Глава 2

Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.

— Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? — всё спрашивал Лука на роздыхах.

— Не они с нами, а мы с ними, хлопец, — отвечал казак. — Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?

— А чего меньше стало реестровых казаков, а?

— Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет — вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.

Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.

Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.

— Погоди-ка, Макей! — предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. — Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.

— Пусть идет себе, — махнул рукой Макей.

Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.

— Кто ты, человече? — спросил Макей, признав незнакомого. — Чего тебе?

— Добрые люди, я пришел просить помощи.

— Сидай, хлопец, — пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. — Что у тебя стряслось, что ты тут появился?

— Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.

— Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?

— Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру всё равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!

— Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?

— Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!

— Это уже плохо, хлопец, — бросил Макей. — Всё ж мать.

— А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих — и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! — Парень упал на колени.

Он был молод, не больше семнадцати-восемнадцати лет, в ободранной рубахе и рваных полотняных штанах. Больше никакой одежды на нем не было.

— И не проси, хлопец, — отрезал Макей. — Мы казаки, идем на войну и взять тебя не можем. Ищи своей доли сам.

— Дядько Макей, — тихо молвил Лука, — может, можно, а?

— Цыть, куренок! Не твоего ума дело! Замолкни!

— А сколько приехало ляхов, хлопец? — поинтересовался Терешко Богуля.

— Да пятеро молодых, пан казак! Сидят, уже напились, а всё требуют еще. И девок наших требуют. Вот все и разбежались кто куда от греха подальше.

— Гляди, как обнаглели, паразиты папские! — вскричал Яцко Качур. — Всыпать бы им хорошенько! Прямо руки чешутся!

— Можно было б и почесать, — заметил Терешко мрачно. — Что с тебя возьмешь? Ты казак в походе и завтра будешь далеко. Ищи ветра в поле.

— И то верно, дядько Терешко! — воскликнул Лука. — Сходить бы в деревню и накостылять по шеям этим проклятым панам!

— Сиди, молокосос! — остановил Макей юношу. — Ишь, разорался, казак!

— Да брось ты, Макей, — остановил начавшегося злиться десятника Яцко. — Я с большим удовольствием бы взялся за это, братья-товарищи.

— А что? Всего верста, а их пятеро перепившихся панов. Ну и еще один. — Лука оглядел собравшихся у костра. — Дядько Макей, дозволь сходить. Охота косточки поразмять, а то я всё с лошадьми возился. А впереди война. Надо мне привыкать к оружию, да и свое раздобыть. Дозволь, мы быстро смотаемся, и никто не узнает.

Макей засопел, казаки дружно наседали.

— Слушай, дядько Макей! — предложил Лука. — Ты ничего не знаешь, а мы сами всё сделаем. Пана сотника нет, и вернется поздно, да и на кой ему проверять нас после гульбы с австрияками, что вчера встретили нас на дороге. Идет?

Макей продолжал молча сопеть, жадно затягивался табачным дымом, но все в обозе уже знали, что это лишь видимость. Он просто побаивался сотника и не хотел брать ответ на себя.

Терешко не выдержал и крикнул задорно:

— Собираемся, товарищи! Макей не возражает. Он просто ничего не знает. Тебя как у вас в деревне кличут? — обернулся он к пришедшему хлопцу.

— Яким Ярыга, пан казак, — тихо ответил парень.

— Во! Еще один Яким появился! Яким, Рядно, гляди, тезка твой! Хватай сабли, пистоли и пару пик. Мушкеты не трогаем. Обойдемся. Яким Малый, так пока будем звать, веди коротким путем. И тихо.

Скоро семеро теней скрылись в темноте. Макей вздохнул, покачал головой, выколотил люльку о палку и полез под мажару спать, укрылся попоной и затих.

— Вот и пришли, казаки, — прошептал Яким Малый.

— Это панская хата? — спросил Терешко.

— Она самая. Окна еще светятся. Пьют еще.

— Говорил, что маленькая, а там, наверное, окон десять. Да ладно. Собаки во дворе есть?

— Есть, да заперты в сарае. Гости, — ответил Яким.

— Веди, только тихо, — приказал Терешко.

Казаки, пригибаясь и стараясь не шуметь, прокрались во двор. Кругом было темно и тихо. Лишь смутные голоса доносились из открытых окон, где теплились лучины и одна свечка.

