Когда же со времени ее переезда в столицу прошло три месяца, Кэт выпал крупный шанс – роль в телефильме. Не главная, что естественно, но очень интересная. Да и заплатить обещали хорошо. Когда Кэт, обрадованная этим предложением, примчалась домой и сообщила новость Славе, он почему-то восторга ее не разделил. Выслушав Катин счастливый лепет, он сухо заметил, что очень за нее рад, но ему жаль, что теперь им придется расстаться. «Как? Почему?» – возопила Кэт в ужасе. «Я не смогу жить с женщиной, отказавшейся от меня ради карьеры», – скорбно ответил он. Услышав эти несправедливые слова, Кэт вместо того, чтобы послать обнаглевшего жениха подальше, начала слезливо умолять его так не говорить:
      – Я не отказываюсь от тебя, – лепетала она, хватая его за ледяные пальцы и пытаясь их поцеловать. – Я просто хочу заработать денег для нас с тобой...
      – Нет, отказываешься, – парировал он. – Ты могла бы сделать так, как сделал когда-то я – выхлопотать роль и для меня – но ты на меня наплевала...
      На это глупейшее заявление Кэт могла отреагировать по-разному. Например, напомнить, что она не в том положении, чтобы хлопотать за кого-то, на худой же конец, пообещать поговорить насчет него с режиссером, но она выдала вот что:
      – Я потребую роли и для тебя! А если они не дадут, откажусь от своей!
      Услышав именно то, что хотел, Ярослав сменил гнев на милость:
      – Я поступил бы точно так же, – молвил он, запечатлев на зареванной физиономии Кэт снисходительный монарший поцелуй.
      Ну, а дальше события развивались очень предсказуемо. Славе роль никто не дал, и Кэт своей лишилась. Но она по этому поводу не убивалась, мысль о том, что она принесла очередную жертву во имя любви (а главное – может ждать того же от своего ненаглядного), согревало Катю в самые отчаянные периоды, и она по-прежнему ощущала себя вполне счастливой.
      Беда пришла в ее жизнь спустя два месяца. Ярославу предложили роль в художественном фильме. Роль потрясающую, а главное, идеальную для него – он должен был сыграть Ангела Смерти, влюбившегося в девушку, за которой был послан. Здесь и его потусторонняя красота, и раздираемая противоречиями (или двумя стихиями, отражающимися в глаза) мечущаяся натура, и не то божий, не то дьявольский дар пришлись как нельзя кстати. Ярослав очень успешно прошел пробы, и можно было на сто процентов быть уверенным, что утвердят именно его. Слава был на седьмом небе, и лишь одно не давало ему покоя – его обещание последовать дурному примеру Кэт: пристроить в кино и ее, а если не выйдет, отказаться от роли. Данное когда-то слово теперь его тяготило, а перспектива выбора пугала, но, пока оставалась надежда на Катино участие хотя бы в эпизодике, он держался. Когда же стало ясно, что режиссерша категорически не желает ее снимать (потом Эльза поведала Кэт об ее далеко не профессиональном интересе к Ярославу), Слава просто по-тихому собрал вещички и, пока Кати не было дома, выехал из квартиры. Отказаться от роли оказалось выше его сил, но и посмотреть после этого Кате в глаза он не мог. Оставалось одно – уйти по-английски. Что он и сделал!
      Когда до Кэт это дошло, она забилась в припадке. Она каталась по полу и выла, как умалишенная. Длился приступ очень долго – упала она на пол засветло, а когда поднялась с него, за окном стояла темень. Кэт тогда ужасно испугалась окружающего ее мрака! В ее воспаленном мозгу тут же вспыхнула мысль, что мир перестал существовать, и в беспросветно-черном хаосе осталась только она. Потом, когда Кэт немного пришла в себя, стало ясно, что просто стемнело, но ей от этого было не легче. Ярослав ушел, а это почти конец мира!
