Как же так? Ведь она помнила детство - кособокий дом в конце Краснопрядильной, два окна на улицу, герань, крыльцо... На крыльце зимой лежал снег. А теплыми вечерами отец сидел с папиросой. Летом дверь всегда была нараспашку... в проем мать вешала полотнище марли от мух... иногда отец выносил стул, садился в майке и старых галифе, мать закрывала ему плечи газетами и стригла... потом сметала курчавые волосы веником с теплых досок... еще пчела, ползущая по кромке железной кружки с молоком... колкая трава на откосе...
      Но все это было блеклым, едва различимым - как отражение на оконном стекле, когда под вечер смотришь на улицу: за окном дорога, дома, деревья, люди, и все это видно отчетливо и ясно; а поверх лежит бесцветное изображение комода, кровати, портретика на стене... всех этих детских пчел и крылечек... всей жизни до директивы Ч-тринадцать, до начала нового служения...
      Ей хотелось бы вспомнить именно переломный момент - конец прошлой и первые минуты новой жизни; момент назначения, час исполнения директивы!.. Наверное, он все объясняет. Каким он был? И почему всегда так мутит, стоит лишь подумать?..
      Александра Васильевна с дрожью оглянулась - чаща густилась, подступая к болоту.
      Она не лучше и не хуже других секретарей... поэтому появилась на свет тем же порядком, что и все: ночью, в гнилом лесу, из болота, в окружении соратников... старших товарищей по гумрати...
      Это понятно, да... Но раньше, что было раньше?.. что предшествовало этому?
      Она зажмурилась, поднося ладонь к виску, где стучала боль, и напряглась, чтобы вспомнить, наконец!.. Но увы: как и прежде, там лежало темное, опасное пятно беспамятства. Только тошнота вновь накатила сладкой волной да ослабели руки; перед глазами слоился туман, туман... а в груди что-то противно булькало - будто когда-то из нее вынули сердце и влили вместо него пару стаканов густой болотной жижи.
      Александра Васильевна перевела дыхание. Нет, ничего не вспомнишь: очнулась уже в кабинете, за столом с бумагами, с влажным ратбилетом в руке... полная бодрости, новых планов...
      - Стели здесь! - между тем командовал Мурашин. - Расправь!
      Виктор Иванович и Петька под руководством Николая Арнольдовича развели подробную суету: деятельно топтались по берегу, расстилали брезент (Мурашин несколько раз заставлял перестилать, выискивая местечко поровнее) и раскладывали извлеченную из мешков одежду. Ниночка зачерпнула воды эмалированным ведром, повылавливала из нее, как могла, сосулистые пряди тины, и теперь собранно стояла возле с черпачком в руках.
      - Во! во! - внезапно вскрикнула она, показывая на середину озера. Пошло!
      И правда, там возник пологий бугор жидкой грязи. Через секунду он подрос до размера большого валуна и, когда свойства поверхностного натяжения уже не могли сохранять его гладким, превратился в шумный пузырчатый грифон.
      - Есть! - Мурашин возбужденно потряс кулаком. - Все готовы?
      Болото кипело; в самом центре вода била ключом, вскидывая и трепля какие-то ошметки, плохо различимые в зеленоватом свете луны; по краям тяжело колыхалась, и часто то тут, то там всплывали и громко лопались вонючие сероводородные пузыри.
      - Сеть где? - взвинченно спросил Мурашин, оглядываясь. Он уже стоял у самого края. - Сеть почему не приготовили, уроды?! Первый раз, что ли?
      Витюша стукнул себя кулаком по лбу, схватил с брезента рыхлый тючок и стал по-собачьи яростно трепать его, разворачивая; что касается Петьки, он давно уже изготовился: стоял с багром наперевес, мелко перетаптываясь, словно кошка перед прыжком; волнующаяся жижа захлестывала мыски его сапог.
      - У-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а! - протяжно и жалобно пронеслось вдруг над землей.
      Александра Васильевна обмерла и вцепилась в Нинин рукав. Казалось, лес тоже обмер, ожидая продолжения. И оно последовало: после недолгой испуганной тишины еще раскатистей и страшнее:
      - У-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а!..
