– Что ты извиняешься, Граня! Ты видишь, он темнит. Ему не долг никакой нужен, он тут такой оборзевший лох, за киллера хочет сработать. Ты что, лох, когда за «муху» базарили, так мигал? Ты зачем на калашник хавало раззявил? Ты кто такой? Кого ты сделать хочешь? Что ты гонишь тут мне! Может ты Ельцына завалить хочешь? Или Рыжего? Или Березовского? Ты с бандюганами в ноль монтируешься, ты там не причем, ты угрохать кого собрался, ты мне скажи… Граня заботливо так пытался утихомирить Узбека, но тот вырывался и уже в полный голос кричал:
      – Или ты гниду-Грачева завалить хочешь? Хочешь гниду-Грачева уделать? Я с тобой сам пойду, он моего друга в Чечне угрохал ни за хрен, я сам с тобой пойду, скажи только, что Грачева-гниду хочешь завалить! У меня есть ствол. Вот, гляди, лох! И вынул пистолет прямо из-под майки. Евграфов сидит, весь в холодном поту, посетители, слава господи, уже разошлись, официантка где-то на кухне, есть еще шанс по добру по здорову отсюда выбраться. Граня сделал какое-то ловкое движение, и Узбек, поперхнувшись, полетел на пол. Граня быстро засунул ему пистолет под майку и махнул рукой: уходи, пока цел. Закрывая дверь, Евграфов еще напоследок услышал:
      – Ну прости меня, мой хороший, ну прости, все у нас будет хорошо, только не бушуй… В метро едучи, Евграфов чуть успокоился. Отошел. В «Факел» больше - ни ногой. А все же - какая народная мысль. Как прочно сидит в умах. Похоже, их тройка просто на один шаг вереди всей страны. Взялись выполнить мечту миллионов. Весенний дождь. Хлывень. Пузыри пучатся на лужах, пыль, было всплывшая тонкой пленкой, потонула в воде, побитая тяжелыми каплями. Еще немножечко, еще чуть-чуть и солнышко заулыбается, умытое и довольное. Ветер поиграл самую малость с зонтами, все бы ему спицы наобратное выгибать, однообразный юмор, право, как не надоест за такой-то срок! Но и ветер уже унялся. Дождит из последних плесков, будто неисправимый спорщик, проиграв главные тезисы, бурчит еще, пытаясь изо всех сил сохранить лицо. Террористы Евграфов и Тринегин под одним зонтиком решительно двигаются по Большой Пироговской улице в направлении Зубовской площади. Ругаются.
      – Любезный друг мой, ну какой ты журналист! Какая-то пародия на журналиста. Что входит, по идее, в ваши, братии борзописцев, обязанности?
      – Да никто тебе ничего не обязан.
      – Да нет, ты же отлично понимаешь, чего от вас ждет общество!
      – Здравый смысл в тебе остался, философ? Ничего от нас не ждут. В крайнем случае, ждут, что обманем в миллионный раз. Подсознательно ждут, чтобы мы ласково обманули, сладко. Чтобы и дальше спалось о’кэй. Но это непрофессинально. Надо как бы искренне и честно. А это значит, чтобы с кошмарами. Правдоподобно. Не можем же мы им просто сказать: вроде бы в экономике маленький прирост наметился… Засмеют. Надо так: этой бедной стране случайно выпал счастливый шанс, например, цены на нефть чуть повысились. Ну, окончательно в дерьмо не ныряем, еще поплаваем двумя ноздрями над самым уровнем. Но недолго. Это перед выборами прирост, особенно месяца за два, так и прет, а в другое время надо критиковать, мол если и есть - то случайно. И скоро закончится. А если нет прироста, что естественнее, то, значит, все рушится, падает, ломается и воняет. И никогда больше не поднимется. Классический вопрос для телеинтервью: когда мы, наконец, поднимемся до уровня? Интервьюируемый, разумеется, отвечает лабуду: дело это нелегкое, пережитки прошлого-де, но не стоит отчаиваться, лет десять всего осталось. Ну, одиннадцать. Не больше. Ведущий ему поддакивает - мол, конечно. Сами видим. Не без того. Но улыбаться при этом должен профессионально: мы, интеллектуалы страны, сладкого не ждем, сказочки