Сладкоголосый, как сирена, осторожный, как ласка, и изворотливый, как змея, игумен Прокопий, в отличие от ряда других церковных иерархов, назначенных на посты по указке комитета, ухитрился сохранить и даже укрепить свои позиции в смутный послеперестро-ечный период. Игумен был популярен в народе, но, заботясь о пастве, он не забывал также и о себе.

Православие в России набирало силу. Коммунисты, в одночасье перековавшиеся в демократов, рассудив, что свято место, пусто не бывает, решили в срочном порядке заменить изжившую себя коммунистическую идеологию на безопасное в политическом отношении православие. Пусть, дескать, народ молится, лишь бы на баррикады не лез.

Странным образом позабыв, что коммунизм и религия — вещи даже более несовместные, чем политик и порядочность, бывшие атеисты с толстыми свечами в руках дружно двинулись в храмы господни, где неуверенно осеняли себя крестным знамением, прикладывались к иконам, как некогда к ланитам зарубежных политических деятелей, а иногда, дабы впечатлить избирателей, даже отбивали земные поклоны.

В церковь потекли деньги, государство давало кредиты на восстановление и строительство храмов. Вокруг денег, как всегда и бывает, тут же началась нездоровая и весьма далекая от святости суета. Тут-то отец Прокопий и обратился к Психозу с неким весьма любопытным предложением. Впрочем, это была уже совсем другая история…

«Профессионал, — наблюдая за молящимся игуменом, восхищенно подумал синяевский авторитет. — Причем профессионал высочайшего класса. Штирлиц, мать его так, в ставке Гитлера, только вместо немецкой формы — ряса».

Губанов так для себя и не решил, действительно ли бывший майор верует во Христа или же блистательно играет некогда взятую на себя роль. Скорее всего играет. Для веры он слишком умен. Как метко заметил один американский публицист: «Церковь — это место, где джентльмены, никогда не бывавшие на небесах, рассказывают небылицы тем, кто никогда туда не попадет». Небылицы можно рассказывать другим, но не себе. Хотя…

Иногда Психоз задумывался, верит ли он сам — если не в бога, то во что-то высшее, запредельное, непостижимое человеческим разумом и чувствами.

Насчет веры, предлагаемой церковью, криминальный авторитет не питал никаких иллюзий — он был слишком хорошо информирован о деятельности этой организации.

Христос проповедовал бедность — церковь алчно стяжала богатства. Христос призывал к милосердию и терпимости — церковь шла на любые преступления, лишь бы усилить свое влияние. Чем же она, в таком случае, отличается от мафии? Только тем, что мафия честнее — она никогда не прикрывалась именем господа.

Психозу вспомнились слова президента Кении Джо-мо Кениаты: «Когда прибыли миссионеры, у африканцев была земля, а у миссионеров — Библия. Они научили нас молиться, закрыв глаза. Когда мы открыли глаза, земля оказалась у них, а Библия — у нас».

Церковь жаждала в точности того же, что и все остальные — денег и власти, в получении чего и преуспела, искусно манипулируя словами и авторитетом родившегося две тысячи лет назад еврейского мессии.

Сейчас, конечно, церковники не так агрессивны, как в Средние века, но ведь и времена изменились: не позволят светские власти конфисковать имущество поджаренных на костре грешников. Основной капитал накоплен, теперь можно действовать и помягче. Мафия, устранив конкурентов и заработав капитал, тоже переходит на легальный бизнес.

Губанов давно уже понял, что мир превратился в арену противоборства различных мафий — политических, религиозных, финансовых, силовых, криминальных. Какие бы красивые слова ни говорились, суть одна: выживает тот, кто сильнее и подлее.

Христа, толкующего о бедности и милосердии, распяли, апостолам тоже не поздоровилось, зато в голодной России служители божий жиреют и лоснятся, как откормленные на сало кабанчики.

Невольно Губанов окинул взглядом дородную фигуру стоящего у иконы игумена.

Еще раз перекрестившись, Прокопий благочестиво вздохнул и повернулся к хозяину дома.

— С чем пожаловал, отче? — перешел к делу Психоз.

