Он отремонтировал бабе Клаве дом, сделал теплицы, вычистил колодец, вскопал и засадил огород. Тяжелый физический труд давался ему легко, казалось, что он всю жизнь только тем и занимался, что плотничал, садовничал, строил, красил, чинил. Естественно, его тянуло в город. Тянуло к дружкам, картам, девочкам. Особенно вечерами, когда он курил на крыльце и вспоминал свои былые приключения. Иногда, в дождливые осенние дни, ему становилось нестерпимо тошно, тогда он остро скучал по своей шальной жизни и порывался смотаться. Однажды не удержался – сел в поезд, шедший в родной город, но вышел на первой станции и вернулся в Решетово: к Мите, к бабе Клаве... К своей новой семье. К своим единственным друзьям. К тем, ради кого он пожертвовал своей «дольче витой»...
Неизвестно, насколько хватило бы его решимости, если бы не смерть бабы Клавы. Старушка умерла в октябре. Скоропостижно. Уснула и не проснулась. Врачи сказали, оторвался тромб.
Хоронили ее всем поселком. У гроба Базиль по-детски расплакался, а маленький Митя, пока не понимавший, что такое горечь утраты, его успокаивал – гладил по голове, целовал в мокрый нос.
После смерти бабы Клавы дом, который Базиль с таким старанием ремонтировал, достался дальней родственнице старушки. Пришлось семье Голушко из него вымататься. Собрав пожитки, взяв в одну руку Митю, в другую кошку Мурку, Базиль пошел на станцию. В город он возвращаться не собирался (там он точно сорвется), но и в Решетове оставаться не хотел. А вот соседний городок Калинов, небольшой, уютный, спокойный, как нельзя лучше подходил для жизни. Туда Голушко и переселились. Сняли дом. Базиль собрался определить Митю в ясли, но тут возникла большая трудность. А заключалась она в том, что по документам он приходился Мите...
никем. Дяденькой чужим. Гражданином, не имеющим на ребенка никаких прав. Отцовство его ничем не подтверждалось – анализов на ДНК в то время не проводили, а родимое пятно на заднице для бюрократов не являлось доказательством. Но Базиль эту трудность все ж таки преодолел, – спасибо курортным лохам, чьи бабки пошли на взятки всевозможным чиновникам.
Когда страсти с документами поутихли, а шальные денежки кончились, Базилю пришлось устраиваться на работу. Устроился. В часовую мастерскую. Гибкие пальцы карточного шулера отлично справлялись с малюсенькими шестеренками. Конечно, Василий не распрощался со своим основным занятием, но теперь играл очень редко и очень осторожно – боялся вляпаться. Посадят, а ребенка куда девать?
Так и жили: Митя ходил в сад, потом учился в школе, Василий работал в мастерской, вечерами подкалымливал на дому, чиня всевозможные механизмы. По выходным семья Голушко отправлялась на природу, то на лыжах покататься, то порыбачить. Когда Митрофан окончил школу, Базиль решил, что настало время перебираться обратно в город – в Калинове высших учебных заведений не было, а сын хотел учиться только на юриста.
Перебрались. Базиль обменял свою старую квартиру на «двушку» в новом городском микрорайоне. Старший Голушко устроился на работу в телемастерскую, младший поступил на юрфак, заявив отцу о своем намерении стать следователем. Это известие повергло Василия в шок (ментов он по старой привычке недолюбливал), но у него хватило ума не препятствовать сыну – толку все равно не будет, а отношения испортятся. Тогда же Базиль прекратил играть. Совсем. Он понимал, что теперь не может себе позволить даже минимальный риск: у милиционера не должно быть отца зэка.
Поначалу без игры было трудно, но так как у Базиля было две страсти: карты и женщины, то он восполнил недостаток одного избытком другого. Любовниц Василий менял, как когда-то партнеров по покеру, то есть очень часто. Он так и не женился, несмотря на то, что желающих влиться в лоно семьи Голушко было немало – по Базилю сходили с ума все: соседки, коллеги по работе, родительницы одноклассников, учительницы сына, врачихи, а затем Митины одногруппницы и преподавательницы. Но Василий решил, что их семья будет состоять из двух членов до тех пор, пока не женится Митя.
