грохоча по булыжной мостовой дороги, открытая коляска неторопливо катилась, запряженная парой сытых рыжих лошадей. На козлах сидел кучер в лёгкой рубахе с расстёгнутым воротом, рядом с ним расположился слуга, скорее даже охранник, так как за поясом у него был засунут пистолет, а на боку виднелся эфес шпаги.
      В коляске под лёгким верхом сидели двое молодых людей. По их виду можно было заметить, что они довольны жизнью и в будущее смотрят уверенно.
      Хорошенькая женщина лет двадцати была одета в скромное дорожное платье. Шляпка с широкими полями закрывала её смешливое лицо со слегка заметными веснушками. Мужчина лет двадцати пяти-двадцати шести со светлыми волосами, с усиками и бородкой немного более тёмного тона, без головного убора, в лёгком шёлковом камзоле, с кружевным воротником, небрежно расстегнутым, сидел рядом. Лицо его выдавало спокойный, даже несколько мягкий и незлобивый характер. Глаза смотрели на мир спокойно, и в них можно было при желании легко найти весёлые и доброжелательные искорки.
      Женщину звали Ивонна, мужчина носил прозаическое имя Пьер. Это была супружеская пара, спешащая домой, в горный замок или усадьбу, где их с нетерпением ожидал сын Эжен, которому уже исполнилось три года. Наверняка мальчишка очень ждал приезда родителей с подарками и ласками.
      – Господи, и зачем я согласилась ехать с тобой в этот шумный, суматошный Марсель! - уже который раз вздыхала Ивонна, когда разговор на некоторое время иссяк. - Как было хорошо в горах! И я так соскучилась по нашему Эжену! А ты, Пьер? - её глаза с искорками смеха уставились на мужчину, в их синеве отразилась не то любовь, не то глубокое чувство единения, уважения и тихой умиротворённости.
      – Дорогая! Ну, конечно же, я страшно скучал по нашему сыну! О чём же тут говорить? Я с нетерпением считал мили, отделяющие нас от встречи с ним, - он посмотрел в её большие, необыкновенно синие глаза и продолжал: - Ивонна, не смотри на меня так, а то я сгораю от нетерпения побыстрее оказаться с рядом тобой в нашей маленькой спальне.
      – Тише, нас могут услышать, глупенький! - ответила Ивонна, а лицо её запылало ярким румянцем. - Думаешь, я этого не хочу? - она потянулась к нему своими мягкими губами и нежно чмокнула в щёку.
      Пьер обнял её, прижал к себе и тихонько вздохнул. Она встрепенулась, пытливо взглянула своими большими, расширенными в эти мгновения глазами, откинула голову в обрамлении русых волос, завитых в длинные локоны, и спросила:
      – Пьер, мне кажется, ты что-то от меня скрыл. Это же почти преступление! Ты не находишь? А ну-ка расскажи, что тебя гложет.
      – Откуда ты взяла такое, Ивонна? Ничего такого не было…
      – Пьер, почему ты мне пытаешься врать? Ведь я насквозь вижу тебя, тут же замечаю, если с тобой случается что-то неладное. Ты же знаешь, что врать тебя ещё не научили, во всяком случае, мне. Так уж лучше говори всю правду, а то хуже будет!
      – Конечно, знаю, моя милая Ивонна! И конечно, ничего от тебя не утаиваю, тем более что это мне и вправду никогда не удавалось.
      В его голосе слышался довольно сильный акцент, выдававший его с головой. Он не был французом, хотя внешне ничем от них не отличался. Он был русским.
      Четырнадцатилетним мальчишкой бежал он из Новгорода, спасаясь от опричников царя Ивана Васильевича, и многое пережил вместе с верным другом, астраханским татарином Гарданом. Судьба сделала их членами промышлявшего в Индийском океане пиратского братства вольных волков, возглавлял которое капитан Эжен Дортье. Это ведь его именем Петька, а теперь уже Пьер Бланш, назвал своего сына.
      Он давно не видел старых друзей. Где-то затерялись следы португальца Фернана, в Тулузе спокойно доживал свои годы мудрый старик Леонар. Даже друг детства непутевый Фомка, которого Пьер чудесным образом встретил во время схватки с португальским пиратским судном, давно уже не давал о себе знать.
      – Правильно, милый! - продолжала между тем Ивонна. - Поэтому начинай, и выкладывай все с подробностями!
      – А тут и подробности ни к чему. Всё дело в том, что берберийские пираты нам, торговцам, так уже насолили, что ничего не остаётся делать, как посылать наши суда под охраной. Вот и всё, дорогая.
      – Пьер, я тебя побью! Вот увидишь! Немедленно рассказывай всё по порядку. Кто это вас надоумил на это?
      – Надоумили сами теперешние условия торговли, когда стало так небезопасно посылать корабли в море. Алжирские пираты постоянно нас грабят или требуют непомерные поборы за беспрепятственный проход судов. Это некоторым из нас надоело, и мэтр Пардаль высказал предложение построить или купить к весне три-четыре охранных судна и вооружить их для конвоирования наших караванов в порты Ливана и Египта.
      – И ты, конечно, милый, надумал возглавить это предприятие!? - глаза Ивонны потемнели от нахлынувшего раздражения.
      – Вот тут ты в цель не попала, дорогая Ивонна. Мне, иностранцу, местные купцы такое важное дело доверить не могли, да и очень уж молод я для них. Так что в этом ты можешь быть спокойна.
      – Ничуть не бывало, Пьер! Я чувствую, что ты всё же задумал принять участие в этом опасном предприятии!
      – Я не могу отказаться от их предложений, ибо это сулит мне некоторые преимущества, а во-вторых, мне предложили, и я просто не мог отказаться от участия в их проекте. Мне пришлось пойти на это, дорогая!
      Ивонна помолчала, обдумывая услышанное. Щёки её побледнели, а глаза потухли. Она промолвила наконец:
      – Я так понимаю, что ты сам будешь участвовать в таких конвоях, верно я говорю?
      – Это ещё предстоит обдумать и решить, Ивонна, но…
      – Я так и знала, Пьер. Ну зачем тебе самому наниматься таким неподходящим делом? Неужели нельзя нанять людей, которые не хуже тебя справятся? Марсель кишит желающими взяться за любое дело, а если им ещё хорошо заплатить, то отбоя не будет.
      – Успокойся, моя радость! Ещё ничего не решено, да и подготовка такого дела займёт много времени. Раньше весны ничего не произойдет, а до того многое может измениться.
      – Дорогой, ты, может, забыл, что я жду ребёнка? - её щёки опять запылали румянцем, и Пьер ласково притянул жену к себе, поцеловал в эти пылающие щёки, в глаза, потом сказал:
      – Я всё помню, дорогая моя и желаю тебе родить дочку, которую ты так хочешь. И не волнуйся, всё будет у нас хорошо.
      – Но ты не покинешь меня, Пьер, дорогой? Мне будет так тяжело без тебя. А вдруг с тобой что-нибудь случится, что тогда?
      – Да почему обязательно должно что-то случиться, Ивонна? Да и ничего ещё не решено окончательно. Успокойся и не паникуй раньше времени. А его у нас ещё много.
      Он обнял её плечи, поглядел в синие глаза, теперь уже подёрнутые печалью, наклонил голову к своей шее и нежно прижал.
      На душе стало как-то неуютно. Он вспомнил их первую встречу, их знакомство и доверчивый пугливый взгляд этих глаз, таких милых ему теперь. Сдерживая вздох, он сказал:
      – Поспи немного, дорога ещё долгая, а солнце пока не село. Жарковато. Скорей бы домой, окунуться в ванну, а потом поиграть с Эженом, правда?
      – И не говори, милый. Мне так хорошо, но сейчас стало как-то тревожно. Неужели наша жизнь может каким-то образом измениться к худшему? Я просто представить этого не могу, а ты?
      – Ну зачем такие мрачные мысли роятся в этой милой головке? - шутя ответил Пьер, постукивая указательным пальцем по лбу жены.
      В ответ она вздохнула и затихла.
      Они ехали молча, дремота постепенно окутывала их, под стук колёс им в голову вползали неясные видения. Они вроде и не спали, но и не бодрствовали. Слышали шум проезжавших мимо них редких повозок и колясок, которых становилось всё меньше. Слышали звуки, долетавшие до них из близко расположенных крестьянских домов. Люди были заняты на своих участках уборкой урожая, весело переговаривались, и всё это убаюкивало путников.
      Кони мерно трусили вялой рысью. Их крупы лоснились от выступившего пота, встречный ветерок изредка доносил его едкий запах.
      Солнце садилось, моря уже не было видно. Оно скрылось за прибрежными холмами, покрытыми соснами и прямоугольниками желтого жнивья.
      Вдруг Пьер встрепенулся, услышав непонятный шум и крики. Он открыл глаза и тут же увидел свирепую рожу, ломившуюся в дверь коляски. Лошади нервно перебирали ногами, но стояли на месте, всхрапывая и дёргая коляску в стороны.
      – Что надо?.. - Пьер не закончил говорить, он выхватил пистолет.
      Грохнул выстрел, и рожа тут же исчезла в брызгах крови.
      Пьер рванул из ножен шпагу, не слушая визга Ивонны. Дверца уже была раскрыта, он тут же ткнул острием в лезущего бандита, сам выскочил на дорогу и мельком заметил, что с десяток вооруженных грабителей окружили коляску.
      Зазвенели клинки, закричали дерущиеся люди, но Пьер только и делал, что в нахлынувшей ярости и в страхе за Ивонну отражал шпагой натиск двух разбойников, наседавших на него. Ему удалось уже проткнуть одного из них, когда тонкая петля захлестнула его шею. Пьера рванули назад, он успел ещё почувствовать, как больно ударился о порожек коляски, и потерял сознание.
      Ещё не открыв глаза, он услышал странные слова, которые заставили его сердце судорожно сжаться, а потом забиться в груди с такой силой, что казалось - оно вот-вот выпрыгнет через горло.
      – Петька, да брось придуриваться! Не так уж сильно Давила тебя и придушил, чтоб ты Богу душу отдал! Очнись-ка, парень! - это были слова, сказанные по-русски, и Пьер, открыв глаза, увидел склонившегося над ним своего друга детства Фомку.
      – Вот и порядок! Очухался мало-мало! Вот и лады! Привет, друг ситный! Вот так встреча! А я уж думал, что нам в лапы попала совсем другая птичка! Ну, как ты?
      – Это ты, Фомка? Здравствуй, - голос плохо слушался Пьера, горло болело, саднило, в голове шумело, стучали молоточки, вызывая неприятную назойливую боль.
      – Вестимо, я! Кто же ещё? Здорово, коли не шутишь!
      – Чтоб тебя!.. Что с Ивонной?
      – Я так кумекаю, что эта дама, твоя женка, так?
      – Да, да! Ивонна, ты здесь? Что с тобой? - и он оглянулся, ища глазами жену.
      – Я здесь, Пьер, - слабым голосом ответила Ивонна. - Как ты? Мне так страшно. Кто это?
      – Мадам! Я уже вам говорил, что произошла ошибка, и теперь вам с мужем ничего не грозит. Так что всё будет в порядке. И я приношу вам свои глубочайшие извинения! Мадам, умоляю…
      – Ивонна, успокойся! - сказал Пьер, притягивая дрожащее тело к себе. - Это же Фомка, мы дружили в детстве. Ты должна его помнить. Он иногда к нам заявлялся, но потом пропал. Ты, вероятно, забыла.
      – Да, да, возможно. Но меня всю трясёт. Как ты себя чувствуешь?
      – Думаю, что отделался просто испугом, да горло чуточку побаливает. Кто это меня так придушил? - спросил Пьер у Фомки, глядящего на него своими лукавыми, хитроватыми глазами.
      – Э! Да пустяки. Это у нас Давила, такой специалист по части удавки. И дело своё, скажу я тебе, он знает прекрасно, - Фомка постоянно мешал русские слова с французскими, и Пьер с трудом улавливал смысл его речи.
      – Так ты что, разбоем промышлять стал, Фомка?
      – Тут, Петька, без этого трудно жить. Всякий помаленьку тем же промышляет. Только каждый на свой лад.
      – Как же так, Фомка? Тебя же словить могут, повесить. Не боишься?
      – А чего бояться? Смертушка-то одна. Никто не убежит от костлявой. А мы-то с тобой разве не разбойники, Петя? Вспомни!
      – Так это когда было, Фома! Давно я уже перестал этим заниматься. Грех ведь это большой, Фома. Надо помнить об этом.
      – Когда разбойничал - не помнил, Петя. А теперь стал уважаемым в городе купцом. Награбленное пустил в оборот и жируешь! Ну да это мне ни к чему. Всякий своим делом должен заниматься. Однако мы с тобой одного поля ягодка. Разбойнички!
      – Я не по своей воле им тогда стал, и ты это знаешь, Фома. Да и перестал я давно, как сюда перебрался, а ты…
      – Я же говорю, все мы разбойнички, только одни явные, а другие, вроде тебя, скрытые. Но разбойники!
      – Как это? - Пьер с недоумением глянул в прищуренные, уже недобрые глаза друга.
      – Всё просто, Петя. Все вы только и занимаетесь, что грабите народ или казну какую. Один больше, другой меньше, но грабите.
      – Мне трудно тебя понять, Фома.
      – А я и не рассчитывал, что поймёшь. Не такой ты человек теперь, что такие слова уразуметь можешь.
      – Что, дураком стал? С чего бы это?
      – Не дураком, а себе на уме. Хотя ты, я знаю, грабишь очень скромно. Видать, твой дружок капитан, про которого ты все уши мне прожужжал, крепко вдолбил в твою голову свои бредни о добре и справедливости.
      – Зачем ты говоришь так о капитане, Фома? Несправедливо это. Капитан такого не заслужил.
      – Ладно уж, оставим твоего капитана. Он был чудаковат, но человек хороший. Не лютовал, не хапал без меры, не то, что тутошние купчишки и чиновники. Да все подряд, начиная от короля и кончая теми, которые куда помельче. Но народ вы все обираете, Петя. И не крути мне мозги! Так что не упрекай меня ни в чём. Только я за свои дела, в случае чего, петлю получу на шею, а вы будете продолжать процветать, жирок нагуливать. Ясно теперь, друг мой Петя?
      Наступило недолгое молчание. Кругом тихо гомонили люди. В коляску заглянул сперва кучер, за ним охранник с побитой физиономией. Он виновато помялся, потом махнул рукой и отошел к лошадям.
      – Ладно, друг мой Петя, - молвил Фома. - Хватит рассусоливать, а то чего недоброго и вправду схлопочем неприятности на голову. Прими мои извинения, друг. Ошибка вышла, другого ждали, да, видно, прозевали, а может, что изменилось у той птички. Однако пора ехать, а то путь ещё долог, а солнышко-то село и ночь надвигается.
      Пьер поудобнее устроился на мягком сидении, потрогал пальцами саднящую шею, успокаивающе кивнул Ивонне. Потом сказал, обращаясь к Фоме:
      – Ну что, друг? Можно продолжить путь? Отпускаешь нас?
      – Не ехидничай! Конечно, можно ехать, - Фома, повернувшись к Ивонне, поклонился учтиво и галантно. - Мадам, ещё раз прошу прощения за все волнения, вам причинённые. Простите меня и моих душегубов. Я весьма сожалею о случившемся.
      Ивонна махнула пушистыми ресницами, брызнула в него яростные брызги своих синих глаз и отвернулась, ничего не сказав.
      – Я позволю себе просить позволения сопровождать вас, мадам. Мало ли что может произойти на дороге. А так спокойнее. Ваш муж не совсем здоров, и мы с Давилой вполне можем обеспечить вам спокойную дорогу. Ты, Пьер, не возражаешь? - Фома склонил голову, усмехаясь в усы.
      – Давай уж, Фома, коли тебе так охота. Но в коляске вам не уместиться.
      – Не беспокойся, сударь. У нас есть лошади. Эй, Кривой, приведи мою лошадь и подбери Давиле. Мы едем с ними. Борода, займись похоронами, а потом расходитесь, я вас потом найду. Сегодня уже ничего не будет. Сорвалось пока дельце, но у нас ещё всё впереди. Понял? Ступай.
      Вскоре в сумерках появился Кривой с двумя лошадьми в поводу.
      – Вот, осёдланы, можете садиться.
      – Отлично, Кривой! Поехали, Давила, садись, со мной поедешь до усадьбы этого господина.
      – Слушаю, хозяин, - пробасил в ответ грубый голос Давилы.
      – Где ж ты пропадал столько времени, Фома? - обратился Пьер к другу, когда они отъехали немного.
      – Э, Петушок… Сам видишь. Но должен тебе сказать, что кое в чем я недалеко от тебя ушёл. И я теперь уважаемый человек в Тулоне. Богат, живу в достатке, но вот семьёй, как ты, не обзавёлся. Не тот у меня характер.
      – Что ж не подавал о себе вестей столько времени? Я уж думал, что ты на родину подался.
      – Не тянет меня на Русь. Тут мне больше нравится. Люди красивей живут. Да и к морю я привык. А тут оно тёплое, ласковое, когда шторма нет. Да и ты, я вижу, основательно здесь якорь бросил. Верно?
      – Твоя правда, Фома. Я уже забывать начал родную речь. Кто мы были? Пацаны малые. Не мудрено охладеть к родине. А тут ещё теперь у меня сын растёт и жена прекрасная. Теперь дочь ждём.
      – Поздравляю! Мадам, с меня причитается на зубок, и я не поскуплюсь.
      Ивонна фыркнула, бросила на Фому злобный взгляд, отвернулась, не удостоив того ответом.
      – Жена у тебя с характером, Пьер. Но она и вправду прелесть! Какие глаза! Просто Синее-синее море! Я пленён твоей женой, Пьер.
      – Перестань, Фома. Она слишком натерпелась от твоих разбойников. Оставь её в покое.
      Коляска тарахтела по булыжнику, рядом ехал верхом Фома, он постоянно заглядывал внутрь, пытаясь разглядеть Ивонну в сгустившихся уже сумерках. Сзади цокали подковы лошади Давилы. Звёзды высыпали на чёрном небосводе, морской бриз едва заметно обвевал путников своими прохладными струями.

      Происшествие на дороге, когда было совершено нападение на коляску, оказалось с продолжением. И как Ивонна ни пыталась забыть это, ей постоянно напоминали об этом страшном вечере. Причем самым недвусмысленным образом.
      – Пьер, тебе не кажется, что эти частые посещения твоего бывшего друга выглядят несколько навязчивыми, - сетовала Ивонна, уже не раз возвращаясь к этому предмету.
      – А что в этом такого, Ивонна? Фома мой давний друг. Мы столько лет не виделись. Что тут навязчивого? Вполне понятно его желание почаще общаться с нами. Хотя… - он не докончил фразы и задумался, чем тут же воспользовалась Ивонна:
      – Вот, сам стал задумываться, хотя ты этого почти никогда не делаешь, мой дорогой. Мне, во всяком случае, это уже сильно надоело. Скажу больше: мне это не нравится!
      – Почему, Ивонна? Фома весьма учтив и галантен. Никогда не позволяет себе лишнего. Во всяком случае, я такого никогда не замечал.
      – Это ты не замечал, а я очень даже хорошо вижу. И его поведение вызывает у меня беспокойство, а иногда и страх.
      – Да что ты такое говоришь! С чего бы это?
      – Он не внушает мне доверия. Он же разбойник! Откуда нам знать, что у него на уме?
      – Ивонна, но ведь и я тоже был когда-то разбойником. И что же? Правда, это было давно, и я никогда не возвращался к этому больше.
      – Вот именно, Пьер! Не возвращался! А он и теперь грабит, возможно, убивает людей. У него целая банда, и он её главарь. Как таких у вас на Руси называют? Атаман?
      – Да, атаман, Ивонна. Но не могу же я его выдать, да он и откупится, наверное. И без особого труда. Ведь вряд ли найдутся свидетели его участия в разбоях, а его сообщники будут держать язык за зубами. Он же теперь в Тулоне уважаемый человек. Этого никак нельзя забывать, моя дорогая.
