Амулет (Потревоженное проклятие)

      Мой друг пел! Лежа на спине, невидяще глядя ярко-голубыми, запавшими глазами в потолок, Николенька мычал какую-то дикую песню, варварский гимн, псалом или боевой марш - это могло быть чем угодно. Я позвал его по имени, тряхнул за плечо в надежде разбудить, вывести из сомнамбулического состояния, и словно обжегся - у Николеньки был сильный жар!
      Он бредил, бескровные губы обметало сероватым налетом, простыня буквально промокла от пота. Худые руки шарили вокруг себя, пытаясь что-то нащупать, но не могли, и опадали, без сил...
      Несколько минут я бестолково метался по комнате, пытаясь сообразить, что мне делать, потом схватил телефон, собираясь вызвать "Скорую". И тут Николенька заговорил! Это не было связной, обдуманной речью разумного человека - видимо, одурманенный жаром мозг моего друга просто подсовывал ему какие-то яркие воспоминания, пережитые не так давно. Николенька то разговаривал с какой-то женщиной, то объяснял, как надо копать в песке, чтобы не осыпались стенки канавы, то звал какого-то профессора, хихикал, потом вдруг изменился в лице - черты его лица исказил ужас, тело выгнулось дугой и он закричал: "Нет! Не надо! Я не возьму это! Это смерть!". Затем Николенька разом обмяк, откинулся на подушку и затих. На губах пузырилась кровавая пена.
      "Скорая" приехала почти через час. Врач, толстенький, лысый эскулап с манерами артиста Калягина, молча осмотрел Николеньку, разбинтовал рану, усмехнулся и бросил молоденькой медсестре: "Милицию!".
      Весь остальной день прошел мимо меня, словно бы я пребывал в трансе. Я помогал грузить Николеньку на носилки, по несколько раз пересказывал усталому капитану из следственного отдела все подробности моего знакомства с Николенькой и того, что приключилось с моим другом. Мне же пришлось искать в его вещах документы, записную книжку, звонить в наш родной город, успокаивать мать, потом я ездил в больницу - Николенька так и не приходил в себя и врачи лишь разводили руками: раны были неглубокими и уже перестали кровоточить. Я оставил медсестре свой телефон и попросил звонить, если только что-то в состоянии моего друга изменится.
      По дороге домой я заскочил к приятелю, коллеге по бывшей работе, и занял немного денег - надо было элементарно поесть, да и Николеньке что-нибудь купить, я надеялся, что завтра он оклемается, а как я приеду к больному без апельсинов, бананов и всяких там киви?
      * * *
      Уже стемнело, когда позвонили из больницы - Николенька очнулся и звал меня. Пришлось на ночь глядя ехать на другой конец города, к постели больного друга, и безо всяких гостинцев...
      Николенька, к моему удивлению, лежал в отдельной, чистой и уютной палате, весь облепленный проводами, шлангами, капельницами. Перенесенные его организмом страдания сделали кожу пергаментно-прозрачной, черты и без того худого лица заострились, резко обозначился череп, глаза, казалось, смотрели из каких-то ямин, зрачки расширенны...
      - Пять минут! - предупредила суровая медсестра, глянула на часы и вышла.
      Я подошел к Николеньке, улыбнулся, внутренне сжавшись от не хорошего предчувствия - мой друг походил на скелет, обтянутый кожей, всего за один день превратившись в жалкое подобие себя прежнего, веселого, энергичного!
      - П-привет, С-степаныч! - одними губами прошептал Николенька: - У меня мало времени, не перебивай м-меня! Я сам виноват, в-вот и п-поплатился за с-свою глупость. Глупость и ж-жадность! В р-рюкзаке возьми тетради, дискеты, п-посмотри, п-почитай или сожги сразу - эт-то все уж-же ни к чему... Еще там к-коробка тяжелая - т-ты её не открывай ни в коем случае, понял? Д-да, к-книжка з-записная, такая т-толстая, в ней н-найдешь т-телефон мамы. П-позвонишь, расскажешь... Еще - п-письмо т-там, в тетради, незапечатанное. Эт-то П-профессор писал. П-прочитай, т-ты все поймешь. П-потом заклей и отправь. Ад-дрес н-на конверте...