Но сын такого желания не изъявлял, ни в двадцать, ни в двадцать пять, ни в тридцать. Созрел он только в тридцать два, когда отец уже начал беспокоиться, не влился ли его Митенька в стройные ряды гомосексуалистов, или того хуже, импотентов. Но не влился, как оказалось, поскольку сын наконец окольцевался.
Итак, Митя привел в дом жену: милую, тихую, нежную Сонечку. Где только откопал такую незабудку? Личико одухотворенное, голосок тихий, волосы в косичку, все три платья закрывают колени. То ли училка, то ли воспиталка. Естественно, писала стихи и много читала. Была чистюлей и очень любила готовить. До замужества жила с мамой и кастрированным котом. Ей было чуть за тридцать, но она, как пить дать, до первой брачной ночи оставалась девственницей. Базилю она нравилась. Конечно, сам он на такой пресной особе никогда бы не женила, но для Мити она была просто находкой.
Первый месяц молодые жили хорошо: Сонечка вязала салфетки крючком, пекла блины, убиралась, стирала и гладила, а ночами читала мужу стихи (точно, читала – Базиль под дверью подслушивал). Мите, судя по всему, все это нравилось, даже ночные рифмочтения. Но через какое-то время стал Базиль замечать, что сынок приходит с работы все позже и позже, блины ест с меньшим аппетитом, а стихов вообще не слушает – храпит ночами так громко, что окна дрожат. Любовницу завел – решил Базиль и очень за сына порадовался. Оказалось, зря, ни о какой любовнице и речи нет, просто Митю до зубовного скрежета раздражает его милая, нежная, идеальная жена. Все в ней: ее голос, походка, косичка; все, что она делает: салфетки, пироги; все, что сочиняет: стихи, поэмы, оды – все это Митя не выносил!
Это от сексуальной неудовлетворенности, решил Базиль, и дал сыну совет: «Разводись».
Митрофан развелся и больше не предпринимал попыток не только жениться, но даже завести с женщиной полусерьезные отношения. Так до сих пор и живет монахом, думая только о работе: убегает чуть свет, возвращается глубоким вечером с толстой папкой подмышкой и до ночи изучает ее содержимое. Базиль как-то заглянул в одну, хотел проверить, не посматривает ли сынуля втихаря порнофотографии, прикрыв их картонной папкой с надписью «Дело», но нет, вместо соблазнительных красоток на снимках были изображены трупы далеко не соблазнительного вида... Это как же надо любить свою работу, чтоб по собственной воле глазеть на такое безобразие в часы досуга! Хоть бы в кафе сходил, в кино, в стрипклуб, наконец, так нет, сидит вечерами на диване, грызет сыр с тухлятиной и читает свои дела с таким увлечением, будто это великие произведения гениальных авторов...
Пока Базиль гонял в голове эти мысли, к церковному забору подгребла куча оборванцев, вынырнув из-за мусорных бачков, стоявших во дворе соседнего дома. От нее отделился один: рябой, синеносый, с бельмом на глазу, и вихлястой походкой направился к сидящему на каменном выступе Голушко.
– Ты че тут расселся, дядя? – спросил он, смачно сплюнув через гнилые зубы. – Здеся все места заняты.
– Я просто сижу, отдыхаю.
– А ну катись отсюда, гнида, пока тебе бока не намяли! Здеся просто не сидят, понял? – И воинственный нищий сунул под нос Базилю покрытый цыпками и волдырями кулак.
Василий, прищурившись, глянул поверх кулака в глаза оборванца и процедил:
– Ты на кого батон крошишь, вша поднарная?
– Че? – опешил рябой.
– Ты кого «гнидой» обозвал, чмо? Да за такие слова... – Базиль продемонстрировал свой кулак: крупный, покрытый старыми белыми шрамами и такими же старыми синими наколками. – За такие слова я тебе глаз на жопу натяну... Понял?