      Шатаясь, Кэт побрела в ванную, наполнила ее, легла, взяла лезвие, полоснула им по запястью и стала ждать, когда за ней придет Ангел Смерти. И он пришел! Явился в образе Славы. Печальный, но торжественный, он подал Кэт руку, приглашая за собой. Она потянулась к нему, радуясь тому, что исходящие от него свет и безмятежность поглотят ее, и она растворится в них без остатка, но...
      Свет резко померк. Безмятежность испарилась. Вместо них Кэт поглотила чернота и раздирающая тело боль...
      Ее спасли!
      Сердобольная Эльза, узнав, что Слава оставил Кэт, решила ее навестить. Когда та не открыла, агентша, почуяв своим измученным личными невзгодами бабьим нутром, что Кэт в квартире и с ней не все ладно, призвала на помощь соседа по лестничной клетке и взломала дверь. Обнаружив Катерину в ванне с перерезанными запястьями, Эльза едва не упала в обморок (вид крови вызывал у нее ужас), но смогла справиться с собой, добраться до телефона и вызвать «Скорую».
      Когда на следующий день она пришла навестить Кэт, то вместо благодарности услышала кучу проклятий. Кэт хрипло кричала на Эльзу, что не просила себя спасать. А когда та, разобиженная, выбежала за дверь, метнула в нее пакет с принесенными ею же апельсинами и очень разозлилась, когда ни один из них не попал в цель. В те минуты Кэт ненавидела Эльзу всей душой. Ведь если бы не она, Катя давно бы растворилась в безмятежности, сопровожденная туда Ангелом Смерти, а не барахталась бы сейчас в болоте боли, страха и стыда, называемом жизнью...

* * *

      Когда Кэт наконец выписали из больницы, она вернулась в квартиру, легла на кровать и не вставала с нее двое суток. Вернее, несколько раз она поднималась, чтобы сходить в туалет и попить, но никакими другими делами не занималась. Либо спала, либо думала о своей жизни, решая, как с ней поступить. Первые сутки единственным ее желанием было отказаться от жизни в пользу смерти. Но желание это постепенно прошло. Его отбила разгоравшаяся от часа к часу и наконец вспыхнувшая где-то в глубине души ненависть. Она полыхнула так яростно, что Кэт обдало жаром. «Будь ты проклят, Слава! – прорычала она мысленно. – Ты не стоишь ни меня, ни моей смерти! А коли так – я буду жить!»
      Когда самый важный выбор был сделан, Кэт стало намного легче. Оставалось решить, как именно жить, чем заниматься, что предпринять, дабы вынырнуть из того болота, в которое она сама себя загнала, и не просто выбраться, а воспарить... Ведь парила же когда-то, а коли так – сможет вновь! Только нужно дождаться, когда перебитые крылья заживут, да сил набраться для первого взмаха...
      Но сил пока не было. И раны еще кровоточили. Однако теперь Кэт не сомневалась – рано или поздно это пройдет. Ведь время лечит все!
      По прошествии сорока восьми часов, Кэт приняла вертикальное положение. Обулась (одеваться не понадобилось – валялась она в джинсах и кофте), расчесалась и вышла из дома, чтобы найти работу. Ведь неизвестно, сколько дней, недель, месяцев уйдет на восстановление, а жить на что-то надо. Конечно, было бы проще уехать из Москвы в родной город, там родители, знакомые, друзья, там ее звездное прошлое, ее публика, ее удача. В N-ске Кэт пристроилась бы если не в театр, то на региональное телевиденье. Там она взлетела бы даже с перебитыми крыльями. Но Кэт твердо решила не покидать Москву. И не потому, что возвращаться побитой собакой ей не позволяла гордость (от ее гордости давно ничего не осталось), просто Кэт знала: там она сможет только взлететь (как курица – невысоко, лишь бы занять свое место на насесте), но чтобы воспарить, она должна остаться здесь, в столице. К тому же пока она не была готова вернуться в искусство. Впервые за многие годы Кэт не ощущала в себе желания играть, перевоплощаться, лицедействовать. Да и не получилось бы у нее сейчас, она это чувствовала! Безграничное счастье, безудержная радость, искренний восторг, все это стало ей так чуждо, что попробуй она передать эти эмоции сейчас, любой почувствовал бы фальшь. А фальшивить Кэт не позволяла актерская совесть!