— Как договорились, казаки, — прошептал Терешко. — Пугаем пистолями, вяжем, а потом видно будет. Оружие держать наготове. Не стрелять без необходимости. Не стоит поднимать шум. Пошли.

Прошли сени. Дверь в горницу была открыта и тусклый свет освещал немного просторные сени.

Заглянули в горницу. Там сидели пятеро панов в расхлестанных рубашках, один лежал на лавке и спал. Две девки со страхом в глазах сидели на коленях панов, руки которых жадно шарили под юбками и сорочками.

Казаки поправили повязки, закрывавшие им нижние части лица, шагнули в горницу. Терешко зловеще приказал, наставив пистоль в грудь одному из панов:

— Всем молчать, панове! Сидеть смирно или умрете! Руки на стол!

— Этт-то чт-оо за быдло? — прошамкал с полным ртом один пан.

Лука вспомнил Мироновку, порубанную родню, подскочил и хрястнул того в зубы, ободрав суставы. Яким Рядно двинул стволом пистоля в лицо хозяину, крикнув зло:

— Молчать, паскуды польские! Убью!

Попытка вскочить была остановлена нервным взмахом сабли. Один лях со скрипом зубовным свалился в лужу собственной крови.

— Зря ты это, хлопец, — заметил Терешко, но без сожаления, обращаясь к казаку по имени Ермило Гулай с черным оселедцем и пронзительными глазами того же цвета. Ему было лет под сорок, но выглядел он совсем молодым и легким в движениях.

Побледневшие ляхи оторопело застыли в напряженных позах, ожидая, что произойдет дальше.

Хозяин, моложавый рыхлый мужчина лет тридцати пяти, трясущимися руками шарил по столешнице. Его влажные губы наконец промямлили:

— Чего вам здесь нужно, холопы?!

— Это тебе за холопов! — наотмашь ударил того по лицу Лука. — Еще раз вякнешь — и я отправлю тебя к Богу на небеса! Выкладывай гроши, падло!

Яцко несильно кольнул кинжалом в шею хозяина, тот чуть не свалился с лавки от страха, но молчал.

Терешко взял чью-то люльку, раскурил и выбил об голову пана ее содержимое. Поляк, с кем это случилось, только открыл было рот для вопля, как Терешко сунул дуло пистолета тому в рот, ощущая крошево зубов, и прошипел зловеще:

— Спросили, где гроши, так отвечай, иначе поджарим по-настоящему! Быстро!

Тот только в недоумении пожимал плечами, не в силах проговорить хоть бы слово, и лишь мычал, пытаясь языком вытолкнуть ствол пистолета изо рта.

— Хватит его пугать, — отстранил руку Яцко Терешко. — Попробуем хозяина. У него язык лучше подвешен. Ну, пан, где гроши? Выкладывай живо!

Лабза уже накалил конец шомпола от пистолета и вопросительно поглядывал на Терешко. Тот мотнул головой.

— Нет! Не надо! Я всё отдам! — упал на колени хозяин. — Только не пытайте!

— Это хорошо, пан, — язвительно ответил Терешко. — Торопись.

Хозяин затрусил в соседнюю комнату. Терешко последовал за ним.

Лука всё это наблюдал округлившимися глазами. Потом его взгляд упал на ковер на стене, где был набор оружия из двух сабель, копья с коротким древком, топора старинной ковки и лука с сагайдаком со стрелами.

Глаза у него загорелись. Он вопросительно глянул на Яцко, и тот ответил с усмешкой в глазах:

— Правильно, бери, хлопец. Теперь это всё твое, и еще пистоли где-то у панов должны быть. Ага, вижу. Их тут целых восемь. Тебе повезло. И припас к ним! Всё забираем. Пригодятся.

Лука благодарно ответил немым взглядом, торопливо стал срывать со стены оружие и неумело цеплять его на себя. Потом, отойдя от страха и оцепенения, сказал беглому Якиму:

— Чего стоишь, словно пень трухлявый? Слыхал, что сказано? Бери, пока есть что.

Яким неуверенно взял пистоль, осмотрел и попробовал засунуть его за штаны. Но бечевка вдруг лопнула, и штаны сползли на пол.

Громовой хохот огласил горницу. Юноша смутился, подхватил штаны и затравленно огляделся.

