— Мясо, — сказал Нерон Иванович. — Свежее мясо, — добавил он и облизнулся.

Бомжи, обретшие временное пристанище в камере предварительного заключения, одобрительно заурчали и стали медленно окружать Денисова.

Тарас задрожал. Он лихорадочно гадал, что с ним сделают эти заросшие щетиной существа, одетые в лохмотья из помойки и почти потерявшие человеческий облик. Изнасилуют, изобьют, подвергнут унижениям? Или, может быть, даже съедят?! С них станется! Все, что угодно, только бы не съели!

Художника мутило от нестерпимой вони, исходящей от сокамерников. Бомжи явно наслаждались ситуацией.

— Задница, — сказал Нерон Иванович. — Вы только посмотрите, какая у этого цыпленочка задница!

Бомжи одобрительно загудели.

"Значит, не съедят”, — с облегчением подумал Тарас.

— Хорошая задница, — прищурив глаз с видом знатока, одобрительно цыкнул зубом крупный рыхловатый мужик с расплющенным носом и красным извилистым шрамом на горле, напоминающим русло марсианской реки. — Прямо французские булочки. Так бы и впился зубами.

"Съедят! Как пить дать съедят! — мелькнуло в голове у Денисова. — Эти ж менты, падлы, их тут на хлебе и воде держат!”

Бомжи плотнее сомкнули свои ряды, неотвратимо надвигаясь на смертельно перепуганного художника.

— Ну, кто будет первым? — зловеще усмехнулся Сидорчук. — Ты, Урод? Или, может быть, ты, Картавый?

— Охрана! Помогите! Убивают! — срывающимся голосом завопил Тарас, пытаясь прорваться к решетке. — Где следователь? Отведите меня к следователю! Выпустите меня отсюда! Я все скажу!

— Отлично! — улыбнулся Юра Демарин, услышав о том, что задержанный Денисов жаждет с ним побеседовать. — Даже до утра не продержался!

— А ты бы на его месте сколько времени продержался? — с иронией спросил Гоша.

— Понятия не имею, — пожал плечами Демарин. — К счастью, я пока нахожусь по другую сторону решетки.

Неожиданно Гошины глаза вспыхнули. Его лицо приобрело задумчиво-мечтательное выражение.

— Деньги, — произнес он. — Много денег. Очень много денег. Мы могли бы заключать пари.

— О чем это ты? — заинтересовался Игорь.

— Я подарил бы ей бриллиантовый браслет, — продолжая грезить наяву, вздохнул Крестовоздвиженский. — Женщины всегда теряют голову при виде драгоценностей. Один бриллиантовый браслет — и она моя!

— Нет, это уже слишком! Совсем спятил, — покачал головой Юра. — И этого типа мы собираемся использовать в качестве наживки для киллера?!

— Вовсе я не спятил, — возвращаясь к реальности, обиженно сказал Гоша. — Просто мне стало интересно, что случилось бы, если бы вместо Денисова в камеру к Нерону посадили Аглаю Тихомировну. На кого бы ты поставил? Лично я — на Вермееву.

— Если Сидорчук будет в КПЗ со своей бандой, я, пожалуй, поставлю на Нерона, — не совсем уверенно произнес Демарин. — Этих парней голыми руками не возьмешь!

— Я же говорю: можно было бы заключать пари, — оживился Крестовоздвиженский. — Бьюсь об заклад, что все наше управление захотело бы принять участие. А если еще пригласить ребят из других отделений… Жаль только, у нас нет повода запереть Вермееву вместе с Нероном. Вот это было бы зрелище! Почище, чем нелегальные собачьи бои.

— У тебя больное воображение, — покачал головой Юра. — Может, тебе сходить к врачу, выписать какие-нибудь таблетки? Тебе мало того, что ты свалился с третьего этажа и Кашкина тебя чуть не застрелила? Теперь ты собираешься организовывать подпольные схватки между бомжом и пенсионеркой в камере предварительного заключения?

— Уж и помечтать нельзя, — обиженно вздохнул Гоша. — Между прочим, каждый человек имеет право на мечту.