      – Тем хуже для нас, Пьер. Я его боюсь, ты можешь себе это уяснить?
      – Ивонна, дорогая, успокойся. Я уверен, что тебе совершенно нечего бояться.
      – Ах, оставь! Я сердцем чувствую, что у него недоброе на уме, и я боюсь!
      Пьер решил, что продолжать этот разговор нет смысла. Ивонна заводила его уже не первый раз и постоянно нервничала, а Пьер отделывался ничего не значащими фразами.
      И ещё Ивонну сильно беспокоили те приготовления, которые вёл теперь Пьер. Он часто ездил в Марсель по делам и окончательно решил участвовать в снаряжении вооружённого конвойного корабля для сопровождения транспортных судов марсельских купцов.
      В эти приготовления включилось уже не менее дюжины купцов, работы шли полным ходом. К началу весны, когда шторма поутихнут, было условлено закончить все приготовления и снарядить большой торговый караван к берегам Азии.
      – Милый, как ты меня расстраиваешь, - не раз приставала к нему Ивонна со своими претензиями. - Разве ты не можешь найти приемлемую замену себе? Сколько отважных и смелых капитанов не могут найти для себя судно, так стоит ли рисковать собой, особенно сейчас, когда я скоро разрешусь ребёнком. Подумай, милый.
      – Дорогая моя, я ещё на этот счёт ничего не решил, и всё может сложиться именно так, как ты того желаешь.
      – Пьер, милый, ты же знаешь, что это не так. Ну, согласись, пожалуйста. Успокой меня.
      Пьер нежно привлёк Ивонну к себе, заглянул в её синие глаза, провёл пальцами по ее лицу, на котором уже выступали чуть заметные пятна, что часто бывает во время беременности.
      – Глупышка, как я могу оставить такую девочку одну, да ещё в таком трудном положении. Успокойся, дорогая!
      Вошёл слуга и доложил:
      – Господин, к вам гость. Месье Фома…
      – Пусть войдёт, Гастон.
      – Приветствую счастливую парочку! - разводя руки в стороны, громко произнёс Фома, входя в комнату. - Я так рад вас видеть! Мадам, позвольте вашу ручку.
      – Ах, оставьте меня, Фома! Простите, но мне теперь не до вас.
      – Мадам! Почему такая меланхолия? Это вам не к лицу. Сбросьте с вашего личика маску раздражительности и улыбнитесь. Ваша улыбка в мгновение ока озарит всё вокруг.
      – Пьер, мне лучше уйти. Что-то мне нехорошо. Простите меня, - с этими словами она направилась к себе в спальню.
      Мимо промчался Эжен, махнул рукой Фоме и скрылся за дверьми.
      – А ведь он похож на тебя, Пьер, - сказал Фома, провожая ребёнка глазами.
      – Фома, ты мне уже это говорил и не раз. С чем пожаловал? Садись. Какое вино пить будешь?
      – Сегодня мне всё равно. Какое подашь. Однако я к тебе по делу.
      – Вот как? Интересно. Рассказывай. Чем могу…
      – Ты знаешь, я долго думал о твоих заботах по снаряжению военного корабля. Как ты отнесёшься к тому, чтобы и я включился в это предприятие? Что скажешь?
      – Каким же образом ты собираешься включиться, Фома? И что тебе это даст?
      – Самым простым образом. Вложу часть денег и получу потом соответствующую часть прибыли, коли таковая окажется, в чём лично я не сомневаюсь, раз за это дело взялся именно ты. К тому же одному тянуть такую ношу трудновато даже для тебя. Ну так что?
      – Мне странно такое слышать, Фома. Ты ведь не занимаешься торговлей, сам же говорил, что скупаешь земельные участки. К чему тебе лишние заботы?
      – Это можно понять так, что ты мне отказываешь, Пьер? Но почему?
      – Да нет, Фома, не отказываю, но хотел бы понять тебя.
      – Что тут понимать! Ты не раз мне говорил, что надо кончать с разбоем, что долго это продолжаться не может, и я с тобой согласен. Потому и решил расширить свои интересы с помощью твоих связей. Ведь в торговле, как ни верти, а прибыль всегда бывает. Хотя и не без риска.
      – Во всяком случае, я бы не отказался от твоего предложения.
      – Отлично, Пьер! К тому же мне надо куда-то деть свою шайку. Не стоит бросать верных людей на произвол судьбы, верно? А так можно будет пристроить их на твой корабль. Люди они знающие и в драках неплохо натасканы.
      – Что ж, договорились, Фома. Однако сколько затрат ты можешь взять на себя?
      – Я осилю любые затраты по снаряжению военного корабля, но соглашусь и на половину расходов и прибыли. Как ты?
      – Я подумаю, Фома. Мне приятно, что ты заинтересовался моим делом.
      – Но я хочу вот что сказать тебе, Пьер. Я в это дело вхожу только при условии, что ты возьмёшь командование судном на себя. Никому другому я не могу доверить свои средства. Что ты на это скажешь?
      – Я бы вообще не хотел влезать в это дело непосредственно. Ивонна яростно сопротивляется этому, хотя я ещё ничего не решил. Она ни за что не хочет отпускать меня от себя.
      – Ну что за прихоть, Пьер! Это же дело, в которое вложено много денег, и их нельзя бросать на ветер просто так. Ты не можешь со мной не согласиться в этом. Уговори ее, в конце концов.
      – Время терпит, и я надеюсь уломать её.
      – Между прочим, я и сам хочу участвовать в деле непосредственно. Конечно, вместе с тобой. Охота поплавать, вспомнить старые добрые времена. Мы ведь с тобой бывалые морские волки, верно, Пьер?
      – Конечно. О чём говорить. Однако это сильно усложняет мне жизнь.
      – Чём же это?
      – Дела тут остаются без присмотра.
      – Что, разве у тебя нет управляющих? Такого быть не может.
      – Есть, конечно, но без собственного глаза трудно. Понимаешь?
      – Да, конечно. Однако дело это поправимое. За оставшееся время, а у нас его пока достаточно, можно без труда найти толкового человека. Согласен? Так что действуй, Пьер. Мы ещё поплаваем!
      Время бежало быстро. В хлопотах и заботах подошел новый год. По приглашению Пьера приехал из Тулузы старик Леонар. Он соблазнился возможностью без помех поэкспериментировать с оборудованием судна. Он ничуть не изменился за три года, даже вроде бы несколько посвежел.
      – Ах, мой мальчик! - восклицал он, пряча улыбку в седые усы. - На старости лет удостоился я спокойной и привольной жизни. А всё благодаря капитану Эжену, согласен, мой мальчик?
      – Ещё бы, старина! Всё от него и пошло. Кстати, ты знаешь что-нибудь о нём? И от Гардана давно я вестей не получал. Вот уже второй год ни строчки от него нет. Но я пишу ему регулярно, как только оказия на Кипр случается.
      – Время трудное, мой мальчик. Всякое может случится. Однако ты писал, что послал приглашение и Фернану. Ничего пока нет от него?
      – Пока ничего, старина Леонар. Как хорошо встретить тебя в добром здравии и хорошем настроении. Молодец! Как рыбалка в Тулузе?
      – Рыбалка отличная! Наслаждаюсь жизнью. Никаких работ, забот, волнений. Живу на ренту и счастлив.
      – Ты не женился случайно?
      – Куда мне, мой мальчик! Но экономку завёл, - заметил старик, лукаво прищуриваясь и многозначительно ухмыляясь.
      – Ну, раз всё хорошо, то приступай к своим обязанностям по оборудованию судна. Оно стоит уже в порту и ждёт тебя, старина Леонар. И я надеюсь на тебя и полностью доверяю.
      – Какие требования? - сразу посерьёзнел Леонар.
      – Требования просты. Скорость, маневренность, остойчивость. Вот и все требования.
      – Завтра и отправлюсь в порт. Ты говорил, что это шебека?
      – Да, я думаю, что для нашего дела это будет наиболее подходящий тип судна.
      Уже после нового года Ивонна вдруг заметила Пьеру:
      – Мне Фома сказал, что он собирается плыть на твоём судне. Это и в самом деле так?
      – Во всяком случае, он так сказал и мне. Что с того, Ивонна?
      – Просто я подумала, что он хорошо бы подошел на роль командира, как ты думаешь?
      – Моя ты прелесть! Ты опять о своём! Но я согласен с тобой.
      – А ты, Пьер?..
      – Пока ничего, моя дорогая. Я хочу увидеть побыстрее нашу дочурку. Как ты себя чувствуешь?
      – Ты же знаешь, что я легко переношу беременность. Всё будет хорошо, мой дорогой. Не волнуйся обо мне.
      – Ну как же можно не волноваться, моя росинка ясная! Я так тебя люблю, Ивонна!
      – Тогда обещай, что не покинешь меня на своём корабле, милый.
      – Ох, Ивонна, ты опять за своё!
      – Мне потому только хочется побыстрее отправить это судно в поход, что на нём пойдёт Фома. Хоть на время он оставит меня в покое.
      – Разве он так сильно досаждает тебе?
      – Конечно, Пьер. И страхи мои никак не уменьшаются, а наоборот даже, постоянно растут. Он очень нехорошо смотрит на меня, дорогой. И в эти мгновения мне хочется куда-нибудь исчезнуть.
      – Может, ты преувеличиваешь, моя прелесть?
      – Нет, Пьер. Я точно уже знаю, что Фома что-то вынашивает в отношении меня, и молю Пресвятую Деву, чтобы он быстрее убрался с моих глаз долой.
      – Раз ты так боишься, то тебе надо научиться стрелять из пистолета и владеть хоть чуть-чуть шпагой и кинжалом, - рассмеявшись, заметил Пьер.
      – А что, это мысль, мой милый! - воскликнула Ивонна, а глаза её расширились от предвкушения новых ощущений.
      – Так, может, займёмся, а?
      – Я с удовольствием. Давай начнём завтра же, в саду.
      – Хорошо, моя прелесть, - ответил Пьер и осторожно обнял её.
      И вот каждое утро они вдвоём медленно шли подальше в сад, а слуга нёс за ними коробки с пистолетами и огневой припас к ним. Гремели выстрелы, слышались возбуждённые восклицания Ивонны и настойчивые и терпеливые наставления Пьера.
      – Мне так понравились эти упражнения с пистолетами, Пьер, ты себе даже представить не можешь! - всякий раз говорила Ивонна, возвращаясь со стрельбища. - Только уж больно тяжелы эти пистолеты. Вот если бы ты мне полегче раздобыл. Было бы просто чудесно.
      – Постараюсь, моя прелесть. Закажу у оружейника. Он как раз занят выполнением моего заказа на сотню мушкетов. Будет тебе лёгкий пистолет. Только обещай мне, что будешь обращаться с ним очень осторожно. Не дай Бог, что случится, я себе никогда этого не прощу.
      – Не волнуйся, милый. Ты же видел, как я быстро всё освоила. Зато с кинжалами у меня ничего не получается. Они меня страшат. Я не могу себе представить, что этим ужасным орудием можно убить не то что человека, а просто животное. Рука не поднимется, я уверена в этом. Да и неловкая я сейчас, неповоротливая.
      – Не печалься, дорогая. Тебе и не придётся этого делать. Это же просто развлечение. А вот мне пора возобновить занятия фехтованием. Зажирел я малость с тобой, моя милая.
      И теперь к звукам выстрелов в саду добавился звон клинков. Пьер пробовал силы на каждом из своих слуг, а особенно часто упражнялся с Давилой, который зачастил в их дом вместе с Фомой, а иногда появлялся и просто так, по своей собственной прихоти.
      Это оказался не такой уж страшный человек, каким он показался вначале. А с Ивонной у них наладились просто-таки отличные отношения. Ему было лет под сорок, он весь был покрыт чёрной шерстью, которую он тщательно подстригал на груди, чтобы её не было видно из-под воротника камзола. Давила оказался весьма добрым и обходительным парнем.
      – Давила, а почему тебя так зовут? - как-то спросила Ивонна, после того как он восстановил дыхание, которое сбил, занимаясь фехтованием с Пьером.
      – Сударыня, я не могу скрывать от вас своё прошлое. Уж очень я виноват перед вами. А кличку эту я получил потому, что предпочитал убивать, придушивая тонким шнурком. Давил, значит. Вот так и стал я Давилой.
      – И тебе не страшно было убивать? Ведь это смертный грех!
      – Страшно, конечно, было, но только вначале. Потом привык, но всегда ходил в храм исповедоваться. Покупал индульгенции, ставил свечки.
      – Всё равно это ужасно, Давила. Ты бы прекратил это, а?
      – Да я бы с радостью, да где денег на жизнь достать?
      – Так ведь ты здоровяк и силён, как буйвол. Тебе на любой работе раздобыть на жизнь можно.
      – Да ведь не привык я работать, сударыня. Научиться бы чему стоящему, а так…
      – Всё же я не понимаю тебя, Давила. Кончишь ты жизнь на виселице.
      – Всё в руках Господа нашего! От судьбы не уйдёшь, сударыня. Однако на моей душе не так уж и много смертей. Всего троих я придушил насмерть, да и то вначале, когда малоопытным был. Теперь-то я без смертей обхожусь, научился рассчитывать свои силы.
      – Фу, как противно тебя слушать, Давила! Прекрати свои рассказы. А то меня тошнить начинает от них.
      – Слушаю, сударыня. Больше не буду.
      Его большие руки неторопливо убирали шпаги, палаши. Мощная фигура с широкими плечами и толстой шеей вызывала страх, но в глазах светилась врождённая доброта, которую не каждый мог заметить.
      – Вот бы было здорово, если бы такие люди были рядом со мной, - сказала Ивонна, тут же покраснела и добавила: - Под охраной таких больших и сильных мужчин можно спокойно спать в любом месте.
      – Сударыня, я хоть сейчас готов стать на вашу защиту и охранять вас, только скажите!
      – Я шучу, Давила. Да и Фома тебя, наверное, не отпустит.
      – Отпустит! Ещё как отпустит, - ответил Давила, и Ивонна с тревогой заметила какой-то тревожный блеск в его глазах. Она пристально вгляделась в них, но больше ничего не увидела и сказала:
      – Хорошо, я поговорю с Фомой. Может, и вправду отпустит.
      – Рад буду служить вашей милости, сударыня, - с радостью заявил Давила.

      Пьер нервно вышагивал по комнате, нетерпеливо поглядывая наверх, откуда иногда доносились приглушенные стоны и крики Ивонны. Эти стоны терзали душу, небольшой шрам на щеке начинал противно щемить и подёргиваться. Слуги старались двигаться на цыпочках и не попадаться на глаза хозяину без особой нужды.
      Наконец Пьер остановился и прислушался. Тишина с едва слышными шорохами насторожила его. И тут он услышал слабый писк. Сердце рванулось в груди, запрыгало в горле. Он опрометью бросился по лестнице в спальню Ивонны.
      Навстречу попалась служанка с сияющим лицом, и Пьер понял, что всё свершилось наилучшим образом, однако спросил с тревогой в голосе:
      – Розалия, так что там?
      – Ой, сударь! Поздравляю вас! У вас дочь! И такая хорошенькая! Идите быстрее, господин! Вас спрашивала мадам! Торопитесь!
      Пьер ринулся было к двери, но суровая бабка-повитуха остановила его властным движением руки.
      – Погодите, сударь. Дайте прибраться малость. У вашей супруги всё благополучно, с благословения Божьего. Помолитесь лучше, сударь, и пару минут потерпите.
      Пьер нетерпеливо потоптался в сумраке прихожей, пока дверь снова не открылась и молодая женщина, помощница повитухи, поманила Пьера, приглашая войти.
      Ивонна лежала с осунувшимся лицом. Веснушки резко проступали на её побледневшей коже. Она встрепенулась, улыбка озарила её лицо, а потемневшие глаза брызнули знакомыми лучиками радости и любви.
      – О, Пьер! Наконец-то ты пришёл! Иди сюда и посмотри, какая прелесть теперь у нас! Все говорят, что она похожа на меня. Как ты считаешь?
      – Ивонна, дорогая! Как ты? - он приблизился и наклонился поцеловать слегка влажный лоб. - Ух ты! Уже сосёт! Но я не вижу никакого сходства с тобой. Личико такое сморщенное!
      – Ты просто от волнения не замечаешь. Скажи ему, Маргарита!
      – Мадам, вы совершенно правы. Девочка очень походит на вас. Господин это заметит позже. Уверяю вас, - женщина умильно поглядывала на личико ребёнка, пристроившееся к груди матери. - Особенно глаза, сударь. Жаль, что они сейчас закрыты. Потом сами увидите.
      – Ивонна, как ты себя чувствуешь?
      – О, милый! Отлично. Завтра встану, и мы будем готовиться к крестинам и приёму гостей.
      – Я так рад, Ивонна, милая! А Эжен уже знает, что у него теперь есть сестричка?
      – Конечно, милый. Я слышала его голос в прихожей.
      Тут открылась дверь, и белокурая головка Эжена показалась в щели.
      – Мама, папа, мне можно поглядеть на сестрицу? Ну, пожалуйста, разрешите! - тут же заспешил мальчик, поняв, что может получить отказ.
      – Проходи, сынок, - сказала Ивонна, протянув к нему руку. - Теперь у тебя есть сестрёнка и ты должен в будущем быть её защитником. Согласен?
      – Конечно, мама. Но какая она некрасивая…
      – Эжен, ты будешь её любить? - спросил Пьер, кладя руку на его голову. - Это твоя родная сестра.
      – Не знаю, - несколько смутившись, ответил мальчик. - Я думал, что она родится большая и красивая.
      – Она обязательно будет такой, мой мальчик, - ласково погладила Ивонна сына по светлым волосам. - И ты был страшненький, когда родился. А сейчас вон какой красавец!
      – И вовсе я не красавец, мама! Я просто мальчик!
      – Ну, конечно, Эжен, - сказал Пьер. - Кто будет об этом спорить. А теперь иди играть в сад. Там, наверное, тебя уже кто-нибудь ждёт.
      Мальчик был доволен, что его отпускают, и убежал.
      Прошла пара недель. Весна бушевала на склонах гор. Воздух звенел от птичьих голосов, но солнце еще не припекало по-настоящему.
      Пьер только что закончил фехтовать и готовился покинуть лужайку, когда прибежал мальчишка, сын привратника, с сообщением, что господина ожидает гонец.
      – Наверное, из Марселя, - буркнул Пьер и медленно направился к дому, поправляя на ходу платье.
      Запыленный и уставший молодой человек уже топтался возле потного коня и, завидев хозяина, пошел навстречу.
      – Из Марселя? Что там? Давай.
      Это была записка от Леонара. Пьер быстро пробежал её глазами, перевёл взгляд на гонца и спросил:
      – Ты видел судно, Жак?
      – Конечно, видел, мессир. Я же на нём работаю.
      – Оно действительно готово?
      – Да, мессир. Осталось загрузить, но мессир Леонар считает, что вначале вы должны его принять, потом освятить, а уж потом загружать.
      – Он правильно считает, Жак. Ты иди отдыхать, а завтра вместе отправимся на верфи. Как тебе нравится работа Леонара?
      – Сударь, не положено мне вмешиваться в дела господ. Но судно, если быть откровенным, мне не нравится.
      – Ну что же, Жак. Ты имеешь право на свое мнение. Зато мессиру Леонару его детище, я уверен, очень нравится. Рассчитываю, что и мне оно понравится.
      Ещё до рассвета два всадника покинули усадьбу, и резвые кони неторопливым галопом пустились в путь.
      Ивонна с тоской глядела им вслед из-за шторы, вздохнула, когда они скрылись за деревьями, подернутыми ярко-зелёной дымкой раскрывающихся почек. На душе у неё было муторно и тревожно. Свет фонарей на ещё тёмном дворе казался сказочным и таинственным.
      Неделю спустя Пьер вернулся и в первое же мгновение заметил необычный блеск глаз Ивонны, которая встречала его с девочкой на руках.