      - Вот дьявол, - пробормотала Ниночка. - Ну что тянет, что тянет... Скорее бы. А, вот! Пошел!
      Лунный свет играл на бурлящей жиже, и там, где кипение было особенно сильным, вдруг кратко мелькнула человеческая рука - высунулась и тут же ушла, с брызгами хлопнув по воде растопыренной пятерней. Александре Васильевне почудилось, что на пальце блеснуло обручальное кольцо.
      - Давай! - страшно крикнул Мурашин, отмахивая.
      Витюша швырнул сеть; спутавшись в полете, она упала комом и слишком близко. Петька стоял по колено в болоте, силясь дотянуться багром.
      - Мать!.. - рявкнул Николай Арнольдович, бросаясь к шоферам. - Вашу!.. Ёп!.. Ну!..
      Сеть полетела второй раз - расправилась было, накрывая, да Витюша слишком рано поддернул - и опять зря.
      - Тля!..
      В грифоне гейзера, в мути и клочьях тины что-то мучительно всплывало и ворочалось, и снова уходило на дно; вот опять показалась рука... вторая!.. канули... Вынесло было ногу, облепленную мокрой штаниной и обутую в черный ботинок - тоже ненадолго... Торчком показалась запрокинутая голова со слипшимися волосами и распяленным ртом...
      - У-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а!..
      Бурун вскипел и поглотил ее.
      - Уйдет же! уйдет! - рычал Мурашин, вырывая сеть у Витюши. - Дай, мудак!
      Они топтались, мешая друг другу.
      - Сейчас сделаем! - кряхтел Виктор Иванович. - Погодите-ка!..
      Мурашин злобно толкнул его, и Витюша, охнув и взмахнув руками, с чавканьем сел на мокрую кочку. Николай Арнольдович подсобрал мотню и резко швырнул. Сеть расправилась и легла. Гейзер клокотнул и снова выбросил руку. Пальцы сомкнулись в кулак на ячеях.
      - Давай!
      Через несколько секунд и Петька дотянулся - стал помогать багром.
      Сеть понемногу выползала на берег, волоча с собой длинное черное тело, - содрогающееся и беспрестанно издающее жалобные стоны.
      - Куда?! - гаркнул Николай Арнольдович. - Пусть стечет! Давай, Нина!
      Ниночка подскочила с ведром и принялась быстро плескать человеку в лицо. Тот, не переставая стонать, мотал головой и фыркал, но глаз не открывал. Смыв тину, она присела и, точным движением сунув палец ему в рот, бестрепетно выгребла оттуда какую-то шевелящуюся дрянь.
      - На брезент! - скомандовал Мурашин.
      Торопливо распутав, перевалили на брезент.
      - О-о-о-о-ох-х-х-х! - пыхтел человек, ворочаясь и норовя подтянуть ноги в ботинках, чтобы принять позу эмбриона. - О-о-о-о-о-о-о-ох-х-х-х!..
      Отшвырнув ведро, Ниночка метнулась к корзине и сорвала мешковину. Одной рукой она держала бьющегося петуха, другой шарила по дну в поисках миски.
      - Н-н-ну же! - прохрипел Мурашин.
      Он выхватил у нее птицу, грубо сунул под мышку, схватил за шею, оскалился и одним мощным рывком оторвал голову.
      - Держи!
      Ниночка подставила миску. Безголовый петух брыкал ногами.
      - М-м-м-м-ма-а-а-а-а!.. - стонал человек в сети. М-м-м-м-м-а-а-а-а-а...
      Черная кровь доходила последними вялыми толчками, с запинками.
      - Давай, давай! Не тяни! - Мурашин выпустил из рук тушку, и та мягко шмякнулась в грязь.
      Ниночка осторожно, чтобы не расплескать, припала на колени.
      Человек вздрогнул, подобрался, широко раздул ноздри и потянулся к миске. Лакал жадно, не открывая глаз и сладостно поерзывая.
      - Ишь, уписывает, - сказал Мурашин, переводя дыхание. - Фу-у-у... готово дело. Приняли. Уж больно они попервости беспокойные... Ишь ты, ишь ты!.. Суррогат, конечно... Ему бы для разгону-то настоящей, - он вздохнул и заметил с затаенной горечью: - Да что уж тут. Утрачены, утрачены нами прежние традиции.