— Ну, хлопец, теперь тебе не отвертеться от хорошей клички! — вскричал со смехом Ермило. — Быть тебе прозвищем Штаны! Да ты не очень-то серчай! Это не самое страшное! Могло быть и хуже. Однако поспеши поднять их.

Лука вдруг заметил злорадно ухмыляющуюся физиономию пана хозяина, а потом и услышал его голос:

— Погодите, холопы, я вам еще покажу, где раки зимуют!

Гнев отразился на побледневшем лице юноши. Его, казака, который уже раз назвали холопом! У него открылся рот, захлопнулся, опять открылся. Он шагнул к пану хозяину, посмотрел в его выкаченные глаза. В руке появился пистолет. Терешко заметил:

— Погоди, хлопец. Мы еще гроши не пересчитали. Может, еще что утаил этот паскудник!

Но Лука уже ничего не слышал. Он ткнул пистолетом в живот хозяину, надавил спуск. После выстрела тот кулем повалился на пол.

— Поговори теперь с нами, холопами, пан хозяин! А мы послушаем!

— Добре, Лука! — протянул Яцко тихо. — Видать, доставалось тебе от панов. Вот и отыгрался хоть на одном. А теперь мотаем отсюда, пока не поздно.

— Яцко, — подал голос Лука, — неужто мы оставим их тут? — И тут же добавил, как бы поспешая: — Опасно. Дознаться могут.

Яцко с Терешко скривили рты в сожалеющую гримасу, качнули головами в знак согласия. Несколько взмахов саблями, всхлипы, стоны вперемешку с тихими воплями — и всё было кончено. Все шестеро поляков уже плавали в лужах крови.

— Уходим, товарищи, — бросил хрипло Терешко. — Поспешим.

— Жратвы захватить бы, — предложил Яцко. — Яким, ты всё тут знаешь. Займись этим с Омельком.

Казаки ушли, а остальные похватали закуску и торопливо жевали.

— Брось горилку! — прикрикнул Терешко, увидев, как Яким Рядно тянет келих ко рту. — Не искушай судьбу! Так нас быстрей узнают. Поостерегись пока.

Тот тяжко вздохнул, но согласился.

Собрали всё оружие, распихали по кушакам, сняли с убитых кольца и, дождавшись Омелько с Якимом, тронулись в путь, к табору.

— Смотрите, хлопцы, держите языки за зубами, — предупредил всех Терешко. — И Макею ничего не говорите. Оружие тут же спрятать в мажарах. Яким Штаны, ты не высовывайся. Придется тебе идти с нами. Оставаться здесь опасно.

— Спасибо, пан казак! Я охотно!

— Дня два не показывайся из схоронки в мажаре. И не вздумай шутить с таким делом. Голову оторвут.

— А где мне прятаться, пан казак?

— В моей мажаре, — решительно ответил Терешко и добавил: — Ко мне Макей не станет приглядываться.

Стан казаков уже спал. Караульные узнали своих и пропустили, стараясь не рассматривать их, полагая, что те возвращаются из деревни, где искали приключений с бабами.

Яким Штаны забрался в мажару, где с помощью Терешко устроил между кладью лежбище, укрытое от постороннего взгляда.

Утром Макей придирчиво осмотрел мажары, прошелся вдоль их ряда. В глазах угадывалось любопытство, но он ничего не спросил, будто ничего и не произошло вечером. И возчики хранили мудрое молчание, лишь Лука иногда сверкал гордо глазами. Теперь у него было свое оружие, у панов взятое.

Прошло дней шесть. При сопровождении польских и австрийских офицеров обоз с боевыми сотнями казаков пересек границу и углубился в Неметчину.

К этому времени Яким Штаны уже шествовал рядом с мажарами на правах, которые ему никто не давал. Макей молча сопел, когда тот подсаживался к их костру и тянулся ложкой к общему котлу. Но перечить не осмеливался, понимая, что и сам молчаливым согласием способствовал недозволенному.

Сотник почти не тревожил обозников, предоставив все десятникам и своему помощнику, пану Свищнику. Тот больше заботился о сбыте обозного продовольствия на сторону, но делал это помаленьку и с оглядкой. Поэтому старался не портить отношения с обозниками.