      Пьер улыбнулся, напуская на себя браваду, но Ивонна тут же осекла его тревожным голосом:
      – Пьер, ты все-таки принял решение уехать. Я очень этим недовольна и очень боюсь. Почему ты так решил?
      – Успокойся, дорогая. Ты же знаешь, как я люблю тебя, но что я мог поделать? Меня уговорили против моей воли, дорогая.
      – Я так и знала! Ты не смог устоять.
      – Да, милая моя, меня сумели уговорить.
      – Нет, Пьер, не то. Я хотела сказать, что ты не сумел устоять от соблазна ещё раз ощутить вкус опасности. Ты часто намекал мне об этом в наших разговорах. Но я не думала, что это так тебя тянет.
      – Но это же всего-навсего три-четыре месяца. Одно лето. К тому же я обязательно буду приходить в Марсель или Тулон и навещать тебя и наших милых детей!
      Ивонна ничего не ответила и тихо прошла в покои. Пьер смутился, но не решился досаждать жене своими несостоятельными доводами. Он не мог её обмануть и переживал от этого.
      – Папа, папа! Мама говорит, что ты уйдёшь в море разбойников ловить! Это правда?
      – Правда, сынок.
      – Возьми меня с собой, папа, а?
      – Обязательно, Эжен. Только тебе для этого надо совсем немножечко подрасти. Когда станешь большим и сильным, тогда, конечно же, будем вместе плавать на корабле и ловить разбойников. А сейчас ты еще маловат для этого. Захватят тебя злодеи в плен, и что тогда будет делать мама?
      – Не захватят, - буркнул мальчик, но спорить не стал, видно, понял, что папу уговорить не удастся. Он отошел от отца, надув губы.
      На душе Пьера скребли кошки, настроение было паршивое, делать ничего не хотелось. Ему было стыдно перед женой, которая прекрасно разбиралась в его делах, мыслях и настроении. Он никогда не умел скрыть от неё что-либо и всегда стыдился таких попыток. Вот и теперь Пьер не мог придумать, как загладить свою вину перед ней, не хотелось попадаться ей на глаза, хотя, с другой стороны, была острая потребность в общении с ней. Он вяло поплёлся в свой кабинет. Мыслей в голове не было. Только что-то щемило в груди.
      Ивонна, расцветающая после родов, опять подурнела лицом, постоянно вздыхала и украдкой поглядывала на мужа. В глазах ее он замечал молчаливый укор и ещё что-то, что его постоянно держало в состоянии повышенного напряжения и беспокойства. Они как бы поссорились, хотя ничего подобного и не случилось. Атмосфера в доме была гнетущей, и даже маленький Эжен как-то притих и перестал надоедать родителям постоянными своими вопросами.
      – Ивонна, дорогая, ну пойми ты, что мне никак нельзя было увильнуть от этого предприятия. На меня и так косо поглядывают. Многие догадываются о том, что моё достояние нажито не самым праведным путём.
      – Пьер, не терзай себя. Ты принял решение, и с этим уже ничего не поделаешь. Успокойся, а я постараюсь как-то пережить это время. Ведь не вечно же ты будешь в море.
      – Я тебе очень признателен за такие слова, Ивонна.
      – Я знаю, милый. И постарайся не обращать внимание на мои переживания.
      – Но этого нельзя выполнить, моя Ивонна. Я постоянно думаю о тебе, особенно сейчас, когда у нас появилась маленькая Мари. Я чувствую, что теперь ты стала мне ещё дороже и милее. Я так люблю тебя, Ивонна!
      – Я тоже тебя люблю, Пьер, и не знаю, как мне удастся прожить столько времени без тебя. Это очень меня беспокоит.
      – Я никак не могу избавиться от мысли, что тебе придётся нелегко, Ивонна. Ты обязательно найди себе какое-нибудь занятие.
      – Милый, у меня теперь двое детей, а они постоянно требуют к себе внимания.
      – Это так, но этого будет мало, я ведь знаю тебя, - заметил Пьер и ласково и многозначительно потрепал жену по щеке.
      – Ах, перестань! Не до того мне будет теперь.
      – Хорошо, хорошо, дорогая. Не обижайся. Но постарайся побольше бывать в обществе и не забывай, что ты очень молода, а эти годы надо прожить так, чтобы потом жизнь казалась приятной.
      Ивонна вздохнула, опустила глаза и промолчала.
      Пьер тоже молчал, обдумывая что-то. Потом произнес:
      – Ивонна, я оставляю на попечение Робера все мастерские и доходные дома. Как ты думаешь, справится он со всем этим?
      – Думаю, что ты поступил правильно. Робер, после того, как ты его поднял из грязи, стал совсем другим. Он так благодарен тебе, что я и помыслить не могу, чтобы он мог относиться к твоим поручениям без должного внимания. Думаю, ты сделал правильный выбор, дорогой.
      – Однако я прошу тебя иногда интересоваться делами. Я на этот счёт отдал распоряжения. Я верю в тебя, и будь ты мужчиной, тебя бы ожидали большие дела и успехи в них.
      – Не преувеличивай, Пьер, - ответила Ивонна, покраснела и тем дала понять Пьеру, что довольна его мнением.
      – Хорошо, не будем это дальше обсуждать, но должен заметить, что я надеюсь на тебя и рассчитываю на твоё участие в делах.
      – А я думаю о том, что единственное, что меня радует во всём твоём предприятии, так это то, что этот Фома наконец-то исчезнет хотя бы на некоторое время из поля моего зрения, милый.
      – Однако здорово он тебе надоел, Ивонна. Пусть исчезает, если это прибавит тебе спокойствия. Кстати, у меня для тебя имеется небольшой подарок. Я давно тебе обещал его и теперь могу вручить.
      – Я ничего не могу припомнить о таких обещаниях, Пьер. Что это? Мне не терпится побыстрее увидеть твой подарок.
      – Сейчас принесу, дорогая, - ответил Пьер и быстро вышел за дверь. - Вот, Ивонна, погляди, какая прелесть, - сказал он, очень скоро вернувшись с ящичком из сандалового дерева.
      Ивонна поспешно с любопытством открыла ящичек и ахнула, отступив на шаг.
      – Ах! Я и в самом деле теперь вспоминаю, что ты мне обещал нечто в этом роде, Пьер. И это можно взять в руки без всякой опаски?
      – Конечно, Ивонна. Это тебе пригодится для уверенности и защиты, хотя в ней и нет никакой необходимости. Тебе ничто не угрожает.
      – Какой прелестный пистолет, Пьер. Такой маленький и лёгкий, не то, что те, из которых мы стреляли. А стилет! Но этот мне не так нравится. Не могу представить, как можно этой штукой своей рукой ударить человека. Да и не только человека. Ужасно!
      – Давай лучше пойдём в сад, и там ты испробуешь свой подарок в деле, Ивонна. Вставай, я захватил все припасы.
      Вскоре в саду загремели выстрелы, а возбуждённые голоса молодых супругов добавили к ним шума.
      – Какая прелесть, Пьер! - вскричала Ивонна после трёх выстрелов. - Он совсем не тяжёлый и так удобно лежит в руке. Где ты его достал?
      – Заказал мастеру, и вот заказ выполнен. Ты довольна?
      – Очень, милый! Теперь я каждый день буду стрелять, пока хватит пороха и свинца.
      – Этого добра тебе никогда не израсходовать, Ивонна. Стреляй в своё удовольствие, сколько хочешь, и вспоминай меня почаще.
      – Ты иногда бываешь несносен, дорогой мой супруг!
      – Но почему же, мадам?
      – Потому, что я и так постоянно думаю о тебе, и буду думать всегда.
      Пьер обнял молодую женщину за плечи, поцеловал длинные локоны на виске, и они медленно пошли к дому, разгорячённые предстоящей близостью.

      Сады бушевали цветом, воздух звенел птичьими голосами и жужжанием насекомых, спешащих насытиться нектаром цветков. Крестьяне спешили управиться со своими работами в поле и на виноградниках. Природа радовалась солнцу, отвечала на его тепло зарождением новых жизней в хаотическом карнавале.
      А у причала суетились матросы, грузчики, возчики и носильщики. Здесь стоял обычный шум порта, который сегодня был особенно стойким. Флотилия торговых судов и конвой были готовы выйти в море, но выход несколько задерживался. Священники неторопливо обходили суда, кропили их святой водой, распевали псалмы и раздавали благословения.
      Шестнадцать торговых судов и три конвойных корабля уже поднимали якоря, отдавали концы, а толпа провожающих кричала последние слова напутствий, пожеланий, выражали надежду на скорейшее возвращение.
      – До свидания, дорогие, - взволнованно произнёс Пьер, целуя Ивонну, Эжена и Мари. Мари была ещё так мала, что понять всего этого шума не могла и только беспокойно взирала на суету огромными синими глазами, такими же точно, как и у матери.
      – Пьер, дорогой, будь осторожен. Обещай мне не рисковать понапрасну. Погляди на детей, что с ними будет, если с тобой что-нибудь случится?!
      – Обещаю, моя дорогая. Как же я смогу допустить, чтобы эти прелестные глаза не смогли радоваться, глядя на счастливого отца. Правда, Эжен, и ты, Мари? - он нежно обнял детей, осторожно целуя бархатистые щёки, уже тронутые лёгким загаром. - До свидания, родные. И не беспокойтесь обо мне. Скоро мы увидимся, я обещаю.
      Вскоре Пьер затерялся в толпе матросов, потом его голос донёсся до них, усиленный рупором. Он махал им рукой, а шебека уже медленно удалялась от причала. Из крепости острова Иф грохнул прощальный салют.
      К полудню берега уже не было видно. Караван судов медленно тащился на юго-восток к берегам Мальты. Мальтийские рыцари с нетерпением ждали пополнения своих складов новыми припасами и товарами.
      Пьер и Фома стояли на корме и оглядывали длинную цепочку судов, терявшуюся у горизонта. Фома всё поглядывал на мачты их корабля.
      – Всё же твой Леонар весьма оригинальный человек, Пьер. Надо же было такое сотворить с судном. Все посмеиваются над нами.
      – Пусть себе посмеиваются. Однако погляди, как мы идём, Фома. И половины парусов не поставлено, а никто нас не может обогнать. И гребцы не заняты. Это тебе разве ни о чем не говорит?
      – Ты вроде бы и прав, но всё же странно.
      – Не переживай. Я верю Леонару, а он отлично выполнил мой заказ.
      И действительно, судно выглядело несколько иначе, чем остальные. Низкие борта, пропорции, близкие к галерным, надстройки едва возвышались над палубой. На таком небольшом судне странно смотрелись четыре невысокие мачты с косыми парусами и прямыми верхними марселями. Весь корабль казался приземистым, некрасивым и хищным. Длинный бушприт был вооружен невысокой мачтой с реем, а под ним располагался блинда-рей.
      Десять пушек были расположены по бортам, одна на баке и две под палубой на корме. Всего получалось тринадцать орудий - несчастивое число, а это многим не очень-то нравилось. Изрядное количество мушкетов и арбалетов дополняли огневую мощь корабля.
      Команда в восемьдесят матросов, не считая офицеров и прочей обслуги - это очень много для такого судна. Теснота ощущалась на каждом шагу. И Фома по этому поводу спросил:
      – Не слишком ли много у нас матросов, а?
      – В тесноте, да не в обиде, Фома. Матросов никогда не бывает много, когда идёшь на риск и в любую минуту можешь быть атакованным пиратами. Сам знаешь, что людей всегда, хоть чуть-чуть, но не хватает.
      – Ты, вероятно, рассчитываешь, что в первом же сражении у нас будут потери?
      – В любом сражении возможны потери, Фома, и это всегда надо учитывать. Однако, чтобы их было поменьше, ты уже завтра преступай к постоянным занятиям по стрельбе и фехтованию. Команда не должна бездельничать и обрастать ленью и жирком. Я недаром повысил им плату по сравнению с тем, что получают матросы на других судах. Занятия должны продолжаться не менее двух часов в день, гоняй всех до седьмого пота, понял, Фома? И не увиливай, а то я тебя знаю!
      – Ух и грозен ты, Петька!
      – На военном корабле должна быть дисциплина, Фома. Отступлений от этого правила я не потерплю. Мне не очень хочется посещать вдов погибших матросов, часть из которых вполне могла бы остаться в живых. Об этом никогда не забывай.
      Капитан шебеки, кряжистый бывалый морской волк, которому было уже слегка за пятьдесят, с окладистой короткой бородкой и кустистыми бровями подошел к друзьям, поправляя эфес короткой шпаги. Звали его Николо Сарьет.
      – Сударь, какие будут распоряжения на день?
      – Какие могут быть распоряжения, капитан? Пока нет оснований вмешиваться в твои действия. Ты ведешь судно, и делай это так, как считаешь нужным.
      – Вы просили упускать из виду два ваших собственных судна, сударь. А мы уже их не наблюдаем. Может, стоит поискать их и быть постоянно поблизости?
      – Пока не следует этого делать, капитан. Не надо выказывать слишком большой интерес к своей собственности. Опасности, я полагаю, пока не предвидится, но для лучшего ознакомления с судном стоит немного погонять матросов, меняя скорость хода и галсы. Так что смотри сам, капитан.
      – Я все понял, сударь, - ответил Сарьет и потопал с мостика.
      – Ты знаешь, Фома, что-то мне не внушает доверия наш адмирал, Филипп Фошуа. Как ты считаешь?
      Фома фыркнул:
      – Надутый пустоголовый павлин. Вот всё, что я могу тебе о нём сказать, Пьер.
      – Думается, он не совсем готов к тем событиям, которые могут случиться на море. Слишком самоуверен и беспечен.
      – За это Бог его и накажет, Пьер.
      – Не говори так! Мы ведь тоже вместе с ним. Фошуа надо просто иногда кое-что подсказать.
      – Если он тебя или вообще хоть кого-то послушает. Особенно тебя. Кто ты для них? Иностранец, выскочка, дикарь из варварской страны, недостойный даже малейшего внимания. Даже и не пытайся давать советы, Пьер.
      – К сожалению, Фома, ты прав. Видимо, меня здесь терпят лишь потому, что я финансирую предприятие и имею свои суда в караване.
      – И не более, Пьер, - кивнул Фома. - И это тебе надлежит постоянно помнить, иначе не поздоровится.
      – Бог им судья, Фома. Мы и сами что-нибудь для себя сделаем.
      – Верно, друг ты мой закадычный!
      Караван, растянувшийся на несколько миль, медленно продвигался к цели своего вояжа. Пьер, дав совет капитану, наблюдал за его действиями и признал, что он вполне серьёзно относится к своим обязанностям.
      Шебека, которую назвали "Ивонна", постоянно меняла курс, скорость и, используя хороший ход, появлялась в разных местах следования каравана, оглашая морские просторы пушечными залпами и мушкетной трескотнёй. Команда готовилась к возможным схваткам и маневрированию.
      Фома распорядился, чтобы все свободные от вахты моряки по два часа в день занимались отработкой приёмов морского боя, стрельбой из мушкетов, пистолетов и арбалетов. Звон клинков дополнял эти шумные забавы.
      Матросы ворчали втихую, недовольные столь плотно загруженными днями, но отличная кухня и повышенная плата за труды не давала особенно разгореться недовольству.
      – Дней десять будем отстаиваться в Валетте, - заметил Пьер Фоме и капитану, когда на горизонте появились неясные очертания Мальты. - Стоит дать команде отдых, и пусть матросы развлекаются, но не все сразу. Занятия можно резко сократить, но вовсе отменять не стоит. Понял, Фома?
      – Люди будут недовольны, Пьер.
      – Им хорошо платят и отменно кормят, как ни на каком другом судне, а терять то, что приобретено в трудах, я не позволю.
      На пути к Кипру караван встретил пять шебек, по всей вероятности, турецких или алжирских пиратов. Они почти двое суток следовали за караваном, но напасть не решились и вскоре скрылись в западном направлении. Моряки с облегчением вздохнули. Фома по этому поводу сказал:
      – Наверное, посчитали, что их сил для атаки маловато. Как ты считаешь, Пьер?
      – Скорее всего, так. Будет хуже, если им удастся получить в ближайшее время подкрепление. Капитан Сарьет, нам лучше следовать в арьергарде, мили этак на две-три позади. Будем вести наблюдение. И надо об этом оповестить адмирала.
      – Он может не разрешить, сударь.
      – Это не имеет для нас значения, Сарьет. Будем делать так, как считаем полезнее для каравана. Ход у нас достаточный, чтобы суметь уйти от преследования и заблаговременно сообщить об угрозе.
      Проходя вблизи флагмана, капитан флажками предупредил о своих действиях и, не дожидаясь ответа, устремился в хвост каравана. Своим собственным судам Пьер отдал распоряжение держаться ближе к середине строя и не отдаляться друг от друга.
      Проходили дни, но всё было спокойно. Лишь однажды на горизонте появился подозрительный парус, слегка приблизился, но тут же исчез в предвечерней дымке, затерявшись в лучах заходящего солнца.
      Ночью поднялся сильный ветер, предвещая скорый шторм. На судах зажглись дополнительные ходовые огни. Световыми сигналами было приказано держаться по возможности ближе друг к другу.
      – Не дай Бог, шторм разразится, - сокрушался Пьер, всматриваясь в редкие и далёкие огни каравана. - В такой темноте надо подобраться поближе к судам. Распорядись, капитан.
      Подняли два дополнительных паруса, "Ивонна" прибавила ход, качка уменьшилась. Волны с грохотом обрушивались на борта судна, иногда перекатываясь через палубу. Свободные вахты укрылись в трюмных помещениях.
      Пьер внимательно приглядывался к поведению шебеки, осматривал такелаж и определял остойчивость судна. К полуночи шторм так и не разразился, но Пьер смог признать, что труды Леонара не пропали даром. Судно переносило волнение вполне сносно, а при коротких мачтах могло нести даже в сильный ветер почти все паруса, не опасаясь рискованного крена.
      Утром, пройдя весь караван, Пьер заметил, что одного судна нет. Он оповестил адмирала, на что тот заявил, что уже знает об этом, но ничего не предложил.
      – Итак, Фома, один корабль исчез, - молвил Пьер. - Хорошо, что не наш.
      – Адмирал, видимо, решил, что это судно будет отвлекать пиратов, и на некоторое время они забудут о нас. Потому и не приказывает его искать.
      – Вряд ли такая малая добыча может удовлетворить варваров, если под носом такой приз. Однако до Кипра не так уж и далеко.
      – С помощью Божьей дойдём и до Кипра, - заметил капитан.
      По голосу его было слышно, что он побаивается встречи с пиратами, что никого не могло удивить. Алжирские пираты наводили страх на всех купцов, а кровавая слава их адмирала Барбароссы ещё жила в воспоминаниях моряков.
      – Да, времена Барбароссы миновали, но от этого лучше не стало, - ответил Пьер, догадавшись, о чём подумал капитан.
      – Я был ещё молодым матросом, когда его слава гремела по всему Средиземному морю, - ответил Сарьет. - Марсель ещё помнит его нашествие. Горожанам ещё повезло, что тогда сумели с ним договориться. Многим это не удавалось. Уж он погулял по морю! Но и теперь положение не лучше.
      – Иначе мы и не тратили бы столько средств на охрану своего торгового флота, дорогой капитан, - произнес Пьер, внимательно оглядывая в зрительную трубу горизонт.
      – Пьер, как могло быть принято решение разделиться у Кипра на три флотилии? - спросил Фома. - Вот где пиратам будет вольготно, ты не считаешь?
      – Считаю, но ничего не могу с этим поделать. Таково решение Совета, а я там голос имею самый малый.
      – Странно как-то получается. Турки владеют островом, а христиане везут туда товары. А еще врагами называются!
      – Торговля, Фома, не знает границ. Да и что такое разница в вере? И мы, и они верим в единого Бога. Это главное, а как того Бога каждый называет, разве это так уж важно? Люди просто сами выдумали эти различия и породили вражду. Я сколько раз в Индии видел, как люди самых разных вер спокойно и мирно уживаются в одном городе, и никому нет никакого дела до того, какому Богу кто поклоняется. А мы с ума сходим по таким пустякам и мучим миллионы людей.