      Затем пошаркал ладонями друг о друга, отряхивая, присел возле, хладнокровно расстегнул на вновь прибывшем насквозь мокрый пиджак (человек обеспокоенно замычал и зачавкал), сунул руку во внутренний карман и вот уже отшагнул, осторожно разворачивая депешу, упакованную в полиэтилен.
      - Так, - сказал он, шурша листом. - Ага... Кандыба Степан Ефремович. Ясно, товарищ Кандыба. Понятно. В полном соответствии с директивой Ч-тринадцать. Как говорится, с прибытием, Степан Ефремович!
      "Кандыба, Кандыба, - повторила про себя Александра Васильевна, вся дрожа. - Кандыба. Ну да. Конечно! Он же был третьим секретарем крайкома... Как-то встречались на конференции... темная лошадка... всегда в тенечке... Вот какое дело!.. Теперь, значит, по обкомовской линии командовать будет... понятно..."
      Ниночка отняла пустую миску, и по знаку Мурашина Петька с Витюшей принялись торопливо разоблачать вновь прибывшего, кое-как стягивая с него липнущую к телу одежду. Степан Ефремович облизывался, кряхтел и беспокойно ворочался. Кроме того, начал сучить руками, мешая Петьке снимать майку.
      - Тише вы, тише! - бормотал Петька. - Да погодите же вы, говорю!
      Витюша возился со штанами. Ниночка уже держала наготове сухие.
      Когда дошли до трусов, Степан Ефремович широко раскрыл глаза и уперся взглядом в белую луну. Сначала он недолго скрипел зубами, а затем сказал:
      - Д-д-д-директива!
      - Да исполняется ваша директива, - со сдержанной нежностью буркнул Петька, осторожно подсовывая под него руку. - Что ж вы такой торопыга-то, Степан Ефремович. Не успели еще, право слово, оглядеться, а уже...
      - Молчать! - сухо оборвал его Мурашин. - Разговорчики.
      - Д-д-директива! - повторил Степан Ефремович. Мохнатые брови сошлись к переносице. Он рывком повернул голову, и белые его глаза остановились на Витюше. Тот попятился. - Исп-п-п-полнять!
      Слова вылетали из него словно бы под излишним давлением: пырхали и шипели.
      - Вы... вы... вы... - жмурясь, мотал он головой. - Вы...
      - Простите, Степан Ефремович? - нагнулся к нему Мурашин.
      - Вы-ы-ыг-г-г-говор! - пальнул тот, снова тараща белые зраки.
      - Да уж ладно, - буркнул Петька, берясь за трусы. - Сразу выговор... Поворачивайтесь, Степан Ефремович! Я ж так не подлезу. Зад-то поднимите, товарищ Кандыба!
      Александра Васильевна отвернулась...
      Через двадцать минут они вернулись к машине. Луна светила вовсю, и обратный путь оказался несравненно легче. Кандыба, облаченный в сухое, а поверх - в такую же, как у Николая Арнольдовича, плащ-палатку, шагал сперва нетвердо, по-журавлиному выбрасывая ноги и пошатываясь, но потом разошелся и даже, недовольно ворча, высвободил руку. Впрочем, Мурашин все же поддерживал его под локоток.
      - Проверим комплектность, - хмуро сказал Кандыба, умащиваясь на переднем сидении. - Все в сборе?
      Мурашин сидел прямо за ним. Витюша молчком пробрался в самую корму, на откидное. Женщины прижались друг к другу. Притихший Петька застыл за рулем, как аршин проглотив, и смотрел перед собой, не моргая.
      Тяжело кряхтя, Кандыба повернулся всем корпусом и недовольно оглядел каждого. Когда его мутный взгляд остановился на Александре Васильевне, она почувствовала, что взамен давешней дрожи ее пробрала испарина. Разглядывая, Степан Ефремович почему-то морщился и делал губами неприятные сосущие движения - так, словно во рту у него были лишние зубы. Уже через секунду она не выдержала - сморгнула и со сконфуженной улыбкой опустила глаза. Черт бы его побрал, ну что он вылупился?.. Кандыба все пялился, плотоядно причмокивая, и Твердунина уже хотела произнести какие-нибудь слова, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, но тут наконец-то "первый", напоследок шумно и с всхрапываньем вздохнув, отчего по салону отчетливо понесло болотной гнилью, отвернулся и брюзгливо буркнул:
      - Поехали!.. Мурашин, какие новости? Что в Маскаве?