Даже несмотря на то что за последние десятилетия тюремный жаргон сильно изменился, рябой Базиля понял.
– Прости, братан, – пробухтел он, пятясь. – Прости, не врубился я, что к чему... Думал, ты тут поработать решил, а у нас строго – чужаков без прописки не пускаем...
– Канай давай отсюда, пока я добрый...
– Так ты местечко мое занял...
– Сказал – отдохну, уйду, – прикрикнул на оборванца Базиль, затем вынул из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить сыну.
Мобильник был старый, давно не модный «Сименс С25»: крупный, квадратный с большой, обкусанной кем-то антенной, но Базиль привык к нему и ни за что не соглашался принять от Мити в подарок другой, более современный. Этот он нашел на помойке пять лет назад, в те времена о такой роскоши, как сотовый телефон, основная часть населения только мечтала, поэтому Василий, обнаружив разбитый аппарат в бачке, не побрезговал его вынуть. Оказалось, что «Сименс» не совсем «убитый», его еще можно починить. Базиль починил (для него это раз плюнуть!) и с тех пор с аппаратом не расставался.
– Слышь, братан, – обратился к Базилю склочный попрошайка. – Тут фигово ловит, ты за угол заверни...
Голушко надменно кивнул, поднялся с насиженного места и, как подсказывали, завернул за угол, но не потому, что искал, где лучше ловит (его аппарат везде ловил одинаково хорошо), просто ему надоело пристальное внимание церковных попрошаек.
Только Базиль обогнул забор, как наткнулся взглядом на раздрызганный милицейский «козел», стоявший у подъезда старинного трехэтажного особняка. Из кабины драндулета высовывалась знакомая вихрастая голова Митиного приятеля Лешки Смирнова.
– Леха! – окликнул его Василий, направляясь через двор к «козелку». – А где Митя?
Смирнов удивленно уставился на Базиля и вместо ответа спросил:
– А вы что тут делаете?
– Мимо шел. Где Митя?
– Разговаривает с соседями потерпевшей, а что?
– Да я ему шарф купил, хотел, чтоб он примерил...
– А зачем шарф примерять, это ж не пиджак, который может жать в плечах?
– Надо посмотреть к лицу ли, – наставительно сказал Базиль.
– А до вечера это не может подождать? У нас все же работа...
– Может, – смилостивился Базиль и с едва сдерживаемым любопытством спросил: – Что у вас случилось?
– Убийство.
– Все ясно! Значит, сегодня ночью Митька опять будет фотографии жмурика разглядывать! – Базиль сплюнул. – Было бы на что смотреть!
– Василь Дмитрич, поверьте, – Леха стыдливо откашлялся, – там есть на что посмотреть...
Он хотел еще что-то добавить, но не стал, потому что к машине подошел Митрофан с гневным возгласом:
– Это не дом работников искусства, а интернат для слепоглухонемых!
– Как я понимаю, соседи ничего вразумительно сказать не смогли? – хмыкнул Леха.
– Они и не пытались! – гаркнул Митрофан, а потом несвойственным ему фальцетом запищал: – У нас не принято подглядывать за соседями... Мы люди интеллигентные... – Он закатил глаза. – Богема, блин!
– Да уж, из этих людей искусства те еще свидетели! – поддакнул Леха.
– Тут еще что плохо: дом стоит в стороне от остальных, проезжая часть далеко, и двор закрыт церковным забором – поэтому на случайных свидетелей рассчитывать не приходится!
– Может, со сторожем с автостоянки поговорить? Она тут недалеко, у соседнего дома...
– С дворником тоже побеседовать не мешает...
– Вы лучше прицерковных попрошаек расспросите, – подал голос Базиль. – Кто-то из них, наверняка, ночует, не отходя от рабочего места...
– Папа!? – полувопросительно, полувозмущенно протянул Митрофан. – А ты тут как оказался?
– Шел мимо, увидел вашу машину, решил подойти поздороваться.