— Помощь твоя требуется, сын мой, — густым, утробным басом прогудел игумен.

— Какие-то проблемы? Прокопий кивнул.

— Богомерзкое дело свершилось. Храм ограбили.

— Ограбили? — вскинул брови Губанов. — Я про это не слышал. И когда?

— Позавчера, — понурился Прокопий. — Не хочется дело огласке предавать. Знаем об ограблении только я, дьякон да иерей, но они люди верные — рот зря не откроют. Нехорошо будет, если слухи поползут. Своими силами не справиться, а от милиции — сам знаешь — толку немного.

— Что взяли? Иконы?

— Хуже. Чудотворную реликвию. Челюсть святого великомученика Евфимия Многострадального.

— Евфимия Многострадального? — нахмурился Психоз, — Не слышал про такого. Что это за святой?

— Великомученик Евфимий, от нашествия гусениц охраняет, — пояснил игумен. — И еще — помогает в страсти пьянства и запоя.

— Ну, гусеницы — это мелочь, — махнул рукой си-няевский авторитет. — Для них инсектицида достаточно. А вот насчет страсти пьянства и запоя — уже посерьезней.

— Недруги козни вокруг меня плетут, — пожаловался Прокопий. — Дойдут слухи о пропаже до патриарха — снимут меня, как пить дать, да и переведут в какой-нибудь зауральский Мухосранск. Тебе ведь тоже не с руки, чтобы меня сместили.

— Так положи на место другую челюсть — и дело с концом, — пожал плечами Губанов. — Если надо — могу достать. Подсушим, подчерним — никто от настоящей и не отличит.

— В том-то и дело, что отличит, — снова вздохнул игумен. — Челюсть великомученика Евфимия Многострадального в золото оправлена, смарагдами украшена, да и зубы у нее особенные — в три ряда. Толпятся, наезжают друг на друга. Другой такой не достанешь.

— А если к дантисту обратиться? Есть у меня один — гений в своем деле. Если надо, он тебе и пять рядов сделает, не то что три.

— Шила в мешке не утаишь. Камни в оправе особенные — кабошоны не правильной формы, вдобавок не чистой воды, а с вкраплениями внутри. Не выйдет подделка, а коли в обмане меня уличат, совсем худо будет.

— Есть какие-либо соображения, кто мог ее похитить?

— Действовали профессионалы. Замки вскрыты отмычкой, сигнализация отключена, работали в перчатках — отпечатки я лично снял и проверил. Ограбление наверняка заказное. Кроме челюсти, ничего не тронули, это значит, что шли именно за ней.

— Кому она могла потребоваться?

— Спроси что-нибудь полегче! Реликвии такого класса ценятся очень высоко, особенно на Западе. Мог заказать какой-нибудь коллекционер, а может, прости господи за такую мысль, зарубежная православная церковь подсуетилась.

— Зарубежная православная церковь? — изумился синяевский авторитет. — Ей-то это зачем? Кража — дело не божеское.

— Не желают нас признавать за рубежом, — объяснил игумен. — Обвиняют в том, что Русская православная церковь пошла на сотрудниче9тво с советской властью. Нет бы, говорят, мученический венец за веру принять. Сами хороши. Сбежали, как крысы, в Европу, и оттуда о мученическом венце толкуют. Еще говорят, дескать, у нас вся церковная верхушка сплошь состоит из сотрудников КГБ или, по крайней мере, состояла.

— Ох уж эти злые языки! — ухмыльнулся Психоз.

— Могли и недруги мои похищение организовать, чтобы меня подсидеть. Но это вряд ли, иначе шум бы уже пошел, а пока все тихо.

— Да, не густо.

— Так ты поможешь?

— Надеюсь, это благое дело зачтется мне на небесах? — подмигнул Прокопию синяевский авторитет.

Вернувшись домой, Денис прямо с порога принялся с жаром рассказывать Кате о злоключениях Паши Зюзина, подброшенном «гиббонам» покойнике и эпохальном захвате спецназом «Контрольного выстрела». Не забыл он упомянуть и о своих последних успехах на поприще частного сыска.

