Л.И.Володарская
      Первый английский цикл сонетов и его автор
      В сонете особенно четко выражен
      закон искусства: наибольший эф
      фект достигается наиболее скупыми
      художественными средствами.
      И. Бехер
      Филип Сидни родился 30 ноября 1554 г. и, прожив всего тридцать два года, навсегда остался в истории Англии как трижды новатор национальной литературы - в области поэзии, прозы и теории литературы.
      По своему рождению Филип Сидни, автор известного афоризма: "Я не геральдист, чтобы исследовать родословную людей, для меня достаточно, если я знаю их достоинства" {Цит. по кн.: Барг М. А. Шекспир и история. М., 1979, с. 162.}, - принадлежал к высшей английской знати, и его крестным отцом был сам испанский король Филип. Мать будущего поэта происходила из старинного аристократического рода, отец - сэр Генри, правда, не мог похвастаться блестящей родословной, но он был близок к Эдуарду VI, который в 1550 г. посвятил его в рыцари. В будущем на протяжении почти десяти лет (1565-1571, 1575-1578) Генри Сидни был наместником английской короны в Ирландии. Дяди, лорд Варвик и лорд Лестер, занимали при дворе королевы Елизаветы высшие государственные посты.
      Филип Сидни получил отличное образование в наиболее прогрессивной по тем временам Шрюсберской школе, во главе которой стоял уважаемый ученый Томас Эимон. Ученики обучались там латинскому, греческому, французскому языкам, читали и изучали "Катехизис" Кальвина, сочинения Цезаря, Цицерона, Саллюстия, Горация, Овидия, Теренция, Вергилия.
      Мальчики из самых знатных семейств Англии жили при школе и довольно редко видались со своими родителями, однако связь с ними не прерывалась, и родительские наставления, получаемые сыновьями в письмах, несомненно, должны были оказывать на них влияние. История сохранила до нашего времени некоторые письма сэра Генри, в частности то, которое было написано двенадцатилетнему Филипу:
      "Пусть первым побуждением твоего разума будет искренняя молитва всемогущему богу... Постигай не только чувство и суть читаемого, но и словесное их воплощение, и ты обогатишь свой язык словами и разум мыслями... Пребывай в веселии... Но пусть твое веселие будет лишено грубости и насмешки над окружающими тебя людьми... Самое же главное, никогда не дозволяй себе лгать, даже в малости... Учись добронравию. Привыкнув, ты будешь совершать одни добрые дела, хотя бы того и не хотелось тебе, ибо дурные будут тебе неведомы. Помни, сын мой, о благородной крови, которую ты унаследовал от своей матери, и знай, что добродетельная жизнь и добрые дела будут лучшим украшением твоего славного имени" {The Poems of Sir Philip Sidney / Edit. by W. Ringler. Oxford, 1962, p. XVII.}.
      За исключением сведений о дружбе с поэтом Фулком Гревиллем, однокашником и первым биографом Сидни, у нас нет никаких данных об отношениях Филипа Сидни к Шрюсбери и ученикам во время учения и в дальнейшем. Так же как нам ничего не известно о времени, проведенном Филипом Сидни в Оксфордском университете (более того, существует версия, что он учился не в Оксфордском, а в Кембриджском университете), кроме того, что он пробыл в нем с 1568г. по 1571 г. и был вынужден его покинуть из-за эпидемии чумы, и еще того, что и в школе, и в университете людьми, близкими Филипу Сидни, его воспитателями и учителями были те, кто исповедовал протестантство, кто был всецело предан науке и преподаванию, кто внушал своим ученикам уважение к великим умам античности.
      В мае 1572 г. королева Елизавета дала Филипу Сидни разрешение на двухгодичное путешествие на континент для усовершенствования в языках. Это путешествие вместо двух затянулось на три года (он вернулся на родину в июне 1575 г.) и было очень важным для формирования его личности. Снабженный рекомендательным письмом к английскому послу во Франции, Сидни из Англии сразу отправился в Париж, где жил три месяца и стал очевидцем трагических событий Варфоломеевской ночи. Несомненно, что кровавая расправа, учиненная католиками над гугенотами, не могла не оставить след в сознании юноши, и внушавшиеся ему с детства идеи протестантства как бы обрели негативную поддержку.
      Покинув Францию, Сидни живет в Германии, Италии, где, по некоторым источникам, встречается с великим Тассо, в Венгрии и Польше. К этому времени он уже великолепно владеет французским языком, латынью, знает итальянский и испанский. Итак, одна цель им была достигнута. Но не она, по-видимому, была главной.
      Старшему сыну сэра Генри, крестнику короля Филипа, племяннику и наследнику лорда Лестера, фаворита королевы Елизаветы, с рождения была предопределена карьера дипломата и воина. Филип Сидни знал об этом и готовил себя к тому, чтобы быть достойным будущего поприща. Много времени он уделял встречам с различными государственными деятелями, изучал политическую, экономическую и религиозную жизнь тех стран, в которых жил. Нужно заметить, что политики, военачальники, ученые и просто знатные люди, с которыми Сидни встречался во время своего путешествия, были, как правило, протестантами. Еще в свой первый приезд во Франкфурт Сидни познакомился с человеком, дружескую привязанность к которому сохранил на всю жизнь, - с французским юристом Хьюбертом Лангетом (1518-1581), о котором он в дальнейшем писал как о человеке "с верным сердцем, чистыми руками и правдивым языком" ("Старая Аркадия", 66). Видный деятель протестантства, пятидесятишестилетний Лангет почувствовал в восемнадцатилетнем мальчике верного соратника, оценил его талантливость и до самой своей смерти оставался ему другом и советчиком. Не исключено, что протестантское окружение Сидни во время этого первого путешествия в немалой степени зависело от влияния на юношу его старшего друга.
      Интересно отметить следующее: до нас дошли кое-какие сведения о встречах Сидни в 1572-1575 гг. с людьми, которые могли бы в будущем быть ему полезны на королевской службе, но при этом нет ни одного достоверного свидетельства не только о его знакомстве в это время с европейскими литераторами, но даже об его интересе к современной европейской литературе, ни единого упоминания о Сидни как о любителе поэзии. Да и у самого Сидни мы не находим и намека на это. В его письмах этого периода нет стихотворных цитат, тогда как тот же Лангет, например, от случая к случаю цитирует Петрарку.