Обоз тащился по землям, всхолмленным и цветущим, деревни сильно отличались от украинских, хотя было и много общего. Попадались каменные замки, их вид возбуждал удивление и почтение. Удивлялись — как можно штурмовать их, такие высокие и грозные.

— Народ здесь поопрятнее живет, — заметил Лука возле костра, где булькал пшенный кулеш с салом.

— Один хрен! — с недовольством буркнул Макей. — Разве что тут нет крепаков, а поборами так давят, что бедному крестьянину и продохнуть невозможно.

— Война, Макей. Немец уже сколько лет бьется с соседями и шведом. — Рядно многозначительно оглядел товарищей. — Слыхал, нас отправят в какой-то табор и начнут обучать, как воевать в Европе.

— Чево! — воскликнул Терешко недовольно. — Наших казаков обучать? Ты спятил, Яким? Хотя мне это даже нравится. Всё подальше от войны, а талеры идут.

— Шесть монет, да и то не всем!.. Разве это гроши за такую работу! — воскликнул с возмущением Лука. — Вон офицеры и старшины гребут лопатой! А отдуваться нам.

— Такова наша доля, хлопче, — философски отозвался Макей,

— Это уж точно, — вздохнул Яцко и зачерпнул из котла каши попробовать готовность. Подул в ложку, пожевал. — Кажись, готово, казаки.

— Наша серома да нетяги завсегда первыми ложками кровушку хлебают, — не унимался Лука. — А старшина мошну набивает и нас, дураков, кабалит.

— Умолкни, сынку! — незлобиво прикрикнул Макей. — Так Господом заведено. И не нам то исправлять. Пан завсегда найдется на людскую шею.

— То Макей верно молвил, — отозвался Омелько и предложил: — Не пора ли за кулеш приняться? Поди, остыл небось.

Обоз с полками казаков втянулся в поросшие лесом горы Силезии. Редкие деревни ютились в широких долинах, а на вершинах холмов иногда возникали, упираясь в небо островерхими крышами башен, красивые замки местных вельмож и графов.

— Похоже на наши Карпаты, — молвил Рядно, оглядывая невысокие горы. — Я в тех краях бывал.

— Эй, казаки! — Это подскакал к обозникам Степанко и озорно оглядел подводы. — Скоро конец дороги! Завтра-послезавтра приедем!

— И где остановимся? — спросил Лука.

— А хрен его знает! Возле какого-то большого селища или городка. Несколько месяцев, слыхал, проживем тут.

— Ну и ладно, Степанко! — Терешко довольно перекрестился. — Хоть отдохнем в этих благодатных местах! А война от нас не уйдет.

И действительно — два дня пути, и обоз остановился в долине, на дне которой весело звенел широкий ручей с каменистым дном, усеянным обкатанной галькой.

Уже через день под руководством немецких офицеров начались учения. Казаки ворчали, но приходилось подчиняться. Никто не понимал чужой речи, и это в значительной степени тормозило обучение. К тому же казаки и нарочно притворялись непонятливыми.

В трех верстах начиналось большое село, куда по воскресеньям отпускали некоторых казаков небольшими группами развеяться от постоянных учений и грубых окриков и ругани офицеров.

На смотр приехал пан полковник Носович с помощником Тарским. Они долго совещались с представителем имперских войск, и казаки вскоре узнали, что к зиме им предстоит выехать в места боевых действий против шведов и баварских немцев.

— Тут сам черт не разберется с этими немцами! — волновался Степанко. — Одни — католики, желают погибели другим немцам — протестантам, а что это такое, никто пояснить не может! Тьфу, проклятье!

— А у нас разве не так, Степанко? — заметил Лука. — Униаты, католики и мы, православные. Со стороны и нас трудно разобрать.

— Это ты, хлопче, как в точку попал, — ответил бодро Степан. — Ну я поскакал! Бывайте, товарищи!

Не прошло и недели, как полки казаков получили приказ сняться с места и в походных колоннах выступить на северо-запад, где уже сколько лет гремели бои.

Продвигались медленно, с остановками и длительными дневками. Незаметно потянулись места, тронутые войной. Стали попадаться покореженные деревни с потоптанными полями и сожженными избами. Людей было мало, и выглядели они не так опрятно, как раньше.

— Да, эти места не то что прежние, — заметил Макей после прохода одной из таких деревень. — Люди смотрят волком — их понять можно.