нам надоели, оптимизмом не болеем. И чтобы искренняя боль за Россию от всего сердца звенела в этой улыбке, а также в ироничных комментариях. Чтобы видно было, да! чтобы было видно - страдаем обильно. Готовы к худшему. Поста не покинем, хоть нас дустом посыпай. Профессионал это тот, кто раскапывает больше свежих ужастиков. Если, например, найден план, по которому олигархи продали Америке Смоленск. Или что вместо прививок в детстве врачи кололи нам микрочипы в питательном растворе, а через эти микрочипы взрослыми людьми управляют сталинисты, зюгановцы, евреи, американцы, гомосексуалисты, интеллигенты, чечены или администрация президента. Ненужное зачеркнуть. Еще лучше что-нибудь более правдоподобное: недавно, например, по Звенигородскому шоссе прошла манифестация покойников с Ваганьковского кладбища с лозунгами против гробокопателей. Столкновения с милицией. Имеются жертвы. Есть запись интервью с трупом Высоцкого, правда, любительская. А потому несколько смазана. Семь очевидцев могут подтвердить сообщение нашего корреспондента. Есть фотографии…
      – Как же ты можешь! Ведь это бесстыдство.
      – У настоящего журналиста стыд атрофируется. Даже у среднего по статусу и положению. Начисто. Иначе как работать?
      – Если рассуждать, оставаясь в пределах здравомыслия, то люди хотят получать информацию и, может быть, какую-то простейшую интерпретацию. Даже не интерпретацию, а комментарий, пояснение. Вот и все. Разумеется, в любой профессиональной группе существуют бессовестные люди, но все-таки, продажность и подтасовка фактов - исключение. А от тебя я слышу только одно. Какие и когда «бабки оторвали».
      – Это не здравомыслие, это полный бред. Бредософия. Для чего существует газета? Или журнал? Информацию добывать? А потом пересказывать? Их основали, чтобы деньги получать. От ужастиков, типа скелетов с транспарантами. От выборов. От интерпретации, которая лучше оплачивается. С одной твоей этой информацией прогорают вмиг.
      – Милостивый государь! Я только одно тебе скажу: это не профессионализм, это торгашество. И сам ты, прости, похож на торгаша. Я очень хорошо себе представляю, как ты якшаешься с какой-нибудь мафией, держишь ларек или даже сам у прилавка стоишь.
      – Ничего плохого в ларьках не вижу. Надо будет, поторчу и за прилавком. Нищенство безобразнее. А ты выбирал бы выражения. Какого черта!
      – Прости. У меня как-то в голове не укладывается. Прости.
      – Между прочим, есть у меня кое-что. В центре держу ксерокс в чуланчике. На двоих с другим журналистом. И, знаешь ли, когда за ним отстоишь семь часов, безо всякого стыда забираешь деньги домой. Честно заработано.
      – Малый русский предприниматель?
      – Маленький. Как гномик. Оба рассмеялись.
      – Между прочим, философ ты тоже не очень философистый.
      – Это как коты не совсем котастые, а студенты - не до конца студентистые?
      – Да. Ты ведь в армии служил? Служил. А зачем философу в армию? Скажи на милость, зачем философу в армию? Ты умами должен управлять, а не штыком какую-нибудь шину колоть. Не твоя роль. Арлекин не играет Пьеро. Философ ему, раздумчиво:
      – Ведь это было в советское время. Тогда все по-другому звучало. Было вполне естественно защищать отечество. Сократ защищал свой маленький полис, почему не защищать мне мою Россию?
      – Говоришь складно. Только Сократ был на войне, а не в армии. А где твоя война, философ? С кем ты бился? Ты закосить не мог? Ты же тогда диссидентничал?
      – Мог. Не захотел.
      – А если бы сейчас - на дубль пойти?
      – Сейчас я бы взрывчатку для военкомата нашел.
      – Даже лычку там ухитрился получить. Философ в звании ефрейтора! Котлета с мороженым.
      – Довольно.