      Тут Николенька закашлялся, на губах его снова запузырилась кровавая пена. Я вскочил, собираясь позвать сестру, но тут он вновь заговорил:
      - Стой, С-степаныч! Успеешь! С-слушай дальше. С-самое главное. Коробку эту... ты её выкинь. В лесу з-закопай или в р-реке утопи, д-дома не храни. И з-запомни хорошо: не открывай! Ни в коем случае! П-пока ты её не от-ткрыл, т-тебе ничего н-не угрожает! Откроешь - умрешь! И ещё в-вот что: п-пакетом, т-тем, ч-что я н-ночью принес, и остальными шмотками рас-спряжайся к-как хочешь - эт-то п-подарок... М-маме с-скажи... С-скажи, что я п-прошу прощения з-за все... Все, Степаныч, п-прощай! Н-ни поминай л-лихом...
      Он снова зашелся в кашле, глаза его закрылись. Вошла медсестра, глянула - и бросилась к моему другу, на ходу нажав кнопку вызова дежурного врача.
      Я ещё час сидел в пропахшем лекарствами больничном коридоре, ожидая, когда Николеньке станет лучше. Приехал усталый капитан - он хотел допросить пострадавшего, но, узнав, что ему опять плохо, прицепился ко мне - что да как, не сказал ли Николенька чего нового. Потом он уехал, и буквально через десять минут в коридор вышел дежурный врач.
      - Вы родственник? - спросил он меня, сдирая с рук резиновые перчатки.
      - Друг детства... - растерянно ответил я, уже чувствуя, что он мне сейчас скажет.
      - Вашего друга больше нет... Примите соболезнования... Если вам не трудно - пройдемте в мой кабинет, я хочу вам кое-что сказать...
      В этот момент какие-то люди в белом выкатили в коридор накрытое простыней тело.
      - Доктор! - язык еле ворочался у меня во рту: - Можно, я посмотрю... Прощусь...Попрощаюсь...
      - Да, конечно... Потом я жду вас у себя...
      Врач ушел, санитары остановили каталку, откинули простыню, и я увидел Николеньку: светлые волосы разметались по подушке, рот изломан замершим криком, а в открытых голубых глазах застыл ужас...
      Кажется, мне стало плохо - в себя я пришел уже в кабинете дежурного врача. Нашатырка подобно пощечине привела меня в чувства.
      - Вам лучше? - врач, довольно молодой человек в очках, наклонился, с тревогой заглянул мне в глаза.
      - Да, спасибо... Извините.
      - Вам не за что извиняться. Может быть, коньяку? Приводит в себя... он достал из сейфа ополовиненную бутылку "Слынчева бряга", налил мне в какую-то колбу, себе плеснул в пробку-стаканчик от графина. Мы молча выпили, закурили. У меня перед глазами все стояло лицо Николеньки, исковерканное ужасом.
      - Вы знаете, что ваш друг умер от яда? - врач глубоко затянулся и посмотрел на меня поверх очков.
      - Как... От какого яда?
      - Хотел бы и я знать, от какого. Судя по признакам, что-то из группы природных нервно-паралитиков, сильный галлюциноген. Но классификации не поддается. Собственно, я просто хотел предупредить вас. Времена сейчас мутные. Клиенты наши иногда занимаются такими делами... Меньше знаешь крепче спишь. Просто от этого яда нет противоядия... Мы заменили ему всю кровь, очистили желудок и кишечник, ввели все применяемые в подобных случаях препараты. Это лишь продлило агонию. Держитесь подальше от смазанных подобной дрянью железок!
      - Вы хотите сказать, что эти вилы, ну, которыми его ткнули, были отравлены? - в голове у меня все шло кругом, от коньяка или от пережитого...
      - Это были не вилы. У вил зубья круглые, а тут было что-то плоское, заточенное... Вообщем, я вас предупредил. До свидания...