Потрясенная масштабностью событий, Серова слушала мужа с приоткрытым от восхищения ртом. Мавр тоже присоединился к компании и в особо интересных местах настораживал уши и гордо вскидывал голову, словно понимая, что он хоть и косвенным образом, но тоже принимал участие в расследовании. А сотня долларов, выплаченная хозяйке наглого сиамца в качестве компенсации за испорченное пальто, — мелочь по сравнению с полученным результатом. Если уж искусство требует жертв, то детективная деятельность и подавно. Словом, пес, как и его хозяин, чувствовал себя героем.

— Сногсшибательная история! — подвела итог Катя. — Везет же тебе. Едва книгу закончил — и такое роскошное преступление подвалило. Почище чем убийство генерала Красномырдикова. Пашу Зюзина только жалко. Избаловала его сытная гибэдэдэшная кормушка. Куда ж ему теперь, бедняге, податься? Разве что в шоферы к Психозу.

— Губанов, может быть, и со сдвигом, но он не самоубийца, — возразил журналист. — Признайся, ты бы взяла себе в шоферы Пашу Зюзина?

— Ни за что, — покачала головой Катя. — Вдруг он спьяну еще одну президентскую машину протаранит?

— Вот и Психоз его не возьмет.

— Тогда остается одно — лоточником в рузаевский магазин.

— Эх, все-таки жалко, что тебя там не было, — снова погрузился в воспоминания Денис. — Видела бы ты, как эти девицы дрались! Наталья сначала стушевалась было, а потом и сама в раж вошла — почище любого берсерка. Я уже давно обратил внимание, что женщины бьются гораздо азартнее и злее, чем мужчины. Только техники им, к сожалению, не хватает.

— Не злее, а истеричнее, — заметила Серова. — И бестолковее. И шум поднимают такой, что начинаешь понимать, отчего обрушились стены Иерихона. Знаешь ведь поговорку: одна баба — баба, две бабы — базар, три бабы — ярмарка. Это, отметь, в спокойном состоянии. А для дерущихся баб даже сравнения не смогли придумать.

— Продовольственный рынок во время славяно-кавказской разборки, — предположил Денис.

— Слабовато будет. Вот если добавить ОМОН, узбеков и китайцев…

— Пожалуй, ты права. Визг в «Лиловом мандарине» стоял такой, что на стойке бара стаканы вибрировали. Подружек едва разняли. Вышибала и бармен держали Алису, а двое других парней — Наталью. Гусева орала, что трусики на фотографии принадлежали Наталье, дескать, они были вместе, когда Лиганова их покупала. Наталья возражала, что такого белья в Москве полно и, мол, мало ли чьи трусы таскал в кармане Шарль. Потом Алиса обозвала подружку мелкой завистливой шлюш-кой, и та, окончательно разъярившись, крикнула, что действительно спала с Шарлем, что Айм никогда в жизни на Гусевой бы не женился и что он, дескать, жаловался, что в постели Алиса холодна, как маринованная сардина, и мизинца Натальиного не стоит.

Гусева лягнула вышибалу в голень, врезала бармену головой в челюсть и, когда они ослабили хватку, попыталась вновь наброситься на подругу. Тут, к счастью, прибыл Колюня и забрал обеих красоток на допрос в управление.

— Удивительно, сколько проблем из-за каких-то трусиков, — покачала головой Катя. — Теперь я понимаю, почему многие фотомодели предпочитают вообще не носить белья.

— Трусики, между прочим, не какие-то, а очень даже ничего, — заметил журналист, питающий слабость к изящному женскому белью. — Итальянские, по тридцать долларов штука. Хочешь, фотографию покажу?

— Невероятно, — покачала головой Серова, внимательно разглядывая тонкие голубые кружева. — Удивительное совпадение. Несколько часов назад Штерн подарил мне точно такие же.

— Что? — Денис ревниво воззрился на супругу. — Штерн? Это еще что за тип? Раньше ты о нем не упоминала. И почему, интересно, он дарит моей жене нижнее белье?

— Разве я тебе не написала в записке? Штерн — это бернский зенненхунд, которого я ездила тренировать.