      – Хорошо. Заметь, я не спрашиваю тебя о причинах. О причинах я догадываюсь. Я просто намекаю: мы не совсем то, чем должны быть. Жизнь нас приспосабливает к себе. Да, я, может быть, торгаш. У меня, может быть, это в крови. Но я с такой кровью лег в журналисты, как пуля в девятку. Почти в десятку. Чуть-чуть не попал. А ты, философ, наверное, отклонился на двадцать процентов… или на пятьдесят процентов, когда затеял наше дело. Ты сам-то понимаешь от чего ты отклонился?
      – Понимаю. Но я, отклоняясь, в какой-то степени возвращаюсь.
      – Нормальные герои всегда идут в обход?
      – Просто я возвращаюсь длинным окольным путем. Существует механизм, который делает из нас то, чем нам быть не предназначено. И я хочу сломать в нем одну маленькую детальку. Пускай он работает хуже. Чем не философическое действие? Идут, молчат. Дождь кончился. Солнышко на небе слова нежные лепечет. Хорошо ему, умытому.
      Философ застенчиво спрашивает:
      – Хотя бы чисто теоретически… Какой процент информации, которую TV передает нам, простым смертным, достоверен? Раньше я думал, что при всяком режиме нужно просто уметь вчитываться, видеть написанное между строк. Но, видимо, разрушение зашло глубже…
      – Какой процент? Никакой процент. Случайные разрозненные совпадения с правдой факта. Если завтра ты услышишь: президент ожидает в октябре созыва совещания министров иностранных дел стран какой-нибудь «большой семерки»… или «большой восьмерки»? черт с ней, - так вот, они должны будут обсуждать проблемы прав человека в государствах Балтии. Об этом уже есть четкая договоренность с госсекретарем США. Со специальным визитом - чтобы четко договориться - туда летал, скажем, Черномырдин. В общем, если ты услышишь повседневный политический нонсенс, вроде этого, как полагаешь, сколько тут может быть правды?
      – Вероятно, почти все. Здесь, на мой взгляд, нет ничего секретного или острого…
      – Наивная душа! Вполне вероятно, что президент никого не ждет, госсекретарь ни ухом, ни рылом, а Черномырдин был в Крыму. Балтия - и та - отдыхает. Случайно может совпасть только то, что некто из российского руководства действительно только что побывал в Северной Америке.
      – Что, правда? Правда?!
      Евграфов с печалью в голосе, брови сдвинуты, глядя философу прямо в лицо, ровно так сообщает:
      – Миша, положение значительно серьезнее, чем может показаться. Все зашло дальше самых пессимистических прогнозов. То событие на Звенигородском шоссе, о котором я говорил пять минут назад, на самом деле имело место.
      Тринегин как шел, так и встал. Смотрит на журналиста, ждет пояснений. Верит. Целых пять секунд. Евграфов ему в той же манере:
      – Наш специальный корреспондент выехал на место. Подробное освещение произошедшего - в вечернем выпуске.
      – Важнейший вопрос - кого? Кого из них?
      – Мне все-таки представляется более важным вопрос как… - и Евграфов уточняет:
      – Как мы, вглухую непрофессионалы, обстряпаем теракт, на которых даже опытные люди сплошь и рядом сыплются. Как?
      – Любезный друг! Отклоняемся от темы. С философской точки зрения в основе всего лежит вопрос зачем? - без него все остальное утрачивает смысл.
      – Хорош трепаться! Теряем время. Философ и Евграфов воззрились на Гордея с удивлением. Какое время? Ну какое время? У них целый вечер. На какой пожар торопимся? И потом, что это он, озверину откушал? На людей бросается. Философ ему вежливо:
      – Степа, мне кажется, недолгое обсуждение теоретических вопросов не столь уж неуместно…
      – Словоблудие! Одно словоблудие! Делом надо заняться.
      – Я понимаю, у каждого есть дела…
      – Да не тороплюсь я никуда. Просто мне это интеллигентское словоблудие во где сидит! Оно, я скажу, оно меня уже достоестало. И болтают, и болтают… Везде. И тут тоже! У Тринегина сделался очень недовольный вид. Сейчас зашипит, как его кот шипит на пылесос и на швабру. Глаза сверкают недобрым блеском. Словом, задето нечто глубоко философское. Даже голос изменился. Вот он этим самым изменившимся голосом и говорит:
      – А ты меня в интеллигенты не записывай, понял! А Гордей, видимо, оставил сегодня дома механизм внутренней гармонии. Не принес с собой. Или барахлит механизм, прорывает его естество мужское:
      – А кто ты такой, скажи-ка, на самом деле? Токарь-пекарь?