      В июне 1575 г. Филип Сидни вернулся в Англию. Завершив свое образование, он рассчитывал начать дипломатическую карьеру. Но пока ему была пожалована должность королевского виночерпия - не прибыльная, однако почетная для молодого придворного. Исполнение ее не отнимало много времени, и так как оно не требовало постоянного присутствия Филипа Сидни в Лондоне, то он подолгу живет у отца в Ирландии. А королева все не обременяет его поручениями. Именно в эти месяцы происходит духовное сближение Филипа с его сестрой Мэри, будущей графиней Пемброук и известной в свое время покровительницей поэтов. Вблизи нее в родовом поместье ее мужа Сидни через несколько лет напишет свою "Аркадию" и, посвятив ее сестре, на многие века прославит имя Мэри Пемброук. А пока они, как мы с достаточной уверенностью предполагаем, читают популярные в ту эпоху и частично переведенные на английский язык греческие, итальянские, испанские книги. Интерес Филипа Сидни к литературе становится серьезнее {Впервые о Филипе Сидни как о поэте упоминает немецкий поэт Мелисс (1539-1602), с которым он встречался в Гейдельберге в 1577 г.}, но совместные чтения прерываются в 1577 г.
      В феврале 1577 г. королева Елизавета назначает Сидни послом к императору Рудольфу II и поручает передать императору ее соболезнования по случаю недавней кончины его отца. Одновременно Сидни поручается собрать сведения о том, что думают на континенте по поводу всеевропейской протестантской лиги. Считая войну с католической Испанией неизбежной и необходимой, Сидни с согласия лорда Лестера начал активные переговоры, но королева, всеми силами оттягивавшая решительное сражение, его не поддержала и в дальнейшем целых восемь лет не давала ему никаких официальных поручений. Страдая от вынужденного безделья, Филип Сидни в одном из писем 1578 г. горько жалуется Лангету на то, что его ум начинает "терять силу, слабеть от отсутствия сопротивления, ибо к чему еще стоит прилагать знания и мысли, как не к делу, которое должно служить всеобщей пользе, на что в наш продажный век мы не смеем и надеяться" {The Poems of Sir Philip Sidney, p. XXVII-XXVIII.}.
      И Филип Сидни берется за перо. Королева выразила недовольство деятельностью Генри Сидни в Ирландии, и осенью 1577 г. Филип Сидни пишет не дошедшее до нас "Рассуждение об ирландских делах", в котором поддерживает мирную политику своего отца. Осенью 1578 г. он развлекает королеву пасторалью собственного сочинения "Королева мая". Но эти занятия не дают ему успокоения, он всей душой стремится в Нидерланды, чтобы с мечом в руке бороться там против испанцев, но королева отвечает на все его просьбы решительным отказом.
      В том же 1578 г. поэт Габриэль Харви издает томик стихотворений, который он преподносит королеве, когда она по дороге в свою летнюю резиденцию останавливается недалеко от Кембриджа. Авторы включенных в том стихотворений были самыми могущественными людьми в королевстве, и среди их имен мы находим имя двадцатитрехлетнего Филипа Сидни. Таким образом Габриэль Харви выразил то отношение к Сидни, которое установилось при дворе после его возвращения из Германии. Для нас же эта книжка замечательна тем, что в ней впервые напечатаны стихотворения Сидни.
      В 1579г. Филип Сидни сделал еще одну попытку вмешаться в планы королевы, которая в то время разыгрывала фарс помолвки с католиком герцогом Анжуйским. По совету графа Лестера он написал королеве письмо, в котором убеждал ее отказаться от брака с католиком. За дерзкую попытку давать непрошеные советы по тому же поводу некоему Вильяму Стаббсу отрубили руку, но для высокородного Филипа Сидни никаких видимых неприятностей не последовало. Более того, в ноябре он участвовал в турнире в честь годовщины коронования Елизаветы, а на Новый год, как обычно, обменялся с ней подарками, оставаясь, как и прежде, одним из самых близких к трону людей.
      Сидни мечтал о политической деятельности, о воинской славе, о создании всеевропейской протестантской лиги во главе с королевой Елизаветой, но все его мечты оставались только мечтами. Тогда, лишенный возможности достижения военной или политической карьеры, он в "свои самые беззаботные годы" обращается к литературе и за пять-шесть лет создает произведения, прославившие его имя в веках. Вильям Ринглер в предисловии к полному собранию поэтических произведений Филипа Сидни писал: "Когда Сидни, отойдя от политики, занялся поэзией, он остался противником привычного положения вещей. Не имея возможности бороться против врагов своей религии за пределами родины, он повел решительную кампанию против литературной отсталости своих соотечественников" {Ibid., p. XXVIII.}.
      "Аркадия" ("Старая Аркадия" и "Новая Аркадия"), "Защита поэзии", "Астрофил и Стелла" - главные произведения Сидни, значение которых для английской словесности трудно переоценить, - были написаны им между 1578 и 1585 г., и хотя их издание было осуществлено только после смерти автора, они были довольно широко известны современникам.
      А в ноябре 1585 г. к Сидни пришло то, чего он так долго ждал. Королева Елизавета изъявила желание послать его в Нидерланды, где герцог Оранский возглавил борьбу против испанского владычества. Сидни пробыл на континенте всего восемь месяцев, но своим умом и смелостью он сумел заслужить любовь всех, с кем сводила его судьба. Филип Сидни был ранен в небольшой стычке с испанцами возле города Зутфен и, мужественно снося боль, скончался 17 октября 1586 г. Его тело было перевезено в Англию и с воинскими почестями похоронено в соборе св. Павла.
      * * *
      Эпоха Ренессанса приходится в Европе на XIV - начало XVII в. Ренессанс - это "величайший прогрессивный переворот", эпоха социального прогресса, в которой формировались современные европейские нации, "возникла новая, первая современная литература" {Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с. 346.}, отразившая гибель старых феодальных отношений и выдвижение новых социальных сил. Освобождение от гнета религиозных догм, проникновение в духовную жизнь Европы гуманистических идей утвердили представление о человеке как о "существе активном, связанном множеством сложных отношений с другими людьми, зависящем и от таинственных процессов, происходящих в его теле, и от еще более неведомых тайн его духа... Новое представление о человеке, развивающемся в борьбе противоречий, которые есть и в нем, и в окружающем его обществе, рождалось вместе с первыми проблесками исторического взгляда на действительность, на общество, вместе с тем чувством перспективы, которое уже намечается у писателей и мыслителей XVI в., вместе с чувством ретроспекции, с попыткой заглянуть в прошлое, чтобы понять настоящее и будущее" {Самарин Р. М. ...Этот честный метод... М., 1974, с. 36-37.}.