      Поэтому Кэт осталась в Москве, а работать устроилась официанткой в американскую закусочную (без прописки найти место оказалось крайне сложно). Продержалась, правда, она там недолго. Находится все время на людях, улыбаться им, быть доброжелательной – для Кэт это оказалось очень трудным, почти невозможным делом. И по истечении испытательного срока ее не взяли в штат, а проще говоря, уволили. Как уволили впоследствии из итальянского ресторанчика, пирожковой, магазина женской одежды, обувной палатки, химчистки. Везде от нее требовали одного и того же: коммуникабельности, вежливости и позитива, а выдавить из себя все это, особенно позитив, никак не получалось. «С вашим отношением к людям, девушка, – сказал ей на прощание последний работодатель, – и вашей хмурой физиономией на приличное место можно не рассчитывать. Вам только в какую-нибудь шашлычной посудомойкой работать!»
      Кэт сначала оскорбилась. «Да как он смеет? – возмутилась она мысленно. – Мне, умной, образованной женщине, бывшей звезде театральной сцены, входившей когда-то в десятку самых влиятельных персон N-ска, идти в посудомойки?». Но раздражение быстро улеглось, и Кэт вдруг подумалось, что сейчас именно такая работа подходит ей больше всего. Она выматывает так, что не до самокопания, а в сон после нее будешь не погружаться, а проваливаться. К тому же контакт с людьми сведен к минимуму, и ее хмурая физиономия никого не будет раздражать. А ее саму не будут раздражать окружающие своими довольными лицами! Посудомойки словно тени, их мало кто замечает, а Кэт как никогда хотелось стать невидимкой. «К тому же, чем хуже, тем лучше, – подвела она резюме. – Ниже не упаду. Зато когда воспарю, то с самого дна...».
      Закончив этот внутренний монолог, Кэт пошла устраиваться на новую работу, и уже на следующий день приступила к мытью посуды в привокзальной шашлычной.

* * *

      Прошло два месяца.
      Кэт ехала поутру в метро, подремывала, пытаясь урвать дополнительные минуты для отдыха перед тяжелой трудовой вахтой, а рядом с ней на сиденье разместились две девицы. С демонстративным аканьем, выдававшим в них провинциалок, они обсуждали предстоящую встречу с каким-то режиссером по имени Александр Геннадьевич, обещавшим им феерическую кинокарьеру. Услышав кодовое слово «кино» (именно тогда она впервые ощутила в себе желание вернуться к актерской профессии), Кэт мгновенно проснулась и стала прислушиваться к трепу беседующих кинодив, но быстро поняла, что творения Александра Геннадьевича имеют к настоящему кино такое же отношение, как эти две лимитчицы к коренным москвичам. «В лучшем случае, – эротика, – мысленно резюмировала она. – А скорее всего – порнуха!». Сделав такой вывод, Кэт собралась вернуться ко сну, но тут одна из девиц выдала фразу, заставившую Катю мгновенно встряхнуться. «Пятьдесят баксов съемочный день» – вот что сказала девица, а после добавила, что полтинник – самая низкая такса, потом будет сто, двести, а ежели удастся выйти в ранг звезд, то и пятьсот.