      – Кто бы ни был, я тебя очень прошу, оставь эту привычку интеллигентом меня называть! Гордей уже и не злится, он сбит с толку: как ему разводной ключ еще называть, троллейбусом? бензопилой?
      – А как тогда? Как тебя еще-то называть? Что тут не так? Это ж ведь не ругань. Да. Ты разъясни тогда, я не пойму. Теперь в затруднении Тринегин. Чтобы объяснить Тринегину, что такое интеллигенция, чем она отличается от интеллектуалов и людей, которые работают, эксплуатируя собственную голову, но при этом никакие не интеллигенты, для всего этого понадобился бы как минимум академический час…
      – Поверь мне на слово. Когда-нибудь постараюсь рассказать. А сейчас лучше поверь на слово. Я не интеллигент. Я совсем не интеллигент и не желаю таковым считаться. Евграфов подбросил им идею, которая сыграла роль секатора для этой новой, совершенно никчемной ветви разговора. Идея была: разойтись по разным местам, написать сепаратно по бумажке со списочком в десять или менее того имен. А дальше играть на совпадениях. Общее чувство: не может не быть совпадений. Философ первым закончил, вяло поинтересовался: еще пяток нельзя? - получил от Евграфова естественную реакцию, в смысле, концентрируйся, Миша, речь-то вообще об одном идет. Во всяком случае, пока. Тринегин сходил за телепрограммой, развернул ее, нашел какое-то давешнее свое подчеркивание, посмотрел на часы……Список совпадений составлял журналист. Посмеивался своим открытиям. Огласил:
      – Что характерно! До некоторых мы не доберемся ни при каких обстоятельствах. Или при сказочных обстоятельствах. Но пишем все втроем с упорством, достойным более удачного применения. Три балла заработали Березовский, Ельцин, Грачев, Чубайс… По два у Козырева, Бурбулиса, Киселева, Сметанина, Гусинского, Филатова, Гайдара, Горбачева, Лисовского, Федорова, Черномырдина, у тех парней, которые стреляли из танков по Белому дому в 93-м, у Шамиля Басаева… да… нашему теляти да волка бы съести… у Коротича, Афанасьева… по старой памяти, я так понимаю… Степашин только у меня: видно, заслуг еще маловато. Женщин, между прочим, посовестились… А есть кого. Смоленский какой-нибудь не попал. Фамилия, что ли, более русская? Или мелькал поменьше?
      – Почему до Грачева нельзя добраться? Можно, по-моему.
      – Гордей, если ты знаешь как, мы его пока вычеркивать не будем. А из прочих я сейчас повычеркиваю тех, кто нам шансов не дает. Если я правильно понял, нас ведь интересует результативная акция, а не погоня за химерами? А кто из них громче прокричит после смерти, один бог ведает. Ельцина, Березовского и Чубайса вычеркиваю… Гусинского, Горбачева, Лисовского, Черномырдина и Басаева - тоже. Не потянем, так?
      – Так.
      – Теперь вот что. Советую выкинуть кое-кого, уже не при делах. В смысле, слабоваты. Шума будет мало. А надо - не меньше, чем когда Старовойтову. Но более однонаправленно… Понимете? Я предлагаю списать за непригодностью Бурбулиса и Филатова. Вы знаете, кто это такие. Но о них уже забывают. Федоров - моя кандидатура, но я отказываюсь: не настолько известен…
      – Ваня, всякий раз, когда он показывается на экране, это такой заряд бодрости на всю жизнь!