      Расцвет английской гуманистической литературы наступил несколько позже, чем в других западноевропейских странах, хотя уже в XIV в. "отец реализма" (по выражению M. Горького) Джеффри Чосер (1343-1400) был знаком с итальянской гуманистической мыслью, в частности с поэзией Франческо Петрарки {Джеффри Чосер упоминает имя Петрарки в "Прологе" и "Рассказе писца" в "Кентерберийских рассказах". К тому же Чосер перевел на английский язык сонет CII Ф. Петрарки ("Троил и Крессида", кн. I, строфы 58-60).}, и творил на подступах к новой эпохе.
      Хотя последователи Чосера мало что сделали для дальнейшего процветания английской литературы, которая в это время, в сущности, отступила назад, утеряв связь с итальянской литературой Возрождения, XV век стал для Англии периодом накопления классических знаний. Английские юноши, во множестве отправлявшиеся во Флоренцию и Падую изучать греческий язык, привозили обратно эллинистические воззрения вместе со знанием греческой и римской литератур, которые, таким образом, проникали в Англию в первую очередь при посредничестве итальянцев.
      Только к началу XVI в. Англией прочно овладели идеи гуманизма. "Утопия" Томаса Мора (1478-1535), посвященная Эразму Роттердамскому (1469-1536), и острые, популярные у современников "Книга о Колине Клауте" и "Книга о воробье Филипе", написанные учеником Эразма - Джоном Скелтоном (1460? 1528?), отчетливо обозначили приход нового времени в литературу. Столь же важным, как открытие новых земель и культуры античности, стало для этой эпохи познание духовной и эмоциональной жизни человека. То, что раньше входило в обязанности единственно священника, теперь было делом художника и поэта.
      Однако после смерти Томаса Уайета (1503-1541) и Генри Говарда, графа Сарри (1517?-1547), успешно экспериментировавших с сонетной формой, в английской поэзии наступило затишье, продолжавшееся несколько десятилетий, вплоть до последней трети столетия, т. е. до 1570-х годов. К этому времени англичане уже были хорошо знакомы с творчеством великих итальянцев, а также с достижениями современной французской, итальянской, испанской поэзии. Зрела необходимость коренных перемен и в английской поэзии.
      В Лондоне по примеру, вероятно, французской "Плеяды" было основано общество во главе с Филипом Сидни, которое Габриэль Харви окрестил "Areopagus" и о котором мы, к сожалению, ничего не знаем. Членами его, помимо Филипа Сидни, были, по-видимому, Габриэль Харви (1545?-1630), Эдмунд Спенсер (1552? - 1599), Фулк Гревилль (1554-1628), Эдвард Дайер (1543-1607). Вполне возможно, что, сходясь вместе, они обсуждали политические и религиозные проблемы, проблемы государственной власти и допустимости восстания против правителя, облеченного королевской властью. Несомненно одно: все они стояли у истоков новой поэзии, исследуя пути, до сих пор ей не известные.
      "Защита поэзии" Филипа Сидни - это скорее всего теоретический манифест, философско-эстетическое кредо создателей новой английской поэзии, отчасти напоминающее "Защиту и прославление французского языка" (1549) И. Дю Белле, крупнейшего представителя "Плеяды". И если, как пишет И. Ю. Подгаецкая, "для ренессансных деятелей поэзия включает и ее теорию, а теория поэзии сама по себе строится как поэтическое произведение" {Подгаецкая И. Ю. Поэтика Плеяды. - В кн.: Литература эпохи Возрождения и проблемы всемирной литературы. М., 1967, с. 316.}, то трудно найти лучшее подтверждение этой мысли, чем "Защита поэзии", "Астрофил и Стелла" и "Новая Аркадия" Филипа Сидни. Самые тесные узы связывают эти три произведения, из которых цикл сонетов {Термин "цикл сонетов" впервые появился в 1881 г. Английский поэт Данте Габриэль Россетти назвал свое поэтическое произведение "Дом жизни: цикл сонетов" (1881),} "Астрофил и Стелла" и незаконченная вторая версия романа, получившая название "Новая Аркадия", являются "естественным" (по выражению Дю Белле) художественным воплощением доктрины автора {Тезис о принципиальной обусловленности "Новой Аркадии " эстетическими положениями "Защиты поэзии" разработан в книге: Connell D. Sir Philip Sidney: The Maker's Mind, Oxford, 1977.}, так же, впрочем, как и сама поэтика.
      Главную задачу поэзии Филип Сидни видел в ее положительном воздействии на людей: "...создание Кира как особенного совершенства может быть доступно и Природе, но только Поэт может показать его миру так, чтобы явилось много подобных Киров, пусть только увидят они воочию, зачем и как создавал его создатель" {См. наст, изд., с. 154.}. Он считал необходимым для поэта "творить" идеальный персонаж, но чтобы читатель поверил в его идеальность, надо провести его по трудному пути совершенствования, как о том вполне определенно сказано им в "Новой Аркадии": "...хотя дороги дурные, конец путешествия самый приятный и достойный" (кн. 1).
      В то же время не меньшее внимание Сидни уделяет форме поэтического произведения, требуя от поэтов не только знания приемов поэтического выражения, но и умения этими приемами пользоваться, чтобы "творимый" автором персонаж, или, по терминологии Сидни, "говорящая картина Поэзии", не стал "доктриной без естественности" {Поэты французского Возрождения. Л., 1938, с. 265.}, от чего за тридцать лет до Сидни предостерегал еще И. Дю Белле.
      * * *
      В 108 сонетах и 11 песнях сонетного цикла "Астрофил и Стелла", написанных в промежуток между 1581 и 1583 г. и изданных впервые лишь в 1591 г., рассказывается о любви молодого придворного Астрофила (что означает: Влюбленный в звезду) к замужней даме Стелле (что означает: Звезда).