— Ты хочешь сказать, что бернский зенненхунд решил расплатиться с тобой за занятия нижним бельем?

— Он настоящая лапочка, — умиленно вздохнула Серова. — Разбалован, конечно, но мозги — как у профессора. Значит, дело было так. Хозяин показал мне Штерна, мы договорились об оплате занятий, я стала заниматься с псом, а Андрей ушел в другую комнату работать на компьютере. Мы позанимались минут сорок, а потом зенненхунд притащил откуда-то в точности такие же трусики и положил их мне на колени, причем, что любопытно — он не предлагал поиграть с ним в тряпочку, а именно сделал мне подарок.

— Настоящий джентльмен, — оценил Зыков. — В любом случае я рад, что моим соперником оказался пес, а не златокудрый германский миллионер. А как отнесся к галантности Штерна его хозяин?

— Он как раз вернулся, когда я рассматривала трусики. Мое внимание привлекла одна пикантная деталь: в самом низу у них, в точности напротив наиболее привлекательной для мужчин части женской анатомии, была вышита крошечная золотистая бабочка. Андрей заметил, что бабочка меня заинтересовала, и объяснил, что его жена недавно приобрела какую-то супернавороченную японскую швейную машинку с огромным количеством запрограммированных вышивок и теперь таким образом придает индивидуальность своему нижнему белью — вышивает в самых неожиданных местах то миниатюрных гномиков, то кораблики, то цветочки.

— Погоди-ка!

Денис выхватил фотографию из рук Кати.

— В чем дело? Ты решил поискать вышивку? — удивилась она. — По-моему, там ничего нет. Кстати, упоминая о развлечениях супруги, Андрей едва скрывал раздражение. Похоже, что-то у них не ладится.

Зыков внимательно посмотрел на снимок и вздохнул.

— А этот Андрей случайно к тебе клинья не подбивал? — подозрительно осведомился он. — Когда мужичина дает понять симпатичной девушке, что у него проблемы с женой, как правило, он делает это не без задней мысли.

— Если и подбивал, то абсолютно безуспешно, — засмеялась Серова. — Он не в моем вкусе. Штерн мне понравился гораздо больше.

— Странное совпадение. В один день обнаружились Две Женщины, носившие точно такие же трусики, как те, Что лежали в кармане покойника.

— Это называется теорией парных случаев, — заметила Катя.

— Знаешь, о чем я только что подумал? — взволнованно произнес Денис. — Колюня показывал мне еще снимок тех же самых трусиков, только сзади. Так вот, в самом низу, на сгибе, была то ли черточка, то ли пятнышко. Я тогда решил, что это фотографический Дефект, но чем черт не шутит вдруг это высовывался краешек вышивки?

— Маловероятно.

— На всякий случай стоит проверить. Пока ведь не доказано, что это были трусики Натальи. Позвоню-ка я Cупруну, а заодно узнаю, чем закончился допрос воинственных дам.

Отложив фотографию в сторону, Денис подошел к телефону и снял трубку.

Этот вечер оказался богат событиями не только для Дениса. Его похождения не шли ни в какое сравнение с М, что произошло с позорно изгнанным из доблестях рядов ГИБДД инспектором Зюзиным.

Устав оплакивать свою горькую долю, безутешный майор уснул прямо за столиком «Космоса-2» и проспал там почти до закрытия магазинчика.

Почувствовав странное неудобство в теле, Паша с трудом приподнял опухшие покрасневшие веки и сконцентрировавшись, обнаружил источник этого неудобства. Круглолицый хохол Тарасик, склонившись над майором, тряс его за плечо.

— 3-забыться, ум-мереть, уснуть, ус-снуть и видеть сны, — горестно процитировал Зюзин.

Шекспир представлялся Паше наиболее подходящим к его трагической ситуации.

«Нам бы ваши заботы, — поменявшись мысленно местами с принцем датским, с неожиданной обидой подумал майор. — Тоже мне, проблема — мамаша стервой оказалась. Он просто мою бывшую тещу не видел. С жиру, паразиты, бесятся в своей Дании. Вот кантовался бы Гамлет в России, остался бы здесь без работы, тогда бы я и послушал его монологи».