      – Я его снял, у него остался всего один балл. Вопрос сам собой отпал. Еще: Киселев, кажется, кончился. Опустили. Не подняться, тебе, дружище. А какое лицо было… бодрящее. Хорошо сказано, Миша! Открытое, честное лицо, так и просило неформальной косметической операции. Гордей:
      – Бурбулиса тоже снимайте. Это у меня с позавчерашних времен имя в голове застряло. Снимайте. И Киселева, раз он весь на хлопушку вышел. Зря возиться не стоит. А Филатов пусть побудет в твоей бумажке. Не вредно ему там побыть. Сопля к ноздре, она как шайка к бане. Философ откликнулся:
      – Тогда и Коротича спишите. Он уже не фигура. Кто теперь знает его «Огонек»? Не будем же мы за ним охотиться только из-за того, что он более легкая добыча, чем Чубайс. Только из-за того, что у него не хватит денег как следует закрыться наемниками! Это, милостивые государи, не дело. Я его выдвигал, я и… задвигаю. Не потянет Коротич на народного избранника. В нашем смысле.
      – В этом случае, танкисты тоже не проходят по рейтингу.
      – Почему не проходят? Это ж прямые душегубы, им тут самое место. И фамилии их в газете напечатаны, сможем отыскать. Кого-то уже, говорят, достали. Родина сказала спасибо своим героям.
      – А я, Степа, прости, но все-таки послушаюсь Евграфова. Как мы объясним всему свету, что это не простой несчастный случай, не убийство из-за денег? Из-за чего убили Старовойтову? Да кто его знает. Я даже опасаюсь, что на наши действия не обратят на себя никакого внимания. Что может быть отвратительнее напрасного убийства? Бессмысленно просто мстить. Даже глупо.
      – Вовсе не глупо. И не бессмысленно. Что ты городишь?
      – Да пойми ты, сударь мой, весь свет должен понять, что это месть. В их гибели другие подонки должны видеть высший смысл и тревожиться.
      – Ну а как мы про Филатова объясним? Или про Афанасьева твоего? Я противиться не буду, дело общее, артельное дело. Старшого не выбрали, мирить некому. Я противиться не стану. Но только ради согласия. Чтоб затея вкривь и вкось не пошла. И потом, мелковаты они. Ясно, мелковаты. Это я понимаю. Списывайте танкистов, ладно.
      – Между прочим, философ, только что Гордей важную вещь высказал: как разъясним? Я вот тоже думаю, как?
      – Вообще-то, я полагал, как в фильмах. Позвонить сразу после акции в какую-нибудь газету или в милицию… лучше в газету, я полагаю, да, лучше в газету, и сообщить им, что некая организация берет на себя ответственность. И тому подобное.
      – Вот тебе вопросы на засыпку: какая организация? за что? в какую именно газету?
      – Название меня не волнует. На мой взгляд, не так уж это и важно. Пусть будет «Двуглавый орел». Или «Белая бригада»…
      – …Все вместе - «Белый ор-рел».
      – …Или «Русский легион». Или «Крест и меч». И что скажем мы, тоже не так уж важно. Настоящие, хорошо информированные преступники поймут нас и оценят по достоинству. Может, кошмары начнет по ночам вместо мюзиклов с ножками видеть… Газета? Да любая большая газета.
      – Миша, от того, как мы прозвучим, как мы себя поименуем, зависит очень многое. Ты, право, как ребенок. Месть, она не только для тех, кто ее получит сполна. Месть она и для тех, кто терпит, боится, кого побивают, кто не знает заступников и избавителей. Вот тебе азбука: «Двуглавый орел» - банда монархистов, экзотично, однако слишком узко. «Белая бригада»: группа незаконнорожденных внуков Юденича. Красиво, но никого не волнует. «Русский легион» - простенькие националисты. Это им на руку. Разгул фашизма, давайте кого-нибудь запретим, хороший повод. «Крест и меч»… неужели сам не видишь? Религиозные фанатики. Кроме того, давай Церковь оставим чистой. Не стоит ее терактами марать.
      – Предлагаю - «Андреевский флаг». Отражено все. И ни к чему не придерешься.
      – Дитя! Наивное дитя! Гордей, ты знаешь, какой он, этот Андреевский флаг?
      – Что-то с флотом связано. Бело-голубой, как форма у динамовцев.
      – Ты понял? Так и у всей России. Все немного слышали: да, Андреевский флаг, что-то хорошее. Что-то про флот. Военное такое. Как у динамовцев. А символика его миллионам совершенно неизвестна.