      Прежде чем перейти непосредственно к сонетному циклу, мы восстановим некоторые события второй половины 70-х годов, непосредственно касающиеся Филипа Сидни и Пенелопы Деверекс, которых современники не без оснований считали прототипами Астрофила и Стеллы.
      В 1576 г. в Ирландии скончался лорд Эссекс. За четыре дня до своей смерти он выразил желание, чтобы его дочь Пенелопа, которой в ту пору минуло тринадцать лет, сочеталась браком с Филипом Сидни. Родственники Филипа Сидни и сам он вряд ли с удовольствием восприняли подобную весть, поскольку единственный наследник двух бездетных и высокопоставленных дядей мог рассчитывать в будущем и на богатство, и на куда лучшую партию. Но через некоторое время произошло событие, в корне изменившее все семейные планы и даже в какой-то мере, возможно, повлиявшее на положение Сидни в обществе. В 1578 г. лорд Лестер тайно от королевы женился на матери Пенелопы, вдове лорда Эссекса, вследствие чего он впал в немилость, а Филип Сидни потерял не очень желанную невесту и с рождением кузена, который, правда, прожил недолго, виды на наследство.
      Мы не имеем ни одного прямого свидетельства, что Филип Сидни хоть раз виделся с Пенелопой до ноября 1581 г., когда она стала женой барона Рича. Можно только предположить, что у него была такая возможность в течение нескольких месяцев в 1581г. и в течение двух-трех недель в 1582 г.
      Большую часть 1581 г. Сидни провел в Лондоне, часто бывал при дворе, принимал участие в работе Парламента, сражался на рыцарских турнирах, оказывал гостеприимство знатным политическим изгнанникам из католической Испании. Тогда же в январе тетка Сидни, графиня Хантингдонская, привезла ко двору свою подопечную - Пенелопу Деверекс и сосватала ее за лорда Рича. Свадьба состоялась 1 ноября 1581 г., а спустя месяца два Сидни уехал к отцу, который в это время был в Уэльсе, и возвратился в Лондон не раньше марта 1582 г.; пробыл он там совсем недолго и на лето вновь уехал в УЭЛЬС. Наиболее вероятно, что здесь летом 1582 г. он написал цикл сонетов "Астрофил и Стелла", во всяком случае, все события, перечисленные автором в сонете 30, указывают именно на это время.
      О том, что в поэтическом произведении Сидни перед нами предстают реальные люди, говорит прямой, даже несколько нарочитый ввод имени Рич в текст сонетов. Однако существует и другое мнение, также основанное на утверждении самого автора. Для Сидни поэзия в отличие от всех других искусств, которые воссоздают то, что было, есть или будет, творит только то, что должно или могло бы быть, ибо "Поэтом движет Идея... от воображения зависит совершенство творимого им" {См. наст. изд., с. 154.}. Поэтому, независимо от того, был Сидни влюблен в Пенелопу Деверекс или нет, главное то, что эта любовь возникла в его творческом воображении.
      * * *
      Несомненно, что, создавая свой сонетный цикл "Астрофил и Стелла", Филип Сидни использовал достижения европейской поэзии как в жанре в целом, так и в отдельных поэтических приемах, в версификации. Но он выбрал свой путь в отличие от тех, кто перенимал чужое следующим образом:
      По способу ученых рифмачей
      Ведешь ты строй грохочущих созвучий
      И мертвого Петрарки стон певучий
      Мешаешь с треском выспренних речей.
      Ступив на этот путь, свершаешь промах,
      Раскаешься в украденных приемах,
      В них чувства нет, в них нет живой души.
      (Сонет 15)
      Не в исследовании уже открытых на континенте возможностей поэзии и даже не в приложении их к английскому языку заключено новаторство Филипа Сидни, "английского Петрарки". Неоспорим синтетический характер цикла сонетов "Астрофил и Стелла", а также "Защиты поэзии" и "Аркадии", который выражается не в суммировании отдельных известных уже приемов, а в преобразовании множества этих приемов в нечто новое, в собственное открытие Сидни, ибо, зная это или не зная, он свято следовал завету своего старшего современника Роджера Ашама: "Об английском предмете писать для англичан и на английском языке" {Цит. по кн.: Saintsbury D. The Earlier Renaissance, London 1901, p. 260.}.
      Совершенно очевидно, во-первых, что цикл - не поэтический дневник автора: в нем есть множество примет времени, но практически нет упоминаний о том, какой в действительности была тогда жизнь Сидни, что его занимало и к чему он стремился. Во-вторых, большинство сонетов цикла обращено не к Стелле, а к другу, поэтам, луне, кровати, воробью, Амуру, Добродетели, и в первую очередь они должны были быть услышаны читателем, ибо он истинный адресат цикла, тогда как Астрофил, Стелла и другие персонажи - это актеры, рассказывающие о любви Астрофила и Стеллы. Несомненно, что тут отступление и от той традиции европейских лирических циклов, - авторы которых стремились с помощью сонетов привлечь к себе внимание их возлюбленных.
      Вопрос о жанре цикла "Астрофил и Стелла" - один из наиболее спорных в литературе о Сидни, и с ним самым непосредственным образом связан вопрос об идентичности личности автора и Астрофила {Некоторые литературоведы, говоря об авторстве Сидни-Астрофила, утверждают тем не менее "драматический характер" Астрофила, что приводит их к выводу о противоречии в теории и практике Ф. Сидни (см., напр.: Smith H. Elisabethen Poetry: A Study in Conventions, Meanings and Expression. Cambridge, 1951).}.
      Пожалуй, провести четкую границу между автором и Астрофилом, т. е. выделить, где слова автора, где героя, все же достаточно трудно, тем более что почти все сонеты написаны от первого лица. Однако нам кажется, что цикл сонетов "Астрофил и Стелла" Филипа Сидни - это первая попытка сонетиста отделиться от своего героя и, по возможности не упрощая свойственную человеку XVI столетия сложность и противоречивость характера, провести его по пути нравственного совершенствования, в конце которого автору виделось не райское блаженство, а плодотворная деятельность на благо человечества.