      На тот момент ежемесячная зарплата Кэт составляла сто пятьдесят долларов. За эти гроши она ночи напролет (или дни – смотря какая смена выпадала) терла грязную посуду, драила чаны, отскабливала нагар со сковородок. Ее руки тогда были похожи на резиновые перчатки, натянутые на бидоны с брагой – такие же раздутые. Ноги же от многочасового стояния болели так, что под конец смены Кэт качалась словно пьяный матрос. В общем, она сильно недооценивала тяжесть работы, а степень «невидимости», наоборот, переоценивала: к ней цеплялся и хозяин, и повар, и официантки. Иной раз и клиенты заваливались в подсобку, норовили кто в углу зажать, кто просто душу излить. Приходилось молча отбиваться или так же молча выслушивать пьяную болтовню, не забывая при этом приводить в порядок посуду. Не успеешь за смену, будешь после домывать. Рабский труд – по-другому работу посудомойки не назовешь. И это за паршивые сто пятьдесят баксов, которые, оказывается, можно заработать за три дня необременительного лежания (наивная, когда-то она именно так и думала, это потом оказалось, что съемки в порнухе если не рабский, то очень и очень тяжелый труд, и единственное его преимущество – высокая оплата). Конечно, Кэт уже тогда понимала, как неприятно заниматься сексом с малознакомыми мужиками перед камерой, но это все же лучше, например, проституции, мысли о которой ее стали посещать. Во-первых, мужики будут более-менее привлекательные, во-вторых, чистые, в-третьих, здоровые. Главное же – это кино. Специфическое, но кино... Многие голливудские дивы начинали с порно... А коль она собирается стать кинозвездой, то почему бы не попробовать себя в фильмах для взрослых? Тем более за такие приличные деньги? «Я далеко не девственница, – торопливо размышляла Кэт, пытаясь принять скорое решение, потому что девицы приготовились выходить, а в порноиндустрию она могла попасть только через них. – Не ханжа. У меня было больше полутора десятков любовников и один не очень удачный, но весьма познавательный лесбийский опыт...»
      Девицы уже подошли к дверям, а Кэт все не могла решиться.
      «Я не стесняюсь своего тела, – твердила она мысленно. – Я еще студенткой позировала обнаженной одному фотохудожнику, и обнаженной же выходила на сцену, играя в „Декамероне“. То есть раздеться перед камерой я не побоюсь, а чтобы меня не узнали, можно загримироваться... »
      Поезд, вынырнув из темноты тоннеля на свет, остановился. Двери, причмокнув, открылись. Девицы, не переставая обсуждать скорую встречу с порнушных дел мастером Александром Геннадьевичем, шагнули на перрон...
      «В конце концов, чего я теряю? Не понравится – развернусь и уйду. Насильно, уж наверное, никто задерживать не будет!» – разродилась-таки решением Кэт и кинулась вслед за потенциальными порнозвездами, стараясь не думать о том, что за прогул ее могут выгнать с каторжной, но все ж таки стабильной работы.
      Нагонять девиц Кэт не стала. Шла на три шага позади, чтоб они ее не заметили, но и не потерялись из виду. Таким образом они протопали три автобусных остановки (девочки, похоже, жили в режиме строжайшей экономии – точно как Кэт), перешли дорогу и, завернув в какой-то проулок, остановились у невзрачного здания, напоминающего заштатную библиотеку, закрытую из-за нехватки бюджетных средств и сданную в аренду. Возле дверей курил парняга в дешевом костюме, очень похожий на охранника. Девицы подошли к нему и, сказав пароль: «Нас ждет Александр Геннадьевич», были пропущены внутрь. Кэт последовала их примеру.
      Александр Геннадьевич оказался совсем не таким, каким Кэт его представляла. Ей думалось, что порнопродюсеры выглядят подобно сутенерам – все из себя мачистые, нагловатые, набриллиантиненные, с вульгарным шиком одетые. Но Александр Геннадьевич был не из таких. Очень полный, неаккуратный, с прокуренными запорожскими усами и плохо подстриженными пегими волосами, из дебрей которых выглядывала сигарета, засунутая за ухо, он напоминал скорее школьного завхоза или заводского мастера. Но это только на первый взгляд. Стоило ему заговорить, как становилось ясно, в какой именно сфере он работает. «Со сколькими партнерами одновременно вам приходилось заниматься сексом?» – вот что спросил Александр Геннадьевич сразу после того, как велел всем раздеться (кроме двух девиц из метро и Кэт, было еще четыре девушки и два парня) и выстроиться перед ним. Выслушав смущенные и не всегда правдивые ответы, он пожевал свои прокуренные усы и задал второй вопрос: «Опыт съемок имеете? Хотя бы в домашней коллекции?». Все, кроме Кэт, утвердительно закивали.
      – А ты, киса, что же – ни разочку? – тут же отреагировал на ее отрицательное мычание режиссер.