– Здравствуй, папа, и... до свидания! Я на работе, так что...
– У сторожа автостоянки спросите, знакома ли им машина желтого цвета марки «Фольксваген»-жук...
– Это еще что за «жук»?
– Девушка на такой машине чуть меня не сшибла...
– И ты думаешь подать на нее в суд? – с укоризной спросил Митя.
– Я думаю, что она неспроста так уносилась от этого дома! – повысил голос Базиль. – Думаю, что девушка на той машине может быть подругой, коллегой, родственницей... – Он сделал паузу. – Или убийцей!
– Час от часу не легче! – простонал Митрофан.
– Убийцы любят возвращаться к месту преступления, я читал об этом, – не сдавался Базиль.
– Номер машины запомнил?
– Нет, а девушку да. Могу описать.
– Ну давай, – Митрофан тяжко вздохнул, – описывай.
– Лет не больше тридцати. Красивая, даже очень. Волосы русые, глаза светлые, нос римский...
– Когда ж ты успел разглядеть какой формы ее нос?
– У меня фотографическая память... на красивые женские лица.
– Особые приметы?
– Скорее всего, очень маленького роста, не больше метра пятидесяти – над рулем была видна только голова...
– Отлично, Василий Дмитрич, – совершенно искренне похвалил старика Смирнов. – Все бы наши свидетели имели такую память и способность к логическому мышлению.
Ободренный похвалой, Базиль с энтузиазмом предложил:
– А хотите, я церковных попрошаек сам расспрошу? От вас они могут что-то из вредности утаить, а мне все как на духу...
– Папа, – строго проговорил Митрофан. – Тебе пора идти домой, варить рассольник.
– Митя, я хочу помочь...
– Ты уже помог – описал девушку, больше от тебя ничего не требуется...
– Но...
– Папа, пожалуйста! – взмолился Митрофан. – Дай мне спокойно работать!
– Ладно, я ухожу, – обиженно буркнул Базиль и, демонстративно не глядя на сына, попрощался с Лехой – До свидания...
– До скорого, Василь Дмитрич! – кивнул в ответ Смирнов. – Пока!
Базиль неспешно отошел от «козла», завернул за угол, прошел по тропке, но направился не к автобусной остановке, а к церковным воротам, у которых паслись давешние попрошайки. Рассольник он всегда успеет сварить!
Марго
Желтый «Фольксваген» вкатил на стоянку «Экзотика» на такой бешеной скорости, что гуляющие по асфальту голуби едва успели отлететь. Из кабины тут же показалась взлохмаченная голова Марго, затем и она сама – девушка буквально вывалилась наружу, бухнувшись в ноги проходящей мимо Мадам.
– Милочка, что с тобой? Ты не заболела? – Участливо заговорила та, поднимая Марго с асфальта.
– Афа...Афа-фа-фа, – невразумительно забормотала Марго, стуча зубами. – Афа!
– Ты пытаешься лаять или говорить об Афродите?
– Афа... Афа-фа умерла!
– Что? Что ты сказала?
– Ее убили! – истерично выкрикнула Марго и опять начала заваливаться на асфальт.
Мадам подхватила ее за подмышки и поволокла к своему флигельку. Хозяйка была дамой в теле, а Марго весила не больше сорока пяти кило, поэтому добрались они без проблем и быстро, и спустя пару минут девушка уже полулежала на тахте, икая и всхлипывая, а Мадам стояла у бара, наливая в стопку какую-то коричневую жидкость. Когда Марго начала рыдать в голос, хозяйка протянула ей полную рюмку и скомандовала:
– Пей!
Марго послушно выпила, заела предложенной конфетой и передернулась – напиток оказался жутко противным.
– Что это было?
– Настойка пиона!
– А я думала, вы мне коньяк наливаете, – пробормотала девушка и засунула в рот остатки конфеты, чтобы отбить горечь.
– Тебе бы он не помог... – Мадам отобрала у нее пустую стопку, поставила на стол и, опустившись на кушетку рядом с Марго, велела: – А теперь внятно, четко, без истерики расскажи все, что знаешь.