      Я вышел из больничного холла в ночную темень, совершенно разбитый и растерянный. Всю дорогу до дома я пытался точно вспомнить, что говорил мне Николенька перед смертью. Позвонить матери, отправить письмо, выкинуть коробку... Остальное - подарок. Бред какой-то! У меня в голове не укладывалось, что Николеньки, веселого, живого, остроумного, который прочно занимал в моей памяти, в моей жизни свое, важное и влиятельное место, больше нет. Осталась дурацкая коробка, тетради, дискеты, а его - нет! Он умер в чужом городе, без родных, практически один, умер от яда, которым была смазана гигантская вилка! Кошмар какой-то! А я даже не спросил, есть ли у него девушка...
      Практически на последнем поезде метро я доехал до своей станции, купил у круглосуточной палатки бутылку дешевого коньяка, дома выпил её в два приема, не раздеваясь, рухнул на кровать и спустя пять минут провалился в дурной пьяный сон...
      * * *
      Волей-неволей мне пришлось провожать Николеньку в последний путь, совершать все необходимые процедуры, везти тело друга домой, в наш родной город. Труднее всего было говорить с его матерью, маленькой, седой женщиной, которая на удивление стойко перенесла смерть сына. Я запомнил, что она сказала мне, когда я ещё из Москвы звонил ей с трагическим известием: "Я так и знала...".
      Потом были похороны, небольшая группка родных и близких над глинистой могилой, хмурое осеннее небо, нудный, холодный дождь, слезы в глазах, хмельная грусть на поминках...
      Словом, когда я через пять дней вернулся домой, шок от случившегося уже прошел, и пора было исполнить последнюю волю моего так нелепо погибшего друга.
      * * *
      Снова субботнее утро. Но уже некому звонить в семь сорок утра в дверь, предлагать "п-полпинты ш-шнапса", будить и тормошить меня, тащить гулять по Москве... Эх, Николенька, Николенька... Что же все-таки с тобой приключилось, какая тварь подкараулила тебя той ночью? Почему я, трижды дурак, не выпытал у тебя это? Э-эх...
      Рюкзак, лыжи и черный целлофановый мешок так и лежали на тех местах, куда их положил Николенька. В суматохе последних дней я просто забыл о них. Сперва я занялся рюкзаком. На кухонный стол легли две тетради в клеенчатых обложках, пластмассовая коробка с дискетами, геологический компас, тяжелый большой нож в кожаных ножнах, несессер со всякими нитками-иголками, пакет с резиновыми перчатками, мешочек с кисточками, какими-то скребками и лопаточками.
      Наконец с самого дна рюкзака я достал довольно большой увесистый квадратный предмет, завернутый в такую же куртку, что и у Николеньки.
      Чтение тетрадей я отложил на вечер, и решительно взялся за коробку, но вспомнил предостережение умирающего друга, и отложил опасный сверток в сторону.
      В углу комнаты стояли лыжи. Я размотал брезент, в который они были завернуты, но это оказались вовсе не лыжи, а громоздкий металлоискатель щуп, рамка, наушники, маленький переносной аккумулятор...
      В полной растерянности я пошел на кухню курить, и по дороге мой взгляд упал на тот самый злосчастный целлофановый мешок, так и валяющийся в углу прихожей. Я присел перед ним и заглянул внутрь. Мать честная! Мешок был набит деньгами! Тугие пачки зелененьких пятидесятидолларовых купюр, перетянутые аптечными резинками. Значит, Николенька все же преступник! И занимался он нелегальной продажей оружия и амуниции - вот откуда металлоискатель!
      Я вспомнил его фразу: "Мне кое-что причитается!". Ничего себе должок! Интересно, сколько же здесь?
      Я на всякий случай запер входную дверь ещё и на шпингалет, высыпал деньги на пол и пересчитал. Пятьдесят тонких пачек по тысяче в каждой. Пятьдесят тысяч долларов! Ничего себе, состоянице! Царский подарок сделал мне Николенька, что и говорить. Куда же их девать? Под ванну? На антресоли? Под кровать?..
      Вдруг я заметил, что у меня дрожат руки и мне стало противно. Я, Сергей Воронцов, сижу на полу в коридоре с дрожащими руками над кучей денег, из-за которых, возможно, убили моего друга! Я сгреб доллары обратно в мешок и зашвырнул в пустующую тумбочку для обуви. Не возьму! Ни копейки, или как там у них - ни цента! Перешлю в фонд какого-нибудь детского дома, или на помощь беженцам - хоть спать буду спокойно!