— Самое страшное бедствие для народа, дядько Макей, — ответил Омелько. — Вспомни, какие села у нас оставались после набега татар или карателей-ляхов. То же самое. Одни слезы и разорение. Когда Господь смилуется над простым людом и покончит с этими войнами?!

— Это точно, Омелько. Видимо, Богу до нас и дела нет. Идем за шесть монет на смерть, а кому достанутся наши денежки, коль ляжем в чужой земле?

— Ты уверен, что вы все свои талеры получите? Сомневаюсь, дядько Макей. Простым людям завсегда кто-то был должен. А всегда мы получали эти долги? То-то!

— И это точно, Омелько. Такая наша доля.

На одной из дневок Макей отправил шестерых казаков своего десятка поискать по деревням живности.

— Хоть телка какого захудалого приволоките, а то давно мясца в рот не клали. А впереди дела паршивые нас ждут. И долго не задерживайтесь.

Терешко взял Омелька, Якима Рядно, Луку, Яцка Качура и в последнюю минуту, с дозволения Макея, Якима Штаны. Все на обозных лошадях, вовсе не приспособленных для верховой езды, но всё же лучше, чем пешком.

Выехали под вечер. Был погожий день, лето в разгаре, ночь наступала медленно. Углубились в сторону от дороги в надежде отыскать в глубинке не тронутое войной село.

— Терешко, впереди по левую руку вижу село! — Это кричал Лука, ехавший шагах в полутораста впереди отряда.

— Будь впереди и следи, Яким! Мы поспешим, если что!

Через полчаса въезжали в небольшое село, раскинутое на пологом склоне долины в окружении поспевающих хлебов и огородов.

— Хорошо, что до темна наскочили на это село, — промолвил Терешко. Он был за старшего. — Без нужды не грабить. Сначала осмотримся и поглядим, что и как можно добыть. Деньги есть, Макей выделил для такого дела.

Их уже заметили, селяне явно забеспокоились. Девки и дети скрылись в хатах, мужики с вилами, топорами и косами ожидали настороженно.

Яцко Качур поприветствовал селян. Он лучше всех осваивал немецкую речь и уже знал с сотню слов и выражений.

Селяне с удивлением и испугом взирали на необычных людей. Их вид и одежда им казались страшными, не сулящими ничего хорошего. Лишь малая численность казаков немного успокаивала мужиков.

Казаки не спешивались, готовые применить оружие в случае необходимости. А Яцко силился разъяснить мужикам, что им надо.

В конце концов те поняли, закивали в знак согласия, загомонили.

— Кажись, договорился, — улыбнулся Яцко, повернувшись к своим. — Сторговал бычка за полтора талера. Добро?

— Попытай еще что-нибудь добыть, Яцко, — попросил Терешко.

Долгие переговоры закончились успехом. Но к этому времени темнота окутала долину, и казаки стали совещаться.

— До лагеря верст пятнадцать, — заметил Терешко. — Трудно будет добираться в темноте почти по бездорожью. Может, заночуем тут или отъедем на версту и раскинем лагерь?

— Что-то мне сдается, что лучше остаться в деревне, — предложил Лука. — Погода может испортиться. Дождем попахивает.

— Яцко, спроси деревенских, можно рассчитывать на ночлег тут? — Терешко озабоченно оглядел кривую улицу и людей, темневших неподалеку.

Тот долго говорил, жестикулировал и наконец повернулся к казакам:

— Они могут отвести нам вон тот сарай, что стоит у околицы. Там солома и крыша, хоть и прохудившаяся, но от небольшого дождя спасет.

— Тогда айда туда, казаки! — И Терешко развернул коня. — Будем сторожить по очереди, как бы чего не произошло ночью.

Недалеко от ворот сарая разожгли костер, повесили котелок с пшеном и тут заметили трех девок, скромно стоящих шагах в десяти, кутающихся в платки.

— Идите к нам, девчата! — Лука забыл, что те не поймут его, потом обратился к Яцко: — Позови их к огню, чего им торчать там.

Яцко с трудом добился понимания, и девки несмело присели на колоду, которую пододвинул к ним Яким Штаны.

Одна из них принесла двух общипанных голубей и показала, что их можно бросить в котелок.