      – Что ты предлагаешь?
      – «Восточнославянское сопротивление». Без религии. Без нации. Без монархизма. Но кто и против кого - понятно.
      – Сударь мой, честно говоря, панславизмом отдает. Да уж, да уж. Без гримас. Отдает. Даешь Царьград.
      – Панславизм - это когда все славяне. А у меня только восточные.
      – Ты заставил меня задуматься над этой проблемой. Но не смог убедить до конца в своей правоте. Только что прозвучавшие аргументы - детские. Но давай пока оставим как рабочую версию твое «Восточнославянское сопротивление». Если не придумаем лучше, тогда уж… Текст, я полагаю, ты составишь сам, как наиболее руконабивший. Только нам покажи. А что по поводу газеты?
      – Ты попробуй туда дозвониться по телефонам, которые печатаются где-нибудь в задках. Попробуй попасть на серьезного человека, который сможет быстро использовать твою информацию. Попробуй за минуту-другую доказать ему, что ты не псих и сотрудник следственной бригады милиции с политическими фантазиями в голове… Гордей прервал его:
      – Ты спец, ты и соображай. Я так мыслю, есть у тебя человек.
      – Есть. Один раз я присутствовал при том, как ему предлагали взятку: две тысячи пятьсот долларов. Предлагали настолько корректно, что если бы он потом взял ее, никто ничего не заподозрил бы. Обычное дело. Все берут. Или почти все. Этот отказался как-то по-королевски: дескать, у меня даже зарплата выше… Я внимательно его рассматривал, впечатление одно: скорее всего, поймет и не переврет. В мире журналюг это такая редкость! О родном говорю. Притом, я знаю его мобильный, а он обо мне не знает ничего. И материал поставит быстро. Гордей:
      – Вот я говорю, ты спец, ты и соображай. Про сопротивление мне понравилось. Как будто нас много. Да. А теперь список давай. Никак до дела не дойдем.
      – Согласен. Итог: на первом месте абсолютный лидер - Грачев. Затем, по убыванию номеров в списках: Козырев, Сметанин, Филатов, Гайдар, Афанасьев.
      – До кого реально можем дотянуться, того и надо.
      – Степа прав, сударь мой. В рамках наметившейся ситуации с ним трудно не согласиться. Все эти люди - подходят. Сравнимый уровень вины. Имена на слуху. Как гарантия шумового эффекта. Обеспеченность. Дьявол, как известно, отлично оплачивает некоторые деяния. Таким образом, на первую позицию выдвигается фактор наших возможностей. Не предпочтений, любезные друзья, а возможностей.
      – Я про Грачева говорил. Его из министров поперли. Такая охрана ему не положена. Обычный генерал. Найти и достать его. Даже если он округом командует, все равно такая охрана не положена. Можно его найти. И достать тоже можно. Два разочарованных лица. Как бы ему объяснить, чтобы не обиделся? Евграфов:
      – Обвяжем Тайгера «лимонками» и пошлем Грачева доставать.
      – Да я сам все понимаю. Начнешь искать его, кому положено поинтересуются, для чего тебе такие дела. Я так, к слову, если решим, найти его можно. Вы что, ходы-выходы имеете к кому-то там?
      – Я, пожалуй, могу по своей преподавательской линии расспросить, как отыскать Афанасьева в утробе его детища. Я имею в виду Российский государственный гуманитарный университет. Господи, спаси от рыгающих аббревиатур. Мой интерес не должен вызвать подозрений. Евграфов предложил:
      – У меня есть кое-что получше. Сметанин. Я был у него дома.
      – Как?
      – А так. Юбилейное интервью для газеты делал. Звезда масс-медийного горизонта, живой голос свободного слова, стойкий оловянный солдатик информационных войн. Певец суда линча для тоталитаризма. Материал пошел. Как сейчас помню, 20-й номер за 97-й год, «Набат Леонида Сметанина».
      – Прикинь-ка, если увидит и уцелеет, он тебя вспомнит.
      – Не вспомнит. Я для него - никто. Один из сотен писак третьего ряда. Когда его раскручивали, Сметанин такие интервью пачками отламывал.