– Ничего я не знаю! Только видела!
– Я сказала – без истерики, – нахмурила свои выщипанные в ниточку брови Мадам. – Что ты видела?
– Как ее менты выносят! Мертвую!
Мадам на мгновение прикрыла глаза, наверняка, чтобы справиться со слезами – все знали, что Афа была любимицей хозяйки и ее лучшей девочкой, затем открыла их и прошептала:
– Доигралась...
– Доигралась? – переспросила Марго.
– Я ведь ее предупреждала! – Мадам сокрушенно покачала головой. – Никогда меня не слушала... И вот пожалуйста – убили!
– Вы знаете из-за чего? – почему-то шепотом спросила Марго.
– Догадываюсь...
– Из ревности, да?
Мадам расхохоталась.
– Маргоша, какая ты наивная... Ревность! Ха! Из-за нее только в кино убивают!
– Почему же? Вот я смотрела по ТНТ передачу «Цена любви», так там...
– Афродита была шантажисткой!
– Афа? Шантажисткой? – не поверила Марго.
– А ты думаешь, откуда у нее столько денег?
– Как откуда? Из Германии...
– Те марки она давно истратила! Да и что она там заработала! – Мадам махнула холеной кистью. – Мелочь! Десять тысяч за фильм, а снялась всего в десяти...
– Так это сто кусков! – вытаращила глаза Марго.
– Что такое сто кусков для такой девушки, как Афродита? Мелочь на булавки! Одна ее квартира стоит сто двадцать, не говоря о машине, даче, обстановке... А еще счета в нескольких банках... – Мадам опять прикрыла глаза, только теперь это не помогло – по щеке заструилась слеза. – Она копила на старость. Говорила, что в сорок уйдет на покой и переедет жить в деревню...
– Будет сажать редис и разводить кроликов, – закончила Марго.
– Кроликов! – сквозь слезы рассмеялась Мадам. – Ты можешь представить Афу, убирающую дерьмо за грызунами?
Из глаз Марго брызнули слезы, хозяйка тоже перестала сдерживаться – они обе зарыдали, обняв друг друга за плечи.
Первой закончила реветь Марго, она вытерла лицо рукавом футболки (вечно забывала брать с собой платки) и спросила:
– А кого Афа шантажировала?
– Своих любовников, конечно. Клиентов не смела – меня боялась, она знала, как я к этому отношусь...
– И как шантажировала?
– Снимала половой акт с ними на цифровую камеру, именно на цифровую, чтобы фотографии делать!
– Зачем?
– Сейчас покажу, – сказала Мадам, доставая из ящика стола фотоснимок. – Смотри.
Марго взяла фотографию, поднесла к свету, посмотрела. На ней был запечатлен известный городской политик, занимающийся сексом с мужчиной: политик был взят крупным планом, зато его партнер почти не вошел в кадр – на фото было видно только его мужское достоинство и часть спины.
– Это Афродита? – на всякий случай спросила Марго, хотя сама уже знала, что она.
– Да. Но это мы с тобой знаем, что член принадлежит женщине, а другие... – Мадам убрала снимок обратно в стол. – Наши политики, а ты знаешь, что Афа специализировалась по депутатам и их близким помощникам, очень боятся клейма «педик». Секс с проститутками, как выяснилось после случая с одним бывшим генеральным прокурором, не вызывает особого возмущения у народа и коллег. Но секс с мужчиной – это совсем другое! Мы терпим голубых только на эстраде, а в политике – извините! – Она кивнула головой на ящик стола, в который убрала снимок. – Эти фотки шли в ход тогда, когда клиенты отказывались платить за видеозаписи секса с проституткой-гермафродитом. И, если верить Афе, всегда действовали безотказно...
– Вы думаете, ее убили из-за этого?