— Данке, данке! — весело откликнулся Яцко, и его улыбка сняла напряжение с лиц девушек. — Любопытно глядеть на нас? — сказал тот по-своему, не заботясь о том, что его не поймут.

Девушки заговорили непонятно, но было ясно, что они сгорают от любопытства. Они жадно всматривались в незнакомцев, в их одежды и бритые головы со свисающими чубами, заложенными для удобства за уши.

Когда ужин поспел, все принялись есть, запивая терпким вином, принесенным в глиняном кувшине девушками.

Одна из них всё поглядывала на Луку, тот тоже не стеснялся, пытался что-то сказать, но ничего не мог вспомнить из того, что могло понравиться девушке. Омелько, заметив это, засмеялся и молвил лукаво:

— Лука, может, ублажишь девку? Вон она как липнет к тебе. Не посрами казацкую славу. Казаки, — повернулся он к остальным, — надо помочь хлопцу.

— А чего там! — отозвался Яким со смехом. — Парубок молодой, пусть набирается телячьей мудрости, ха-ха! Яцко, помоги хлопцу поговорить с дивчиной.

Тот усмехнулся, прожевал кусочек мяса голубя, отпил глоток вина, молвил:

— Лука, да ты становишься бабником! Гляди, как поглядывает на тебя эта краля. Не теряйся, пока есть что получить.

— Да я и не теряюсь, плохо только, что сказать ничего не смогу, — Лука отвернулся от казаков и встретился глазами с девушкой. Та улыбнулась, подруги захихикали, затараторили непонятно, а Лука смело тронул девушку за руку.

Та руки не отдернула, заулыбалась, протянула в кружке вина, Лука взял ее, отхлебнул глоток, хотя и не хотелось, и, вспомнив, сказал:

— Данке, спасибо!

Девушка была светловолосой, курносой и полнотелой. Вздрагивающая грудь нахально и соблазнительно тряслась при ее смехе, и Лука с трудом мог отвести глаза от этого зрелища. Девушке было лет восемнадцать, а может, и больше. Во всяком случае, она не выглядела простушкой. Ее подруги продолжали хихикать, но со страхом поглядывали на село, где еще светилось несколько тусклых огоньков.

Наконец они встали и стали прощаться. Курносая осторожно взяла Луку за руку и что-то сказала, показав на черневший невдалеке сруб. Подруги прыснули в платки и пошли прочь, оставив подругу наедине с юношей.

Тот чувствовал волнение, хорошо уже понимал, что ему предлагают. Улыбнулся и решительно пошел за девушкой.

Через полсотни шагов они оказались в срубе, вроде бани с ворохом сена и запахами мышей и прели. В смеси с душистым сеном эти запахи не могли взволновать мужчину, но Лука был слишком взволнован, чтобы обращать на эти мелочи внимание.

Девушка оказалась достаточно опытна, и Луке вспомнилась Мотря. Та тоже споро помогала ему, но теперь это почти не потребовалось. Лука сам поцеловал в губы девушку, та с легким смешком завалилась в сено и прижала его к себе.

Что-то сказала, вытащила из-за кушака оба пистолета — они сильно мешали — и приникла к юным губам Луки, шаря по его телу горячей потной рукой. От ее тела исходили запахи молока, навоза, пота и еще бог знает чего…

На рассвете пришли крестьяне и привели бычка, принесли вместе с ним две общипанные тушки гусей. Яцко долго благодарил, Лука искал глазами ночную свою подругу, но ее нигде не было видно. Казаки распрощались и спешно тронулись в путь.

До лагеря добрались, когда обоз уже вытягивался в длинную змею, растянувшись на две версты.

Конные казаки шли целиной в несколько рядов, выставив передовое охранение, в арьергарде трусили два десятка казаков, отстав на двести шагов от последних подвод.

— Чего так долго?! — окрысился Макей, встретив своих людей.

— Ночью не решились вертаться, Макей, — ответил Лука. — Зато смотри, какого бычка привели! И пару гусей. Селяне оказались сговорчивые и не осмелились перечить. Мы и переночевали в сарае.

— Чтоб вас!.. Однако бычок хорош! Да и гуси нам не помешают. Ладно, поспешите запрягать. Мы тронемся подальше к хвосту.

Несколько дней десяток Макея отъедался мясом, пригласили и Степанка со Свищиком. Макей посчитал, что такой старшой им не помешает. Лучше задобрить.