      Николай Арнольдович стал послушно рассказывать о новостях, а Петька тыркнул рычаг, газанул - и они поехали.
      Маскав, пятница. Глобализатор
      Ах, как хороши прогулки по летнему Маскаву!
      Бывало, выйдешь под вечер на тихую пыльную улицу, еще не вздохнувшую после знойной суматохи июльского дня, - переливчатый воздух полон дальнего гула. Бредешь куда глаза глядят... даже не смотришь по сторонам, а только бездумно отмечаешь то, что само подкатывает под рассеянный взор: вот одноглазая собака с кривым хвостом... старуха с авоськой... веселые дети с папиросками... а вот уже подземный переход, нищий таджик на краю тротуара... а вот заплеванная площадь, на которой днем бурлит суматошный базарчик, а теперь только десяток бухарцев с обреченной настойчивостью пытается продать невесть кому свою увядшую зелень да пьяный молдаван торгует кислой "изабеллой". Хочешь - иди краем Багдадского парка, мимо серебристых елей которого днем и ночью лощат дорогу торопливые мобили, а не хочешь - нырни в разъятый зев метро, и через несколько минут грохота и качки выберешься в каком-нибудь новом месте - на "Полежаевской", на "Беговой"... а то еще прошвырнешься до "Хивинской", поднимешься к розовому небу яркого городского заката - и увидишь зеркальную колонну минарета Напрасных жертв, на недосягаемом кончике которого еще сверкает солнце.
      А зимой! Снег танцует вокруг фонарей на площади Слияния. Что это значит? Да ничего - просто кристаллики замерзшей воды падают из сиреневых, размалеванных городским сиянием облаков, - каждый по своей причудливой и неповторимой траектории... и что из этого? Вот именно, что ничего, - но почему тогда столько жизни в этом бессонном движении, столько обещаний в этом ровном шорохе? Что сулит душе медленный танец снегопада, почему с такой жадностью следит она за его пируэтами?
      Весной Маскав стоит весь в зеленой кружевной пене - это липы и тополя опушились первой листвой... Ранней осенью - он весь в золоте, в багрянце, в парче и бархате, в драгоценных ризах, - и ты бредешь из одной сокровищницы в другую, и сухое, сдавленное лепетание умирающих листьев настойчиво хочет что-то тебе сообщить, - а ты шагаешь, не зная: что именно? о чем? - о тебе ли? о жизни ли? о смерти?..
      Однако в середине октября, когда дождь с протяжным гулом гоняет над Маскавом, неустанно расстилая свои серые полотнища, когда он пьяно воет в водостоках и будто свинцовой дробью колотит по крышам, - куда идти об эту пору? Разве что до ближайшего ларька - за парой пива или бутылкой вина, чтобы скрасить хмельными раздумьями одинокую ночь, - да и то наверняка промочишь ноги или, того пуще, равнодушный мобиль окатит, как из ведра, веером черной воды...
      Так или иначе, но тот, кого поздним вечером этого четверга, быстро скатившегося в такую же дождливую и неуютную ночь пятницы, нелегкая, несмотря на все доводы разума, вынесла-таки на улицу, мог бы при случае наблюдать стремительное движение кортежа, состоявшего из приземистого "форда-саладина" и двух тяжелых джипов сопровождения - ведущего и замыкающего, - оснащенных синими проблесковыми огнями категории "экстра".
      Струи разноцветного, подсвеченного городским сиянием дождя густо вколачивали черные гвозди в пузырящиеся лужи, мощные дворники смахивали с лобовых стекол потоки воды, мокрый асфальт с отвратительным змеиным шипением бросался под колеса. Все машины представляли собой утяжеленные бронированные VIP-версии прототипов, и каждая из них в случае дорожного столкновения могла бы показать результаты не худшие, чем демонстрирует танк М-класса "темуджин".