      Филип Сидни создал новый тип поэтического произведения. "Астрофил и Стелла" в отличие от предшествовавших ему лирических циклов - произведение лиро-эпическое.
      Приняв такое толкование, мы можем по достоинству оценить и неуместную в посланиях к любимой ироничность автора, и некоторую противоречивость суждения Астрофила и даже значение столь важной части цикла, как песни, из которых те, что написаны хореем, рассказывают о важных для влюбленных событиях, а те, что написаны ямбом, носят характер авторских отступлений. Только исходя из этого, мы можем говорить об Астрофиле как о "говорящей картине Поэзии", а также о возложенной на него этической задаче нравственного совершенствования человека, без которой Сидни считал невозможной истинную Поэзию и в решении которой Поэзия, как он писал в "Защите", превосходит все другие искусства.
      В предисловии к первому изданию цикла "Астрофил и Стелла" (1591) Томас Нэш (1567-1601) назвал сочинение Сидни "трагикомедией" любви, где "пролог вселяет надежду, а эпилог - отчаяние". По мнению В. Ринглера, Нэш считал цикл комическим потому, что ни один персонаж не умер. Но в то же время он представлялся ему и трагическим, поскольку в удел Астрофила досталось лишь отчаяние.
      А так ли это? Разве заключительные строки сонета 108 подтверждают идею Нэша о трагическом финале?
      Ты в черный день - отрада мне всегда,
      И в радости лишь ты - моя беда.
      Конечно, нет, ибо в этих строках дуализм любви совпадает с такой же двойственно-противоречивой основой жизни вообще, которая не может быть только счастливой или несчастливой.
      Зачем был создан Астрофил? - Чтобы показать нравственное совершенствование человека. Как? - В муках, в противоборстве разума и страсти.
      ...И начинается повесть о печальной любви Астрофила, "неизлечимо пораженного Купидоном" (сонет 2). Сетуя на неожиданно настигшую его любовь, "покоренный" Астрофил предается мечтам о взаимной любви, однако ему приходится признать, что у его возлюбленной сердце - "крепость прочной кладки" (сонет 12). Холодностью возлюбленной принужденный к "долгой осаде", - Астрофил много размышляет о любви (сонет 14), которая у него всегда двойственная - небесная и земная, благостная и греховная, идеальная и плотская, и о том, как выразить свои чувства в поэзии (например, сонет 1, известный как "сонет о сонете"). Астрофил попеременно то впадает в отчаяние от мысли о собственном ничтожестве (сонет 18), то укоряет себя за то, что стал "на добродетель хром" (сонет 21). И в конце концов он с горечью, но также и с радостью признается:
      Стремлюсь душой и днем, и по ночам
      Лишь к сердцу Стеллы и к ее очам.
      (Сонет 23)
      Увы, сердце Стеллы остается холодно к признаниям влюбленного, она не отвечает ему взаимностью (сонет 43). Более того, Астрофилу даже приходится сетовать на то, что
      Фантазия, мой друг, волнует Вас
      И вымысел сильнее поражает,
      Чем то, что Ваш слуга переживает.
      А вы вообразите, что рассказ
      О безответной страсти прочитали,
      И посочувствуйте моей печали.
      (Сонет 45)
      Приведенные строки, наполненные страстью, заключают в себе как бы нечаянную хвалу истинному искусству.
      Несмотря на чары любви, Астрофил не делает из своей возлюбленной идеала и даже позволяет себе поиронизировать на ее счет (сонет 51), однако его любовь от этого не становится слабее.
      В конце концов любовь Астрофила все же нашла отклик в душе Стеллы, но ее любовь оказалась идеальной, и это вызывает новые страдания Астрофила, далекого от упований на райское блаженство. Он земной человек, и его мечты - о блаженстве страсти. Поэтому он отвергает ее благочестивую любовь:
      Любимая, увы мне: если это
      Любви подачка, нищему монета,
      Так не люби же, чтоб любить меня!
      (Сонет 62)
      Астрофил живет в XVI в., освободившемся от средневековой идеи умерщвления плоти, и утверждает новые законы человеческой жизни, земные законы.
      Первая часть сонетного цикла заканчивается песнью первой, которая является прославлением любви и возлюбленной: "Твою, твою земную власть пою..."
      Вторая часть начинается с сонета 64. Астрофил уверен в любви Стеллы. Но надежда и радость вскоре сменяются болью и разочарованием. Добродетельная Стелла, принимая любовь Астрофила, отвергает его страсть:
      Лишь скромность, преданность и угожденье,
      При сдержанной учтивости речей,
      Лесть на устах, в глазах - благоволенье
      Предписаны мне Госпожой моей.
      Нет, в эти рамки Страсти не вместиться,
      Я должен гнать тебя, - но как решиться?
      (Совет 72)
      Когда же Астрофилу удается поцеловать Стеллу, отчаяние уступает место эмоциональному и, что, по-видимому, тоже немаловажно, духовному взлету, о чем с неуемной радостью Астрофил рассказывает своему собеседнику в сонете 74.
      В песни восьмой речь идет о решительном объяснении, происшедшем между Астрофилом и Стеллой. Она построена в форме диалога Астрофила и Стеллы. Здесь мы, наконец-то, непосредственно встречаемся с героиней цикла:
      Верь, исполнен в этот раз
      Жгучей боли мой отказ.
      Честь-тиранка так велела.
      Над собой не властна Стелла.
      Песнь девятая - это кульминация отчаяния влюбленного. Томас Нэш был бы, бесспорно, прав, назвав цикл трагическим, если бы точка была поставлена здесь:
      ...спешит к могиле тесной
      Бедный раб звезды прелестной.
      Но Сидни не сделал этого. Он написал продолжение, в котором рассказ о печальной любви Астрофила приобретает несколько иное звучание.
      В отчаянии Астрофил бежит от Стеллы. Их разлуке посвящен один из самых изысканных сонетов цикла (сонет 89), построенный на чередовании в рифме слов "день" и "ночь". Противопоставление день-ночь естественно продолжает линию сиднивских противопоставлений: земная-небесная, любовь-страсть, радость-горе. И опять Сидни приходит к выводу, что одно невозможно без другого, что они взаимосвязаны и взаимопроникаемы:
      Нет ночи непроглядней, чем мой день,
      И дня тревожней, чем такая ночь...