      – Да ты еретик, Пьер! - воскликнул Фома, а капитан с недоумением поглядел на своего хозяина.
      – Еретик - понятие для глупцов, Фома. Верить надо не по принуждению, а по внутренней потребности, и Бог у каждого должен быть в душе и сердце.
      Воцарилась тишина, и Пьер понял, что его могут не понять. Он уже пожалел о сказанном, но тут раздался крик марсового:
      – Слева за кормой парус!
      Пьер резко обернулся, поднёс трубу к глазу и принялся шарить по горизонту. Потом молча полез на марс, ловко переступая по веревочным перекладинам вант. Десять минут спустя Пьер сказал, спустившись вниз:
      – Видны два паруса, суда медленно нагоняют нас. Пока нельзя определить их принадлежность. Капитан, сейчас же оповести адмирала.
      Вскоре грохнули сдвоенные выстрелы пушек, что означало "внимание".
      – Капитан, убавить парусов. Подождём их сами и узнаем, кто это.
      Два часа спустя корабли приблизились настолько, что можно было без особого труда определить, что это турецкие или алжирские пираты высматривают добычу.
      – Однако на горизонте уже появились ещё какие-то суда, - заметил капитан, опустив подзорную трубу.
      – Стало быть, можно ожидать атаки ещё до захода солнца, - Пьер не отрывался от трубы, наблюдая за противником. - Капитан, прибавь-ка парусов. Пора серьёзно приготовиться и предупредить караван, а то он что-то очень уж сильно растянулся. Поспешай.
      Караван забеспокоился, сигналами сообщил об опасности. Суда стали подтягиваться к центру колонны. Головные сбросили часть парусов, конвойные корабли потянулись к хвосту строя.
      – Адмирал зря так поступает, - заметил Пьер недовольно. - До вечера не так далеко, можно было попытаться засветло уйти от столкновения. А потом, уже в темноте, арабы вряд ли станут атаковать. А теперь обязательно будет стычка.
      – Ты думаешь, что так можно было бы избежать боя? - спросил Фома.
      – Конечно, Фома. Даже за час до заката бой начинать трудно, да ещё против такой силы, как у нас. Возможно, это лишь разведка. Всего четыре паруса, хотя никто не знает, что там за горизонтом. Хорошо бы разведать, а уж потом можно было бы решать более основательно.
      – Не думаешь ли ты сблизиться с пиратами сам, Пьер? - Фома с беспокойством уставился на друга.
      – Хорошо бы, но рискованно. Не исключено, что они и с других сторон подбираются, а тогда наш караван постигнет большая беда.
      – Сударь, - обратился капитан к Пьеру. - Адмирал приказывает идти на сближение и атаковать противника.
      – Ну вот и дождались. Мы к пиратам, а они к нам, но с другой стороны. Ответь ему, капитан, что есть угроза со всех сторон и надо подождать, выяснить, что предпримут пираты. Иначе мы можем потерять весь караван.
      – Адмирал грозит вам большими карами, сударь, - сообщил капитан через некоторое время, дождавшись конца переговоров.
      – У него нет никаких возможностей для этого, капитан. Мы будем действовать сообразно с обстановкой и покидать караван нет никакого смысла. А лучше было бы подтянуться ближе к его середине, чтобы легче было прийти на помощь любому судну. Распорядись, капитан.
      Два конвойных корабля устремились назад на сближение с пиратами, в то время как Пьер определял наиболее удобное расположение для своей "Ивонны". И не прошло и получаса, как стало ясно, что пираты только и ждали, когда конвойные корабли клюнут на приманку.
      Три шебеки алжирцев стремительно надвигались на голову каравана.
      Осмотрев горизонт и не заметив ничего нового, Пьер дал указание капитану отразить атаку пиратов. Подняли все паруса, команда гребцов разобрала весла, и шебека, оставляя пенный след за кормой, понеслась вперед. Заиграл рожок, матросы забегали по палубе, готовясь к бою. Пушкари заряжали пушки, а марсовый матрос постоянно докладывал о манёврах пиратов.
      Сзади загремели пушки. Клубы дыма, отрываясь от бортов, уносились ветром в сторону. Адмирал начал бой. Марсовый доложил:
      – Новые паруса за кормой!
      – Вот и пришла погибель на нашего умницу адмирала, - с сожалением произнес Пьер.
      – А как же мы, сударь? - спросил капитан, всматриваясь в побледневшее лицо хозяина.
      – Всё в руках Божьих, капитан. Но и самим нельзя сплоховать. Ты постарайся точно и быстро выполнять мои команды. А там поглядим. У пиратов маловато артиллерии, а у нас её достаточно. Вот мы её и используем в полной мере. И прикажи людям одеть панцири и шлемы, капитан.
      Шебека Пьера шла с левой стороны каравана, тогда как пираты атаковали с противоположной. Можно было надеяться, что они не заметят подхода конвойного корабля. Караван спешно стягивался в кучу, суда мешали друг другу. И Пьер боялся, что это будет стоить больших потерь.
      – До противника не больше мили! - прокричал марсовый.
      – Капитан, держи круто на них, прорываемся через строй каравана. Будь внимателен и давай сигналы кораблям палить по пиратам массированным огнём, коли они такое они сумеют. И смени гребцов, а то эти уже измотаны.
      – Слушаюсь, сударь!
      – Фома, атакуем пиратов правым бортом. Всё на правый борт! Вначале пушечный залп картечью, потом пускай в ход мушкеты и уже напоследок арбалеты!
      – Уже слышал, не глухой, - с некоторым раздражением отозвался Фома. Он был заметно бледен, но распоряжался бодро и толково.
      Шебека стремительно проходила построение каравана, и Пьер в рупор отдавал кораблям распоряжения относительно ведения боя. Капитаны торговых судов плохо его слушали. Они явно были уже охвачены паникой и не доверяли ему, иноземцу.
      Впереди уже хорошо были видны шебеки пиратов. Они шли кильватерной колонной, намереваясь сперва расчленить караван, а потом и захватывать суда поодиночке.
      – Полмили до противника! - голос марсового едва доходил до Пьера из-за шума, царившего на палубе.
      – Марсовым стрелкам приготовиться! Выбивайте капитанов и офицеров! Не зевайте! Капитан, распорядись убрать вёсла и приготовить гребцов к залпу. И пусть малость передохнут. Выгнать на палубу всех! Пусть стреляют или заряжают.
      После этого шебека резко сбавила ход, но она уже выходила из скопища судов.
      – Капитан, держи точно на передний корабль, - приказал Пьер, а сам бросился к носовому орудию, где уже всё было готово к стрельбе картечью.
      Пьер пока приблизительно навёл ствол, потом обернулся к капитану и прокричал:
      – Капитан! Как только носовая пушка грохнет, так отверни влево и иди вдоль строя пиратов не дальше ста саженей от них! Понял?
      – Слушаю, сударь! - прокричал в ответ Сарьет.
      Пушка на носу стояла довольно дальнобойная, и Пьер рассчитывал с расстояния в сто саженей сделать прицельный выстрел по переднему пиратскому кораблю так, чтобы картечь промела его палубу и снасти с носа и до самой кормы. А на том уже гроздьями висели на снастях и толпились вдоль бортов десятки смуглых разбойников, размахивающих саблями, пиками и топорами.
      Пьер тщательнее навёл пушку, сетуя на то, что практики последние годы было маловато. Он не оглядывался, зная, что капитан уже готов к манёвру, кивнул матросу с фитилём в руке, и тот запалил затравку. Пушка мощно рявкнула, облако дыма на мгновение закрыло цель, но потом его отнесло и стало видно, что переднее пиратское судно отвернуло в сторону. Марсовый завопил срывающимся от восторга голосом:
      – Не менее двадцати неверных попадало на палубе и со снастей! Слава нашему хозяину! Бей их, басурманов!
      – Капитан, - прокричал Пьер, сложив ладони рупором, - пусть купцы добивают шебеку, а мы займёмся остальными! Напомни им об этом!
      Вскоре "Ивонна" выровняла курс, и второй корабль вышел на позицию, удобную для того, чтобы дать по нему залп. Пьер услышал звонкий от волнения голос Фомы, прорезавший шум:
      – Правый борт, по неверным свиньям, пли!
      Шебека вздрогнула от залпа, а Пьер кричал уже капитану:
      – Капитан, право на борт! Режь курс третьей их шебеке! Быстро, канальи! Фома, готовь левый борт! Мушкеты, к бою!
      Краем глаза Пьер увидел, как первый корабль пиратов ввязался в перестрелку с купцами, но это его уже мало интересовало. Редкие пушечные выстрелы пиратов, да ещё и сделанные второпях, мало причиняли вреда торговым кораблям. Те тоже отвечали и таким образом держали пирата на почтительном расстоянии. Тот не рисковал идти на абордаж.
      Тем временем совсем близко показался бушприт третьей пиратской шебеки. Залп левого борта и мушкетный огонь из укрытий опустошил палубу пирата. Паруса уже клочьями висели на реях. Вопли арабов поминали Аллаха и кляли грязных христиан. Началась яростная перестрелка, но огневая мощь "Ивонны" была настолько сильнее, что вскоре пират отвернул влево. Пьер закричал капитану:
      – Лево руля, капитан! Сближайся, каналья! Фома, не ослабляй огня! Арбалетчики, чего заснули!? Громи их, пока не очухались! Приготовиться к абордажу!
      Фома и так из кожи лез. Матерясь по-русски, по-португальски и по-французски, он носился по всей палубе со шпагой в руке, сам стрелял из мушкетов, подхватывая их из рук убитых или раненых моряков.
      Корабли сближались. Оставалось десятка два саженей, когда пять пушек правого борта "Ивонны" почти одновременно изрыгнули огонь, и снопы картечи с визгом стали косить ряды пиратов. Щепки разлетались во всё стороны, кровь брызгала, заливая доски палубы. Истошные проклятия неслись от арабов. Их огонь резко ослаб. А французы продолжали палить из всего, что было заряжено.
      На пиратское судно полетели крючья, сети. Суда сцепились, матросы подтянули их и удерживали борт о борт, остальные бросились вперёд. Пираты были явно смущены. Их оставалось слишком мало, чтобы оказать серьёзное сопротивление. Видя это, Пьер крикнул:
      – Фома, тебе хватит двух десятков людей! Захватывай корабль, а мы пошли к другим! Иначе купцы недосчитаются кое-чего! Больше пленных бери, на обмен пойдут!
      – Понял, Петька! Сделаем!
      Фома с парой десятков отъявленных головорезов бросился на вражеский корабль. Матросы быстро отделились от пиратской шебеки, оттолкнули ее баграми и вёслами. Команда гребцов схватилась за вёсла, и "Ивонна" медленно стала разворачиваться, набирая ход.
      Было видно, что два пиратских корабля продолжают перестрелку, медленно сближаясь с одним из купеческих судов. Пьер понял, что тому в одиночку не выдержать натиска пиратов, и поспешил на помощь.
      – Капитан, добавить парусов! Гребцам навалиться! Очистить палубу! Раненых вниз, убитых за борт! Кровь смыть немедленно! Марсовые, стрелять по офицерам!
      Шебека стремительно приближалась к пиратам, которые уже готовились к абордажной высадке. Они были так увлечены этим, что слишком поздно обнаружили опасность.
      С близкого расстояния залп почти полностью очистил палубу одной шебеки, где раненые матросы ползали в лужах крови, а живые метались в разные стороны в поисках спасения.
      – Всё внимание на второй корабль! Подходи ближе! Усилить огонь! - Пьер уже несколько охрипшим голосом отдавал приказания, подгоняя пушкарей и мушкетеров.
      С марсов трещали выстрелы. Иногда оттуда падал убитый матрос, и в то же мгновение на его место лез другой.
      Купцы ободрились, усилили мушкетный огонь. Пират стал спешно уваливать в море, но Пьер заметил его манёвр.
      – Капитан, не дать уйти пирату! Выправляй корабль! В погоню! Крикни купцам, чтобы захватили тот корабль, который не уходит, уже сами! Мы после подойдём.
      Пиратская шебека пыталась незаметно уйти, но это было невозможно. Купцы, видя, что опасность для них миновала, кричали радостно и победно. Пирата стали отсекать от моря, окружать, благо паруса у него были в клочьях, а матросов слишком мало, чтобы быстро совершать манёвры. "Ивонна" легко догоняла пиратский корабль. Кричали в рупор, предлагая противнику сдаваться, но потребовался прицельный залп из мушкетов, чтобы паруса упали и судно легло в дрейф.
      Стало тихо, но в отдалении ещё слышались редкие пушечные выстрелы. Видимо, адмирал еще сражался. Пьер прокричал в рупор ближайшему судну, что должен идти на помощь адмиралу, и приказал высадить на пиратскую шебеку своих людей, захватить пленных и считать двадцать процентов добычи своей.
      – Капитан, ставь все паруса, команду на вёсла и гони в хвост нашего строя. Адмиралу, видимо, не очень сладко там приходится.
      – Сударь, мы своё дело уже сделали, - робко попробовал было тот возразить, но в глазах Пьера увидел такое осуждение, что сразу перестал настаивать.

      Тесная каюта освещалась несколькими свечами в бронзовых тяжелых канделябрах и парой корабельных фонарей. Стол, покрытый сукном, окружали скамьи, за ним стояло кресло, на котором восседал адмирал Фошуа с перевязью на руке. Он был бледен, видимо рана давала о себе знать. Вокруг стола сидели капитаны конвойных кораблей и некоторых из купеческих судов. Проходило совещание, обсуждались результаты атаки пиратов на караван.
      Филипп Фошуа, мужчина лет сорока пяти, с начинающими седеть висками, с бородкой клинышком и торчащими кверху усами, выглядел усталым и несколько раздраженным.
      Было душно, хотя окна были открыты, и с моря врывался ветерок, который не мог полностью освежить комнаты. Никому не нравилось это совещание, всем и так было все ясно. Но адмирал считал своим долгом подвести итог всего случившегося.
      – Господа, - произнес адмирал, уставившись в одну точку немигающим взглядом. - Обменяемся мнениями по поводу попыток алжирских пиратов захватить наш караван.
      – Мой адмирал, - подал голос капитан конвойного корабля «Святой Варлаам» Поль Шапюзо. - Вы ранены, и, может быть, стоит отложить это до вашего выздоровления или до прибытия на Кипр?
      – Нет, мой друг. На Кипре мы будем в разных портах, а откладывать это никак нельзя. Слишком опасным было положение, чтобы не послушать мнения капитанов. Я думаю, что мы совершили ряд ошибок, и мой долг избегать их в дальнейшем. Прошу, господа, высказывать свои мнения.
      Молчание было ответом на столь чопорное начало. Капитаны мялись, поглядывая друг на друга. Наконец самый молодой из офицеров флагманского судна Мишель Бонривож, высокий стройный человек со щегольскими усами и с длинными волосами до плеч, завитыми в крупные кольца, произнес:
      – Адмирал, я могу только сказать, что наши люди дрались отчаянно и покрыли себя славой. Мы отстояли караван, а это лучшая аттестация.
      – Однако потери наши уж слишком велики, господа. Что-то мы не учли. Кстати, вы подсчитали эти самые потери? Кто прольет свет на это?
      Адмирал слегка повернул голову, отыскивая среди присутствующих ответчика. Нашел, уставился в него немигающим оком.
      Немолодой офицер встал, прочистил кашлем горло и ответил:
      – Мой адмирал, наши потери составляют восемьдесят девять человек убитыми и сто один ранеными. Некоторые суда нуждаются в серьезном ремонте, который никак нельзя произвести до прибытия на Кипр, в открытом море.
      – Гм, - неопределенно произнес мессир Фошуа. - А не могли бы вы нас просветить относительно потерь по каждому судну, особенно это касается конвойных кораблей. У вас есть такие сведения?
      – Есть, мой адмирал. Позвольте найти списки, - офицер покопался в папке, достал бумагу, просмотрел ее, сказал: - Флагман «Марсель» потерял тридцать семь убитыми, «Святой Варлаам» потерял тридцать четыре человека, и «Ивонна» имеет потери в количестве десяти убитых. Оставшиеся восемь убитых на счету купеческих судов. Раненых на конвойных кораблях раза в два больше, чем убитых.
      Офицер сел. Молчание затягивалось, наконец адмирал прервал его, спросив Пьера скрипучим голосом:
      – Капитан Блан, чем вы можете объяснить столь малые потери на своем судне. Поведайте нам, если это не секрет.
      Пьер встал, волнение отразилось на его простоватом лице. Однако он тут же успокоился и сказал:
      – Мессир, я не так богат, чтобы платить пенсии вдовам погибших матросов. Потому должен был думать, как уменьшить потери в бою.
      – Вы хотите сказать, что мы не печемся о своих матросах? - В голосе адмирала послышались недовольные нотки, а некоторые офицеры неодобрительно глянули на Пьера.
      – Ни в коем случае я не хотел принизить ваши возвышенные помыслы, мой адмирал. Просто я считаю, что матросы нам нужны не для того, чтобы их хоронить, а для плавания и боя. Потому я обеспечиваю в бою такой маневр, который наилучшим способом мог бы уберечь жизни людей, сохранив таким образом боеспособность моего судна.
      – Интересно, но слишком туманно. Не могли бы вы, мессир Блан, подробнее осветить нам эти свои мероприятия.
      – Прежде всего, я полностью рассчитываю на успех артиллерийских ударов по врагу с дальней дистанции, пока не завязалась мушкетная перестрелка. Затем я численным превосходством и точностью мушкетного огня подавляю огневую силу противника. Все это при постоянном маневре парусами с тем, чтобы избежать, по возможности, ответного удара, постоянно нанося свои.
      – Каким же образом вы усиливаете свою огневую мощь? - спросил офицер «Святого Варлаама».
      – На судне каждый матрос имеет под рукой три мушкета, не считая арбалета. К тому же у каждого есть пистолет. Пушки стреляют только картечью, на поражение живой силы. Огонь противника резко ослабевает, в результате собственные потери ничтожны и остается достаточно сил для абордажного боя. В результате мы захватили три шебеки и сорок с лишним невредимых арабов.
      – Мессир адмирал, позвольте мне сказать свое слово? - подал голос капитан одного из купцов Жан Тентон, сухой жилистый мужчина с длинной седеющей бородой.
      – Слушаем вас, капитан, - отозвался адмирал.
      – Я был свидетелем всех событий, произошедших в середине каравана. Нас атаковали три шебеки, полные пиратов. Они решили расколоть караван и захватить его по частям. Мы были охвачены паникой, понимая, что в ваше отсутствие нам с ними не справиться. Однако остался наш уважаемый мессир Блан, который своими нестандартными решениями не только защитил караван, но еще и захватил все три шебеки пиратов. Он постоянно руководил и нашими действиями, что в значительной степени способствовало успеху дела, адмирал. Я восхищен действиями молодого капитана. Да он, как я и сам видел, бросился к вам на помощь, предоставив нам добивать и захватывать уже обессиленного противника.
      – Стало быть, не все три корабля он захватил?
      – Его люди высаживались только на один, адмирал. Но и два других пиратских судна после огня «Ивонны» уже не могли сопротивляться, а капитан Блан поспешил к вам на помощь. Думаю, что он и вам достаточно помог.
      – Да, кое-что сделал, - буркнул недовольным тоном адмирал. - Но он в самом начале боя не выполнил моего приказа следовать за мной, господа, а это уже преступление. Вот почему у нас такие большие потери. Нет дисциплины среди присутствующих.
      – Но, адмирал… - начал было Жан, но тот прервал его:
      – Приказ на войне должен быть выполнен любой ценой. Иначе будет анархия и гибель! Надеюсь, это все понимают? А что касается вас, мессир Блан, то я подписал приказ об отстранении вас от командования кораблем охраны!