      Техника езды была рассчитана на то, чтобы на перекрестках, пролетаемых, как правило, с воем и на красный, отсечь возможные хвосты или, по крайней мере, заставить их себя обнаружить - для, опять же, последующего решительного отсечения, - поэтому проследить движение кортежа было не так просто. Однако если бы кто-нибудь все же преуспел в этом и нанес его маршрут на карту Маскава, он увидел бы причудливую угловатую линию, более всего напоминающую неряшливо скомканный моток колючей проволоки.
      Начавшись на Крылатских холмах, эта неправильная линия для начала посолонь обегала весь огромный город на уровне дальних предместий, кое-где вылезая за более или менее правильный круг кольцевой дороги. Затем, сделав решительный прыжок по проспекту Слияния на уровень третьего кольца, двигалась далее (теперь почему-то против часовой стрелки); но уже не так размашисто, с более подробным расчеркиванием отдельных районов. Петляя и многократно не только пересекая, но кое-где и накладываясь на саму себя, она вновь описывала круг и спускалась на новый уровень, примерно соответствующий Садовому кольцу, а сделав еще один, оказывалась на Бульварном. Тут ее конфигурация и вовсе теряла какое бы то ни было подобие правильной фигуры: изламываясь и повторяясь, она прошивала Центр, как игла мастерицы, норовящей изобразить на ткани какую-нибудь замысловатую цветную вещь - петуха или Спасскую башню.
      Если бы, далее, наблюдатель был аккуратен и последователен в своих действиях, ему пришлось бы указать на линии множество красных кружочков, отмечающих кратковременные остановки стремительного кортежа. Не переставая рассыпать синие лезвия мигалок, мобили дружно брали к обочине и резко тормозили, поднимая широкими колесами фонтаны черной воды из пузырчатых луж. Двери джипов распахивались. Из каждого, не мешкая, выпрыгивали на асфальт два охранника и занимали боевую позицию, плотно прижавшись к мокрым крыльям машин.
      Как правило, кортеж останавливался невдалеке от скопления людей. В дождливом сумраке толпа напоминала что-то вроде угольев гаснущего костра неверный оранжевый свет факелов дробился и играл на мокрых поверхностях зонтов и одежды.
      Далее события развивались по одной из двух схем. Кто-то из толпы спешил к машинам. Охранники исследовали его ручным пластометаллоискателем. Пришедший забирался в "форд-саладин", приглашающе распахнувший дверцу. Внутри он проводил не более трех минут. Как только визитер покидал мобиль и направлялся назад к сполохам гаснущего костра, охранники прыгали по своим местам и кортеж срывался с места.
      В другом случае от толпы откалывалась небольшая группа. Большая ее часть останавливалась на некотором отдалении от машин, а одиночка-представитель торопливо подходил к "форду". Из "форда" тем временем выбирались двое. Один раскрывал над другим большой зонт. Присоединившись к группе, эти двое пожимали руки ее участникам. Затем, не теряя времени, все вместе собранно двигались в сторону толпы. Там человек, над которым держали зонт, брал в руки мегафон и произносил краткую речь, на протяжении которой несколько раз поднимал кверху правую руку и потрясал сжатым кулаком. Толпа отвечала согласным ревом: "Р-р-р-р-р-а-а-а!.. Р-р-р-р-р-а-а-а!.."
      Это отнимало чуть больше времени - минут семь. Когда все кончалось, мобили исчезали, взвыв двигателями, полыхнув напоследок яркими вспышками стоп-сигналов или ударив по нервам отвратительным воем сирены.
      Последняя остановка была именно такой. Дождь усилился, и, забравшись в мобиль, человек, над которым держали зонт, сказал несколько слов в адрес непогоды. Форма его высказывания предполагала определенную энергичность, но голос у человека был утомленный, и в целом оно прозвучало довольно вяло.
      - Василь Васильич, через двадцать минут глобализатор, - напомнил второй. - Подтверждаем?
      - Так а шо ж, - устало сказал Василий Васильевич. - Подтверждай, шо ж теперь... И этого мне давай, как его, матери его трясца... Кримпсона давай, Худоназарова, чтоб ему неладно было... Куда он провалился, в конце концов?