      Вечером я сел за Николенькины тетради. Я ожидал, что это дневники, отчеты, какие-то мысли или афоризмы, на худой конец - рисунки. Но все оказалось иначе.
      В первой, исписанной чуть не наполовину тетради были стихи. Причем, судя по всему, Николенькины стихи, и стихи хорошие. Ни когда бы не подумал, что мой веселый друг был способен на такие серьезные и горькие строки:
      "...В подпространстве души - темно.
      Бьются бабочки-мысли в окно.
      Сизый дым превращается в ночь,
      И душа устремляется прочь.
      Пальцы липкие сердце сжимают,
      Лепестки у мечты отрывают:
      Любишь - не любишь, знаешь - не знаешь, веришь - не веришь, живешь не живешь...
      Зажигается спичка во мраке:
      ...Ты в вонючем и душном бараке.
      ...Ты в прекрасной, сияющей зале.
      Смех задушен тисками печали.
      Ты бежишь, без надежды на чудо.
      Вновь Иисуса целует Иуда.
      Твоя карма тебе не известна,
      И тебе это не интересно.
      Ты ныряешь в холодную воду,
      Ты опять выбираешь свободу.
      Лепестки мечты тихо кружаться.
      Как устали они обрываться!
      Любишь - не любишь, знаешь - не знаешь, веришь - не веришь, живешь не живешь...
      За затяжкой - другая затяжка.
      Крепким чаем наполнена чашка.
      Ожидание держит ресницы,
      Их закрыть - и во сне закружиться.
      Улететь в темноту подсознанья.
      До свиданья.
      Прощай!
      До свиданья..."
      "Вот такое у нас с тобой, Коля, вышло прощание!", - подумал я, со вздохом отложил тетрадь со стихами и взялся за другую, в затертой, проженной в нескольких местах обложке, заляпанную чернилами, с посеревшими от грязи страницами.
      Вторая тетрадь скорее всего была своеобразной бухгалтерской книгой. Плотно исписанная кривоватым Николенькиным почерком, она содержала совсем не понятные мне сведения. Например: "Взяли колт, два барана и гвоздь. коор.: Вл. 35-12.". И так далее. Правда, кое-где попадались и более понятные слова: "Золотой божок. Древнегреч? Мог. коор.: 71-23 Ки.". Пролистав тетрадь, я решил, что Николенька действительно всерьез занимался кладоискательством, а в тетрадь заносил наименования своих находок и их координаты, пользуясь при этом своей собственной системой ориентировки. По крайней мере, эти самые не идущие у меня из головы доллары в мешке Николенька мог заработать, продавая всякие древние штуки коллекционерам. Интересно, что же такого нужно было откопать, чтобы выручить за это пятьдесят тысяч баксов? Да не где-нибудь в Южной Америке, а у нас, в России, где все рыто-перерыто (судя по передачам "Клуба путешественников") на сто рядов?
      Мои размышления прервало выпавшее из тетради письмо, вернее конверт, уже надписанный и снабженный маркой. Я вспомнил слова Николеньки: "Письмо там, в тетради. Это Профессор писал. Прочитай - ты все поймешь...".
      В конверте лежал сложенный листок бумажки, мелко исписанный летящим почерком.
      Здравствуй, дорогая Наденька!
      Пишу тебе это письмо в надежде, что оно дойдет раньше, чем мы приедем. Дела наши этим летом были особенно удачными. Южное Приуралье - удивительные места, и находки просто чудесные. За прошедшие тысячелетия через эти края прошло множество народов, и каждый оставил в земле память о себе. В здешних курганах рядом покоятся скифы, гунны, печенеги, кипчаки, древние мадьяры, представители каких-то свершено незнакомых мне племен (об этом ниже).
      Ах, милая Наденька! До чего же хорошо было бы сейчас обнять тебя, очутиться в нашей уютной кухоньке, попить чайку с бубликами... Скоро, совсем уже скоро увидимся, милая моя!