– Скорее всего, очередной жертве не захотелось платить. Или надоело платить! Афа была жадной: она много требовала и не сразу отставала – трясла мужиков по нескольку раз... – Мадам осуждающе покачала головой. – Она, что называется, борзела... Наверняка, кто-то из ее жертв решил, что легче один раз заплатить киллеру, чем всю жизнь башлять шантажистке...
– Мадам! – вскричала Марго, перебивая хозяйку. – Вы должны сказать об этом милиции!
– Милиции? – брезгливо сморщилась та. – С какой стати я буду что-то рассказывать мусорам?
– О, вы же еще не все знаете! Я не успела вам... – Маргарита опять начала волноваться. – Понимаете, в квартире была расписка, порванная... На много кусков! Они же могут подумать, что это я...
Мадам тряхнула девушку за плечи и приказала:
– Ну-ка успокойся! – Затем, когда Марго перестала трястись, спросила уже более ласково. – Ну что еще ты не успела мне рассказать?
– Я должна Афе пятнадцать тысяч евро, менты могут подумать, что это я убила ее, чтобы деньги не возвращать... А у меня алиби нет!
– Как нет?
– Я здесь уснула в четыре с чем-то и проснулась полдевятого. Вдруг Афу убили именно в это время?
На простоватом, ярко накрашенном лице мадам появилось задумчивое выражение.
– Мне крышка, да? – обеспокоенно спросила Марго.
– По мнению мусоров, пятнадцать тонн – это большие деньги, – ответила та после паузы. – Ты можешь войти в круг подозреваемых...
– А я что говорю! Вы должны им рассказать...
– Я не буду им ничего рассказывать!
– Почему?
– Есть две причины: объективная и субъективная. С какой начать?
– С объективной.
– Все жертвы Афиного шантажа – очень влиятельные люди. Среди них есть даже вице-губернатор...
– И что?
– А то, что я не собираюсь портить отношения с этими господами. Любому из них по силам прикрыть нашу лавочку в считаные дни. – Мадам остро посмотрела на Марго. – А субъективная причина заключается в том, что я никогда, слышишь, никогда не буду помогать мусорам! Мы по разные стороны баррикад! А я из тех, кто не идет на сделку с врагом!
Глаза Мадам полыхнули огнем, а на лице отразилась такая ненависть, что Марго опешила. Она, конечно, знала о негативном отношении хозяйки к органам правопорядка, но все равно не ждала настолько бурной реакции.
– А как же я? – прошептала Марго, преданно глядя в глаза хозяйки.
– А что ты? – пожала та плечами. – С тобой все будет в порядке.
– Как в порядке? Вы же сами сказали, что я войду в круг подозреваемых...
– Как войдешь, так и выйдешь.
– А если нет?
– Тогда и думать будем. – Видя, как сморщилось лицо Марго, Мадам обняла ее и успокаивающе заговорила: – Ну что ты так разволновалась, дурочка? Подумаешь, расписка, подумаешь, алиби нет... Да если надо, я тебе такое алиби обеспечу – закачаешься!
– А что мне сейчас делать? Куда идти? В квартиру к Афе?
– Никуда не ходи, здесь оставайся. Документы у тебя, надеюсь, с собой?
– С собой, – шмыгнула носом Марго.
– Ну и все. – Мадам погладила девушку по голове. – Устраивайся в Афиных апартаментах. Живи. К клиентам пока не выходи – денек-другой посидишь в подполье, пока я все не разузнаю...
– А если сюда милиция нагрянет, что мне говорить?
– Ты подполье, девочка! Сидишь, не высовываешься, даже когда мусора нагрянут... – Она разжала объятия. – Иди. А я пока позвоню одному своему приятелю, может, он уже в курсе дела...
Марго поднялась с кушетки и на ватных ногах поплелась к двери.
Выйдя во двор, она опять опустилась на пятую точку – идти дальше не было сил. И глаза почему-то очень резал солнечный свет, Марго опустила голову на колени и замерла, устремив взгляд в траву. Неизвестно, сколько бы она так просидела, если бы через несколько минут над ней не нависла огромная черная тень.
– Кто тут? – в ужасе воскликнула Марго, вскидывая голову.