      – Нет, – честно ответила Кэт и стала пятиться к двери, понимая, что «собеседование» для нее закончено.
      – Стоять, – скомандовал он. Она послушно замерла. – Покрутись. – Кэт сделала полный оборот вокруг своей оси. – Тело отличное. Сиськи здоровые. Какой размер? Четвертый? – Она подтвердила. – Потрогай себя, – велел он. Кэт, стараясь ничем не выдать своей стыдливой растерянности, проделала то, что от нее хотели. Александр Геннадьевич остался ею доволен: – Молодец, киса, – похвалил он, но тут же погрозил пальцем: – Врешь, что нигде не снималась. Уж больно уверенно держишься. Обычно новички, едва оголившись, тушуются...
      – Мне к обнаженке не привыкать, – пожала плечами Кэт. – Каждую неделю на сцену голой выходила...
      – Актриса? – приподнял кустистую бровь Александр Геннадьевич.
      Кэт утвердительно кивнула.
      – Где училась?
      – В N-ском театральном училище.
      Он присвистнул – слышал, видно, о таком и знал, каков его престиж. Спасибо и на том, что не стал в расспросы вдаваться, только уточнил, на самом ли деле Кэт хочет у него работать, и, получив положительный ответ, щелкнул ее по лобку со словами «Можешь одеваться». То же самое он велел сделать еще троим, остальных же продолжил опрашивать на предмет разнообразия практикуемых ими видов любви. В результате тестирования отсеялись еще трое, включая девицу из метро и последнего представителя мужеского пола. Оставшихся девушек Александр Геннадьевич заставил имитировать оргазм. Что они и сделали, огласив своими стонами похожее на читальный зал помещение. Режиссер остался ими доволен, хотя они явно переигрывали, и велел одеваться.
      Когда девушки облачились в свои вещички, Александр Геннадьевич усадил их перед собой и торжественно сообщил, что они ему подходят. Это означало, что в следующий понедельник они должны явиться сюда же с паспортами и справкой из вендиспансера, красиво подбритыми лобками, разгоряченными лонами, разработанными анусами (для этого каждой из них выдали по паре фаллоимитаторов разных калибров) и желанием стать порнозвездами.
      Услышав такое, Кэт приуныла, поскольку ничего кроме паспорта и справки предъявить режиссеру не могла. На интимную прическу у нее не было денег, лоно ее, отвыкшее от секса, было холодным, как айсберг, совать в себе латексную дубинку, чтобы разработать «рабочие» места, она страшилась, а уж о карьере порнопринцессы она тем более не мечтала. Да и следующий понедельник Кэт не очень подходил! Ей хотелось приступить к делу прямо завтра, чтобы сразу же получить гонорар и благополучно его потратить на новые башмаки (старые держались на честном слове и клее «Момент») и нехитрые продукты – раньше ей кое-что перепадало из ресторанной кухни, но за неявку на рабочее место ее, наверняка, уже уволили, и до понедельника надо только чем-то питаться. Однако у Кэт хватило ума оставить свои думы при себе, а режиссера заверить в своей готовности явиться в понедельник в полном ажуре. На том и распрощались.

* * *

      До следующего понедельника Кэт кое-как дотянула.
      Едва она переступила порог студии, как ее буквально скрутил Александр Геннадьевич и потащил в уголок с креслом, чем-то напоминавшем гинекологическое, возле которого крутилась вертлявая черненькая барышня в тонких медицинских перчатках. «Врач, – решила Кэт. – Гинеколог. Сейчас осмотр будет проводить...». Но она ошиблась – брюнетка оказалась гримершей. Затолкав Кэт на кресло и устроившись между ее ног, она стала замазывать раздражение после неумелого бритья и маскировать шрам от аппендицита. Пока она делала свое дело, Александр Геннадьевич торопливо объяснял Кэт, что прямо сейчас она должна будет выйти к камере и сыграть роль Госпожи.
      – Кого? – переспросила Катя удивленно, поскольку на ум ей сразу пришла госпожа Бовари, но она сомневалась, что Александр Геннадьевич собирается снимать фильм о ней.