— Хлэбни россольчику — полегчает, — посоветовал Поддавал-пил и поставил перед майором пивную кружку, наполненную мутной отвратительно выглядящей жидкостью.

Тарасик отошел к стойке бара и через минуту вернулся со стаканом красного вина.

— А мне? — обиженно спросил Паша.

— А тоби — рассол, — безжалостно отрезал Тарас. — Инакше до хаты не добэрэшься.

— А хрен ли мне до нее добираться? — шмыгнул носом майор и с отвращением отхлебнул тошнотворно соленое пойло. — Кончился Паша Зюзин. Был человек — и нет. Как говорится, вышел в расход.

— Добрэ, хлэбни трошкы, — не выдержал Пашиных страданий Поддавал-пил и пододвинул ему опустошенный на три четверти стакан. — Ничего страшного — з роботы турнулы. Якэ цэ горэ? 3 одной погнали, на другую приймут.

— Да на какую другую? — вскинулся Паша. — Где же я еще, ничего не делая, такие бабки буду загребать? Такой лафы, как в ГИБДД, даже в мафии нет.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Тарасик. Из сострадания к пьяному майору Поддавал-пил перешел на нелюбимый русский язык. — Мало ли работы на свете? Да хоть бизнесом займись.

— К-каким еще бизнесом? Я ж ничего делать не умею!

— И шо? Ты не умеешь — зато я умею. Общество с тобой создадим.

— Общество? — опешил Паша. — Т-тайное, что ли?

— Та ни, зачем тайное? Акционерное. С неограниченной ответственностью.

— С неограниченной? — Зюзин икнул и мучительно задумался. — Как это — с неограниченной?

— А вот так! — Тарасик с азартом хрястнул кулаком по столу. — Пельменное акционерное общество. Не хрен мне все на дирекцию вкалывать. На себя буду работать, а то Регинка совсем достала: почему, мол, все пельмени разные, чего это из них кошачья шерсть торчит.

— А п-почему из них кошачья шерсть торчит? — заинтересовался майор.

— Ой, теперь и ты туда же! — обиделся Поддавал-пил. — Ну, торчит себе и торчит, кому какая разница? Подумаешь, кошку однажды поленился ободрать. Главное — мы с тобой бизнесменами станем. Разбогатеем на пельменях — и в Америку укатим, а там, глядишь, через годик-другой и вовсе миллионерами заделаемся.

— Н-ну, не знаю, — вздохнул Паша. — Пельмени, это, конечно, хорошо, но тяжело. Одно дело — махнул палкой, иномарку остановил, баксы в карман сунул — и все дела. С пельменями сложней — ведь их сначала сделать, а потом продать нужно. А уж когда я в отделе на правах сидел, так вообще был рай: подписал бумажку — четыреста баксов в карман. Еще бумажка — еще четыреста баксов. Конечно, кое с кем делиться приходилось, но все равно: подписал бумажку — четыреста…

— Придумал! — прервав ностальгические воспоминания майора, восторженно подпрыгнул на месте Тарасик. — Ай да я! Идея прямо-таки на миллион!

— Ч-четыреста баксов, — майор со слезами на глазах продолжал предаваться ностальгическим воспоминаниям.

— Да что ты заладил, как попугай: четыреста баксов, четыреста баксов! Будет тебе и четыреста баксов, и пятьсот, и шестьсот, и шесть тысяч будет… Ты лучше послушай, что я тут сообразил. Сержантов твоих с работы вроде не выгнали?

— Нет, — покачал головой Зюзин. — С-сержантов не выгнали, а в-вот меня…

— Да не ной ты! Врубайся лучше в фишку: мы будем толкать пельмени около твоего поста ГИБДД. Только представь: твои орлы тормозят иномарки, дерут с них штрафы, а мы водилам в нагрузку в добровольно-принудительном порядке пельмени впариваем. По специальным, между прочим, расценкам! Заартачатся — права отберем.

Опальный майор, забыв о своих страданиях, изумленно уставился на Тараса.