— Только не на такую. Мечта мечте рознь, — возразил Демарин.

— Я не убивал Егора. Это не я! — жалобно произнес Тарас.

— У тебя нет алиби. Кроме того, имеется свидетель, который видел тебя недалеко от места преступления; на кроссовках, выброшенных убийцей, обнаружены следы пастели из твоего набора, а в качестве орудия убийства был использован принадлежащий тебе чулок, — сурово произнес Гоша Крестовоздвиженский.

Насчет чулка он немного лукавил. Чулок, изъятый у Денисова, пока еще не прошел экспертизу, но Гоша почти не сомневался, что он принадлежит художнику.

— Егора что, задушили чулком? — поинтересовался Тарас.

— Не строй из себя святую невинность, — обрушился на него Юра Демарин. — Все равно тебе никто не поверит.

— Презумпция невиновности, — напомнил Денисов. — Клянусь, я его не душил.

— Конечно, ты его не душил, — усмехнулся Гоша. — Ты всего лишь заехал ему булыжником по черепу.

— Но вы же сами только что сказали, что Егора убили чулком!

— Не чулком, а булыжником в пятидесятидолларовом чулке от Диора.

— В моем чулке?

— В твоем чулке!

— И вы нашли мой чулок на месте преступления?

— Здесь вопросы задаем мы! — вмешался Демарин.

— Тогда задайте себе вопрос: какого черта мне оставлять на месте преступления пятидесятидолларовый чулок от Диора, по которому меня легко проследить, и вдобавок не позаботиться об алиби? — разозлился художник.

— Возможно, ты сделал это в состоянии аффекта, — предположил Гоша.

— И я в состоянии аффекта заранее подумал о том, чтобы прихватить с собой дорогостоящий чулок и запихнуть в него булыжник?

— Прекрати задавать нам вопросы! — рявкнул Юра. — Здесь допрос ведем мы!

— Подождите, — вмешался Игорь. — Зачем же так наезжать на парня? Может, он и в самом деле невиновен.

— Конечно, я невиновен, — поддакнул Тарас.

— Невиновен? — вскинул брови Демарин. — Да с такими уликами любой суд ему на полную катушку впаяет!

— Но мы же не суд, — заметил Игорь. — И мы не можем позволить себе ошибиться.

— Скажешь тоже! — обиженно поморщился Денисов. — Чтобы менты да не могли позволить себе ошибиться! Тебе известно, сколько невинных людей они подвели под расстрел, лишь бы закрыть дела о серийных убийствах? Им глубоко плевать, виновен ты или невиновен. Им лишь бы дело закрыть, чтобы перед начальством отчитаться по раскрываемоcти преступлений.

— А ведь ты у нас пессимист! — укоризненно покачал головой Гоша.

— Я реалист, — с горечью произнес художник. — Я в жизни не был на месте преступления, так что если у вас есть свидетель, он врет. Я не выбрасывал никаких кроссовок, да и вообще я кроссовок не ношу, а как мой чулок оказался возле трупа Егора, я понятия не имею, если это, конечно, мой чулок. Это и есть правда, но она вас не интересует. Вам же нужен убийца, вот вы его и нашли. Вполне возможно, что вы сами и улики сфальсифицировали. Недаром вы у меня ночью по подоконнику лазали. Наверняка дело на меня фабриковали. Но ничего, я тоже не беззащитная овечка. Посмотрим, что скажет пресса, когда узнает, чем вы занимаетесь. Предупреждаю: у меня много знакомых журналистов. Уж они с удовольствием накатают репортаж о милиционере-киллере, из-за которого меня чуть не подстрелила дворничиха. Это ведь тоже статья. Вместе в тюрьму пойдем.

Крестовоздвиженский побледнел. Подобный поворот событий никак его не устраивал.

— Ну зачем же так. Я не киллер. Это все случайно получилось.

— Не киллер? — инквизиторски посмотрел на него Тарас. — Кстати, ты так мне и не объяснил, зачем ты лез ко мне в окно с пистолетом.

— Я… я лунатик! — нашелся Гоша.