      – Я его по телевизору видел. Ряшка, что у твоей свинки. Голос как у сифилитика, гундосый такой, тонкий. Он все рассказывал, как фашист- Лукашенко у себя кого-то мучает. Да. Как оппозицию гоняет. Засадил кого-то. Потом про наших, я видел, он говорил, в Чечне. Что-то он такое, гляди-ка, засобачил, что наши там как звери, выходило, мало им дали… Как-то так. Свинья, короче, еще та. Да. Свинья с родословной. Можно на выставку, как почетного борова-производителя. Тринегин:
      – У меня к нему хороший счет. За Чечню. За Сербию. За многое. Я предчувствовал: когда до списка дело дойдет, либо Гайдар откристаллизуется, либо Афанасьев, либо этот. Через четверть часа будут новости по Москва-TV. Сможете лицезреть. Чаю? Кофе?… «…Президент Милошевич продолжает бессмысленное сопротивление миротворческих силам НАТО. Сегодня военно-воздушные силы стран- участниц миротворческой миссии совершили налет на стратегически важные объекты страны: мосты и дороги. Из Приштины сообщают, что случайно прошедшая мимо цели бомба уничтожила детский сад на окраине города. По известиям иностранных информационных агентств, погибло более трех десятков детей. Хавьер Солана в сегодняшнем интервью британской газете «Гардиан» подтвердил, что никакие наземные операции не планируются командованием НАТО. Конечно, каждому гуманному человеку тяжело видеть, как рвутся бомбы и гибнут люди. Конечно, возникает соблазн обвинить во всем одну из двух сторон. До сих пор эта позиция была распространена в российских СМИ: в силах НАТО видели агрессора и сочувствовали маленькой Сербии. Но во всем ли виноват Северно-Атлантический блок? Задумаемся. Ведь это Милошевич постоянно создает фон агрессии в регионе. Для того, чтобы удержать у власти личный, тоталитарный по своей сути, правительственный режим, он развязывает одну войну за другой. Все это - прикрываясь мнимыми национальными интересами сербов. Сербы не дороги ему, дорога личная власть. Вспомним факты. Это именно он развязал войну с Хорватией и принес в жертву сербов Краины. Это именно он проводил недальновидную и жестокую политику, подвигнувшую косовских албанцев на вооруженное сопротивление. По коридорам власти в западных странах гуляет приговор: военный преступник. Эти опасные танцы со скальпами сербов, которые гибнут в результате войн, инициированных курсом Милошевича, к чему они ведут? Возобладает ли разум сербов над усилиями тоталитарных идеологов кабинета Милошевича? Будет ли остановлено бессмысленное избиение сербов по вине их президента и во имя восстановления справедливости в Косово? Подробный аналитический репортаж об этом вы сможете посмотреть в нашем воскресном выпуске». Закончились новости. Сидят, молчат террористы. До того угрюмо молчат они, что даже кот поглядывает на них с какой-то тревогой, с испугом. Звери хорошо чувствуют невысказанное. Глядит на них кот большими круглыми глазами, хвостом нервно молотит по дивану. Лучше б ты заболел, что ли, Сметанин, в аварию бы попал. Или с начальством поссорился. Не вышел бы, одним словом, в эфир. О звезда масс- медийного горизонта! Не следовало тебе сегодня выходить в эфир… Философ - Ване:
      – За что он на нас так ругался? Я ведь не сказал ничего дурного. Да и ты.
      – Может, сегодня ночью к нему опять наведывался отец. Вот Гордей и ходит мрачный, на всех гавкает.
      – Отец? Я, кажется, слышал, что он уже скончался. Не ты ль говорил мне об этом?