      Однако даже в разлуке отчаявшийся Астрофил остается верен своей любви, хотя теперь с ней постоянно связаны его мысли о смерти. Но стоит Стелле заболеть, и Астрофил забывает о своих страданиях. В следующем за сонетами о болезни Стеллы сонете 103 интонация совершенно меняется, как меняется и само настроение Астрофила, который опять славит красоту и женственность своей возлюбленной, не поминая при этом своих прежних черных мыслей. Астрофил еще и еще раз подтверждает неизменность своей любви.
      Образованный, уверенный в себе, честолюбивый, проницательный, осведомленный в политике и придворных интригах, ироничный, искренний, страстный, Астрофил утверждает двуединую сущность человеческой личности духовную и телесную. Ему чужда мысль о смиренном ожидании счастливого воссоединения с возлюбленной после смерти так же как и о земном воссоединении без любви. Смирясь с благочестием Стеллы, преодолев сначала отчаяние, а потом и страх вообще потерять Стеллу, когда она заболела, Астрофил внутренне меняется. Не отрекаясь от своих прежних убеждений, он проникается мыслью прославить любовь деяниями:
      Как Королева, отошли мой разум,
      Пусть он, тебе покорствуя, сполна
      Сработает все, что обязан, разом:
      Позор слуги - Хозяина вина.
      Не дай глупцам себя во мне хулить
      И "Вот любовь!" с презреньем говорить.
      (Сонет 107)
      Пожалуй, именно в этих словах заключается истинный смысл цикла и его кульминация. Любовь должна дать Астрофилу силы для будущих благородных деяний. Таким образом, нравственное совершенствование Астрофила происходит в страданиях, в противоборстве любви и страсти, в котором побеждает нравственно возвышающая, истинная любовь.
      Таким Филип Сидни показал читателям XVI в. их современника, задуманного им как новый Кир, как идеальный герой, но это не дает оснований, подобно Ричарду Юнгу {См.: Young R. Three Studies in the Renaissance: Sidney, Jonson, Milton. New Haven, 1958.}, причислять Сидни к идеалистически мыслящим поэтам и утверждать, что он изображал жизнь не такой, как она есть, а какой она ему казалась. Приведя Астрофила нелегкой дорогой внутренней борьбы к нравственному совершенству, Сидни возлагал на него задачу повести по ней и других.
      * * *
      Немалый интерес вызывал и вызывает вероятный прототип возлюбленной Астрофила - Пенелопы Девереке, по мужу Рич. Филип Сидни знал ее довольно юной, когда ей было не больше 18-19 лет и когда еще вряд ли можно было предвидеть достаточно необычную судьбу, ожидавшую ее впереди. Но вполне возможно, что Сидни уже тогда почувствовал незаурядность ее личности, и это подвигнуло его на создание до тех пор неизвестного в лирической поэзии Англии женского персонажа.
      Пенелопа Деверекс обладала всеми ценимыми при дворе достоинствами: была очень красивой, образованной, владела французским, итальянским, испанским языками, участвовала в придворных спектаклях, в частности по пьесам Сэмюэля Дэниэля (1562-1619) и Бена Джонсона (1572-1637). Сам король Яков отмечал ясность ее ума и талант, проявлявший себя в письмах. Более, нежели другие женщины своего времени, она приняла участие в политических интригах. Ее брат граф Эссекс, женившийся на вдове Филипа Сидни, совершив множество подвигов, стал национальным героем и одним из самых влиятельных людей в королевстве. Когда же в Ирландии графа Эссекса постигла неудача, не кто иной, как Пенелопа, написала королеве вдохновенное письмо, умоляя ее о его прошении. Представ перед Советом, Пенелопа с неженской смелостью защищала брата и обвиняла его врагов. Она находилась в его доме и когда он в 1601 г" предпринял неудачную попытку поднять лондонцев на восстание. Перед казнью Эссекс во всем покаялся, не пощадив при этом и сестры, но королева отнеслась к ней милостиво.
      Брак Пенелопы Деверекс с графом Ричем оказался несчастливым, и, родив мужу четырех детей, она примерно в 1588-1589 гг. стала любовницей сэра Чарльза Блаунта, который вместе с Филипом Сидни участвовал в сражении возле города Зутфен в 1586 г., а потом сражался против Непобедимой Армады и в 1604 г. был удостоен титула графа Девонширского. Получив в 1605 г. развод, Пенелопа в том же году стала его женой. К этому времени у них было уже четверо детей. Этот брак поставил Пенелопу и ее мужа вне общества, им было запрещено появляться при дворе, и они были вынуждены вести уединенный образ жизни. Новое замужество Пенелопы оказалось недолгим. Уже 7 июля 1607 г. Пенелопа, к тому времени вдова, заболела и, заявив "о несостоятельности своего второго брака, послала испросить у лорда Рича прощение и умерла в раскаянии" {The Poems of Sir Philip Sidney, p. 446.}.
      Такова вкратце не совсем обычная судьба женщины XVI в., которая, возможно, является прототипом добродетельной возлюбленной Астрофила.
      В истории сонетного цикла вообще, а тем более английского, роль темноглазой Стеллы очень важна. Открывая галерею женских персонажей английской лирической поэзии, т. е. стоя у истоков национальной традиции, созданная Сидни Стелла мало похожа на уже сложившийся традиционный тип идеализированный и почти бесплотный - итальянских циклов. Стелла благочестива, предана своему долгу, "честь-тиранка" не позволяет ей ответить Астрофилу взаимностью, но она, как и Астрофил, человек земной: Стелла любит, и отказ от счастья дается ей также в жестокой борьбе с самой собой (песнь восьмая). Сидни, рассказывая о постепенном развитии любви Стеллы, дает свою героиню уже с заданной нравственностью. С самого зарождения своей любви к Астрофилу Стелла обречена на "скорби безбрежные и томленья безнадежные". Однако ее добродетель зиждется не на мечте о райской любви, не на христианской догме, а на каком-то высшем понимании своего земного долга.