— Лунатик? В таком случае я — Софи Лорен! На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Крестовоздвиженский и Денисов с ненавистью буравили друг друга взглядами.

— Вот если бы здесь была Настя Каменская, она бы не позволила вам упечь в тюрьму невинного человека, — неожиданно брякнул Тарас. — Жаль, что она всего лишь плод воображения Марининой.

— Черт бы побрал эту Маринину! — проворчал Юра. — Подследственные уже нас просто задолбали с ее Анастасией Каменской. “Вот Каменская сразу бы нашла убийцу, Каменская бы поняла, что я невиновен, Каменская то, Каменская се…” — гнусавым голосом передразнил он. — Нету никакой Каменской! Не существует ее, понятно? Не существует — и точка!

Филимонов выразительно кашлянул.

— Я с тобой не согласен.

— Не согласен? Насчет чего?

— Насчет того, что Каменская не существует!

— Ну вот, теперь начались литературные дискуссии, — вздохнул Денисов. — Неудивительно, что у нас чуть ли не самая низкая в мире раскрываемость преступлений!

— Может, в морду ему дать? — задумчиво произнес Юра. — По-хорошему он не понимает.

— Об этом я тоже расскажу журналистам, — с видом мученика заявил художник.

— Все, хватит препирательств, — решительно сказал Игорь. — Теперь допрос буду вести я.

— Ты что, переквалифицировался в мента? — удивился Тарас.

— Вроде того, — усмехнулся Филимонов. — А теперь представь, что перед тобой Анастасия Каменская, и расскажи мне все как на духу. Только так ты можешь себе помочь.

— Я же говорю, что не убивал Егора, — надулся Денисов. — Что еще ты хочешь от меня услышать?

— Хотя бы то, почему ты сразу после нашего визита помчался к Селене Далиловой? Ты хотел поговорить с ней об убийстве? Возможно, ты и не убивал, но ты явно что-то скрываешь. Тебе что-то известно, и это что-то может вывести нас на настоящего убийцу. Впрочем, если ты категорически отказываешься говорить, мы можем просто допросить Селену.

— Ладно, — сдался художник. — Егор шантажировал меня, но я его не убивал.

— Отлично! — потер руки Филимонов. — Он шантажировал тебя фотографиями?

— Откуда ты знаешь? — удивился Тарас.

— Нам известно больше, чем ты думаешь. Продолжай.

— Буданов был настоящий сукин сын. Я понятия не имел, что он делает эти фотографии. Похоже, он незаметно установил аппаратуру в галерее “Экстази”, в кабинетах, где обслуживали клиентов.

У меня с ним были хорошие отношения. Мы даже пару раз переспали — просто так, по-дружески. Егор вообще спал со всеми подряд — с художниками, с клиентами, с проститутками… Возможно, для вас это звучит немного странно, но в богемной среде принят подобный стиль жизни. Переспать с кем-то известным — это вроде того, как сходить в дорогой ресторан или полетать с парапланом: и приятно, и престижно, и есть о чем рассказать приятелям.

Когда у людей много денег и им нечем особо заняться, секс превращается в определенную отдушину, в средство от внутренней пустоты и скуки. Но проблема в том, что каждый раз хочется чего-то большего, каких-то новых ощущений, и гетеросексуалы начинают экспериментировать с лицами своего пола — сначала из интереса, а затем потому, что им это нравится. — Извращенцы, — возмущенно пробормотал Гоша. — Скажешь тоже — из интереса! Какой тут может быть интерес? Я бы вот ни за какие коврижки с мужиком не лег!

— У тебя старомодное воспитание, — пожал плечами Денисов. — Вот во времена Виктора Гюго, если женщина выставляла из-под платья лодыжку, это уже считалось непристойным, а сейчас по телевидению вовсю порнуху гонят, и никто на это уже внимания не обращает. В мире моды куда ни плюнь — везде “голубые”, в артистических кругах — то же самое. На западе гомосексуалисты уже женятся и даже детей усыновляют. Так чего же ты хочешь?

— Может, ты прекратишь наконец свою оду гомосексуализму и перейдешь к твоим отношениям с Егором Будановым? — вмешался Юра.