      – У нас сейчас садо-мазо сцена, – он дернул плохо выбритым подбородком в сторону освещенной софитами площадки, посреди которой красовалась самая настоящая дыба. – Два артиста – раб и госпожа. С рабом все в порядке – паренек проникся, поскуливает, а девка, – режиссер зло ткнул костяшкой согнутого пальца в сконфуженную голую девицу, державшую в руках плетку и ворох кожаной одежды, – никак в образ войти не может. Не бьет, дура, а гладит... – Он жестом приказал горе-актрисе сложить барахлишко на диван, а самой убираться с глаз долой. – Был бы просто поточный фильм, я бы плюнул, а это заказуха, сечешь? – Кэт не очень-то секла, но предположила, что Александр Геннадьевич имеет в виду кино, снятое по специальному заказу какого-нибудь озабоченного богатея и на его же деньги. Она оказалась права: – И если заказчику не понравится, придется переснимать, а то и часть денег возвращать, кому это надо?
      Кэт покивала, соглашаясь с тем, что этоникому не надо, после чего отправилась одеваться. Режиссер кричал ей вслед:
      – Лупи этого чмыря посильнее. Чтоб красные полосы оставались. В заказухе главное – натурализм, поняла? – Кэт вновь кивнула, а он добавил: – Полупишь его малость, потом сапоги заставь лизать...
      Кэт брезгливо передернулась, но продолжала молча внимать. Когда же все инструкции были получены, а она одета, съемка началась.
      В общем, первый день в роли порноактрисы был для Кэт довольно необременительным. Ей даже не пришлось заниматься сексом! Зато по окончании съемок заплатили пятьдесят баксов, и она ушла с киностудии с твердым убеждением, что это самые легкие деньги в ее жизни. Потом, так она думала, будет такая же халява...
      Но Кэт ошиблась! Уже через неделю ее задействовали в съемках групповухи, и режиссера не волновало, что она никогда в жизни не занималась сексом сразу с тремя мужчинами. Ее мучили четыре часа, после чего вручили все тот же полтинник и велели приходить через пять дней.
      Вывалившись за дверь «киностудии», Кэт твердо решила, что больше сюда не вернется. Но когда чувство омерзения притупилось, а полтинник был потрачен на поношенные «гриндерсы», Кэт уже не была столь категоричной. И как только миновало пять дней, она переступила порог «кукольного театра» Александра Геннадьевич, чтобы стать в нем одной из самых востребованных марионеток.

* * *

      Прошел год. За это время Кэт снялась в дюжине картин и стала второй звездой студии после Дэнди – симпатичного бисексуала с таким огромным детородным органом, что только за его демонстрацию со сцен стрипбаров ему платили тысячу долларов. Еще он выступал в элитном пип-шоу, постоянно мелькал на телеэкране – в любую передачу о сексе его приглашали в качестве эксперта, и вел в мужском журнале рубрику «Хотите доставить женщине удовольствие – спросите меня, как». Короче, Дэнди был признанной порнозвездой. Его даже на улице узнавали. Да и не мудрено! Ведь Дэнди всегда был в «образе»: и когда в Останкино ехал, и когда отправлялся в булочную за «Бородинским». Штаны в обтяжку, рубашка расстегнута до пупа, в пупе сережка в виде фаллоса, на резинке трусов, неизменно выглядывающих из-за пояса, надпись «Секс-машина».
      А вот Кэт в обычной жизни выглядела так, что никто не признавал в ней Кису Горячеву (под этим псевдонимом она снималась), чье имя было на устах у многих любителей отечественной порнушки. Отснявшись, она смывала яркий грим, снимала иссиня-черный парик, стаскивала эротичное белье, вынимала серьгу из соска, оттирала фальшивую татуировку на ягодице, после чего облачалась в джинсы, свитер, «гриндерсы» и выходила за порог студии невзрачной девушкой, мимо которой пройдешь – не заметишь! Кэт не желала уподобляться Дэнди и становиться частью порноиндустрии, ей просто нужно было чем-то зарабатывать на жизнь, а за съемки в фильмах категории «ХХХ» Кисе Горячевой платили отлично, ее ежемесячный доход был сравним с заработком менеджера высшего звена крупной корпорации.