      И все же идеальная "говорящая картина Поэзии" в цикле - Астрофил, а не Стелла. Ее добродетель не завоевана в муках. Нет второго условия создания идеального персонажа, нет ответа на вопрос "как?" По-видимому, в этом причина, что Сидни к розово-голубой палитре портрета Стеллы добавил другие краски, которые придают ей живость и очарование и совсем не вызывают желания сетовать на то, "что лучшая из пьес // Идет в нарядах столь пустых словес" (сонет 51). Не вызывает сомнения, что поколебавшая традицию Стелла предшественница великолепного женского портрета в "Сонетах" (1609) У. Шекспира.
      * * *
      В "Защите поэзии", обозревая состояние современной ему английской лирической поэзии, Филип Сидни писал: "Что до наружности Поэзии, или слов, или... языка Поэзии, то с этим еще хуже. Почтенную сладкоголосую даму красноречие вырядили или скорее раскрасили как куртизанку..." {См. наст, изд., с. 209.}. Дальше он развивает свою мысль: "...у многих малообразованных придворных более звучный слог, нежели у некоторых ученых мужей, и причину сего я вижу в том, что придворный следует в своих занятиях Природе и потому (хотя он того и не знает) поступает в согласии с искусством, но не в зависимости от него, тогда как другой, прибегая к искусству, дабы явить искусство, а не скрыть его (как надлежало бы сделать), бежит от Природы и воистину извращает искусство" {Там же, с. 212.}. Главное очарование сиднивских творений заключается, как совершенно верно утверждает в своей книге Дж. С. Николс, "в искренности, в изменчивости интонации, в остром уме и юморе автора" {Nichais Y. G. The Poetry of Sir Philip Sidney: An Interpretation in the context of his Life and Times. Liverpool, 1974.}.
      В сонетном цикле Сидни тоже довольно часто возвращается к проблемам заимствований, простоты и естественности поэтической речи. Как правило, он избегает поражать читателя необычными словами или оборотами, употреблять архаизмы и неологизмы, а также многосложные слова, довольствуясь самыми простыми и короткими, которых может быть до десяти в десятисложной строке:
      With how sad steps, o Moone, thou climb'st the skies.
      (Сонет 31)
      или
      "Fool", said my Muse to me, "Look in thy heart and write..."
      (Сонет 1)
      Тем не менее лексика сонетного цикла чрезвычайно разнообразна. Здесь и обиходные слова, и термины, которые отныне с полным правом войдут в английский поэтический язык: военные, юридические, политические, спортивные. Мир сиднивских интересов широк, и это отразившись на словарном составе его сочинения, в немалой степени обогатило "говорящую картину Поэзии", а также повлияло на национальный поэтический язык в целом.
      Для "украшения" стиха Сидни пользуется всего двумя приемами. Во-первых, составными эпитетами из двух или более слов. Прием этот был для английской поэзии новым, и хотя считалось, будто Сидни перенял его из французской поэзии, сам он писал, что английский язык "особенно блещет соединениями двух-трех слов вместе, будучи в этом близок греческому и выше латинского, а это соединение суть совершенство любого языка" {См. наст. изд., с. 213.}. Поэтому можно предположить, что у Сидни были и другие источники познания составного эпитета как поэтического приема. К сожалению, его не везде удалось сохранить при переводе сонетов и песен на русский язык. Например, в сонете 31 в пятой строке мы читаем: "Long with Love acquainted eyes", тогда как в русском стихотворном переводе эта строка звучит иначе. Во-вторых, инверсией. При этом в более поздних стихотворениях чаще встречается инверсия, которая служит у Сидни двоякой цели: она и придает поэтической речи музыкальность и одновременно несет важную эмоционально-смысловую нагрузку. Так, в сонете 11 Астрофил заключает свое обращение к Любви следующим образом, с помощью инверсии выделяя и противопоставляя друг другу слова "красы наружной" и "сердце":
      И чем в лучах красы наружной греться,
      Не лучше ль, глупая, в ее проникнуть сердце?
      Вплоть до середины XVI в. английской поэзии был в основном свойствен свободный ритм стиха. Например, последователи так называемой лидгейтской школы вообще не соблюдали равномерности ни в количестве слогов, ни в их расположении, ни в ударениях. Однако в середине XVI в. положение коренным образом изменилось. В трактате Джорджа Гаскойна (1525?-1577) "Некоторые наставления" (1575), где он подводит итог проевропейским изменениям в английской поэзии, истинно поэтическим признается ямб как единственно возможный стихотворный метр и только один способ соединения слов в строке точный отсчет ударных и безударных слогов и одинаковое расположение цезуры в каждой строке. На первый взгляд кажется, что Сидни, воспитанный на европейской традиции, как никто другой много сделавший в области ознакомления английской поэзии с поэтическим богатством континента, тоже придерживается подобных взглядов. Но и здесь Сидни отнюдь не был слепым подражателем.
      Правда, среди ранних произведений Сидни встречаются такие, которые написаны ямбом не менее правильным, чем это было общепринято, но их немного. Что касается песен, то здесь, помимо инноваций в ямбе, Сидни делал попытки экспериментировать и с другими размерами античного и современного европейского стихосложения. Он был первым поэтом, практически доказавшим возможность использования в английском стихосложении хорея, который появляется у него вначале в "Некоторых сонетах", а потом уже в цикле "Астрофил и Стелла", где шесть песен написаны именно хореем. Это те песни (вторая, четвертая, восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая), в которых рассказывается о важных событиях в истории любви Астрофила и Стеллы.
      Необходимо также отметить, что Филип Сидни впервые после долгого перерыва вернул английской поэзии женскую рифму {В сонетах Сидни использовал лишь мужскую рифму.}, которой он довольно часто пользовался. Встречаются в его песнях и дактилические рифмы. Причем Сидни, как правило, интересовали не только новые рифмы сами по себе, но и их разнообразные сочетания.
      Всего же в 286 стихотворениях Филипа Сидни - 143 различного вида строки и строфы, 109 из них встречаются один раз, к тому же большинство из них раньше не было известно английскому стихосложению. (Интересно, что в поэтическом наследии Сидни нет ни одной исконно английской баллады.)