      – Благодарю вас, сударь, но я и так не капитан. У нас на судне капитан Николо Сарьет. Вы это должны были хорошо знать. Вот он сидит рядом.
      Адмирал изменился в лице, побагровел, но сдержал нахлынувший гнев, засопел и выдавил из себя:
      – Раз так, то тогда весь спрос с мессира Сарьета. Молчание было долгим. Наконец прозвучал голос Сарьета, что вызвало немалое удивление присутствующих:
      – Мессир адмирал, должен заявить, что действия мессира Блана дали нам не только возможность одержать победу, но и вас выручить из безвыходного положения, в котором вы оказались по собственной воле.
      – Что это значит, Сарьет? - вскричал адмирал. - Как смеете вы такое говорить? Вы понимаете, с кем говорите?
      – Я говорю с человеком, который не стоит и мизинца мессира Блана, - с вызовом ответил капитан и демонстративно сел.
      – Я… я… вы… Вон отсюда! Я лишаю вас права находиться в караване! Немедленно исчезните! Я… - он сморщился от боли, лицо побледнело, разом потеряв красную окраску. Некоторые из присутствующих вскочили, готовые помочь адмиралу.
      – Пойдем, капитан, - спокойно сказал Пьер. - Прощайте, господа. Мы с готовностью выполним ваш приказ, адмирал. На этот раз мы будем дисциплинированны.
      Пьер с капитаном вышли на свежий воздух, оглядели дрейфующий караван, улыбнулись друг другу и начали спускаться по трапу в свою шлюпку.
      – Капитан, оповести мои суда об изменении диспозиции. Как будем готовы, тотчас идем своим курсом.
      – Слушаю, сударь. Об этом не беспокойтесь. Позвольте спросить?
      – Валяй, капитан. Спрашивай.
      – Где вы научились так сражаться? Ходят смутные слухи, что вы будто были пиратом в Индии. Может, врут?
      – Все верно, капитан. Служил я у одного замечательного человека. Он стал мне другом и очень многому научил. Да, мы пиратствовали помаленьку, но никогда не делали глупостей, как этот надутый индюк. Говорят, есть такая красивая и вкусная птица в Новом Свете.
      – Не видел, но слышал. Так что вам не в диковинку повадки пиратов, мессир?
      – Так ведь и пираты бывают разные. У каждого свои повадки, и не всегда можно их распознать. Надо всегда мыслить по обстановке, а не по шаблону, как наш адмирал.
      Капитан Сарьет поглядел на молодого человека, в его взгляде было и удивление, и восхищение, и даже зависть.
      Неделю спустя маленький караван входил в воды Кипра. Справа показались неясные очертания мыса Га-та, и можно было уже считать, что путешествие закончилось благополучно. Однако и в этих водах христианские корабли частенько подвергались нападениям турецких и африканских пиратов.
      При противных ветрах пришлось четыре дня добираться до Фамагусты.
      Мощные бастионы встретили моряков грозными бойницами, шпили готических церквей и минаретов вонзались в небо, уже жаркое не по-весеннему. Десятки всевозможных лодок и малых судов пестрели у причалов.
      С бастиона показался дымок пушечного выстрела. Спрашивали, кто заявился. С «Ивонны» грохнул ответный выстрел, взмыл стяг Франции, и суда стали медленно втягиваться в бухту, готовясь принять турецкого чиновника, который уже спешил к ним на шестивесельной шлюпке.
      В Фамагусте Пьер встретился с греком, через которого переписывался с Гарданом, и, к своему изумлению, обнаружил у него письмо от друга. Грек извинялся, говорил, что никак не мог найти достойной оказии, чтобы переслать это письмо в Марсель. Пьер успокоил его и одарил десятью золотыми дукатами.
      По прошествии месяца товары были распроданы, сделки оказались выгодными. Еще две недели ушли на погрузку закупленных товаров и их погрузку. И вот маленькая флотилия подняла якоря, и берега Кипра стали таять в знойной дымке. Знойный южный ветер нес с берегов Африки раскаленное дыхание пустынь.
      – Вот бы теперь нам посчастливилось, дал бы Господь благополучно добраться до Марселя, - мечтательно проговорил Пьер, вспоминая Ивонну, детей, дом.
      – Да, откровенно говоря, - ответил Фома, - мне тоже надоело в море. Скорее бы домой. Даже самому странно, что так быстро прошло желание плавать.
      – У меня оно не прошло, но охота побыстрее увидеть Ивонну, сына, дочь. Какие они стали? Наверное, загорели до черноты, особенно Эжен, - мечтательная улыбка заиграла на лице Пьера.
      – Бог даст, скоро прибудем на место, Петя.
      – Если благополучно завершится путешествие - построю часовню в Марселе или Тулоне. Это мой обет, Фома.
      Месяц спустя суда зашли на Мальту, где предстояло совершить несколько сделок. До Марселя оставалась почти половина пути. На Мальте долго ждали попутного ветра, и лишь к августу удалось выйти в море.
      Начиналась самая опасная часть всего пути. Тут постоянно надо было быть готовыми к встрече с алжирскими пиратами.
      Используя свежий попутный ветер, три судна торопливо бежали на север. Матросы тоже с вожделением поглядывали на север - им надоело море, хотелось понежиться в кругу семьи, истратить заработанное, привезти подарки детям.
      – Слева по борту парус! - крик марсового всполошил людей. Две большие шебеки, вспенивая волны, двенадцатью парами весел каждая, неслись им наперерез с явным намерением захватить.
      – Вот дьявол! - выругался Пьер. - Стало быть, не избежать столкновения.
      – Может, попытаться уйти? - с надеждой в голосе спросил капитан.
      – Не получится, Сарьет. Мои корабли слишком тяжело нагружены. Однако рано унывать, капитан. Их всего-то две шебеки, а у нас целых три судна, да к тому же уже обстрелянных. Будем биться, капитан.
      Пьер внимательно присматривался к пиратам, оценивал их и прокручивал в голове возможные действия. Матросы уже знали, что стычки не миновать, и сноровисто делали свое дело. Грузовые суда подтягивались ближе и тоже готовились к бою. На Кипре Пьер усилил вооружение своих судов пушками и мушкетами, так что захватить их будет трудновато.
      Корабли быстро сближались. Арабы, а их на обеих шебеках было приблизительно около полутора сотен, облепили снасти и фальшборты своих судов, кричали и скалили рожи в предвкушении добычи.
      – Пушек у них, как всегда, маловато, - заметил Пьер, отрывая глаз от зрительной трубы.
      – Гляди, Пьер, они хотят нас охватить с двух сторон, - сказал Фома, указывая на маневр пиратов.
      – Пусть так и будет, Фома. Мы их с двух бортов одновременно шарахнем. Капитан, дай сигнал нашим кораблям бить картечью с близкого расстояния. И плотнее мушкетный огонь.
      – Капитан, сигналят лечь в дрейф! - оповестил марсовый.
      – Выполняй, капитан, - сказал Пьер.
      – Как же так, мессир? - взволнованно спросил Сарьет.
      – Пусть они делают свое дело, а мы будем делать свое. Ложись в дрейф.
      Паруса быстро спустили, суда приостановили ход, а пираты уже были не далее как в двухстах саженях. Их крики уже доносились до матросов, которые залегли за укрепленным фальшбортом, приготовив мушкеты и арбалеты. Пушкари прятали тлеющие фитили, стараясь ввести пиратов в заблуждение.
      Суда Пьера стояли почти неподвижно, сгрудившись очень близко одно к другому. Пьер сказал:
      – Капитан, как только мы сделаем первый залп, гребцы должны тут же вывести шебеку вперед. Это даст возможность другим кораблям произвести свои залпы, что может довершить дело. Мы же бросимся из-за носа дальнего корабля на противника и ударим левым бортом по его корме. Уяснил маневр?
      Когда до пиратов оставалось уже чуть меньше ста саженей, Пьер приказал дать залп. Шебека качнулась от отдачи, окуталась дымом, а гребцы уже налегли на весла. Мушкетная трескотня накрыла море. Матросы едва успевали прицеливаться. Пираты были явно обескуражены.
      Алжирцы даже не успели сделать залп из пушек и теперь торопились наверстать упущенное, но их опередили залпы грузовых кораблей.
      «Ивонна» вылетела под самой кормой второй пиратской шебеки, ее борт опять окутался дымом. Картечь врезалась в толпы арабов, кроша все на своем пути. Потом в ход пошли арбалеты. «Ивонна» шла по инерции - ее гребцы поспешно схватились за оружие.
      – Бомбы швыряй! - кричал Пьер, видя, что суда сблизились уже достаточно.
      Полетело несколько бомб, на баке пиратской шебеки вспыхнул пожар. Парус мгновенно воспламенился, и арабы стали прыгать в воду. Брошенные весла ломались со страшным треском.
      – Пьер, - голос Фомы зазвучал тревожно, и Пьер оглянулся. - Гляди, там купцов одолевают!
      Пираты с шедшего первым судна, не смущаясь большими потерями, уже лезли на абордаж одного из торговых кораблей. Там шла рукопашная. Пьер сразу понял, что немногочисленная команда французов не устоит под натиском озверевших арабов. Схватив рупор, он прокричал сквозь трескотню мушкетов:
      – Спускай шлюпки! Бросайтесь на помощь! Спешите!
      – Пьер, можно я со своими ребятами в одной шлюпке помогу им? - это Фома подскочил к Пьеру со своим предложением. - Вы тут и сами управитесь.
      – Давай! Да быстрее, а то наши остолопы едва держатся. Сопли распустили, канальи!
      В считанные минуты шлюпка была спущена, гребцы навалились на весла. Пролететь сто саженей не составило труда. Два десятка матросов мигом вскарабкались по трапам на палубу - и как раз вовремя.
      Арабы уже оттеснили матросов к корме, но удар людей Фомы был столь неожиданным и мощным, что пираты тут же пустились наутек. Но Фома со своими ребятами рубили и кололи вовсю и на их плечах ворвались на пиратский корабль.
      Два десятка уцелевших пока, уставших и панически настроенных арабов бились уже вяло и вскоре стали сдаваться. Некоторые прыгали в море и там тонули после пары минут отчаянной борьбы со стихией.
      В это время Пьер не собирался идти на абордаж своего противника. Он расстреливал пиратов непрерывным огнем в упор из мушкетов и даже пистолетов. Те едва отвечали, несли большие потери.
      – Мессир, они уходят! - прокричал капитан. Пьер и сам видел, что сопротивление пиратов ослабло и паруса ставят едва держащиеся на ногах матросы. Однако недавний пожар не давал им никаких шансов на успех.
      – Капитан, ставь паруса, не дадим им уйти. Добыча уже в наших руках! Догнать их и расстрелять! Или дай сигнал к сдаче. Сдавшихся пощадим. Они нам еще пригодятся.
      Не прошло и десяти минут, как арабы побросали оружие и подняли руки вверх. Выстрелы затихли, слышались только возбужденные голоса победителей.
      – Неужели мы отбились, мессир? - сияя восторженными глазами, спросил Сарьет, подходя тяжелой походкой к Пьеру.
      – Не просто отбились, капитан, а победили, да еще и отличные призы захватили!
      – Даже не верится, мессир! Но вы ранены?
      – Чепуха! Щепкой прорвало кожу на плече. Заживет, как на собаке! Как с потерями?
      – Еще не знаю, мессир, но думаю, что не очень много. Скоро подсчитаем. А пока займусь призами.
      – Работай, капитан, а я немного займусь собой - надо перевязаться.
      Уже на закате все было готово к продолжению пути. Палубы очищены, мертвецы брошены в море, раненые перевязаны, пленные закованы в цепи и затолканы в трюмы. Было освобождено три десятка гребцов-христиан, и среди них Пьер неожиданно обнаружил четверых русских.
      – Откуда вы, ребята? - спросил он ошалевших от неожиданной свободы изнеможденных гребцов.
      – А ты никак нашенский? Сам-то откуда тут оказался? Вроде пан, а?
      – Я из Новгорода, а вы-то откуда будете?
      – Да из разных мест, пан, - ответил невысокий плотный детина с косматой головой и бородой. - Я с Галичины, слыхал небось?
      – Не приходилось. Я пацаном еще из Новгорода от царя Ивана утек. А остальные?
      – Из Путивля, из Рязани, а этот из курских. Соловей!
      – Не ожидал русаков встретить тут, - сказал Пьер. - Теперь будете до своих пробираться. Вот обрадуете родных-то!
      – Легко сказать, пан! А на какие шиши нам добираться?
      – Ну, это дело поправимое, верно я говорю, Фома? Гляди, нашенские тут оказались! Я отвыкнуть уже успел от своих. - И, обращаясь к бывшим рабам, добавил: - Каждому дам по десять золотых, одежду, обувь и на дорогу харчи. А там сами кумекайте, как путь держать вам.
      – Да благословит тебя Бог, пан! - отвечал все тот же мужик, явно самый словоохотливый из всей четверки.
      – Отдыхайте, устраивайтесь, помойтесь и поешьте. А я занят.
      – Спасибочки тебе, пан! Век помнить будем!

      В жарком мареве исчезли желтоватые берега Сардинии. Еще с неделю пути, и Марсель раскроет свои объятия. Нетерпение будоражило Пьера, заставляя его нервно вышагивать по палубе, нетерпеливо поглядывать на север, где ждала его семья, столь дорогая и желанная.
      – Господи, как же мне хочется ускорить ход судов, Фома, дорогой! - восклицал уже в который раз Пьер. Фома ухмылялся в усы, тоже стараясь хоть мысленно заглянуть в чужой дом, где его никто не ждал, но который так притягивал его. Он тоже горел нетерпением, но старался этого не показывать. Это ему было легко, так как Пьер был всецело погружен в свои мысли о скорой встрече с родными.
      И когда марсовый возвестил, что слева по борту появились паруса, Пьер воспринял это спокойно. Мало ли ходит тут Кораблей разных стран?
      Однако прошел час, и марсовый уже тревожным голосом закричал:
      – Капитан, сдается мне, что это опять пираты! Уж очень явно они стремятся сблизиться с нами! Четыре судна откровенно преследуют нас!
      – Мессир, - обратился капитан к Пьеру. - Думаю, что это серьезно. Поглядите внимательно, мессир.
      Пьер впился глазом в окуляр зрительной трубы и тут же срывающимся от волнения голосом заорал:
      – Готовьтесь к бою. Пираты за кормой! Всем по местам!
      «Ивонна» шла последней, грузовые суда и две призовые шебеки с бывшими рабами ушли далеко вперед. Пьер немного подумал.
      – Что будем делать, капитан? Уж очень не хочется ввязываться в драку у самого порога собственного дома.
      – Думаю, что есть еще возможность уйти. Наши все-таки впереди, у них есть время, «Ивонна» ходок прекрасный. Можно попробовать.
      – Хорошо бы, но корабли слишком тяжелы, а ветер не настолько крепок, чтобы позволить им уйти от преследования.
      – Так что же предпринять, мессир?
      – Полагаю, что наши корабли пусть спешат в порт - об этом их надо немедленно оповестить сигналами. Мы же пойдем навстречу противнику и отвлечем пиратов на себя. Иначе все можем погибнуть.
      – Но что мы сможем сделать одни против четырех пиратских кораблей?
      – Можем, мой капитан. Во всяком случае, задержать их часа на три вполне в наших силах. За это время наши корабли смогут скрыться за горизонтом, и потом их трудно будет отыскать, если в головах капитанов есть хоть чуточку мозга.
      – В таком случае, мессир, не стоит терять времени даром. Я приступаю к маневру?
      – Начинай, капитан, да благословит нас Господь! Грузовые суда, получив сигнал, спешно прибавили парусов, сократили дистанции между собой и поспешили к горизонту, поняв, какая опасность их подстерегает.
      «Ивонна» стремительно изменила курс и ходко шла под острым углом к пиратам. До них было не более двух миль, и Пьер, глядя в трубу, старался определить силы противника.
      – Фома, пушки заряжать только ядрами. Будем бить по корпусам. Авось хоть одного выведем из игры, а там видно будет. Картечью по палубе стрелять только с близкой дистанции.
      – Эх, Петька! Поздно мы спохватились. Нам бы с дюжину лишних людей, а то маловато для такой свалки. Но что теперь говорить - время упущено. Жаль.
      – Не верещи, на настроение действуешь! Займись лучше людьми.
      «Ивонна», направляемая рукой опытного рулевого, стремилась проскочить под бушпритом переднего судна пиратов. Это лишало противника возможности дать залп из пушек, можно было бы попасть по своим. Судя по поведению пиратов, они не принимали всерьез столь незначительного противника, рассчитывая разделаться с ним за считанные минуты. Потому маневр «Ивонны» не изменил их поведения.
      – Вот вам пример зазнайства и пренебрежения к противнику, - заметил Пьер, в голосе которого звучали нотки радости. - Сейчас, господа пираты, мы изменим ваше о нас мнение, - и, повернувшись к левому борту, скомандовал: - Дистанция не более семидесяти саженей. Левым бортом ниже ватерлинии! Под бушприт!
      Сам бросился к пушке и припал к ней, как к любимой женщине. Вскоре прямо перед бортом возник высокий бушприт шебеки пиратов, облепленный ликующими и орущими арабами.
      Пушкари тщательно наводили пушки. Пьер махнул рукой, фитили воспламенили затравники. Грохот залпа пяти пушек качнул судно. Дым быстро снесло в сторону, и все увидели, как разворочен нос пиратской шебеки под бушпритом и пробоины жадно поглощают забортную воду.
      Французы не смогли удержать воплей восторга и радости. Арабы ответили криками отчаяния, злобы и страха. Их корабль стал медленно крениться на нос, а матросы начали прыгать в воду в надежде, что их подберут следом идущие суда.
      – Капитан, лево руля! Быстрее! Не обращать внимания на поврежденный корабль! Выходи на залп по второму! - Пьер надрывал горло, выкрикивая команды.
      «Ивонна» вильнула носом и накренилась, круто разворачиваясь влево.
      Пираты палили из мушкетов, но их пули летели мимо или просто не доставали. «Ивонна» почти поравнялась со вторым судном, которое вылавливало плавающих матросов с первого. Пьер резко выкрикнул, размахивая для убедительности шпагой:
      – Румпель направо! Разворачивайся кормой к противнику! Кормовые орудия, готовься!
      Он помчался на корму, нырнул в низкие двери и скрылся там.
      Мушкетная пальба стала особенно сильной. Арабы тоже отвечали, теперь было видно, что они готовят залп из пушек. Но «Ивонна» уже заканчивала разворот, и Пьер вместе с другим пушкарем запалили затравники. Корма вздрогнула, и ядра, прочертив слабые дымные следы, ударили в борт пиратской шебеки. Щепки разлетелись по волнам.
      В ответ пираты тоже успели произвести залп. Пушки у них были малого калибра, да и тех было всего две. Однако картечь снесла с полдюжины матросов и расщепила фальшборт «Ивонны» в нескольких местах.
      Пьер выскочил из надтрюмного помещения, озираясь, как затравленный волк, обложенный охотниками. В трехстах саженях надвигался очередной корабль пиратов. Противник пытался охватить «Ивонну», зажать между двух судов и взять на абордаж.
      – Капитан, ты жив? - закричал Пьер, не видя своего начальника.
      – Жив пока, мессир! Что прикажете?
      – Разворачивай судно направо! Надо уйти от охвата! В полумиле идет четвертый корабль. Держи к нему, благо ветер нам помогает. Ставь все паруса и сажай команду на весла!
      Приказ мгновенно стал выполняться. Огонь пираты не ослабляли, но их мушкеты уже не доставали до «Ивонны». Наступило некоторое затишье. На палубе спешно наводили порядок, убирали раненых, исправляли повреждения и готовили пушки к очередному залпу.
      Передний корабль пиратов оставался еще на плаву, но команда его покинула, шлюпки плавали вокруг, выискивая тонущих матросов.
      – Капитан, держи точно на корабль пиратов! Отвернешь лишь тогда, когда я пальну из носовой пушки! - прокричал Пьер Сарьету.