      - Не знаю, - ответил секретарь, пожимая плечами. - Ни один телефон не отвечает. Я ему сообщение оставил.
      - Сообщение... хрена ли мне в твоих сообщениях!
      Василий Васильевич снова витиевато выругался.
      - Издевается, сволочь! - говорил он ровным басовитым голосом. - То минуты спокойной не дает, то вот на тебе: пропал. Сучок. Это я знаю... штучки его. Как до дела дошло - пропал. А то все крутился под ногами... под ногами, гад, путался... отчетов требовал. Деньги он нам платит! А чьи, спрашивается, деньги? Свои? Как же! Наши же, подлец, и платит - у нас, у народа наворованные! Пиявка!.. Пристанет как банный лист - не отделаешься: зу-зу-зу, зу-зу-зу! Будто мы на его бабки, - господи, прости! - блядей держим, а не!.. - Василий Васильевич отчетливо скрипнул зубами и сплюнул: Тьфу!.. Все отчетцы ему! На каждую копейку! А понять, что дело-то живое, не канцелярское дело-то... ах-х-х-х, паразит!.. А теперь его нет! А к утру вынырнет: шо такое? Шо за дела! Мы же договаривались! Почему это не так, а то не этак? Где то, где се? Как могли?.. Лег на дно, слизняк! Чтобы самому, значит, в сторонке остаться. Он, выходит дело, на предварительном этапе с нами все порешал. А мы, значит, на решающем этапе того... обмишулились. А тут он и появился, чтобы нам клизму ставить! Пожалуйста Кримпсон-Худоназаров, матери его трясца, в белом фраке! На белом коне! Явился проверять, шо мы тут наворотили! Указать нам, шо не так, а шо не этак!..
      - Да уж, - кивнул секретарь.
      - Не-е-е-ет, так дело не пойдет, Николай, - Василий Васильевич понизил голос. - Надо нам от таких попутчиков помаленьку избавляться. Не по пути нам с такими попутчиками. Ну явное же буржуазное разложение! Яв-но-е! Растленный тип. Жен одних сколько поменял. Да если б не деньги его, я б с ним!.. - И Василий Васильевич сказал еще несколько достаточно энергичных слов. - Ведь по нужде, по нужде!.. Ну куда без денег, куда? Как? На взносы? Ха-ха!
      Василий Васильевич горько рассмеялся.
      - На взносы-то не очень, - вздохнул Николай. - Куда там. До крайности народ довели.
      - То-то и оно, то-то и оно... Вот и выходит: загребает он жар нашими руками, пидорюга.
      - Да уж...
      - Он ведь чего хочет? На чужом горбе в рай въехать, вот чего. Мы ему сейчас тут все соломкой выстелим поровней да поглаже... а потом: пожалуйста, Сергей Маркович, примите ключики!.. от Маскава, от страны!.. Будьте уж так любезны, возглавьте!.. садитесь, Христа ради, царствуйте!.. видите: не пропали ваши денежки, в рост вошли... да что я тебе толкую, сам знаешь. Василий Васильевич помолчал, потом сказал глухо: - Так вот не обскочет он нас, Николай, не обскочет. А мы его обскочим. Ой обскочим! По закону обскочим. Подведем мы ему революционную черту. Дойдут руки. И не пикнет. Хватит...
      - Да уж, - кивнул Николай. - Погулял. Побаловался.
      - По практической справедливости, - бормотал Василий Васильевич, невидяще глядя в окно. На неподвижных белках глаз отражалось быстрое мелькание фонарей. - По оптимальной... Он что же думает: революцию купил? Насильственное свержение строя - купил?
      - Держи карман шире, - хмыкнул Николай.
      - Вот и я о том же. Такого не купишь. Это не картошка. Тут на три рубля не насыпают. Хочешь с нами - так со всей требухой. А не хочешь - так по всей строгости. Подписано - и с плеч долой. Раз - и квас... Надо нам, Николай, для таких надобностей опыт перенять. А то все рассусоливаем. Хорошая у них эта штука - УКГУ... Как мыслишь?