      Я же совершил большую глупость, Надя! Позавчера в Москву уехал наш товарищ по экспедиции, Боря Епифанов. Ты его не знаешь, он у меня не учился. Боря повез "хабар", как они называют наши находки, и нет, чтобы отправить письмо с ним - я был занят! Лопух, никогда себе не прощу - ты бы получила письмо на неделю раньше!
      Теперь мы вдвоем с Колей (ты должна его помнить, шустрый такой, слегка заикается, чудесный парень!) заканчиваем с последним курганом - и ту-ту домой!
      Да, самое главное! О нашем, не побоюсь этого слова, открытии! Мы обнаружили (а вернее Коля, у него поразительный нюх, интуиция от Бога) курган, совершенно не тронутый грабителями. И в этом кургане находится захоронение, не относящееся ни к одной из известных науке материальных культур не только данного региона, но и вообще, мира! Мы с Колей произвели сравнительный анализ - ничего похожего! За прошедшую неделю вскрыли свод кургана, уже есть первые находки, и им, Надюша, представляешь, ни как не менее пяти тысяч лет! Это фантастика!
      Завтра приступаем к вскрытию самого захоронения. Хорошо, что могильная камера не завалена камнями, а заложена лиственничными плахами. Кстати, дерево прекрасно сохранилось. Что-то нас там, под ним, ожидает?
      Наденька, если ты хочешь, можешь съездить к Боре домой (я его предупреждал об этом) посмотреть наши сокровища. Особо обрати внимание на перстни-близняшки в виде скарабеев - они явно египетские, а сняли мы их с пальцев древнемадьярской шаманки! Вот загадка истории! Как они попали на Урал? Еще посмотри акинаки - бронзовый из сакского кургана, сохранился изумительно, а вот железные, хотя и поржавели, но принадлежат явно причерноморским скифам, а находились в захоронении знатного гунна времен до гуннского вторжения в Европу! Выходит, гунны уже бывали в Европе, по крайней мере в Причерноморье! Ведь акинак - родовой скифский меч, гунн мог снять его только с трупа владельца, родовое оружие не дарится, не продается!
      Вообщем, вот Борин адрес, съезди, посмотри, почитай описания, тебе будет интересно.
      Уже темнеет, пора приступать к работе. Мы сейчас работаем по ночам, чтобы не привлекать внимания местных жителей. Лишь бы погода не подгуляла, все же дело к осени.
      До свидания, моя милая Надюшка. До скорой, надеюсь, встречи.
      Целую, твой Профессор.
      Ниже - замысловатая закорючка подписи, в углу - дата: письмо было написано за неделю до Николенькиного приезда сюда.
      Выходит, они действительно откопали что-то из ряда вон! Но как это связано со смертью Николеньки? И где сейчас этот Профессор? Вопросы, вопросы...
      Стоп, может быть дискеты помогут? Николенька их упоминал. Прийдется ехать к кому-нибудь из друзей-компьютерщиков, а то у нас в институте только пара "двести восемьдесят шестых", да и те еле работают, и я сам в этом не бельмеса... Что еще?
      Ах да - у меня же есть адрес третьего члена их кладоискательской бригады - Бориса! В конце концов, они с Николенькой вместе работали, может, он что-нибудь знает?
      Борис жил у черта на куличиках, практически не в Москве, да ещё и не имел телефона.
      Как я выяснил, к нему нужно было ехать на электричке минут тридцать пять с Курского вокзала, да потом ещё пешочком, через лес, минут пятнадцать. Все эти подробности я узнал по телефону у своей дальней родственницы, коренной москвички, которая знала столицу и область вдоль и поперек.
      Следующим утром я трясся в полупустом вагоне электрички, наблюдая проплывающий за грязным окном безрадостный пейзаж восточных окраин Москвы.
      Борис жил в старом, но достаточно крепком доме километрах в двух от станции. Чахлые астры, приготовившиеся к неизбежной смерти от холода, все же оживляли небольшой палисадник, засыпанный ярко-желтыми кленовыми листьями.
      Телевизионная антенна, вознесенная на деревянном шесте в поднебесные выси, напоминала какой-то языческий символ, словом, это был типичный русский деревенский дом, построенный, наверное, ещё в довоенное время.