      – Слушаюсь, мессир!
      Суда довольно быстро сближались. Пьер приказал зарядить пушку картечью и стал медленно наводить ствол вдоль палубы пирата.
      – Пороху подсыпь побольше и картечи прибавь, парень, - приказал Пьер штатному пушкарю, не отрывая глаз от приближавшегося пиратского корабля.
      – Хозяин, опасно, может разорвать ствол.
      – Сейчас всюду опасно, парень. Делай, что тебе говорю. Теперь не время осторожничать. Капитан, чуть влево отверни - надстройка мешает! - прокричал Пьер. - Теперь в самый раз… Парень, пали!
      Пушка рявкнула, обдав людей едким пороховым дымом. Картечь унеслась сеять смерть, а «Ивонна» отвернула и пошла в обратном направлении по отношению к курсу корабля пиратов.
      – Правый борт, приготовься! - это был голос Фомы, уже понявшего, что надо делать. - Картечью по неверным, пали!
      Корабль качнуло от залпа. Пьер внимательно наблюдал за пиратами. Десятка два арабских матросов были ранены или убиты. Вопли проклятий раздались в ответ вместе с яростным мушкетным огнем. Французы палили еще яростнее. Корабли сближались. Однако Сарьет не рассчитал, и сцепиться не удалось. Слишком далеко прошли друг от друга борта.
      – Канальи! Капитан, что происходит?! Почему разошлись? Собачье племя! Право на борт! Кормовые орудия, к бою! Капитан, разверни корабль для залпа кормовой батареей!
      Сарьет сам встал за румпель и остервенело вцепился в него руками.
      – Марсовый, - закричал Пьер, задрав голову кверху. - Почему пушки пиратов молчат?
      – Мессир, их просто у них нет!
      – Отлично! Фома, укрой матросов, а то слишком они видны у тебя! На корме! Огонь!
      Пушки дали залп картечью в корму пирата. Туча щепок взметнулась в воздух. Арабы завопили сильнее и ослабили огонь.
      «Ивонна» разворачивалась, пытаясь вновь сблизиться с пиратской шебекой и решить исход абордажным боем. Пьер крикнул Фоме:
      – Фома, даем залп картечью и тут же идем на абордаж! Готовь команду! Капитан, приглядывай за остальными их кораблями! Я один за всем не услежу!
      – Капитан! - голос марсового едва доносился сверху за трескотней мушкетов и криками. - Пират уходит!
      – Команда гребцов, на весла! Быстрей, черти! - это капитан орал в рупор, не выпуская румпель из другой руки.
      «Ивонна» быстро догоняла пирата, который уже не желал столкновения. Борта поравнялись, гребцы убрали весла, и тут громыхнул залп пушек. Картечь с визгом дырявила фальшборт, тела пиратов и паруса. Полетели крючья, гранаты с зажженными фитилями. Пистолетные выстрелы были едва слышны в страшной кутерьме криков, стонов и проклятий.
      – Ребята, вперед! - голос Фомы дискантом врезался в общий грохот боя. - Не робей, бей неверных! Круши!
      Матросы с абордажными саблями и пистолетами в руках бросились на палубу пирата, завязывая рукопашную схватку.
      Французы медленно, но уверенно теснили пиратов. С марсов продолжался прицельный огонь. Он выбивал наиболее опасных бойцов, и арабы пятились, отбиваясь, поглядывая по сторонам, надеясь на помощь покалеченных судов.
      Брошенный азартом в кучу дерущихся, Пьер орудовал шпагой и кинжалом, пробивался вперед. Победа, казалось, была явной, но тут он услыхал за спиной тревожный крик:
      – Братцы, неверные подбираются с другого борта! Пьер не мог оглянуться, так как в это время два араба наседали на него, а он отмахивался шпагой, чувствуя удары по панцирю и шлему. Он лишь крикнул:
      – Отходи назад! Встретить каналий картечью! Не давайте сцепиться! - и продолжал сражаться.
      Один его противник упал, сраженный ударом шпаги. Другой отскочил, и тут Пьер краем глаза увидел человек пять арабов, выскочивших откуда-то со стороны кормовой надстройки. Он попятился назад, не смея оглянуться, рядом махали клинками его товарищи. Он увидел мельком приближающийся корабль пиратов, которые готовились уже забросить абордажные крюки и сети, и крикнул:
      – Руби сети, отваливай! Ребята, залп картечью! Что-то обожгло ему ногу, и одновременно в голове взорвалась бомба.
      Очнулся Пьер, лежа на палубе. Руки и ноги его были крепко связаны. В голове болело и гудело. Глаз заплыл кровью, и он никак не мог его открыть. Любое шевеление головы отдавалось неимоверной болью.
      Пьер лежал и силился понять, что происходит, шум долетал до него как бы издалека, и он не мог сосредоточить на нем свое внимание. Рядом кто-то пошевелился. Пьер скосил глаз и тут же закрыл - боль пронзила голову. Он полежал еще немного и стал различать отдельные звуки, но осознать ничего не мог.
      В глаза ему ударил свет неяркого пожара. Какие-то люди суетились и пытались залить пламя забортной водой, черпая ее кожаными и деревянными ведрами. Перед глазами мелькали босые смуглые ноги в коротких штанах. Голоса людей были ему непонятны.
      Вдруг мозг ожгла мысль: а не плен ли это? Но как же так могло случиться? Ведь они так хорошо начали! Не может быть, чтобы свои его бросили!
      Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Это оказалось трудным делом. Голова слишком болела, да и не только голова. Пьер ощутил сильную боль в бедре, но откуда она взялась, вспомнить не мог. Он попытался повернуться, но и тут ничего не вышло. Путы были достаточно крепкими. Руки и ноги занемели и почти ничего не чувствовали.
      Превозмогая боль, Пьер повернул голову. Взгляд его уперся во француза, с которым он бился рядом совсем недавно. Тот тоже лежал связанный, но в глазах было осмысленное выражение. Пьер спросил:
      – Где мы? Что случилось? Где остальные?
      – Мессир, вы очнулись? Хорошо. А мы теперь пленники. Нас захватили. Ребята не могли нас спасти. Так уж случилось, мессир…
      – Как же так? Как тебя зовут, что-то я запамятовал. Голова чертовски раскалывается…
      – Я Арман, мессир. Матрос, а был когда-то бродячим артистом. Вот теперь буду рабом, мессир. Судьба… Рассчитывал заработать, ибо вы хорошо платили. И вроде уже заработал, ан нет! Судьба!
      – Судьба, - повторил Пьер. До него еще не дошел весь ужас случившегося. - Судьба, говоришь? Нет, видимо, здесь есть моя ошибка, Арман. Где-то я проглядел. Ну, конечно! Увлекся дракой, делом, которое и без меня отлично могли сделать. Вот и получили мы в результате перст судьбы.

      Превозмогая боль в голове и ноге, Пьер повернулся и оглядел просторы моря. Он впился глазами в парус, узнал в судне дорогие очертания «Ивонны». Она медленно удалялась, а глаза Пьера непроизвольно наполнились влагой. Тяжелый вздох сотряс его грудь, он отвалился назад и закрыл глаза, пережидая всплеск боли в голове. Потом он услышал негромкий голос Армана:
      – Мессир, как вы?
      – Как настоящий раб, Арман. Страшно болит голова.
      – Еще бы ей не болеть, мессир. Шарахнули вас отменно. И если бы не шлем, то были бы вы уже поставлены перед Господом нашим.
      – Все же, Арман, как так случилось, что мы остались у пиратов? Неужели нас бросили?
      – Да вот так и случилось, мессир. Вы же сами приказали рубить сети и отваливать. Видимо, вы рассчитывали в последний момент прыгнуть к себе, а я прикрывал вас. А когда суда стали расходиться - вас оглушили, да и мне досталось, когда я отвлекся, защищая вас.
      – Стало быть, никто нас не заметил из своих?
      – Как же, мессир! Заметили и попытались было забрать, но ваш друг месье Фома ответил, что есть ваш приказ отходить. Ни я, ни тем более вы не смогли уже перепрыгнуть на свой корабль. А пираты уже навалились на нас и отсекли от борта.
      – Как же Фома мог так поступить?
      – Мессир, но положение было действительно очень опасное. Атакованные с двух сторон, мы бы не выдержали. Тогда бы все попали в плен, кто в живых остался бы. А так корабль спасен, есть кому защищать остальные. А мы… Бог даст - не пропадем. Ведь можно выкупиться, а? - с надеждой в голосе спросил Арман.
      – Безусловно, Арман. За этим дело не станет. Будем считать, что лишь время отделяет нас от свободы. Значит, нам надо смириться на это самое время. Тут уж ничего не поделаешь. Придется ждать и надеяться, что время это пройдет скоро.
      – Вам хорошо говорить об этом, мессир. А у моих родственников вряд ли найдутся средства и даже желание тратиться на такого беспутного человека, как я.
      – Об этом не беспокойся. Обещаю, что я заплачу за тебя весь выкуп. Однако, Арман, не стоит распространяться о том, что я не простой матрос.
      – Конечно, мессир! Я все выполню, что вы прикажете.
      – И все же мне не совсем ясно, что произошло, Арман. Ведь «Ивонна» имела достаточно сил для боя, не так ли?
      – Мессир, я не совсем в этом уверен. Вы только вспомните - три неприятельских судна находились рядом, одно из них уже атаковало нас, а третье было на подходе. Они хоть и были повреждены, но поспешили на помощь своим. Хотели взять нас в клещи, но отличный залп позволил остановить ближайший корабль, а от другого удалось уйти благодаря удачному маневру. Но продолжать сражение было просто невозможно. Это была бы верная смерть и плен для всех, мессир.
      – Может быть, ты и прав, Арман. Погляди, что у меня с бедром. Что-то уж сильно болит…
      – Мессир, у вас оно распорото дюймов на десять тесаком, это случилось почти одновременно с ударом по голове. Рана еще кровоточит. Перевязать бы, да…
      Тут к ним подошел полуголый араб и с неприятной улыбкой на грязном усатом лице уставился на пленных. Потом он сказал что-то, чего Пьер не сумел понять, показал на рану на бедре, которая кровоточила, пропитывая ткань штанины.
      Араб присел, оглядел расползшиеся края, покачал головой, достал пороховницу, насыпал немного пороха в рану. Пьер с недоверием и ожиданием чего-то ужасного наблюдал за ним, пока не понял, что именно тот собирается делать. А араб высек огонь кресалом и поднес тлеющий фитиль к пороху на ране. Он вспыхнул, потом зашипел, и Пьер от боли потерял сознание.
      Очнувшись, он заметил, что рана грубо перевязана тряпицей и уже не так сильно болит. И боль в голове уменьшилась, но совсем немного.
      Пиратские суда ставили паруса и начинали медленно двигаться, покачиваясь на пологой волне. Одна шебека шла с довольно сильным креном, остальные были изрядно потрепаны и выглядели, как только что вышедшие из жестокого шторма.
      Подошел еще какой-то араб, грубо повернул почти бесчувственные тела французов, распутал веревки и забормотал что-то себе под нос, потом показал рукой на фок-мачту, давая понять, что можно расположиться там.
      – Он думает, что мы в состоянии доползти туда, - со злой гримасой процедил Арман.
      Это был еще довольно молодой человек лет тридцати с черной шевелюрой слегка вьющихся волос, с бородкой и усами, в которых просвечивала рыжина. Он был несколько худоват, жилист, но чувствовалось, что человек этот ловок, быстр и достаточно силен. Его длинные пальцы постоянно были в движении, глаза смотрели пристально, пытливо, долго не останавливаясь на каком-то одном предмете. Он был среднего роста, но длинноногий.
      Раненую руку он придерживал левой и слегка ее покачивал. Видимо, она не успокаивалась, небрежно перевязанная какой-то полоской нечистой ткани. Пьер заметил его бледность и спросил:
      – Что, сильно болит?
      – Болит, собака! Спасу нет! И двинуть не могу.
      – Что делать, Арман. Теперь надо запасаться терпением, больше нам ничего не остается.
      – Да уж, мессир, это точно так. Предстоит нам хлебнуть горя. Сколько времени пройдет, пока нас выкупят?! Да и выкупят ли вообще? Вы и вправду готовы за меня заплатить, мессир?
      – Успокойся, Арман. Я же сказал, а у меня нет привычки не выполнять своих обещаний, к тому же мы с тобой теперь одной веревочкой связаны, повенчаны, так сказать, несчастьем. Как я могу тебе отказать в таком малом для меня деле? Это просто мой долг.
      – Я так надеюсь на это, мессир.
      – Хватит меня называть мессиром, Арман. Теперь мы с тобой совершенно одинаковые люди. Пленники, рабы. Так что зови меня на «ты» и по имени. Так будет проще и справедливее. Согласен?
      – Согласен, но как-то неудобно, мессир…
      – Привыкнешь, к тому же ты обещал не выдавать моего положения, а если будешь и дальше обращаться ко мне так почтительно, то всяк поймет, что я за птица.
      – Да, вы… ты прав, Пьер. Я постараюсь.
      – Ладно… Мне вроде стало чуть лучше. Нужно добраться до мачты, а то здесь не очень-то удобно лежать. Полезли на свое место. Надо привыкать подчиняться победителям.
      – Да разве они победители? Мы же спасли все достояние, и призы с нами, вернее, с ними, - и он кивнул на море, в ту сторону, где уже исчезли из виду очертания родных парусов. - Вот жалость, люди будут получать доли от призов, а я тут в плену мыкаться! Не сбыться моим надеждам, Пьер.
      – Погоди травить душу. Не отчаивайся. Коли Господу будет угодно, мы выберемся отсюда, и я награжу тебя по заслугам. Ведь мне пришлось бы намного хуже, попади я в плен один, а вдвоем нам будет полегче, Арман. Надо только ждать и надеяться.
      – Интересно, куда нас привезут? В Алжир, да?
      – Кто его знает, Арман. Надо послушать пиратов. Я когда-то немного знал арабский, так, совсем немного, слов около ста. Может, и услышу что интересное.
      Солнце клонилось к закату. Вечер обещал быть тихим и теплым. Но товарищам по несчастью легче не становилось. Их бил озноб, жар разлился по телу, в головах шумело, а раны отвратительно пульсировали и болели.
      Пиратские корабли один за другим медленно тащились на юг, слегка покачиваясь. На палубах шли интенсивные работы по устранению полученных в бою повреждений. На пленных никто не обращал внимания, полагая, что им с их ранениями в открытом море некуда бежать.
      Пьер, превозмогая боль, внимательно прислушивался к разговорам матросов, но что-либо существенное выяснить для себя не мог. Он только и сумел понять, что арабы сильно удивляются своему столь неожиданному поражению. Они ругались, сетовали на отсутствие добычи и невозможность продолжать охоту на европейские корабли.
      – Пока, Арман, ничего интересного я не услышал, - заметил Пьер, морщась от саднящей боли в ноге. - Хоть бы попить дали, а то страшно мучает жажда.
      Он окликнул проходящего мимо пожилого араба:
      – Раис, воды бы нам. Пить ужасно охота, - и он показал жестом, чего они хотят.
      Араб остановился, сморщил смуглую рожу в презрительной гримасе, но сделал успокаивающее движение рукой и отошел. Вскоре он вернулся с ковшиком воды.
      Пьер протянул руку за ковшиком, но араб выплеснул воду ему в лицо и громко захохотал. Его поддержали еще некоторые, и утоление жажды этим закончилось.
      Тут к матросам подскочил какой-то алжирец, по одежде и повадкам - не простой матрос. Он зашипел на них, размахивая руками, толкнул в грудь матроса с ковшиком и прокричал ему вслед явные ругательства.
      – Чего он там разошелся? - спросил Арман у Пьера.
      – Да вроде защищает нас. Хорошо бы, Аллах сжалился над нами и надоумил его приказать принести воды.
      – Пьер, ну ты прямо как неверный заговорил!
      – Надо привыкать к этим условиям, Арман. Среди неверных жить придется.
      – Гляди-ка! Вода появилась! С чего бы это? Но спасибо Господу и за это!
      Подошедший матрос протянул раненым ковш воды, и те по очереди с жадностью ее выпили. Отдавая ковш, Пьер сказал, глядя прямо в злые темные глаза матроса:
      – Инша-аллах, абу!
      Араб подозрительно глянул на Пьера, что-то пробормотал и ушел.
      – Что это ты ему сказал, Пьер?
      – Я сказал, что да будет так угодно Аллаху. Они постарались укрыться в тени мачты. Солнце пекло нещадно, а тела их и так пылали в жару лихорадки.
      На заходе солнца, когда матросы помолились, пленным принесли миску с вареным кускусом, это что-то вроде манной крупы, и по три финика на брата. Дали и кувшин воды. Пьер сказал товарищу по несчастью:
      – Ешь, Арман. Нам нельзя терять силы. Теперь это будет главным нашим желанием - побольше поесть. Так что жуй, пока дают.
      – Я вижу, Пьер, что с головой у тебя получше, да?
      – Чуток лучше. Не так трещит, но еще болит чертовски, места себе не нахожу, а вот с ногой дела совсем пропащие. Как бы не загноилась.
      – И не говори. Вот попали в историю!
      Ночью им почти не пришлось поспать. Раны не давали успокоения, а прохладный ветерок не охлаждал внутреннего жара. Легкая дремота овладевала ими на некоторое время, потом опять возвращалась боль, и стон иногда срывался с их губ.
      Утром какой-то лекарь, сухой молчаливый араб в белой замызганной джелабе, осмотрел раны, бесцеремонно, невзирая на стоны, отодрал грязные повязки. Он, предварительно промыв раны какой-то коричневой жидкостью, от которой страдальцы застонали еще сильнее, смазал их мазью и наложил новые повязки чистого полотна, потом дал попить горького травяного отвара. Пощупал пульс, потрогал лоб, встал и молча отошел.
      – С чего это нас вздумали лечить, Пьер?
      – Так и должно быть, Арман. Зачем им дохлые пленники? Им нужно содержать нас в достаточно хорошем состоянии, а то подохнем, и не получат они хорошего выкупа.
      – И долго нам придется ждать этого выкупа?
      – Кто его знает, Арман. Может, месяц, а может, и год. Один Господь все это знает.
      – Неужели и год?! С ума можно сойти!
      – Не расстраивайся раньше времени. Приучай себя к мысли, что все могло быть и хуже. Мы живы, раны хоть и слегка, но успокаиваются. А это уже кое-что. Молись и уповай на Всевышнего. Пока большего нам не дано.
      – Как ты можешь так спокойно обо всем этом говорить?
      – А к чему зря бередить душу? Этим только хуже сделаешь сам себе, а помочь не удастся. Будем ждать.
      – Так куда нас везут? Ты не узнал?
      – А какая нам разница? Всюду нас ждет одно и то же.
      Три судна медленно, переваливаясь с боку на бок, тащились по спокойному морю, и Пьер легко определил, что курс они держат на юг. Да и куда им плыть, Африке, где пираты гнездились чуть ли не в каждом городке.
      Еще два дня спустя показались желтые берега, покрытые пятнами зелени и квадратами ярко-желтых посевов.
      – Вот и подходим к берегу, Арман. Скоро узнаем, где мы находимся. Я думаю, что это Аннаба. Во всяком случае, так я слышал от матросов, которые разговаривали между собой.
      – Я вот о чем думаю, Пьер. Чего это нас держат на палубе? Обычно же пленных заталкивают в трюм. Однако мне это нравится.
      – Вот и благодари Бога за такое, Арман. Видишь, бывает и хуже, а нам, значит, еще повезло.
      – Может, ты и прав, Пьер. Поживем - увидим. За час до захода солнца суда отшвартовались у причалов. Толпа любопытных тут же собралась рядом, поднимая тонкую пыль босыми ногами. Крики, приветствия и причитания сливались в общий гвалт. Лица толпы были оскалены злобой, рты изрыгали проклятия на головы неверных. В руках некоторых сверкали обнаженные ханджары - обоюдоострые кинжалы с тонким клинком.