Перед ней стояла Венера. В цветастом балахоне, с алой помадой на полных губах, с копной выкрашенных в красный цвет волос, она походила на гигантскую клумбу.
– Ты че расселась? – спросила «клумба» с интересом. – Поплохело, что ли?
– Что-то ноги не идут...
– Давай подмогну, – предложила Венера, протягивая белую в ямочках руку. – Куда подбросить?
– К Афе в апартаменты.
– За фигом?
Пока Марго придумывала достаточно убедительный ответ, Венера ошарашила ее вопросом:
– Слыхала, что ее кокнули?
– Что ты сказала? – не поверила своим ушам Марго.
– Убили, говорю, нашу Афу. – Венера легко подняла Марго с земли и, обняв, повела к кухне. – Застрелили.
– Откуда ты знаешь?
– Подслушала. – Она кивнула на окно флигелька мадам. – Она там по телефону с кем-то треплется, а я ушки погрела...
– Значит, Афу застрелили, – задумчиво проговорила Марго.
– Две пули с близкого расстояния... – Венера ткнула свой похожий на сардельку палец в грудь Марго и сказала: – Пах, пах – и нет Афродиты! Допрыгалась, козочка!
– Кто ее, как ты думаешь?
– Ясно, кто – бывший сутенер!
– Какой еще сутенер?
– Ну продюсер. Гриша Коньяков по кличке Конь. Он ее в Германию отправил, контракт с немцами заключил на пять лет. А она через два года сбежала. Неустойку ему пришлось платить из своего кармана. Как ты понимаешь, Коню это не понравилось... – Венера открыла кухонную дверь ногой, долбанув по ней так, что задрожали стекла. – И я слышала, что он не раз грозился ее пришить...
Они вошли в кухню. Венера усадила Марго на диван, сама взгромоздилась на стул, достала из сумки шоколадку и начала жадно есть.
– Обожаю сладкое, – сказала она, причмокивая от удовольствия. – И часа не могу без него прожить!
Марго это знала. А еще ей было известно, что Венера не может жить без икры, окорока, солями, балыка и прочих гастрономических яств жуткой калорийности. Когда-то Валечка (на такое имя Венера отзывалась и по сей день) была довольно стройной – весила семьдесят кило. Но после развода, тогда ей было двадцать два, она впала в затяжную депрессию, из которой ее вывел шоколад. Оказалось, что жизнь не кажется такой мрачной после того, как в твоем желудку оказывается плитка «Вдохновения».
Развод давно остался в прошлом, как и депрессия, но страсть к еде осталась. И Венера ела, тратя на деликатесы все свои заработки, набирая и набирая килограммы. Вкусная пища стала для нее наркотиком, от которого она не могла отказаться даже под страхом смерти. А страх был! Врачи твердили Вале, что если она не похудеет, то скоро умрет, но она отвечала, что лучше смерть, чем жизнь на капусте и морковке. К тому же стройная Валечка не нужна была клиентам «Экзотика». Они хотели стапятидесятикилограммовую Венеру, с огромными грудями, необъятными ляжками, многоярусным животом, с целлюлитом, складками, ямками, их не волновало, что через несколько лет ее сердце не справится с колоссальной нагрузкой, и их любимая слоноподобная Венера умрет...
– Обалденный шоколад, – промурлыкала Венера, доев плитку и облизав пальцы. – Давешние немцы подарили... Кстати, один из них у меня визитку выклянчил, сказал, что заглянет перед отъездом...
Марго кивала, но трепотню Венеры слушала вполуха, ее занимал совсем другой вопрос – как долго продлится ее домашний арест... Да, она не сомневалась, что Мадам отправила ее в подполье не столько из-за сострадания, сколько из боязни, что проблемы Марго могут плохо сказаться на делах ее детища – борделя «Экзотик»...
– Ты меня не слушаешь, – обиженно буркнула Венера, выудив из сумки еще одну шоколадку, теперь уже отечественную. – Я распинаюсь, распинаюсь...
