Ева не закричала.
      Странно, но она испытывала не ужас и не брезгливость. Да, ей было неприятно, что обезьяна обратила на нее внимание, подошла и теперь тянется к ней губами. Но это было не омерзение, не гадливое чувство, в котором пронзительный страх мешается с гневом, а обычное, нормальное неудовольствие субъекта, которому досаждают ненужным ему сейчас вниманием.
      - Отстань, - фыркнула она, отворачиваясь. - Голова болит.
      Обезьяна заурчала настойчивей и схватила ее за руки.
      - Ну что же это такое! - слабо вскрикнула Ева.
      Но у нее не было сил сопротивляться, и поэтому через несколько секунд вялой борьбы она подчинилась. Ласково ворча, обезьяна неторопливо овладела ею раз и другой, а потом села рядом и стала искать у нее в голове, подтверждая свое расположение добродушным уханьем.
      Это продлилось недолго. Послышались невнятные голоса... какое-то громыхание... Обезьяна вскочила, угрожающе рыча. По нервам ударил резкий скрежет.
      Дверь распахнулась.
      Ева тоже попыталась подняться на ноги - но тело снова ее не послушалось.
      Вошедших было двое.
      Официант с грохотом поставил клетку на пол. Метрдотель прислонил к стене украшенное куньими хвостами золоченое древко.
      Ева с ужасом смотрела то на одного, то на другого.
      Обезьяна прыгнула в дальний от них угол и сжалась там, рыча и скалясь.
      - Хуа? - спросил официант.
      - Хардациг, - ответил метрдотель, пожав плечами.
      - Хуа прициг?
      - Прициг нут, - сказал метрдотель и безразлично махнул рукой в сторону Евы.
      Официант наклонился и просунул ладонь под ее плечи.
      - Цигуа анциг, - заметил метрдотель.
      Когда они затолкали безвольное тело в клетку, официант прижал голову Евы к круглому отверстию и, сморщившись от усилия, чем-то щелкнул. Одна полукруглая железка жестко схватила подбородок, вторая - затылок. Ей показалось, что голова вот-вот расколется. Облегчить страдание можно было лишь одним способом, заранее обреченным на неудачу: изо всех сил заталкивать темя как можно глубже в эту проклятую дыру.
      Губы не шевелились. Она стонала беззвучно.
      - Хацуг! - приказал метрдотель.
      Оркестр построился у дверей. Тот, кто управлял медным листом, ударил в него железкой, и звон наполнил все помещение. Музыканты двинулись за ним: первый бренчал по струнам, второй пронзительно дудел, третий молотил в барабаны.
      Официант просунул древко в кольцо, приваренное к верху клетки.
      Обезьяна в углу горестно завыла, отчаянно стуча себя кулаками по голове.
      - Хицаг! - скомандовал метрдотель и первым подставил плечо под свой конец древка.
      Клетка раскачивалась.
      Хрипло скуля, Ева бесполезно хваталась морщинистыми лапами то за один прут, то за другой. Шерсть на загривке стояла дыбом. Она злобно скалилась, и перламутровая слюна пузырилась на клыках.
      Музыканты уже выходили в зал. Шагающим следом приходилось поспешать.
      Древко прогибалось и угрожающе поскрипывало.