Художник вздохнул.

— За несколько дней до смерти Буданов пришел ко мне домой и заявил, что разводится с Мариной и ему нужны деньги. Я предложил одолжить ему пару сотен долларов, но Егор рассмеялся мне в лицо и сказал, что ему нужно больше, гораздо больше и я вынужден буду дать ему эти деньги.

Затем он вытащил из кармана фотографию, на которой я занимался сексом с Тамарой Безбожной, и объяснил, что у него есть и другие подобные снимки. Если он передаст эти фотографии журналистам, люди, изображенные на них, решат что это я все подстроил. На их карьере можно будет поставить крест, а уж они, в свою очередь, не задумываясь, поставят крест на мне. В России это делается очень просто.

— Так я и думал, — кивнул Игорь.

— Егор потребовал от меня двадцать тысяч долларов. У меня не было таких денег. Я, конечно, неплохо зарабатываю, но и много трачу. Мы поссорились. Буданов дал мне три дня на размышления и ушел. Я не знал, что делать, и позвонил Селене. Мы с ней уже давно дружим, она тоже была любовницей Егора, и я подумал, что, может, она сумеет повлиять на него. Селена сказала, что я могу ни о чем не беспокоиться: с Егором она все уладит. А потом я узнал, что Егора убили. Вот и все. Понятия не имею, кто это сделал, и, поверьте, если бы я решился избавиться от шантажиста, то уж точно не стал бы посыпать кроссовки пастелью и оставлять на месте преступления собственный чулок. Я ведь тоже читаю детективы и смотрю фильмы по телевизору.

— Ладно, — сказал Игорь. — Будем считать, что ты нас убедил. Мы поговорим с Селеной Далиловой и посмотрим, сможет ли она подтвердить твои слова.

— А как же я? — забеспокоился Тарас. — Меня что, опять отведут в камеру к этим людоедам?

— Пока еще они никого не съели, — усмехнулся Юра. — Ну да ладно, пожалеем тебя. Эту ночь ты проведешь в индивидуальном “номере”.

— Поедем к Селене Далиловой? — бодро спросил Гоша, когда художника увели.

— Сегодня не получится, — покачал головой Игорь. — В четверг по вечерам она рисует портрет одного крупного коммерсанта и обычно возвращается домой только утром.

— Рисует? — переспросил Гоша.

— И рисует тоже. Знаешь поговорку: пойдем в баню — заодно и помоемся.

— Значит, только завтра… — разочарованно протянул Крестовоздвиженский.

— Ты лучше поезжай домой и как следует отдохни, — посоветовал ему Юра. — Кто знает, что с тобой случится завтра.

— На что это ты намекаешь? — удивленно посмотрел на него Гоша.

— А ты уже забыл? — удивился Демарин. — Мы же вроде договорились использовать тебя в качестве подсадной утки для киллера. Завтра тебе предстоит шантажировать генерала Елагина. Так что соберись, возьми себя в руки и на всякий случай, если ты еще этого не сделал, составь завещание.

— Кретин, — с нажимом произнес Гоша, бледнея при упоминании о завещании. — Ты настоящий кретин!

Вернувшись домой, Крестовоздвиженский пребывал почти на грани нервного срыва. Он одновременно восхищался своим собственным мужеством и внутренне содрогался, представляя себя в качестве подсадной утки, за которой будут охотиться и спецслужбы, и мафия, и еще бог знает кто.

Когда чересчур живое Гошино воображение нарисовало ему картину собственных похорон с рыдающими от горя родственниками и коллегами по работе, на его глаза навернулись слезы. Что ж! Он умер как герой, и он это заслужил. Гоша представил, как одетая в обтягивающее черное платье Оленька Кузина с протяжным стоном бросится на гроб, покрывая поцелуями его холодное чело. Теперь, когда его не стало, она наконец поймет, что этот скромный молодой милиционер на самом деле был единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила.

Оленька! Как же он об этом не подумал! Возможно, завтра его не станет, и он умрет, даже не попрощавшись с ней и не успев сказать ей, как сильно он ее любит. Гоша вскочил, опрокинув стул, и бросился к телефону.