      На мой стук сперва вышла невысокая, крепкая женщина средних лет, видимо, хозяйка, но, узнав, что мне нужен Борис, скрылась в доме, раздался её голос: "Брательник! Тут тебя кличут!", и минуту спустя на крыльце появился плечистый, светловолосый парень в безрукавке. С широкого, простого лица на меня внимательно, оценивающе смотрели голубые глаза.
      Я взялся за ручку калитки:
      - Здравствуйте! Я друг Николая, вы вместе были этим летом на Южном Урале. Мне надо с вами поговорить.
      Он внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:
      - Что-то случилось?
      Я кивнул.
      - Заходите в дом. - Борис пропустил меня и запер дверь.
      Мы сидели на опрятной, чистенькой кухоньке, в чашках остывал свежезаваренный чай. После моего рассказа Борис сгорбился, потух лицом, потом встал, достал из стенного шкафчика графин с водкой, налил мне и себе, поднял стакан:
      - Помянем! Светлая память Николеньке!
      Мы выпили не чокаясь, помолчали. Я выложил на стол тетради моего друга и письмо Профессора. Тетради Борис лишь бегло пролистал, видимо они были знакомы ему. Письмо, напротив, перечитал дважды, вздохнул:
      - Видать, и Профессор...
      Я спросил:
      - Борис, как вы думаете, что они нашли? Я правильно понимаю, смерть Николеньки связана с этой находкой?
      - Не знаю... Мы, искатели, часто сталкиваемся с вещами, не укладывающимися в понятие нормы. Иногда вообще мистика какая-то бывает, иногда все объясняется достаточно просто... В любом случае мне надо посмотреть на эту коробку. Да, я понимаю, что Николенька предупреждал вас, но он тогда был в таком состоянии... Я, по крайней мере, специалист, вдруг там что-то действительно опасное, радиоактивное или ядовитое? Я возьму оборудование, кое-какие приборы...
      Николенька у нас в "Поиске" был единственным без образования, искатель божьей милости, как говорил Профессор. Вообщем, он мог ошибаться по поводу содержимого коробки.
      Да, ещё надо позвонить Надежде Михайловне, это жена Профессора... И потом - если наша группа вытащила ЭТО на белый свет, то мне и расхлебывать! - Борис решительно хлопнул оадонью по столу.
      Я не возражал, Борис предупредил сестру, хозяйку дома, что уезжает, и мы отправились обратно, в Москву.
      Дорогой, пока мы шли через прозрачный осенний лес к железнодорожной платформе, Борис вкратце рассказал мне, чем они с Николенькой занимались последние годы.
      Их группа сколотилась лет пять назад. Любители древностей, профессиональные археологи, которым не нашлось места в стремительно меняющейся жизни. И тогда они решили зарабатывать себе на кусок хлеба сами, при этом продолжая заниматься любимым делом. Среди них были разные люди - и откровенные хапуги, за лишнюю монетку готовые удавить родную мать, и такие, как Профессор - рыцари науки, для которых археология была смыслом жизни. Свою группу они назвали "Поиск", а себя - искателями. Искателями в широком смысле этого слова - рыба ищет, где глубже, а человек... что лучше?
      У них был свой кодекс профессиональной чести - не копать христианских могил, например, церковные реликвии, найденные в кладах, возвращать в храмы. И ещё - они никогда не трогали огнестрельное оружие. "Это статья.", - объяснил Борис.
      Далеко не все находки продавались - раритеты, уникальные вещи, артефакты пополняли их общую частную коллекцию. Профессор вел картотеку, скрупулезно описывал, восстанавливал, изучал находки. Он создал свою систему ориентирования на местности, используя существующие топографические карты, так что любой холмик, камешек, ручеек потом можно было найти ночью с завязанными глазами.