      – Что это они так свирепо встречают своих? - спросил Арман, поеживаясь при виде такого скопища обозленных арабов.
      – А чего им радоваться, Арман? Добычи нет, погибших много, корабль потеряли. С чего им радоваться-то? Того и гляди, на нас набросятся. С них станется! Фанатики!
      Тут матросы стали грубо поднимать их и заталкивать в люк, ведущий в трюм. Пьер не мог наступить на ногу и прыгал на одной, цепляясь за фальшборт. Арман его поддерживал здоровой рукой. Очутившись в темноте, Пьер сказал:
      – Вот мы и в трюме. А ты радовался…
      Они устроились на каких-то мешках и тюках, но духота и жара так на них подействовали, что им стало дурно. В головах стучали молотки, раны сильно заныли от пульсирующей в жилах крови. Пленники обливались липким потом и гадали, скоро ли их выпустят на свежий воздух. Обоих стала мучить жажда, но о них, казалось, забыли.
      Беготня на палубе продолжалась до темноты, после чего шум помаленьку стал затихать. Прохлада ночи почти не проникала сквозь густую решетку люка, лишь к утру стало немного легче, но без воды Пьер и Арман чувствовали себя настолько плохо, что перестали разговаривать. Языки не помещались во ртах, а гортань стала шершавой и болезненной.
      Наконец решетка открылась, и почти черная рука протянула кувшин с водой и черствую заплесневевшую лепешку.
      С большим трудом пленным удалось сделать по паре глотков, после чего Пьер сказал, едва ворочая языком:
      – Сразу не удастся напиться. Горло так пересохло, что глотать невозможно. Подержи воду во рту, а уж потом постарайся проглотить.
      Их мучения продолжались еще целый день. Лишь когда солнце перестало калить палубу, их вытащили из трюма. Ночь сверкала крупными звездами и веяла прохладным, по сравнению с трюмным, воздухом.
      Их повели на берег, где, подгоняя палками, погнали по кривым темным переулкам вверх по склону. Пьер с трудом передвигался, морщился от боли, пока кто-то не сунул ему в руки толстую палку. Теперь он мог на нее опираться, и боль в ноге несколько поутихла.
      Полчаса такой медленной ходьбы - и они очутились возле довольно длинного здания. Как потом оказалось, они попали в бент - тюрьму для рабов. Их втолкнули в подвальное помещение, где было относительно прохладно, но спертый от множества грязных вонючих тел воздух делал жизнь в этом смрадном помещении совершенно жуткой.

      Почти две недели прошли как в кошмарном сне, а вернее, почти без сна. Мучительно болели раны, спертый воздух подвала, насыщенный влагой, испарениями грязных тел, вонью нечистот, - все это представлялось молодым пленникам настоящим адом, о котором им часто напоминали священники.
      Но, проснувшись глубокой ночью, Пьер вдруг ощутил что-то необычное в своем теле. Он чувствовал себя как-то необыкновенно легко, прислушался к самому себе и только тут понял, что все дело в том, что рана совсем не болит, а в теле не ощущается жара. Голова была ясной - головные боли уже прошли и лишь изредка напоминали о себе коротким всплеском.
      Он лежал и радовался покою. И адские условия их существования теперь не казались такими страшными и невыносимыми. Он посмотрел на лежащего рядом Армана. Ему хотелось разбудить товарища и сообщить тому радостную весть, но он не решился беспокоить парня.
      Пьер лежал, прислушиваясь к бормотанию, храпу, стонам во сне и кряхтению уставших за день пленников. Тут находились девятнадцать мужчин разного возраста и национальностей. Пьер уже знал, что среди них четверо испанцев, семеро французов, два мальтийца, один из которых был рыцарем ордена, пятеро итальянцев и один голландец.
      Мало кто знал язык другого, но долгое общение породило какую-то смесь, похожую на тарабарщину, с преобладанием французских слов. На таком жаргоне и изъяснялись между собой несчастные, ожидающие поступления выкупа. Некоторые, правда, ничего не ждали, ибо далеко не все могли рассчитывать на деньги родственников. А благотворительные общества не всех могли выкупить.
      Пьер поудобнее устроился на полусгнившей соломе и закрыл глаза. Он не заметил, как проспал до сигнала надсмотрщика, который ударом бича, звучащего громче пистолетного выстрела, поднимал всех в считанные секунды.
      – Арман, как ты? - с надеждой в голосе спросил Пьер.
      – А что такое, Пьер?
      – Мне значительно лучше, Арман. Я выздоравливаю!
      – Это радостная весть, только кричать об этом не стоит. Помолчи лучше.
      – Понятно… - протянул Пьер и напустил на лицо привычное уже скорбное выражение.
      – Еще успеем спину наломать, так что лучше не спешить с этим.
      Когда после торопливого, но скудного завтрака все разошлись на работы, в подвале осталось трое больных. Кроме Пьера и Армана на соломе лежал старый священник - его не мог поднять даже красноречивый щелчок бича.
      – Отец Бонифаций! - сказал Арман, поворачивая голову к больному. - Вам плохо?
      – Да, сын мой. Сегодня я совсем немощен. Видно, Господу нашему угодно за грехи мои наслать на меня еще и эту напасть…
      – Да Господа ли это деяния, отец Бонифаций? - подал голос Пьер. - Годы ваши дают себя знать. Ведь седьмой десяток - не очень приятная штука.
      – И то верно, сын мой. Но от этого мне не легче.
      – Всем тяжело, отец Бонифаций, - успокаивал того Арман. - А что у вас болит? И что слышно про выкуп?
      – Видимо, Пьер прав. Просто старость свое берет, и так угодно Господу. А про выкуп за меня ничего не слышно. Да и откуда взяться слухам, коли платить за меня некому…
      – А как же ваш храм, а приход? - возмутился Пьер.
      – Все в руках Господа! Ничего не слышно. Наверное, мои братья по храму не считают меня таким ценным человеком, чтобы выкладывать за меня триста золотых.
      – Стало быть, скуповаты ваши монастырские, - Пьер радовался хотя бы тому, что может теперь поговорить, не морщась от боли.
 
      – Видимо, не достоин я их снисхождения.
      – И Господь наш не заступается за вас, отец?
      – Наверное, так угодно Богу, сын мой. Наступила тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание отца Бонифация.
      Мучительно хотелось есть. Заживление раны сильно повысило аппетит Пьера, но приходилось ждать до возвращения всех с работ. Тогда всем давали жидкую похлебку, апельсин, кружку воды. Приходилось терпеть, иначе можно было вызвать ярость надсмотрщиков, и тогда уже битья не избежать. Проходили дни, и Пьеру казалось, что лучше было бы отправляться на работы, чем сидеть в этой вонючей дыре. Они ждали, когда им предложат написать письма родным с требованием выкупа, но пока никто им ничего об этом не говорил. Приятели нервничали и ждали.
      За те две недели, что пленники пребывали в подвале, один их товарищ уже получил возможность покинуть тюрьму - был прислан выкуп, и пленник, радостный и счастливый, покинул темницу.
      Острая зависть сверкала в глазах оставшихся, когда он покидал их общество, не в силах удержать рвавшуюся на лицо улыбку. Ему давали десятки поручений, он обещал их все выполнить, и каждый полагал, что уж про него-то тот не забудет и поможет вызволить из плена у неверных.
      – Скоро к нам опять заглянет мулла, - сказал как-то испанец по имени Хосе.
      – Опять будет склонять принять их веру? - спросил его приятель Диего, почесывая спину грязными ногтями.
      – Вероятно. Чего же еще ему тут делать.
      – И что, выпадает ему удача? - спросил Пьер, поворачивая голову в сторону говоривших. - Вы ведь давно здесь и уже многое знаете.
      – А почему бы и нет! Не всякий может выдержать такие мучения, особенно если подворачивается возможность избежать их.
      – Да, но после принятия ислама этот человек должен будет оставаться здесь на всю жизнь, - отозвался Диего.
      – Не всякого тянет домой, друг мой. Многим нет там места. Разве мало народу ушло за последние несколько десятилетий в разные дальние страны? Многие оказались довольными, разбогатели и вернулись грандами.
      – А сколько их осталось в тех землях гнить? Ты об этом подумал, Хосе? По мне, так лучше умереть на родине в бедности и нищете, чем скитаться на чужбине в поисках счастья и подохнуть, как собака.
      – Ну, это кому как повезет. Я и говорю, что многим везет. А к тому же и жизнь какая интересная у них получается, Диего, не то что у нас, горемычных. Вот не пришлют выкупа, и придется тебе на галерах сидеть за веслами. Вот тогда и подумаешь, где лучше.
      – Господь с тобой, Хосе! Не пугай! Уж лучше сразу помереть, чем к веслу быть прикованным. Это куда хуже скорой смерти!
      – Молитесь, дети мои, и Господь смилуется над вами! - Голос отца Бонифация едва проникал в сознание пленных, так он был тих и скорбен.
      – Да мы уж и так молимся, отец, да что-то забыл о нас Господь Бог. Видно, грехи наши тяжкие не дают нашим молитвам дойти до Господа!
      Пленники зашумели, наперебой высказывая свои суждения на этот счет. Пьер спросил у Хосе:
      – Скажи, сеньор, как долго нам придется ждать, пока предложат написать письмо с просьбой о выкупе?
      – Ты что? Тут, братец, надо постоянно просить об этом самим. Неверные редко предлагают писать. Им выгоднее измочалить нас на работах, а потом продать на галеры.
      – То есть нам самим надо о себе беспокоиться?
      – А кто же о вас будет беспокоиться, сеньор! На Бога надейся, а сам не плошай! Понял?
      – Спасибо за совет, сеньор.
      – Ха! Сеньор! Мы тут такие сеньоры, что обхохочешься!
      – Слыхал, Арман? Надо нам пробовать обратить на себя внимание.
      – Слыхал, Пьер. Но удастся ли?
      – Попытка - не пытка, Арман. Завтра же попробую сказать об этом надсмотрщику. Пусть передаст своим начальникам нашу просьбу.
      Утром, получив легкий удар бичом за непослушание, Пьер кое-как сумел объяснить надсмотрщику свою просьбу. Тот коварно ухмыльнулся в черные усы и согласно закивал, даже спросил имена.
      – Пьер Блан и Арман Фрутар, раис.
      Шли дни, но ничего не изменялось. Никто не подавал никаких знаков и не предлагал писать письма. Друзья волновались, но вскоре их стали, как и всех, выгонять на работы, и времени думать об этом уже не было.
      Постоянная усталость так их выматывала, что они едва доплетались до своего подвала и валились на солому. Болезнь и бездействие в течение многих недель так подорвали их силы, что, казалось, еще один день таких работ - и им крышка.
      Однако ничего такого не произошло. Уже дней через десять им стало легче. Они втянулись и уже без ужаса ожидали следующего дня, лишь отвращение заполняло их груди.
      Постепенно их дела стали улучшаться. Арман стал подрабатывать по дороге в каменоломни своими фокусами и ужимками. Ему стали подавать куски лепешки, финики, апельсины, а потом, когда уже хорошо узнали, то иной раз доставалась и полуобглоданная кость. Он честно делился всем этим с Пьером, иногда и другим пленникам перепадало от него. Так что силы к ним постепенно возвращались. Охранники тоже забавлялись его •представлениями и смотрели сквозь пальцы на отлынивание от работы. Иногда к нему присоединялся и Пьер, что давало ему лишние минуты передышки.
      – Видишь, Пьер, жизнь налаживается, - частенько говаривал Арман, уплетая сочный апельсин. - Если и дальше так пойдет, то, глядишь, мы откормимся, как капуцины.
      – Меня другое беспокоит, Арман. Почему никто не дает нам возможность написать письмо о выкупе? И я постоянно думаю о Ивонне и детях. Как они там переживают обо мне! Сколько горя для Ивонны! Она так протестовала против моего участия в походе. Как будто предчувствовала!
      – Понимаю, Пьер, но что можно сделать? Надо попытаться еще раз попросить надсмотрщика передать наши просьбы.
      – Может, попросить тех, что нас охраняют в каменоломнях?
      – Те вряд ли смогут нам помочь, Пьер. Хотя можно и так и этак попытать счастья.
      В один из перерывов, когда Арман за горсть фиников забавлял охранников, Пьер попытался объяснить одному из них свою просьбу. Охранник выслушал, потом медленно сказал:
      – Если бы у тебя, собака, были деньги, это можно было бы устроить. А так - не стоит и пытаться.
      Пьер разочарованно развел руками. Мол, при пленении его оставили почти голым и теперь у него ничего нет.
      Охранник равнодушно отвернулся, похлопывая себе по ладони гибкой палкой.
      – Ничего не получается, Арман, - сказал Пьер упавшим голосом. - Охранник без взятки ничего не соглашается делать.
      – Значит, только через своего надсмотрщика надо действовать.
      Вскоре Пьер, постоянно запоминающий все новые арабские слова, опять обратился к надсмотрщику, и тот пообещал ускорить дело. При этом он многозначительно подмигнул, на что Пьер ответил:
      – Конечно, раис! Я не останусь в долгу! За мной не заржавеет!
      Араб довольно поцокал языком. А Пьер, окрыленный надеждой, радостно обнял Армана, делясь с ним своими радостями.
      Прошло еще несколько дней. И вот, вместо того чтобы гнать наших пленников на работы, им предложили подняться в комнату начальника. Пожилой араб в легком льняном плаще джелабе и в красивых туфлях-бабушах без задников встретил пленников, сидя на подушках и попивая шербет из запотевшего кувшина. Рядом стоял кальян, тут же слуга, готовый исполнить любое желание хозяина.
      Вдруг Пьер обернулся на голос, говоривший прекрасным провансальским говором:
      – Мессир, вас пригласили для написания письма на предмет передачи выкупа. Начальник соблаговолил принять вас и тем оказал вам честь. Станьте на колени и слушайте, что вам будет говорить ваш господин.
      Пьер с Арманом бухнулись на колени и склонились перед арабом.
      – Ваш господин очень недоволен тем, что вы хотите выкупиться, мессир, - продолжал голос человека, стоящего прежде несколько в тени, но теперь выступившего на свет. - Разве вы не хотите приобщиться к лону единственно праведной религии, провозглашенной великим Мухаммедом, посланцем Аллаха на земле? Это сразу же могло бы изменить всю вашу жизнь, мессиры.
      – Разве для выплаты выкупа необходим обряд принятия новой веры? - спросил Пьер, с недоумением и интересом поглядывая на говорившего.
      – Нет, конечно, но это весьма желательно, мессир.
      – Но тогда нам пришлось бы остаться здесь навсегда, не так ли?
      – Вполне возможно, мессир. Но это решает ваш господин.
      – Скажите ему, что мы настаиваем на выкупе. У нас дома семьи, они сильно беспокоятся о нас, да и мы не можем без них, сударь.
      Говоривший тихо переговорил с арабом, тот немного рассердился, но потом закивал и потянулся за кальяном.
      – Мессиры, ваш милостивый господин отпустит вас за выкуп в четыреста золотых за каждого. Если вы согласны, то пишите письма, мы их доставим вашим родным. Прошу вас подойти к столику, там приготовлено все необходимое для письма.
      Пьер с Арманом, прямо на коленях, боясь вставать в присутствии начальника, добрались до столика. Пьер с волнением посмотрел на Армана, выбрал гусиное перо, оглядел его со всех сторон и подвинул к себе лист бумаги. Глянул вопросительно на Армана и задумался.
      Стараясь написать побольше, он сливал буквы, описывая свои бедствия, извиняясь перед Ивонной. И лишь в конце просил выслать через отправленного к ней человека восемьсот золотых для выкупа и сотню или две на дорогу им с Арманом. Поставив подпись, он поглядел на Армана, на француза-переводчика и спросил:
      – Сударь, все ли я правильно написал? И достаточно ли этого?
      Толмач взял письмо, прочитал его, улыбнулся Пьеру и сказал:
      – Я завидую вам, сударь. Вы так любите свою супругу, и, судя по всему, она вас тоже. Так вы платите и за своего товарища? Это ваше дело, но достаточно ли ваше состояние для внесения столь большого выкупа?
      – Сударь, моя жена постарается достать все необходимые деньги и не заставит вас ждать долго. Я в этом уверен. У нее достаточно богатые родственники. Назначьте срок, и деньги будут у вас.
      – Что ж, я вам верю, хотя и сомневаюсь. Ведь плата достаточно высока. Но, повторяю, это ваше дело.
      – И как скоро все это может произойти, сударь?
      – Думаю, что если вы так уверены в вашей супруге, то трех месяцев вполне хватит. Желаю вам удачи, сударь. Прощайте и ждите, - он сделал им знак удалиться и повернулся к своему господину, склонившись в подобострастном поклоне.
      Охранник опять загнал их в подвал, но теперь он им казался совсем не таким страшным и противным.

      – Господи, зачем вы пришли! Мне ваши посещения неприятны, после них всегда очень подолгу приходится приходить в себя, сударь! - Ивонна вышагивала по гостиной, нервно размахивая руками.
      Фома стоял, слегка понурив голову, и следил за женщиной прищуренными глазами хищника. Он сказал, придав голосу смирение:
      – Мадам, я не могу позволить вам оставаться одной в вашем тяжелом положении. Поймите меня правильно, мадам.
      – Вы так старательно пытаетесь меня убедить в этом, что мне поневоле кажется, что в ваших словах кроется какая-то фальшь, какая-то недоговоренность, сударь.
      – Но, мадам! Я же сколько раз говорил, что все, что случилось с Пьером, у меня самого не укладывается в голове. Кто мог подумать, что он не сможет вернуться на корабль. Ведь это же Пьер первым крикнул, что надо отходить. Мы не могли не выполнить приказ, и должен признаться, что такой маневр был единственно правильным. Иначе мы все погибли бы или оказались бы в плену, мадам.
      – Может быть, так было бы и лучше, сударь! - срываясь на крик, ответила Ивонна. Она раскраснелась от волнения, подол платья шуршал от ее порывистых движений.
      – Как можете вы так говорить, мадам? Мы спасли судно, добычу, людей!
      – Но бросили своего командира, хозяина! Где он теперь? Жив ли? Вы ничем не можете мне помочь, утешить или просто обнадежить!
      – Я глубоко сожалею обо всем этом, мадам. Поверьте, я…
      – Ах бросьте свои уверения, Фома! В ваших рассказах многое не сходится, а проверить мне не удается. Все люди с корабля вдруг куда-то исчезли!
      – Помилуйте, мадам! Матросы не могут ждать, им надо кормить семьи, и все они, я так думаю, уже нанялись на другие корабли.
      – А где раненые, мессир? Я и мои люди не смогли их найти. Как вы это объясните? Где они лечатся? Вы можете мне внятно ответить на все эти вопросы? Пока я от вас ничего не услышала.
      – Вы правы, мадам, я и сам многого не могу понять во всей этой истории, но сожалею об этом и прошу вас успокоиться, мадам.
      – Как я могу успокоиться, когда мой любимый супруг неизвестно где! Что с ним, жив ли он? Уже прошло почти три месяца, а вестей о нем все нет!
      – Я уже говорил вам, что уверен в скором получении письма от него с условиями выкупа. И как только оно будет получено, я сделаю все, чтобы побыстрее вызволить его из плена. Уверяю вас, Ивонна! Это мой долг по отношению к Пьеру. Он мой друг с самого детства. Верьте мне, мадам!
      – Хотелось бы, но никак не получается. Спасая себя, вы не подумали о Пьере. Вот что самое страшное, сударь!
      – Но иначе мы и не могли поступить, мадам! Сколько раз вам это пояснять? Это был вынужденный шаг, нам удалось вырваться, и теперь я весь к вашим услугам, мадам.
      – Фома, я вас заклинаю, прошу, умоляю - не приходите больше ко мне и не досаждайте своим присутствием. Это на меня всегда действует очень удручающе. Уходите и больше не появляйтесь в этом доме, я, наконец, требую этого! Вы слышите? Уходите немедленно!