— Ты с ума сошел! — недовольно сказала Оля. — Ты только посмотри, который час! К тому же мне нужно подготовиться к завтрашнему судебному заседанию.

— Это очень важно! — взволнованно произнес Крестовоздвиженский. — Ты даже не представляешь, насколько это важно!

Истерические нотки, звучавшие в его голосе, убедили Олю больше, чем слова.

— Это связано с делом Будановой? — спросила она.

— Скорее с делом Вермеева. Я все тебе объясню при встрече. Мы можем встретиться прямо сейчас?

— Ладно, только недолго, — со вздохом согласилась Оля.

Додик Дацаев резким движением снял наушники и схватился за сотовый телефон, набирая номер.

— Выходит! — произнес он.

С тех пор, как Аглая Тихомировна до смерти напугала Гошу в подъезде, каждый раз, входя в лифт или выходя из него, Крестовоздвиженский рефлекторно испытывал смутное беспокойство.

Лифт остановился на первом этаже. Гоша ощутил предательский холодок в животе и, сказав самому себе, что ему нечего бояться, отважно шагнул в темноту. Лампочка в плафоне, как и следовало ожидать, продолжала отсутствовать.

На этот раз он даже не успел закричать. На него навалились сразу несколько человек. На самом деле их было трое, но Гоше показалось, что как минимум пятьдесят. Один из нападавших заломил Гоше руки за спину, другой зажал ему рот сложенной в несколько раз тряпкой. Крестовоздвиженского подхватили за руки и за ноги и заволокли в расположенную под лестницей подвальную дверь. Вся операция заняла не более двадцати секунд.

Еще полминуты — и милиционер, поскуливая от ужаса, лежал лицом вниз на грязном бетонном полу с кляпом во рту, наволочкой на голове, руками, стянутыми за спиной наручниками, а неизвестные злодеи тем временем срывали с него ботинки и штаны.

Гоша замычал и задергался.

— Замры, каз-зел! — услышал он зловещий голос с утрированным грузинским акцентом. — Ты, каз-зел, Сулыко замачыл?

"Какую Сулико? Не мочил я никаких Сулико! Вы ошиблись! Вы не того взяли!” — хотел заорать Крестовоздвиженский, но сквозь кляп пробился только невразумительный стон, в котором в равных пропорциях сочетались жалоба и возмущение.

— Тэпэрь мы и тэбя замочым! — грозно пообещал неизвестный грузин.

В ноздри Гоши ударил запах то ли ацетона, то ли еще какого-то растворителя.

"Они собираются облить меня растворителем и поджечь!” — горестно подумал Гоша и снова отчаянно замычал, безуспешно пытаясь объяснить, что он не тот, за кого они его принимают. Сообразив, что он больше никогда не увидит ни Оленьку Кузину, ни какую-либо другую красивую девушку, милиционер почувствовал на своих щеках предательскую влагу.

"Какая глупая смерть!” — подумал он.

Слезы мешались с пылью, покрывающей пол, разрисовывали его лицо причудливыми, как пятна Роршаха, узорами.

— А ты увэрэн, что это он замочыл Сулыко? — поинтересовался другой голос.

Крестовоздвиженский отчаянно задергался, пытаясь втолковать им, что он ни в чем не виноват. В его душе затеплилась надежда.

— Вродэ он. Надежда погасла.

— Илы нэ он? Уж больно мэлковат с выду. Надежда вновь расправила крылья.

— Нэ он это, — уверенно сказал второй бандит. Гоша готов был расцеловать его за эти слова.

— Он, нэ он — какая тэбэ разница! Сулыко-то вэдь на кладбище чэрвя зэмляного кормит!

— Зачэм лышний раз руки марать! — подал голос третий грузин. — Аставым его здэсь, и дэло с концом!

Крестовоздвиженский закивал головой, целиком и полностью поддерживая это предложение.

— Эй, ты! Лэжы и нэ рыпайся! Дасчитаешь да ста — тагда вставай, — смилостивился первый голос.