Марго рассеянно улыбнулась и по-прежнему задумчиво спросила:
– Валь, а ты не знаешь, почему Мадам так ментов не любит?
– Конечно, знаю, – Венера протянула Марго одну дольку, а остальную плитку целиком запихнула в рот. – А ты не в курсе, потому что новенькая... Ты ведь всего пару лет у нас работаешь?
– Два года и три месяца.
– Ну вот! А я тут с самого начала, так что вся история разворачивалась на моих глазах...
– Какая история?
– Любви Мадам и Моцарта.
– Любви? – ошарашенно переспросила Марго. – Наша железная леди способна любить?
– Еще как! – Венера почмокала своими полными губами с разползшейся помадой и простонала: – Она по нему с ума сходила! Мне даже кажется, что она до сих пор его любит...
– Кого?
– Да говорю же – Моцарта!
– Вольфганга Амадея? Композитора?
– Какой Амадей? Какой композитор? – Венера возмущенно засопела. – Моцарт – вор в законе! Известнейший в городе преступный авторитет!
– Я о таком не слышала...
– Правильно, потому что его посадили до того, как ты сюда пришла, а мы: я, Афа, Багира и прочие, очень хорошо его знали – он был мужем Мадам.
– Мужем? – ахнула Марго. – Настоящим?
– Самым настоящим, то есть законным. Они познакомились давным-давно, когда Мадам работала девочкой по вызову – Моцарт был ее постоянным клиентом. Потом его посадили, а она ему письма, передачки... Года два он оттарабанил, еще столько же оставалось, когда он бежать решил... Поймали его, естественно, еще трешку накинули, тогда Мадам к нему – жениться... Ну чтоб свиданки давали...
– Вот это да! – пораженно протянула Марго – она не ожидала от Мадам такой самоотверженности.
– Дождалась она его. Вышел Моцарт из тюряги королем. При положении. – Венера растопырила пальцы и приставила их к голове, изображая корону. – Стал такими делами ворочать, что мама не горюй! Бабки рекой! Мадам из борделя забрал (она к тому времени из проститутки в диспетчеры переквалифицировалась – стара стала для панели), в меха и драгоценности обрядил. Только ей скучно было дома сидеть, в потолок плевать – не тот она человек. Тогда Моцарт купил ей этот особняк, кинул деньжонок на раскрутку, с кем надо договорился, и в 1999 году открылся «Экзотик». Мадам стала хозяйкой, Моцарт гостем дорогим! Самым почетным клиентом!
– Он вас э... – Марго замялась, подбирая нужное слово, но так и не подобрала, поэтому спросила: – А как на это реагировала Мадам?
– Нормально. Она же мудрая женщина, понимала, что такой мужик, как Моцарт, верность хранить не будет, вот и решила: пусть лучше он с ее девочками оттягивается, чем с какими-то шалашовками... – Венера рассмеялась. – Веришь, нет, такая идиллия была... Он ночью закатится с дружками, в дым пьяный, все ночь гудит, мебель ломает, бутылки бьет, под утро двух девочек с собой в кровать уволочет, отымеет, а когда проспится, Мадам ему стопку водки в постель и стакан сока, чтоб головка у него не болела.
– Ты с ним тоже спала?
– Один раз – в самом начале, – хмыкнула Венера. – Он тогда нас всех на профпригодность проверял... А так у него две любимицы было – Афродита и Кики!
– Кики? Это еще кто такая?
– Ты ее тоже не застала. Ее убили в перестрелке, когда Моцарта брали...
– А за что его?
– Сейчас расскажу, погоди, – Венера пошарила в сумке, надеясь отыскать еще одну шоколадку, но не нашла, поэтому тяжело вздохнула, сунула в рот жвачку и продолжила повествование. – Менты под Моцарта долго копали, только никак подкопаться не могли, потому что из вора он превратился в легального бизнесмена, а лишних людей убирал чужими руками... Но очень уж им хотелось его прижучить, поэтому подсадили они как-то за игральный стол в казино, где Моцарт обычно в покер резался, своего.