      * * *
      В то время как большинство стихотворных форм Возрождения развилось из классических или средневековых образцов, сонет был созданием нового времени. Первый сонет, приблизительно датируемый временем между 1230 и 1240 г., был написан Джакомо да Лентини (ум. в 1250 г.), сицилийским юристом, состоявшим при дворе Фредерико II. Впоследствии, прославленный Данте и Петраркой, итальянский сонет обрел строгую форму - четырнадцатистрочного лирического стихотворения, состоящего из двух частей (октета и сестета) и написанного пятистопным ямбом с рифмовкой типа: аббаабба вгдвгд (или: вгвгвг). Подобная структура сонета подразумевает определенное развитие темы - теза, антитеза, синтез, заключение - и сама обусловлена этим развитием.
      В Англии первыми энтузиастами сонетной формы были Томас Уайет и граф Сарри, которые, взяв за основу хорошо известный им по произведениям Данте, Петрарки, Санназаро, Аламанни итальянский сонет, не только изменили ставшие традиционными темы и образы, наполнив их своим конкретным жизненным содержанием, но и реформировали сонетную структуру как таковую, возможно, не без влияния английской баллады. Первым из них был Уайет. Он видоизменил сестет, зарифмовав свой сонет следующим образом: аббаабба вггвдд {Существует мнение, что Уайет мог позаимствовать эту форму сестета у итальянского поэта Бенедетто Варчи, который рифмовал сестеты так: хуухзз и хухузз. Уайет мог знать его сонеты по книге "Raccolta dei Quinti", изданной в 1527 г. во Флоренции.}. Это, несомненно, сказалось на общем построении сонета: в английском сонете в отличие от итальянского две заключительные строки, или "ключ к сонету", стали играть более важную роль, и весь сонет приобрел законченность и даже некоторый эпиграмматический оттенок. Граф Сарри завершил создание сонетной формы, которая в дальнейшем стала называться английским или шекспировским сонетом. В нем три, не связанные друг с другом рифмой, катрена и заключительное двустишие.
      После смерти Уайета и Сарри в течение нескольких десятилетий о сонете вспоминали от случая к случаю. И только в творчестве Филипа Сидни английский сонет снова обрел себя и утвердился в качестве ведущей лирической стихотворной формы эпохи Возрождения. Почти половина всех стихотворений, написанных Филипом Сидни, - сонеты, тридцать три их различных вида.
      Начинал Сидни с саpривского сонета. Двадцать из его тридцати четырех ранних сонетов написаны именно таким способом. Однако потом самой предпочтительной формой (из ста восьми сонетов, составляющих цикл "Астрофил и Стелла", таких сонетов шестьдесят) стала форма с рифмовкой типа аббаабба вгвгдд, т. е. форма Уайета: классическая итальянская октава и сестет, в котором двустишие, выделенное рифмой и, как правило, соединенное с предыдущей строкой синтаксически, имеет главенствующее значение. Чаще всего заключение (особенно в сонетах цикла "Астрофил и Стелла") бывает для читателя неожиданным в смысловом отношении, а иногда даже парадоксальным. В сонете 71, например, за октавой, в которой прославляется совершенство Стеллы, следует такой сестет:
      Сама того не зная, может быть,
      Ты всех вокруг - и я тому свидетель!
      Умеешь Красотой в себя влюбить
      И претворить влюбленность в Добродетель.
      "Увы, - вздыхает Страсть, голодный нищий,
      Все это так... Но мне б немного пищи!"
      Сидни часто строит сонет в виде диалога реального или воображаемого (сонеты 23, 30, 34 и др.), драматизирует его, удачно соотнося этот прием с разнообразием и относительной заземленностью лексики. Оригинальным построением отличается сонет 30, подобного которому еще, по-видимому, не было, но который очень напоминает знаменитый сонет 66 Уильяма Шекспира. Здесь нет традиционного сонетного движения, нет тезы, антитезы, синтеза. Но есть (в виде вопросов) довольно полная картина европейской жизни в летние месяцы 1582 г. и заключение, в котором Астрофил неожиданно заявляет о том, что всецело поглощен мыслями о возлюбленной.
      Предлагая различные варианты сонетной формы, Филип Сидни делал это, наверняка подчиняясь определенной поэтической задаче. И теперь нам опять придется обратиться к "Защите поэзии", в которой, как нам кажется, можно найти ответы на все возникающие в процессе прочтения цикла "Астрофил и Стелла" вопросы. Сидни пишет: "...доставляя удовольствие, поэт гораздо больше привлекает к себе людей, чем все другие искусства" {См. наст. изд., с. 176.}. Несомненно, что, всячески разнообразя сонетную форму и экспериментируя со стихом вообще, поэт стремился доставить читателю удовольствие, т. е. преследовал цель не менее важную, чем была поставлена перед "говорящей картиной Поэзии" - перед Астрофилом.
      * * *
      XVI век - время расцвета сонетной формы в Западной Европе. За сто лет там было написано более трехсот тысяч сонетов. Возможно, поэтов великой революционной эпохи с их новым представлением о человеке и его разуме эта форма привлекала точностью ее внутренней структуры, позволяющей в малом объеме диалектически выразить чувство или мысль автора. Это форма лирической и в то же время интеллектуальной поэзии, в которой, как утверждал И. Вехер, "наибольший эффект достигается наиболее скупыми художественными средствами. Этот закон искусства не является "вещью в себе", а отражает общую закономерность жизни. Покоряя природу, решая важнейшие жизненные задачи, люди стремятся достичь наивысшего, самым экономичным образом расходуя имеющиеся у них средства. Сонет является предельно точным выражением этой жизненной необходимости и возводит ее в художественную закономерность" {Бехер И. Сонеты М., 1960, c. 9.}.
      Впервые изданный в 1591 г., но хорошо известный в рукописи еще в 80-е годы, сонетный цикл "Астрофил и Стелла" словно открыл шлюзы английской лирической поэзии. На протяжении примерно двадцати лет почти каждый английский поэт считал своим долгом написать хотя бы один сонетный цикл; среди них - Ф. Гревилль, Э. Спенсер, С. Дэниел, М. Дрэйтон, У. Шекспир.
      С 1582 по 1609г. в Англии было написано больше двадцати циклов сонетов, но на этом история сонетного цикла не закончилась. А. Донн, У. Вордсворт, Д. Г. Россетти, Дж. Мередит, X. Брук, современный английский поэт Д. Фуллер и многие другие поэты Англии продолжили эту традицию английского стихосложения, начало которой было положено 400 лет назад Филипом Сидни, утверждавшим гуманистические идеалы в поэзии Англии.