В замках наручников щелкнул ключик, послышались удаляющиеся шаги, скрипнула подвальная дверь, хлопнула дверь подъезда, а затем наступила тишина.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — вытащив кляп изо рта, дрожащими губами бормотал Гоша.

— Гдэ жэ ты, моя Сулыко? — кривляясь, пропел Зорик Гиреев.

— Здорово мы под грузин сканали, — усмехнулся Эхтибар Бейсеев. — Этот мент чуть в штаны не наложил.

— А ты уверен, что хорошо вставил микрофон? Он не вывалится? Все-таки в подвале темновато было, да и делали все наспех, — спросил Гарик Мусаев.

— Все в ажуре, — усмехнулся Эхтибар. — Я бы такую работу и в полной темноте за полминуты провернул. Оторвал от пятки стельку в ботинке, вырезал небольшое углубление, вклеил в него “жучок”, небольшую прокладку и снова подклеил стельку. Этот клей моментально схватывает — не оторвешь.

— А запах? — обеспокоенно произнес Зорик. — Что, если он почуял запах клея?

— Ерунда! — махнул рукой Эхтибар. — Даже если и почуял, то не обратил на это внимания. Стал бы ты на его месте обращать внимание на запахи?

— Не стал бы! — согласился Зорик.

Все еще дрожащий от ужаса Гоша нащупал в темноте свои брюки и ботинки. К его удивлению, бандиты оставили ему пистолет и кошелек. Впрочем, покушаться на его кошелек особого смысла не имело, а вот пистолет…

"Интересно, кто эта Сулико, которую замочили? — думал Крестовоздвиженский, непослушными руками натягивая штаны. — Возлюбленная одного из нападавших? Кто ее замочил и за что? Интересно, что бы я сделал, если бы кто-нибудь убил Оленьку? Тоже попытался бы отомстить? Интересно, смог бы я собственными руками разделаться с убийцей?”

Гоша взял ботинок, и в ноздри снова ударил запах растворителя, но милиционер, занятый мыслями о Сулико, Оленьке и мести, не обратил на Него внимания.

"Оленька! — спохватился он. — Она же будет Меня ждать! Еще не хватало, чтобы я опоздал на Кидание!”

Оля Кузина недовольно посмотрела на часы. Сначала этот чокнутый милиционер звонит ей чуть ли не среди ночи и умоляет о встрече, а теперь его нет. Опаздывает уже на пятнадцать минут. И как ее только угораздило поддаться на его уговоры? Сидела бы спокойно дома, готовя материалы к завтрашнему слушанию.

"Все! Больше не буду ждать!” — решила она и, резко развернувшись на каблуках, направилась к дому.

— Оля! — донесся до нее душераздирающий вопль. — Оля! Я здесь. Не уходи!

Девушка оглянулась, а вместе с ней оглянулись и остальные прохожие.

По тротуару огромными прыжками несся Гоша с таким видом, словно его преследовал разъяренный тигр. Пешеходы испуганно шарахались в стороны, провожая его возмущенными взглядами.

"Надо было мне раньше уйти, — расстроенно подумала Оля. — Знала же, что он ненормальный. Как я только позволила себя уговорить?”

Мчащийся на всех парах Гоша не успел затормозить и чуть не врезался в вовремя отшатнувшуюся Кузину.

Девушка с удивлением уставилась на его выпачканное пылью и грязью лицо, на котором явственно проступали размытые ложбинки, сползающие вниз от уголков глаз.

— Ты что, плакал?

— Плакал? Нет! С чего ты взяла? — с видом оскорбленного достоинства приосанился Крестовоздвиженский. — Настоящие мужчины не плачут!

— Странно. Мне показалось, что у тебя на лице следы слез. А почему ты такой грязный?

— Это не слезы. Это пот, — соврал Гоша. — Только что на меня напала грузинская мафия. Поэтому я и задержался. Сначала пришлось разобраться с ними.

— Это самое невероятное оправдание, которое мне когда-либо давали опаздывающие на свидание мужчины, — вздохнула Оля. — Впрочем, один из моих поклонников как-то заявил, что его пытались похитить инопланетяне.