Через несколько дней встретили большой отряд имперских драгун. Те долго вели переговоры с полковниками казаков и офицерами сопровождения. Пополз слух, что им предписано изменить маршрут и идти на север, где должны соединиться с войсками, сдерживающими продвижение шведов к Саксонии.

— Тут названия какие-то чудные, что и не запомнишь! — ругался Лука.

— Чего серчать, когда в каждом народе свои названия, — утешал того Яким Рядно. — Нам-то до ихних названий нет дела. То пусть начальство запоминает.

— Да и то верно. Чего это я?

Тем временем и Лука, и молодой Яким Штаны продолжали упорно заниматься отработкой приемов с холодным оружием, стрельбой из лука, пистоля и мушкета. Коней у них не было, поэтому они были вписаны волонтерами в пеший отряд под командой сотника Рудловского. Тот был по отцу поляком, но воспитывался матерью-украинкой и довольно скептически относился к полякам. Ему только что исполнилось тридцать лет, он недавно удостоился звания сотника и хотел побыстрее влиться в товарищество казаков.

Яким Штаны и Лука особенно преуспели в стрельбе из лука. Теперь они с гордостью посматривали на остальных казаков, уступавших им, молодым сосункам, в умении, которое другим не давалось.

Макей немного злился, что Лука почти отошел от дел обоза, хотя тот почти каждый день работал у Макея.

— Скоро ты, Лука, и вовсе забудешь про обоз, — ворчал старый казак.

— Нет, не забуду, дядько Макей! Посмотришь. Я слишком задолжал вам.

— О долге не беспокойся, Лука. Мы с твоим батькой были друзьями, и я в ответе за тебя. Больше некому о тебе подумать и позаботиться. Так что учти.

— Спасибо, дядько Макей! Я не забуду.

Колонны казачьего войска медленно продвигались в глубь земель, ощутивших на себе тяготы войны. Война длилась уже около двух десятков лет, а ощутимых результатов почти не было видно. Погиб уже не один миллион людей, а сильные мира сего всё не могли успокоиться и гнали людей и средства в эту прорву, пожирающую всё, что достигли эти земли за предыдущие десятилетия.

Сотня, где обосновались Лука с Якимом, состояла в основном из молодых хлопцев, но таких, как наши друзья, было мало. Им приходилось нелегко. Более старшие частенько отлынивали от работы и взваливали всё самое трудное на еще не окрепшие плечи юношей. Приходилось терпеть и ждать настоящего дела на поле битвы.

Правда, они частенько со страхом признавались друг другу, что побаиваются первых боев. Старшие подсмеивались, дразнили, и теперь у юношей была одна главная думка: как бы не опозориться в первом бою, как бы не потерять голову в кутерьме боя, не подвести товарищей и не покрыть себя ужасом позора.

— Вы, ребятки, — бубнил Макей им на привале, когда узнал об их страхах, — в кучу особенно не лезьте. Поглядывайте по сторонам, на старших, кто уже обстрелян, понюхал пороху. И делайте как они. И главное — не удариться в панику. И держитесь рядышком. Смерть в толпе не так страшна. А от нее, костлявой, всё одно не уйти. Когда-то она любого догонит и приберет.

— А если забоимся, дядько Макей? — тихо спросил Лука и просительно глянул в глаза старого вояки.

— Это не очень страшно, хлопцы. Боятся почти все. Лишь дурни и отчаянные рубаки ничего не боятся. Остальные обязательно боятся. Главное — не поддаться этому страху. И молчать, как бы ни было страшно.

— А чего это так, дядько Макей? — спросил с интересом Яким.

— Да потому что крики могут всех взбудоражить и заставить броситься бежать. А хуже паники ничего быть не может. Запомните это, хлопцы.

Юноши переглянулись, вздохнули, а Яким спросил:

— А вы не знаете, когда можно ожидать боя, дядько Макей?

— Это только старшина может знать, да и то, если командующий соизволит довести до ихнего сведения. То нам, простым казакам, неведомо.

Распространился слух, что новый главнокомандующий католическими войсками Валленштейн намерен осадить Нюренберг и овладеть им. Казачий корпус в две с лишним тысячи человек был брошен на помощь под этот немецкий город.