— Да что там один пост! С твоими связями мы опельменим все посты ГИБДД Москвы и Московской области, а потом, может, и всей России. Я даже название для нашей продукции придумал: «пельмени дорожно-самостийные Тарасо-Зюзинские».

— Ну, дорожные — это понятно. А почему самостийные? — уточнил слегка протрезвевший от потрясения Паша.

— Потому что Украина самостийная, — назидательно пояснил Поддавал-пил. — Даже находясь на чужбине, нельзя забывать о родине.

— Логично, — согласился Зюзин.

— Вот и гарно, — обрадовался Тарас. — А шоб ты не кис, прямо сейчас и начнем.

— Что начнем?

— Как что? Пельменями торговать!

— А где же их взять-то, пельмени?

— Тоже мне, проблема! Магазин сейчас закроют, один сторож Хрум тут останется. Как заснет, а засыпает он сразу, я из морозильника ящик пельменей и позаимствую.

— Украдешь, что ли?

— Можно и так сказать.

Зюзин осуждающе покачал головой:

— Нехорошо это — у своих красть!

— Удивляешь ты меня, майор, — укоризненно вздохнул Поддавал-пил. — Вот скажи мне, зачем существуют «гиббоны»? Чтобы фраеров на колесах чистить. Осуществлять, так сказать, естественный отбор денег у населения. Разве не так?

— Так, — согласился Зюзин.

— А торговля существует для того, чтобы воровать. Как говорится, кто чем знает, тем хлеб и добывает. Если кто в торговле не ворует, знаешь, кто он?

— Кто?

— Пенек в пальто, вот кто. Усек?

— Усек, — покорно согласился Паша. — Только сегодня на пост ехать нельзя. Сержанты мои после нахлобучки у начальства еще в себя не пришли, да и проверка может нагрянуть. Придется выждать хотя бы неделю.

— Да что нам ждать! Нельзя на пост — рванем на Киевский вокзал, там товар расхватывают — на раз. Заодно и торговать поучишься.

— Торговать? — смутился майор. — Что, прямо сейчас?

Тарас посмотрел на часы и покачал головой:

— Сейчас не получится. Хрум заснет не раньше, чем через сорок минут. Вот тогда и поедем.

— Пельмени дорожно-самостийные, Тарасо-Зюзинские, хватай-налетай, в темпе разметай! — хрипло крикнул Паша Зюзин в разбавленную жидким светом фонарей липкую осеннюю темноту.

Поддавал-пил, наблюдающий на расстоянии за торговым дебютом бывшего «гиббона», кивнул смущенному майору и одобрительным жестом поднял вверх большой палец.

Противный колючий ветер сек лицо мелкими дробинками снежинок. Несмотря на позднее время, мимо деловито и безучастно сновал типичный вокзальный люд — бабки с неизменными тележками, лица кавказской национальности в вытянутых на коленках спортивных штанах, воняющие мочой бомжи, костлявые цыганки в длинных засаленных юбках, граждане, спешащие к электричкам.

— Что это они все разного размера? — склочно осведомилась толстая бабища в бордовом китайском пуховике, подозрительно взирая на пакет с продукцией Тараса. — И скособоченные какие-то, словно их корова жевала.

— Это особый сорт, — нашелся майор. — Пельменное ассорти. А что форма и размер разные — так это специально разработанный эксклюзивный дизайн, разбивающий оковы обыденного однообразия.

— Что-о? — ошеломленно вылупилась женщина. — Какие еще там оковы?

— Обыденного разнообразия, — пояснил свою мысль Зюзин. — Держу пари — в этом пакете вы не найдете двух одинаковых пельменей. В том-то вся фишка и заключается. Вот машины, к примеру, разными делают: есть джипы, седаны, спортивные, грузовики, фургонетки — а для чего это, спрашивается? Чтобы глаз радовался, на дорогу глядя. Так же и мои пельмени. Каждый из них отмечен печатью неповторимой индивидуальности. Этот вот, маленький, расплющенный — «Запорожец» после аварии, вон тот, вытянутый, гладкий, блестящий, обтекаемой формы — «Феррари», этот, кругленький, уютный — «Фольксваген-капля», а вот…

— И почем стоит эта ваша неповторимая индивидэдальность? — ядовито осведомилась бабища.