      - Неплохая, - согласился Николай.
      - Второй, второй, - глухо произнес водитель в переговорное устройство. - Третий, третий. Режим триста. Режим триста.
      - Набери еще раз, матери его трясца... вынет он из нас душу.
      Николай потыркал кнопки телефона.
      - Не отвечает? Ну, прости мою душу грешную, - устало сказал Василий Васильевич. - Ему же хуже...
      В ту же секунду запиликал другой аппарат. Николай снял трубку.
      - Алло! - радостно сказал он. - Да, Михал Кузьмич! Приветствую вас!..
      - Клейменов? - одними губами спросил Василий Васильич, а получив в ответ утвердительный кивок, кисло скривился и замахал.
      - Конечно! К сожалению, нет. Думаю, в течение двух часов. Ну да. Да как вам сказать... идет понемногу дело... Да ну? Замечательно!.. Правда? Еще бы не помощь! Вот порадовали! Ого! Мы ваших ребят знаем!.. Разумеется. Немедленно передам. Обязательно. Всех благ, Михал Кузьмич. До связи.
      Николай положил трубку.
      - Ну? - нетерпеливо спросил Зарац.
      - Объявили всеобщую мобилизацию. Первые двести человек наготове. Элитный отряд. Вооружены, обучены. Ждут сигнала. Просил перезвонить, как освободитесь.
      Василий Васильевич тяжело помотал головой и подпер лоб кулаками.
      - Тоже лезет... все лезет, зараза такая. Без мыла влезет, куда хочешь. Ишь ты - перезвони ему. Разбежался я ему перезванивать... С ним ухо востро. Ты его води, води, Николай. Вываживай. Ни да, ни нет. Пусть покамест висит на крючке. Понял?
      - Как не понять...
      - Им пальца давать нельзя. Палец дал - все, считай руки нет, - глухо сказал Зарац. - Нечисть болотная. Добровольческие отряды сулит. Сигнала ждет. А сам чего? А сам двести голодных придурков пришлет с винтовками. Интернациональную помощь. А взамен захочет все дело под себя подгрести. Он же главнее. У него исторические корни, матери его трясца... Ты понял?
      Николай хмыкнул.
      - Все в свои набивается. Давай, мол, к нам. Ты, мол, наш, с корнями. Мол, на тебя только посмотришь, сразу ясно - настоящий гумунист. Чего, мол, тебе одному-то. Давай в нашу бучу... Я тебе не рассказывал? - присунувшись ближе, вполголоса спросил Василий Васильевич. - Они ж мне предлагали в прошлый раз. Ну, по Ч-тринадцать-то пройти. Без шуток. Чтобы уже со всеми потрохами... ну, ты ихнюю кухню знаешь...
      - Откуда мне знать? - осторожно возразил секретарь. - Разве что догадываюсь...
      - Правильно, я тоже толком не знаю... темнят, гады, слова не вытянешь. Чего там, мол... Мол, не трухай... на месте разберешься... Я отказался.
      Николай молча блестел глазами.
      - Может, зря, - сказал он, подумав. - Это у них вроде аттестата... путевка в жизнь.
      - Аттестата! - Зарац фыркнул. - Ты смеешься? Аттестат надоел - в помойку бросил. А с этим куда? Это с плеча не скинешь. Ч-тринадцать!.. Ты им в глаза-то смотрел когда-нибудь?
      - Бог миловал, - сказал Николай.
      Мобили, заливая путь ртутным светом мощных фар, подкатывали к подъезду.
      - Приехали, что ли? - устало спросил Василий Васильич. - Знаешь, достань-ка там по пятьдесят... да еще по пятьдесят. Что-то нервы гуляют... Скажешь тоже - аттестат.
      x x x
      Через пятнадцать минут рекламную чехарду шестнадцатого канала сменило замечательно красивое лицо аккуратно причесанной ведущей.
      - В студии "Маскавского курьера", - она скосила глаза и продолжила, чему-то улыбаясь, - генеральный секретарь партии КСПТ Василь Васильич Зарац. Добрый вечер, Василь Васильич. Мы пригласили вас, чтобы поговорить о сегодняшних событиях. Итак, не могли бы вы прокомментировать погром, происходящий в эти минуты у Западных ворот Рабад-центра?