      – Мадам, я просто не могу этого сделать из чувства долга перед вами и перед Пьером. Я должен постоянно оказывать вам помощь, защищать вас, в конце концов.
      – Не надо меня защищать, не надо никакой помощи от вас! Уходите!
      Ивонна вильнула пышными юбками и стремительно направилась к двери, ведущей во внутренние комнаты. Створка двери громко хлопнула.
      Фома постоял немного, поглядывая на закрытую дверь, потом пробормотал себе под нос:
      – Погоди, мадам! Недолго ты будешь так сопротивляться. Я тебя все же обломаю, - он повернулся и медленно зашагал к выходу.
      Ивонна слышала, как его экипаж протарахтел по двору. Она облегченно вздохнула, приложила ладони к щекам, пытаясь охладить их жар. Сердце никак не могло успокоиться, мысли скакали в голове.
      Она продолжала метаться по спальне. В дверь тихо постучали. Ивонна стремительно подошла, открыла ее и уставилась в лицо Жана Эмиля - управляющего имением, спросила недовольным тоном:
      – Чем могу служить, Жан?
      – Мадам, пришли арендаторы земли. Хотят подать прошение. Ждут уже давно. Примете?
      – Я в ужасном состоянии, Жан! Мне надо успокоиться. Потом…
      – Но, мадам…
      – Ну хорошо, Жан. Пусть войдут в гостиную. Я скоро выйду.
      – Благодарю, мадам, - ответил Жан и с поклоном удалился.
      – Господи, когда мне дадут спокойно побыть одной, подумать, успокоиться и на что-то решиться. Хотя, на что мне решаться? Я не могу влиять на время, на течение событий, ни на что. О Боже! Прости мою душу грешную! За что ты, Боже, навел на меня такие страдания!
      Ивонна села на край кресла, глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Она тут же вскочила, подсела к трюмо и стала наводить порядок на лице и в прическе.
      – Ладно. Хватит паники и нытья! Пора браться за дела, меня ждут, и я не вправе отказывать людям. Пьеру это бы не понравилось. Пойду!
      Пятеро представителей арендаторов топтались у дверей, мяли шляпы в руках и, увидев Ивонну, устремили на нее робкие взгляды.
      – Господа, я сильно занята и потому прошу излагать ваши требования быстро и коротко. Кто будет говорить? Ты, Паран? Начинай.
      – Госпожа, нам, право же, крайне неудобно вас беспокоить, но у нас в этом году неважно с урожаем. Вы уж простите нас, неграмотных и темных людей…
      – Паран, короче. Я же предупреждала. Только о деле, - сказала раздраженно Ивонна, пытаясь успокоить саму себя. Она не села и продолжала мерить шагами комнату.
      – Мадам, мы не можем полностью уплатить в этом году по нашим обязательствам. Снизойдите до нас, сударыня! Отсрочьте платежи. Вы всегда были так добры к нам. Мы все уплатим, но позже, мадам…
      – Это все? - Ивонна подумала немного, прикидывая убытки, потом сказала: - Вы же знаете, что вам придется платить больше в случае просрочки?
      – Да, мадам. Мы знаем и заранее согласны на все ваши условия.
      – Хорошо, Паран. Я могу подождать. А если мой муж объявится, то и проценты не возьму с вас. Так что молитесь за него.
      – Мы постоянно помним о нем, мадам. Как можно забыть такого хозяина! Мы и деток ваших помним и не забываем в своих молитвах. Да снизойдет милость Божья на ваши головы, госпожа наша. Большое спасибо, мадам, и пусть Господь благословит вас с детишками.
      – Паран, зачем столько слов и столько народа с тобой? У вас же неважно идут дела в этом году. Так что лучше больше работайте и меньше треплете языками. Идите по своим домам и работайте. Это вам больше поможет. До свидания, господа.
      Крестьяне, кланяясь, попятились к двери, а Ивонна стремительно отправилась проведать детей. Ей так хотелось успокоиться с ними, так любимыми, что она едва сдерживала себя, чтобы не побежать.
      Эжен был занят с крестьянскими мальчишками в саду, куда им разрешалось приходить для игр с хозяйским сыном, а Мари играла с няней на веранде. Ивонна схватила дочь на руки, осыпала ее поцелуями так страстно, что та заплакала, тараща на мать синие глаза, наполненные крупными слезами, не понимая ее порыва.
      – Няня, успокой малышку, а то я не в себе и затерзала ее. Ух ты, моя прелесть, - сказала Ивонна, копируя Пьера. - Прости свою взбалмошную мамочку. Я тебя напугала, но ничего. Как она, няня?
      – Все чудесно, мадам. Кушает хорошо. Кормилица довольна ею. Зубки выскакивают, как и положено. Прелестное дитя, мадам. Видите, как хорошо сидит. И спокойная, вся в вас, мадам.
      – А мне кажется, что моего у нее только глаза. Остальное от отца.
      – Так даже лучше, мадам, если вам кажется, что она похожа на мессира Пьера.
      – С кем в саду Эжен?
      – С ребятишками под присмотром Актава, мадам. Неугомонный какой ваш Эжен, не находите ли?
      – Это хорошо. Пусть играет, аппетит нагуливает.
      – При его резвости никакая еда не прибавит ему жирка под кожей, мадам. Уж очень шустрый мальчик.
      – Мальчику стыдно нагуливать жирок, Роберта. Розалию не видела?
      – Кажется, она на кухне, торопит с обедом, сударыня.
      Ивонна поиграла немного с Мари, которая быстро успокоилась, улыбалась почти беззубым ротиком, хватала мать за локоны. Обеим было радостно и весело, казалось, все напасти отодвинулись далеко и больше никогда не вернутся.
      Но Ивонна вдруг так переменилась в лице, что Роберта даже испугалась ее отсутствующего взгляда. Ивонна поднялась, натянуто улыбнулась Мари и молча удалилась своей энергичной легкой походкой.
      Она прошла в кабинет, уселась в кожаное кресло, утонув в нем почти с головой, и задумалась. Ивонна перебирала в который уже раз все сказанное Фомой, сопоставляя слова, выражение лица, мимику и жесты. Все в голове складывалось в цельную картину с необыкновенной отчетливостью.
      – Нет, - начала она тихо говорить сама себе, - тут что-то не так. Я постоянно это чувствую. Недаром я так недовольна посещениями этого противного Фомы. Он виляет и не говорит всего. Но лишь бы Пьер был жив. Господи, помоги ему выбраться или хотя бы дать о себе весточку!
      Прозвучал сигнал к обеду, Ивонна недовольно скривила губы. Она поднялась, нужно было привести себя в порядок и проследить за Эженом. Тот, как всегда, запоздает и будет оправдываться.
      По дороге ей попался Давила. Он стоял в стороне громадной неподвижной фигурой, провожая глазами Ивонну. Та вдруг остановилась и поглядела в глаза свирепого разбойника. Улыбка осветила все лицо женщины, а Давила смущенно опустил глаза. Ивонна сказала, подойдя ближе:
      – Милейший разбойничек, что ты здесь делаешь в одиночестве?
      – Сударыня, мне все кажется, что вам что-то грозит, меня почему-то никак не отпускает страх за вас.
      – С чего ты взял, что мне что-то грозит, мой славный разбойник?
      – Мадам, я уже давно не разбойник - и это ваша заслуга. Вы много для меня сделали, и я никогда не забуду этого.
      – Ты преувеличиваешь, Давила. А кстати, как твое настоящее имя? Уж если ты больше не разбойник, то и имя у тебя теперь должно быть нормальное.
      – Неужто мадам станет называть меня по имени? Это большая честь для такого, как я.
      – И все же…
      – Меня крестили Полем, мадам. Поль Баден, с вашего позволения.
      – Да у тебя просто прекрасное имя, Поль! А то - Давила! Просто невозможная кличка. Ужас! Как тебе тут живется, Поль? Скучаешь, наверное?
      – Мадам, я очень рад, что живу рядом с такими людьми, как вы и ваш супруг. Правда, его нет сейчас, но я верю, что он вернется и вы еще изопьете чашу своего счастья, мадам.
      – О, да ты поэт, Поль! Какие витиеватые выражения. Вот не ожидала услышать такое от тебя. А относительно моего супруга… Большое спасибо за утешение, Поль, - тихо сказала Ивонна.
      – Не отчаивайтесь, сударыня. Я слышал, как говорили образованные люди - надежда умирает последней. Так что надейтесь и ждите. Он вернется, я в этом уверен, мадам.
      – Как же хорошо ты утешаешь меня, Поль. Спасибо тебе еще раз! Ты мне доставил большое удовольствие своим разговором. Иди обедать.
      – Приятного аппетита, сударыня! - ответил Поль и потупил кудлатую голову. Потом, когда Ивонна уже дошла до двери, добавил: - Как я жалею, мадам, что меня не было рядом с мессиром. Я бы не оставил его одного на палубе неприятельского судна. И мне кажется, что тут не все чисто, сударыня. И не очень-то доверяйте мессиру Фоме, мадам. Он слишком хитер и коварен. Остерегайтесь его, сударыня.
      – Ты так считаешь, Поль, - голос Ивонны дрогнул, она почувствовала, какая правда зазвучала в голосе Поля, а ведь он должен был знать Фому гораздо лучше ее или даже Пьера.
      – Да, мадам. Он опасен, у него что-то недоброе на уме, я его знаю. Но я всегда рядом, мадам. Можете целиком на меня положиться. Я вас в обиду не дам, уверяю вас, мадам.
      – Спасибо, Поль, - с этими словами Ивонна скрылась за дверью столовой.

      По пятницам, которые у мусульман являются днями отдыха, на работы никого не гоняли, и пленники наслаждались относительным покоем и праздничной едой. К их обычному пайку в этот день добавляли аж целую горсть фиников и ложку риса.
      – Знаешь, Пьер, я теперь стал понимать тебя, - как-то заметил Арман после очередной праздничной трапезы.
      – Ты очень туманно говоришь, Арман. Поясни свою мысль.
      – Ты как-то говорил, что все надо воспринимать без злобы, трагизма и ожесточения, а так, как оно есть. Уверял, что так легче переносить все напасти, которые иногда сваливаются на человека.
      – Я и сейчас это утверждаю, Арман.
      – Так вот я теперь согласен с тобой. Эти пятницы стали для нас в какой-то мере желанными и ожидаемыми, как благо Божие. Мы получили дополнительную еду и уже считаем себя счастливыми. Согласен?
      – А почему нет? Когда человеку мало дают, то и малая толика добавки приводит его в отличное настроение. Я не говорю о людях, злобных от природы, конечно.
      – Смирение, сын мой, и еще раз смирение, - подал голос отец Бонифаций, прислушиваясь к разговору друзей. - Бог внемлет смиренным.
      – Но мне так охота расквитаться за такое смирение, отец Бонифаций! - ответил Арман. - Иногда и вовсе не до него, хоть волком вой от такой жизни. Да и сколько можно смиряться?
      – Смирения никогда не бывает много, сын мой. Отодвинуть его может лишь ненависть к неверным, сын мой.
      – Э, отец, куда вы клоните, - заметил Пьер. - При чем тут неверные?
      – Лишь смертельная борьба с неверными может оправдать отсутствие должного смирения, сын мой. И Господь это простит!
      – Господь наш никогда не проповедовал такое, падре. Терпение - вот его призыв, а не смертельная борьба, как вы тут говорите.
      – Все папы ратовали за крестовые походы и призывали добрых христиан участвовать в них!
      – По-видимому, это были не такие уж добрые христиане, падре, и совсем уж недобрые папы.
      – Не кощунствуй, сын мой! Ты противишься велению Бога!
      – Это когда же такое повеление Бог изрек? И кто его слышал?
      – Ты еретик! Сразу видно, что иностранец. Страшись кары Божьей!
      – Чего мне ее бояться, если я всегда каюсь и жертвую на нужды церкви по мере сил моих, - ответил Пьер. - Смертных грехов я давно не совершал, а битва с неверными, по твоим словам, падре, не является грехом.
      – Еретик! Сатана! Богохульник!
      – Куда понесло, падре, твое священство? - Пьер начинал злиться и не мог сдержать себя, называя священника то на «вы», то на «ты».
      – Повторяю, остерегись! Кара Божья самая страшная из всех! Бойся ее и трепещи!
      – Я, падре, много разных стран повидал на Востоке. И там нигде не видел такого нетерпимого отношения к инаковерующим. Всяк верит в то, что считает для себя наиболее приемлемым. Никто не вмешивается в это и не навязывает своей веры другому. И там живут в мире многие религии. А вы тут проповедуете насилие, злобу и нетерпимость. Все мы люди, но каждый живет по своим законам, падре. И Господь никогда не возражал против этого.
      – Тебе, сын мой, захотелось познакомиться с инквизицией?
      – Вот-вот, падре. Вы держите всех в страхе и тем только и сильны. А как же заповедь «не убий»? А ведь убивали, и множество!
      – Наказывают врагов церкви, богоотступников! И учти, это делают только светские власти и без пролития крови!
      – Да, на костре! Любое убийство - грех, падре. Так нам завещал Христос. Выходит, вы искажаете его святое учение? Стыдитесь, падре!
      – Еретик проклятый! - возопил отец Бонифаций. - Изыди, богохульник, ренегат!
      – Падре, на нас смотрят, постыдись злобных слов. Убеди меня, и я соглашусь с тобой.
      Старик зашелся в безмолвном крике. Пленники с интересом наблюдали эту ссору. Кто посмеивался в бороды, а кто и сверкал фанатичными взглядами, бросаемыми в сторону Пьера.
      – Успокойся, Пьер, - прошептал Арман, потянув друга за руку. - Чего связался. Ему ничего не докажешь. Лишь себе хуже сделаешь.
      – И то верно, Арман. Но я не люблю, когда искажают святые истины.
      Ссора помаленьку затихла, но осадок от нее остался, и пленники разбились на группки, тихо переговариваясь и ворочаясь на полусгнившей соломе.
      – Я вижу, Пьер, ты любитель поспорить на серьезные темы, - Арман с неодобрением поглядывал на друга и своих товарищей. - Лучше скажи, как у нас продвигается дело с выкупом?
      – Слишком мало времени прошло, Арман. Рано еще ждать результатов. Будем терпеливы.
      – Тоскливо ждать-то. Осточертело все!
      – Вот теперь ты распаляешь душу понапрасну, Арман. Не надо так.
      – Да, ты прав, Пьер. А что ты скажешь про тот древний город, развалины которого мы теперь разбираем, а? Я понял, что ты человек ученый, почитывал, наверное, кое-какие книжонки. Это и в самом деле так, Пьер?
      – Почитывал, конечно. Это так. Но про наши развалины я ничего не знаю, кроме того, что тут когда-то был римский город. Нашествия, войны привели его в упадок, и теперь мы берем помаленьку оттуда камень. Арабам тоже охота строить подешевле, из готового материала.
      – Жаль, что ты ничего не знаешь об этом. Мне бы интересно было послушать, как жили в древности люди. Это же римские люди говорили на латыни, да?
      – Да, это они, Арман. Великий был народ, а что с ним стало теперь?
      – А почему называется - латынь, а не римский язык, Пьер?
      – Римляне же не народ, Арман. Они относились к народу латинов. Это племя такое было в древности. Вот по нему и назван язык. Теперь на нем никто не разговаривает, кроме служителей церкви да ученых.
      – А как же так получилось? Интересно.
      – Римская империя погибла под ударами множества племен и народов. Теперь язык римлян простым народом забыт, и в каждой стране стал развиваться другой. Но произошло это не так уж и давно. Если ты встречался с итальянцами, то знаешь, что там в каждом городе свой язык или наречье, и людям приезжим трудно понять местных жителей.
      – Странно как-то получается и непонятно. Забывается язык целого большого народа, а новый еще не появился.
      – Наверное, появится, Арман. У нас во Франции тоже каждая провинция говорит на языке, который с трудом понимают в другой.
      – И то верно. Да, наверное, многое можно узнать из книжек.
      – Узнать можно все, Арман. Только не все могут позволить себе такое знание. Книги дороги, и редко кто может их себе купить. Да и мало кто умеет читать у нас. Ты хоть умеешь, Арман?
      – Немного умел, но уже давно не пробовал. Может, и забыл уже.
      – Лучше не забывай, Арман. Но главное не в этом, а в том, чтобы у человека был интерес, тяга к знаниям, а ее, видимо, надо или воспитывать, или иметь от Бога.
      – Чудно ты говоришь, Пьер. Ведь ты иностранец, так ведь?
      – Был, Арман. Теперь я настоящий француз. Я уже редко вспоминаю свою далекую родину, зато жену, детей не могу забыть и на один час. Как они там переживают мое исчезновение? С ума можно сойти!
      Арман перестал досаждать Пьеру своими вопросами, видя, что тот на самом деле сильно переживает разлуку с семьей, хотя старается и не показывать этого.
      Утром, как и обычно, появился надсмотрщик и ударом бича поднял пленников. Отец Бонифаций опять чувствовал себя неважно и замешкался на соломе. Его худое тело, изможденное не столько работой, сколько старостью и невзгодами жизни, прикрывала драная сутана. Ее лохмотья иногда мешали ему при ходьбе. Вот и сейчас он запутался в ее космах и упал.
      Надсмотрщик глянул свирепыми глазами на священника. Его лицо исказилось злобой, а рука сама поднялась для замаха бичом. Просвистел свинцовый грузик, ременная петля захлестнула тощую шею старика. Араб с силой рванул бич на себя, и падре покатился по соломе, не издав ни звука.
      Кто-то потом говорил, что слышал легкий хруст сломанной шеи. Но в этот момент никто не ожидал такого, и все с откровенным ужасом взирали на распростертого монаха, торопясь поскорее отойти подальше от свирепого изверга-надсмотрщика.
      Тот закричал, пнул ногой лежащего, но отец Бонифаций не подавал признаков жизни.
      Надсмотрщик рванул священника за воротник, затрещала ветхая ткань, а голова жертвы беспомощно повисла на грудь. Бледность уже залила кожу заросшего бородой лица, и араб наконец понял, что случилось.
      Злоба его прошла мгновенно. Он оглянулся на выходящих рабов и заспешил на выход. Вскоре он скрылся в переходах, и больше пленники его не видели.
      – Убрали нашего истязателя, - вздохнул грек, коверкая слова. - Может, другой будет получше. Дай-то Бог!
      Вечером действительно появился новый надсмотрщик. Это был уже пожилой человек лет пятидесяти с седыми усами и карими глазами. Многие заметили, что он отличается от остальных арабов чем-то неуловимым. Его голос звучал спокойно, но сочно и с незнакомыми интонациями.
      Бича у него в руках не было, но он постоянно крутил тонкую самшитовую палку с небольшим набалдашником на рукоятке. Он имел привычку похлопывать ею по раскрытой ладони левой руки и поглядывать на людей из-под нахмуренных кустистых бровей, подкрашенных черной краской.
      – Интересно, как поведет себя с нами наш новый начальник, - прошептал на ухо Пьеру Арман.
      – И совсем это не так интересно, - ответил как-то вяло Пьер. Его мысли сейчас были заняты семьей. В такие минуты он всегда был неразговорчив и задумчив.
      Как вскоре выяснилось, новый страж оказался немногословен и не так жесток, как прежний. Он предпочитал лупить провинившихся пониже спины и по бедрам, без злобы и издевательств. В общем оказалось, что новость всем пленникам пришлась по нутру. Стало веселей, страх немного отпустил несчастных узников.
      – Странно, что новый страж теперь частенько сопровождает нас до места работы, - заметил Арман. - Это что-то новое, не находишь?
      – Пусть себе. От него плохого не много. Однажды, уже перед концом работ, новый страж набросился на одного из отощавших испанцев, когда тот упал под тяжестью камня, который тащил на двуколку, запряженную верблюдом. Страж подскочил к упавшему и разразился бранью. И тут Пьер ощутил, как сердце его подпрыгнуло к самому горлу. Он услышал русскую матерщину, хотя говор был и несколько иным, чем в Новгороде.