— Сущий пустяк. Пятьдесят рублей.

— Что-о? — опешила женщина. — Пятьдесят рублей — за это?!! Да где ж это видано — такие деньги за расплющенную тухлятину драть! А из этого и вовсе шерсть торчит. Совсем обнаглели, паразиты! Неизвестно, что еще вы внутрь туда понапихали! Вот позову сейчас милицию, санэпидемстанцию, ОБХСС, живо вас, спекулянтов, на место поставят…

«Не нравится — не бери», — хотел было ответить оскорбленный в лучших чувствах Паша, но вместо этого замер в неловкой позе с протянутой вперед рукой, открытым ртом и пугающе неподвижным взором.

Облитый ярким светом фонаря, от метро к площади Киевского вокзала гордо дефилировал труп, его труп, тот самый труп, из-за которого майора безжалостно оторвали от теплой гибэдэдэшной кормушки.

Темные слегка вьющиеся волосы, взлетая под порывами ветра, открывали благородную линию высокого гладкого лба. На матовом породистом лице играла самодовольная улыбка. Полы элегантного пальто цвета кофе с молоком романтично взвивались в такт мужественной скользящей походке. Благородно сияли не оскверненные вездесущей московской грязью светлые замшевые ботинки.

— Труп! — истошно вскрикнул Паша Зюзин, оборвав этим странным восклицанием монолог разъяренной покупательницы. — Покойник! Там покойник! Держите его!

Не протрезвевший до конца майор рванулся вперед, позабыв о стоящем у него под ногами ящике с пельменями. Споткнувшись о вышеупомянутое препятствие, злосчастный «гиббон» рухнул прямо на толстуху, в свою очередь повалившуюся в лужу.

Описать во всех красках последующую сцену смогло бы разве что перо гения. Скромных талантов автора для этого, увы, недостаточно.

— Насилуют! Грабят! Убивают! — орала осыпанная пельменями баба, яростно колошматя тяжелой, как кирпич, сумочкой беспомощно барахтающегося на ее мощных телесах Зюзина.

— Труп! Он там! Уходит! Хватайте его! Не дайте ему сбежать! — прикрывая голову от ударов, отчаянно молил Паша.

Внезапное появление знакомого покойника открыло перед нетрезвым майором новые, совершенно неожиданные перспективы. Теперь все происшедшее с ним казалось Зюзину жуткой несправедливостью. Из органов его уволили из-за трупа, но если труп живой, выкодит, Паша ни в чем не виноват!

Оставалось лишь схватить паскудного жмурика, повязать, доставить пред начальственные очи генерала Запечного — и все злоключения майора закончатся.

Симпатизирующий Зюзину Запечный наверняка убедит желчного генерала Дергунова отменить приказ об увольнении. Пашу восстановят в должности, а то и вернут в родной отдел по выписыванию водительских прав, — и жизнь снова станет малиной. Вновь потекут вдоль серых московских автострад молочные реки с кисельными берегами, а майор Павел Зюзин будет щедро черпать половником их молочно-кисельные блага.

— Тыхо! Спокийно! Граждане, разойдитесь! — отгонял от товарища зевак Поддавал-пил. — Усе у порядку. Ну чого вы пялитесь? Нэ бачылы пьяну жинку? Нэ буяньте, гражданка! И прекратите, наконец, його колошматить, инакше я вас арэстую за бандитское нападение и нанесение тяжких телесных повреждений.

Схватив Зюзина за руку, Тарасик резким рывком сорвал его с бабищи и, пока она, оскальзываясь на пельменях, безуспешно пыталась подняться, поволок приятеля через толпу, подальше от эпицентра скандала.

— Ты що, з глузду зъихав? — затолкав майора в неосвещенное пространство между ларьками, Поддавал-пил выразительно покрутил пальцем у виска. — Совсем спятил? Билая горячка началась? Який ще труп? Чого ты на цю чортову бабу накинулся? Ще про труп какой-то орал.