      - А шо ж тут комментировать? - забасил Василий Васильевич с необыкновенно простецкими интонациями, и его высокий лоснящийся лоб, изборожденный морщинами каких-то нешуточных раздумий, несколько разгладился. Удивленно-приветливая улыбка осветила лицо Василия Васильевича - широкое, грубой лепки, гладко выбритое, холеное, мощное, украшенное тропически разросшимися бровями, толстым носом и сочными пришлепывающими губами. Благодаря улыбке оно окончательно приобрело бы выражение скромного достоинства и открытости, если бы не юркие масленистые глазки: они по-прежнему жуликовато шныряли из стороны в сторону, то и дело омахиваемые светлыми, как у поросенка, ресничками. - Нечего тут комментировать. Это ж курам на смех, - и, действительно, Василий Васильевич рассмеялся, весь покрывшись добрыми складками. Но тут же круто свел брови. - Почему? спросил он и сам ответил, но ответил, по обыкновению, вопросом: - Потомушо шо ж мы получили? Потомушо новые обещания мы получили, вот шо. А результат мы какой получили? - снова спросил он, хмурясь, и снова сам же пояснил: Вот мы какой результат получили. Что же касается погрома, - Василий Васильевич сделал внушительную паузу, во время которой несколько раз отчетливо почмокал губами, - то никакого погрома нет. Есть стихийные выступления доведенных до отчаяния масс. Потому что полопались народные чаши. Но! - Василий Васильевич строго поднял палец. - Несмотря на отсутствие погрома, мы пытаемся взять дело в свои руки, - он с сомнением посмотрел на ведущую, будто прикидывая, стоит ли перед ней раскрывать все карты. Почему? Потомушо только мы способны дать народу. Почему? Потомушо мы партия будущего. Почему? Потомушо против мародерства! Почему? Потомушо за социальное равенство! - сжал кулак и сказал, потрясая: - Почему? Потомушо наше дело правое!
      - Вы хотите сказать, что намерены руководить действиями толпы? ввинтила ведущая. - Или уже руководите?
      Василий Васильевич обиженно выпятил губы.
      - Не руководили и не руководим, - сообщил он. - И не собираемся руководить. Массы сами хотят взять власть в свои руки. Почему? Потомушо доведены до отчаяния бездумной политикой верхов. А вот уж когда массы возьмут, то мы и вовсе не позволим. Почему? Потомушо задавать всенародным лидерам провокационные вопросы, которые...
      И неожиданно исчез с экрана.
      - Вы слушали комментарий Василь Васильича Зараца, генерального секретаря КСПТ, - холодно улыбаясь, пояснила ведущая. - Вернемся к событиям дня. Только что поступила информация, что в аэроколодце "Маскавской Мекки" разбился бытовой ситикоптер. Есть жертвы. Не исключено, что авария связана с последними событиями у Восточных ворот. Там находится наша съемочная группа. Семен Клопшток на прямой связи. Семен, вы меня слышите?
      - Нашасмочнагруппа нахоцанместе крушекоптера, - застрекотал молодой человек с такой поспешностью, что слова, вылетавшие у него изо рта, не успевали разлепляться. - Как свидетельствуют очевидцы, машина потеряла управление и рухнула на посадочную площадку. Вы видите, как... - он указал рукой направление, камера послушно повернулась и уставилась на ситикоптер, завалившийся вперед и нелепо выставивший вверх обломок хвоста, - ...видите, как спасатели разбирают обломки аппарата. По словам начальника отряда службы спасения, в последнее время произошло несколько подобных происшествий.
      Молодой человек повернулся к стоящему рядом и рывком протянул ему микрофон.
      - Да, за последний год в Маскаве случилось несколько аварий ситикоптеров, - размеренно сообщил начальник отряда. Светоотражатели на его куртке сдержанно посверкивали. - В данном случае машина потеряла управление при попытке попасть в ситикоптерный колодец.
      Начальник отряда показал куда-то вверх. Камера круто задрала голову. Вверху бесшумно клокотала белесая туманная каша облаков и дождя, в которой терялась горловина колодца.