— Ты считаешь, я вру? — возмутился милиционер. — Посмотри на меня. Думаешь, я специально так извозился перед свиданием?

— Меня бы это не удивило, — заметила Оленька. — Особенно если учесть, каким образом мы познакомились. Кстати, что от тебя нужно было грузинской мафии?

— Они думали, что я замочил Сулико.

— Какую Сулико? — удивилась Кузина.

— Понятия не имею, — пожал плечами Крестовоздвиженский.

— А почему они вдруг решили, что это ты ее убил?

— Похоже, меня с кем-то спутали, — объяснил Гоша.

— И тебе всегда так везет?

— Что ты имеешь в виду?

— Просто мне хотелось узнать, бывают ли в твоей жизни минуты, когда ты не напиваешься, не вываливаешься из окон, не воюешь с дворничихами и не разбираешься с грузинской мафией? Нечто обыденное и примитивное, вроде как спокойно погулять или посидеть с газетой перед телевизором?

— Именно об этом я и хотел с тобой поговорить, — торжественно заявил Гоша.

— О чем? — удивилась Оля. — О том, чтобы посидеть с газетой перед телевизором?

— Нет, — драматично помотал головой милиционер. — О том, что, возможно, мне никогда больше не придется сидеть с газетой перед телевизором.

— Ну вот, — вздохнула Кузина. — Этого еще не хватало. Ты используешь прием, старый, как борода Мафусаила. Если бы ты знал, сколько мужчин пытались затащить меня в постель, намекая, что скоро им суждено погибнуть и я могу стать их единственным и последним утешением.

— Значит, вот ты как, — обиделся Гоша. — А я-то думал… Ну да ладно. Не хочешь — не надо. Извини, что отнял у тебя время.

Шмыгнув носом, Крестовоздвиженский повернулся с видом оскорбленного достоинства и решительным шагом направился к метро, отчаянно надеясь, что Оля окликнет его и попросит прощения, но девушка спокойно стояла на месте, с интересом наблюдая за удаляющимся Гошей. Шаги милиционера стали менее решительными. Он остановился и, обернувшись, бросил на Кузину исполненный тоски взгляд.

— Прощай. Прощай навсегда. Оля расхохоталась.

— Ладно. Раз уж ты здесь, может, объяснишь, о чем ты так срочно хотел со мной поговорить?

Расплывшись в блаженной улыбке, Гоша подбежал к девушке и нежно взял ее руки в свои.

— Я должен стать приманкой для киллера, — мужественно улыбнувшись, сообщил он.

— Невероятно! Нет, это просто невероятно! — восхищенно воскликнул Тофик Магомаев. — Ты настоящий волшебник. Значит, я могу спокойно сидеть дома и слушать все, о чем они говорят? И все из-за этой крошечной таблетки, которую вы впихнули в его ботинок?

— Современная техника, — гордо объяснил Додик. — Такой даже у ФСБ нет. Наши ребята в Штатах прямо в ЦРУ их оптом берут. Там народ тоже налево оборудованием приторговывает. Прямо как у нас в армии. Зарплата и у них не ахти. Сигнал передается через спутник, поэтому нет необходимости, как раньше, находиться вблизи от передатчика. Ты мог бы подслушивать разговоры своего Христопродавцева даже из Австралии. Правда, могут возникнуть перебои, когда спутник заходит в тень, но это, как правило, ненадолго.

— А что будет, если мент наденет другие туфли? — забеспокоился Тофик.

— Нет проблем, — ухмыльнулся Дацаев. — Пока Христопродавцев развлекается со своей кралей, мои ребята проникнут в его квартиру и начинят микрофонами комнаты и его остальные ботинки, благо на милицейскую зарплату особенно обувью не разживешься, так что, считай, он у тебя в кармане. Теперь ему осталось только найти убийцу — и дело в шляпе.

— Додик! Я люблю тебя! — растроганно воскликнул Магомаев.

— Вы с ума сошли! — покачала головой Оля. — Вы что, действительно решили шантажировать генерала ФСБ?

— А у тебя есть другие идеи? — поинтересовался Гоша.

— Нет, но эта идея мне не нравится.