— Да не набрасывался я на нее! — дернулся майор. — Пусти же меня, наконец! Там покойник уходит! Надо его схватить! — Якый ще покойник?

— Тот самый, вчерашний! Жмурик, которого мне на пост подбросили! Из-за которого меня вышибли из органов! Из метро вышел, паразит, как ни в чем не бывало. Сечешь? Если он жив, выходит, я ни в чем не виноват! Меня восстановят на работе, может, даже в отдел на права вернут. Надо только его догнать.

— Ты хочеш сказаты… — до Тарасика хоть с трудом, но дошла суть невероятного заявления майора. — Ты имеешь в виду, что видел человека, похожего на твоего покойника?

— Да не похож он, это он и есть! Зрительная память у меня не хуже, чем у «Кодака», а уж этого гада я, кажется, и с закрытыми глазами узнал бы. Морда гладкая, самодовольная, разодет в пух и прах, так и лоснится, паразит. Дорогу пересек и вдоль Киевской площади к реке пошел. Бежим, может, догоним, а то мне никто не поверит!

— Ты точно уверен, що це вин?

— Да провалиться мне на этом месте!

— Так чого ж мы стоим? — вскинулся Поддавал-пил. — Уперед!

Человек в светлом пальто мелькнул уже за площадью, миновал Дорогомиловскую улицу и свернул на набережную Тараса Шевченко.

Преследователи, горестно матерясь, вынуждены были остановиться на красный сигнал светофора. Поток машин был сплошным, и проскочить сквозь него было невозможно.

Сменив гнев на милость, светофор озарил тьму изумрудной зеленью, и приятели рванули вперед со спринтерской скоростью. Их усердие было вознаграждено. Вылетев на набережную, они снова увидели светлый силуэт. Покойник поднимался на крыльцо восьмиэтажного жилого дома добротной сталинской постройки. Пара секунд ему понадобилась на то, чтобы набрать номер на кодовом замке. Еще мгновение — и тяжелая дверь захлопнулась за его спиной.

— Стой! — заорал Паша Зюзин и, сделав последний отчаянный рывок, всем телом ударился о бездушное дверное полотно. — Открой, ты, падла, жмурик поганый! Открой, говорю!

— Слышь, майор, заспокийся! — воззвал к Пашиному разуму Поддавал-пил. — Та нэ колотыся ты в нее. Дверь прочная, не высадишь, а почнешь бушевать — жильцы милицию вызовут.

— Милицию! Точно! — отлепившись от двери, Зюзин просветлел лицом. — Колюню надо вызвать. Уж он-то с этим поганцем разберется.

— У тоби сотовый з собой? — деловито осведомился Тарасик.

— Да какой сотовый? Меня же с работы выгнали! До него ли мне было! А у тебя нет?

— Откуда? — пожал плечами Поддавал-пил. — В мэнэ Регина чуть ли не усю зарплату штрафами вычитает — то за воровство, то за порчу имущества. На водку грошей не хватает, який тут мобыльник? У мэнэ його отродясь нэ було. Збигай позвони, а я пока постэрэжу твоего покойника — вдруг вин из дому выйдэ.

— Ни за что, — покачал головой Паша. — Сторожить его я буду сам. Сейчас напишу тебе телефон Чупруна. Не найдешь автомат поблизости — сгоняй к Киевскому вокзалу — уж там-то их полно. Только быстро.

— Считай, що я вже воротывся, — пряча в карман бумажку с номером, сказал Тарасик.

Дрожа от переполняющего его охотничьего азарта, майор принялся шагать взад-вперед перед запертой дверью подъезда. В его воспаленном мозгу мелькали картины сладостного примирения с генералом Запечным. Пусть только покойник выйдет на улицу! Тут-то Паша с ним и разберется по-свойски. Мало не покажется!

Увлекшись мечтами о счастливом безоблачном будущем, Зюзин так и не удосужился задуматься о том, каким образом отправленный на вскрытие труп ухитрился не только воскреснуть, но и неким чудесным образом сбежать из прозекторской. Возможно, тут сыграл роль пережитый Пашей стресс, а также принятая в связи с вышеупомянутым стрессом избыточная доза алкоголя.