      У остальных актеров гонорары были гораздо скромнее, но для некоторых вопрос оплаты был не первостепенным, так как съемки в порно они совмещали с другой работой, а у Александра Геннадьевича просто «подкалымливали». Еще среди так называемых коллег Кати были особы, готовые сниматься бесплатно. Звали «альтруистов» Кики и Микки, они были мужем и женой, но на съемочной площадке предпочитали заниматься сексом не друг с другом, а с посторонними. В порно они подались ради новых ощущений. До этого Кики и Микки успели, как говорится, сполна вкусить плод наслаждения. Чего они только ни пробовали! И всевозможные игры с переодеваниями и приспособлениями из секс-шопа, и экстремальный секс в люльке воздушного шара, и садо-мазо, и вуйеристические эксперименты, и эксбицианистские совокупления в разгар празднования Дня города... Короче, всем пресытились, и решили попробовать себя в порно!
      Попробовали, понравилось, и с тех пор они соглашались на любые предложения. Правда, снимались они нечасто, ибо внешностью своей супруги могли не столько разжечь, сколько погасить желание. Кики была худой, ребристой, как батарея, теткой с прыщами на заду (гримерши, бедные, изводили на нее кучу тона), а Микки зубастым недомерком с такими огромными ушами, что казалось, взмахни он ими – сможет оторваться от земли. В фильмы их приглашали, как правило, в тех случаях, когда бюджет был ограничен, или при нехватке статистов для съемок в свальной групповухе, где не видно ни рож, ни прыщей.
      Кэт относилась к Кики и Микки со смешанным чувством зависти и брезгливости. Эти похотливые ничтожества вызывали у нее легкую тошноту, как, например, слизняки! Но одновременно и зависть, потому что Кэт, при всей своей приобретенной циничности, никак не могла относиться к «траху» перед камерой, как к приятному времяпрепровождению. Правда, и отвращения к нему испытывать перестала. А вот к деньгам, которые ей за это платили, привыкла. Гонораров ей хватало на безбедную жизнь: Кэт снимала отличную квартиру, прекрасно питалась, покупала одежду, ездила отдыхать... И постепенно приходила в себя!
      За год Кэт из измученной депрессией мизантропки превратилась в нормального человека. Она вновь стала улыбаться людям, говорить с ними без раздражения, радоваться мелочам: солнечному дню, запаху свежей листвы, шуршанию песка под ногами... Но главное: она вновь почувствовала себя АКТРИСОЙ – ощутила желание играть, и уверенность в том, что теперь у нее это получится. Кэт это несказанно радовало, а вот Александра Геннадьевича не очень:
      – Киса, рожу попроще сделай! – то и дело орал он во время съемки очередного эпизода. – Мы тут не психологическую драму снимаем, а порнуху! Похоти побольше! И губы, дура, не кусай, а облизывай... – Потом он поворачивался к ассистенту и жаловался ему: – Ох уж эти мне актрисули профессиональные! Вместо того чтоб ноги пошире раздвинуть, начинают тут трагедию личности играть...
      Кэт сама понимала, что не давать выход своей творческой энергии и дальше неправильно, но все никак не могла набраться решимости для первого взмаха крыльями. Нужен был толчок. И вот однажды...
      Было утро. По телевизору шла передача о кино. Рассказывали о хитовых кинопремьерах последнего месяца. Среди них фигурировал отечественный фильм с банальным названием «Мой ангел». Едва на экране замелькали кадры рекламного клипа, как сердце Кэт судорожно сжалось, а шрамы на запястьях начали невероятно чесаться. Это был фильм Славы! Тот самый, из-за которого он отказался от нее (а вернее сказать – предал!). Вышел, значит!