      – Его отец давно мертв. Но во сне он частенько навещает сына. Они, видишь ли, крепко связаны. Мать их бросила, когда Степе было три года. Сам понимаешь, папа у него за себя, за маму, за брата и за друга. И где-то еще за дядю с тетей. Я его фотографию видел. Очень красивый мужчина, крупный. Боевой офицер. Гордей говорил, он и в Анголе, и в Афганистане, и в Молдавии, везде побывал. Медаль «За отвагу» или «За боевые заслуги», не помню, и орден «Дружба народов». У абхазов ему ногу оторвало. Мина. Сорок лет человеку, военный - что надо, а вышел в тираж. По Гончарову получилось, «обыкновенная история». Инвалидность ему дали, пенсию назначили, которую не платят. Крепкий был мужик, долго не падал духом, работу искал. Продавал что-то. Потом пообещали ему вохровское место…
      – Что, прости?
      – Сторожем. Вооруженная охрана, вохра, далекий ты от народа человек!
      – Я сам народ. А от себя далеко не уйдешь.
      – Не цепляйся к словам. Вот Гордеев отец пошел окончательно договариваться, пришел, а его к главному хозяину зовут, я понял, это такой молодой хлыщ. Он ему, офицеру, хлыщ этот, одно только сказал: «Такие как вы больше никому не нужны. Вам надо скорее умирать, чтобы под ногами не путались». Ну и получил в глаз. Гордеев отец, он, видно, так и не захотел себя согнуть, ничего не боялся. Его, конечно, побили. Домой весь в крови, ребра поломаны, пришел. Ты можешь себе представить, чтобы инвалида за что- нибудь так били? Он ведь за отечество…
      – Могу.
      – Ты прав, я тоже, наверное, смогу. Сейчас у меня тоже, наверное, получится. Он Гордея позвал к себе и подробно все раны и где, он думал, переломы показал. Рассказал, как дело было, только не стал адрес давать, и кто конкретно ему это причинил. Потом говорит: «Запомни, сынок, тебе надо надеяться только на себя одного. В мире - сплошная ложь и бесовщина. Держись!» Отпустил от себя, а сам через минуту из американского трофейного пистолета застрелился. Гордей тогда только-только из армии вернулся, тоже, я думаю, навидался всякого. Удивляюсь, как он нам-то с тобой верит.
      – Где мы живем, Ваня! Почему так выходит, что всякий раз голая правда оказывается черного цвета? Куда подевалась наша белая правда? Скажи мне!
      – Да черт его знает, где твоя белая правда. Вот именно, что черт. Из «Философского дневника» Тринегина: «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛИТЕТ Я не интеллигент. Я никогда не был интеллигентом и, надеюсь, никогда им не стану. Я попросил своих знакомых прикончить меня, когда я начну, от чего Господи убереги, сочувствовать интеллигенции. Я приготовил на этой случай письмо, которое поможет им избежать сложностей с милицией. Слово «интеллигент» всегда было в моем понимании бранным. Не в том смысле, который вкладывают в него пролетарии, «славя» очкарика в очереди за вином. Нет. Есть высшие бранные смыслы. Кто-то шепотом скажет: «Интеллигент». А эхо громово разносит: «Праздность, пустозвонство, предательство». Ни один интеллигент не получил морального права укрываться за драгоценным чеховским пенсне. Практикующий врач - уже не интеллигент, поскольку он труженик. Интеллигент в подавляющем большинстве случаев - праздный прожектер, болтун, лентяй. Если он сдвигается с места, то лишь постольку, поскольку ему необходимо явить соратникам красоты собственной мыслительной деятельности. Интеллигент отвратителен тем, что готов первого встречного изнасиловать какой-нибудь философской идеей, дорогой ему в данный конкретный момент. Интеллигент по сути своей либо журналист, либо террорист. Правдолюбец с брюшком и светом агрессивной истины в глазах или мрачная прокуренная до кишечных корней личность подпольного вида, любящая цареубийство. Реже - преподаватель, поскольку учительский труд требует некоторого напряжения и большой самодисциплины. Интеллигент всегда знает, как надо жить. Он без тени сомнений убьет сто человек из тысячи, если есть шанс, что тысяча заживет так, как ей, по скромному интеллигентскому разумению, положено устроить свою жизнь. Интеллигент презирает факт и неизменно ставит выше его систему, порожденную его личной оригинальной бредовостью. Система выше знания, поток предпочтительнее состояния, чаемый рассвет дороже нынешнего дня. Интеллигент с пафосом заявляет, что все претерпит ради любви к ближнему, ради народа, мира, познания.