— Мне она тоже не нравится, особенно если учесть, что охотиться будут на меня. Но нам надо каким-то образом выйти на убийцу, а на официальные каналы в данном случае рассчитывать не приходится. Тогда уж нам всем точно каюк. Спецслужбы умеют избавляться от нежелательных людей.

— Брось это дело, — покачала головой Кузина. — Просто брось — и все. Мало ли на свете мерзости. Бороться с ней бессмысленно — все равно ты ничего не исправишь, а вот свою жизнь точно испортишь.

— Как ты думаешь, для чего я пошел в милицию? Именно для того, чтобы бороться с мерзостью. Если бы я не верил в то, что делаю, зачем бы я стал ежедневно рисковать своей жизнью?

— Я тебя понимаю, — вздохнула Оля. — Я ведь тоже стала адвокатом, чтобы защищать невиновных людей, но со временем взгляды меняются. Я уже не знаю, что справедливо, а что не справедливо. Почему люди, ворующие миллионы, остаются безнаказанными, а отец семейства, стянувший на рынке батон колбасы, чтобы накормить голодных детей, должен идти в тюрьму? Почему милиция берет взятки и отпускает преступников на свободу, а невинных людей избивают до потери сознания, выколачивая у них признания, которые помогут закрыть дохлое дело? Все это мерзость, но, сколько бы ты с ней ни боролся, ты все равно ничего не изменишь. Один человек не способен противостоять системе и естественным законам, управляющим обществом. Почему бы тебе не ограничиться только тем, что в твоих силах? Лови обычных воров и убийц, это тоже полезное и нужное дело, но упаси тебя бог связываться со спецслужбами. Даже если ты чудом поймаешь одного фээсбэшного киллера и при этом ухитришься остаться в живых, на его место тут же придет другой. Свято место пусто не бывает.

— Я не могу, — покачал головой Гоша. — Я понимаю, что в твоих словах есть резон, но я не могу последовать твоему совету. — Почему?

— Не знаю. Возможно, я просто не хочу сдаваться. Это было бы не правильно. Это было бы все равно что предать самого себя, свои идеалы.

— Дурак, — сказала Оля.

— Дурак, — согласился с Кузиной Тофик Магомаев, заинтересованно прислушивающийся к беседе Гоши и Оли. — Понятия не имел, что в милиции еще остались такие кретины.

— Во-первых, дуракам везет, — заметил Додик Дацаев, — а во-вторых, тебе это только на руку. Действуя с подобным рвением, этот играющий в героя мент рано или поздно выйдет на киллера, тут-то мы и преподнесем убийцу на блюдечке Аглае Тихомировне.

— А ты слышал — они собираются шантажировать генерала ФСБ, — задумчиво произнес Тофик. — Похоже, у них там есть какие-то весьма пикантные фотографии.

— А вот это действительно ценная информация, — затягиваясь сигаретой, глубокомысленно кивнул Додик.

Генерал ФСБ Петр Ильич Елагин сладострастно застонал и зажмурился от удовольствия.

"Нет, пора с этим завязывать, — подумал он. — Когда-нибудь все это плохо кончится. Я уже не мальчик, надо и о здоровье подумать. Надо научиться контролировать себя. Это как наркомания. Тебе кажется, что все находится под контролем, что в любой момент ты можешь остановиться, а потом ломка, передозировка — и ты труп”.

Генерал сглотнул слюну, открыл глаза и попытался отвести взгляд от искушающего его объекта в надежде, что он исчезнет и все разрешится само собой. Однако объект не исчезал и, даже будучи вне поля зрения, продолжал настойчиво испускать запахи, от которых у генерала, совсем как у Каменской при виде Соловьева, опускались руки и мутилось в голове. Петр Ильич сделал усилие и отвернулся.

— Ну что же ты, пупсик! Совсем ничего не ешь. Так недолго и дистрофиком стать, — послышался мягкий и обволакивающий, как патока, голос его жены Агриппины Тимофеевны, молодящейся платиновой блондинки, мирной и рыхлой, как дрожжевое тесто, и пухлой, как рождественская индейка.