      Клип закончился. На экране появился ведущий и представил гостей студии: режиссера фильма «Мой ангел» Бэллу Конову и исполнителя главной роли Ярослава Ракова. Первой слово взяла режиссерша, и пока она вещала о проблемах с финансированием, затормозивших на целых полгода выход «Моего ангела» на экран, Кэт не отрывала глаз от Славы и не узнавала его, хотя за эти полтора года внешне он практически не изменился, разве что прическу сменил. Был вихрастым, стал аккуратно подстриженным, а в остальном – прежний Ярослав: нежный юноша с огромными лучистыми глазами и влажным ртом. Эльфё околдовавший и режиссершу, и ведущего, и оператора – тот не отрывал объектива камеры от его безупречного лица, и только на Кэт чары Славы не действовали... Уже не действовали! Она видела в уголках его красивого рта слабоволие, в крыльях тонкого носа – жестокость, в сияющих глазах – гордыню, в улыбке – фальшь...
      Ненависть, когда-то вернувшая Кэт к жизни, стала вновь в ней разгораться. Когда же Ярослав заговорил, она полыхнула так, будто Катина душа – канистра с бензином, а его слова – спички. Слава рассказывал ведущему, как долог и тернист был его путь к славе. В красках он живописал трудности, с которыми столкнулся, переехав в столицу. Оказывается, Ярослав голодал, ночевал на вокзалах, ночами разгружал вагоны. Он был один в большом враждебном городе. Ему некому было помочь, некому его поддержать, но он выдержал, не сломался, не отступил, как некоторые. «А то была у меня подружка, – бросил он со смешком. – Тоже из N-ска в Москву приехала за славой. Талантливая девчонка, но... не боец! Не получилось раз, два, сдалась... А я не сдался! Поэтому мое имя на афишах, а где она сейчас, я даже не знаю...»
      – Подружка, значит, – прошептала Кэт с такой ледяной яростью, будто хотела этими словами остудить бушевавший в душе пожар. – Подружка, которая сломалась...
      Ярослав улыбнулся с экрана и помахал на прощанье рукой. Кэт повторила его жест. И тоже улыбнулась, вернее, оскалилась хищно, и потом сквозь зубы процедила:
      – Ну, ничего, скоро ты обо мне узнаешь!

* * *

      В тот же день Кэт явилась к Эльзе в агентство и с порога заявила:
      – Я хочу стать звездой! Поможешь?
      Эльза, невозмутимо пыхнув сигаретой, спросила:
      – На что ты готова ради этого пойти?
      – На все, – без промедления ответила Кэт.
      – Тогда помогу, – заверила ее Эльза. – И начну прямо сейчас. – Она остро глянула на Кэт сквозь пелену дыма и деловито заговорила: – Режиссер Шанский ищет артистку на главную роль в своем новом фильме. Предупреждаю сразу, с ним придется переспать, но это не даст никакой гарантии, поскольку он тащит в постель всех соискательниц, а выберет, естественно, лишь одну. Сегодня одна из моих подопечных должна была с ним встретиться, но передумала. Как раз из-за этого. Если ты не погорячилась, заявляя мне, что готова на все, можешь сходить на «кастинг» вместо нее – я пока ничего не отменяла...
      – Я готова на все, – эхом повторила Кэт.
      – Тогда сегодня в семь в ресторане «Сулико». Оденься поскромнее. Краситься советую умеренно. Веди себя паинькой. А лучше – строй из себя целку. Когда дойдет до секса, делай вид, что такого огромного агрегата в жизни не видела. Можешь даже обморок изобразить, – напутствовала она Кэт. – А потом болевой шок!
      – Ладно.
      – И не забудь сказать напоследок, что впервые испытала оргазм именно с ним.
      – Боже мой! – простонала Кэт. – Старикану семьдесят, а он еще ведется на эти штучки...
      – Как раз в семьдесят на эти штучки и ведутся, – мудро заметила Эльза и отправила Кэт домой, готовиться к «кастингу».
      Ровно в семь часов вечера Кэт вошла в полутемный зал ресторана «Сулико». На ней было маленькое черное платье, элегантные босоножки, на шее нитка жемчуга. Волосы она убрала назад, макияж наложила такой умеренный, что казалось, будто его нет вовсе.