      Часто для поиска требовалось дорогое оборудование, инструменты, приборы, и тогда искатели ночи напролет сидели в архивах, отыскивая в документах двадцатых-тридцатых годов малейшие намеки, по которым потом в развалинах помещьечей усадьбы где-нибудь на Орловщине или Смоленщине безошибочно отыскивались килограммы николаевских золотых червонцев, статуэтки, часы и портсигары с вензелями давно расстрелянных тут или умерших там, за океаном, владельцев. На такие "левые", не имеющие исторической ценности находки, превращенные через сеть "своих" антикваров в денежные знаки, закупалось необходимое оборудование и снаряжение, на них жили члены группы, имелась даже своя "черная касса", так, на всякий случай. Все было отлажено, группа работала без сбоев. Правда, иногда случались трагедии - за пять лет они потеряли несколько человек. Один полез без страховки в каменные казематы Ровенского форта и разбился в подземной "волчьей яме", другой заразился каким-то грибком при вскрытии древнего кургана в Ростовской области, третий умер от рака, но приглашенная к постели умирающего ведунья-экстрасенс сказала, что это не онкология, просто на больного навела порчу какая-то древняя колдунья, вернее, её дух, потревоженный искателем, и сделать тут уже ничего нельзя.
      Еще был случай, когда на искателей, перевозивших находки от места раскопок в Москву, напали бандиты. Один из археологов тогда умер в больнице от травм...
      Периодически все члены группы подхватывали разные кожные заразы, травились газами, но это не мешает им каждое лето выезжать в "поиск", или, как величественно выражался Профессор, в "частные экспедиции".
      За время существования группы было всякое - и наезды рэкетиров, и попытки сначала КГБ, а потом и ФСБ взять искателей под свой контроль, и стычки с "черным поиском", лихими ребятами без чести и совести, ищущими оружие на продажу в зонах боев прошедшей войны. Однако ничего похожего на случай с Николенькой не было никогда. Кроме того, было совершенно непонятно, куда девался Профессор, отец-основатель "Поиска", и жив ли он вообще.
      Пока мы с Борисом ждали электричку, пошел мокрый снег, одежда отяжелела, в ботинках вскоре захлюпало. В Москве погода была ещё хуже, троллейбусы не ходили, под ногами вяло колыхался ледяной кисель.
      Когда мы наконец добрались до родных стен моей "хрущобы", стемнело.
      Борис первым делом набрал телефон Надежды Михайловны. Выяснить удалось не много: Профессор был жив, но сильно пострадал - его завалили землей в том самом кургане, про который он так восторженно писал жене. Николенька откопал бездыханное тело, и сейчас Профессор, пребывающий в коме, находился в реанимации Курганской областной больницы. Надежда Михайловна вылетела в Курган ещё неделю назад, виделась там с Николенькой.
      Все это Борису рассказал брат Надежды Михайловны, живший сейчас на квартире Профессора. Борис коротко сообщил о гибели Николеньки и попросил пока ничего не говорить, если из Кургана будет звонить Надежда Михайловна, дабы лишний раз не расстраивать и без того получившую такой удар пожилую женщину.
      Потом мы занялись коробкой. На кухонном столе, освобожденном от посуды, Борис разложил привезенные с собой инструменты - разные шпилечки, ножички, крючечки, рамочки, щипчеки. Я принес таинственную коробку, прямо как её оставил Николенька, завернутой в куртку.
      - Это моя штормовка. - сказал Борис: - Я забыл её, когда уезжал.
      Он аккуратно развернул куртку и мы увидели деревянный ящик с замочком.
      - Бокс для ценных находок. Это - Профессора. - Борис начал брать со стола рамочки, водить ими вокруг ящика, сверху, над углами. Потом зажег тоненькую свечку, поставил рядом, внимательно вгляделся в пламя.
      - Все в норме, и радиация, и энергетика - как будто там кусок обыкновенного булыжника. Ладно, посмотрим!
      Он отложил рамки, взял со стола крючечек, поковырял в замочке, раздался щелчок и дужка выскочила из зажима.
      - Готово... Вы отойдите, на всякий случай... - Борис явно нервничал, но резиновые перчатки он натягивал с профессиональной точностью, не глядя.
      Я встал у него за спиной, он покосился, отметил, где я, и сказал:
      - Я буду вслух комментировать то, что увижу, а вы включите диктофон, вон он, в моей сумке, - у нас так принято, часто находки разрушаются даже от взаимодействия с обыкновенным воздухом, так что только описание очевидца и остается. Включили? Итак...поехали!
      Он откашлялся и официальным, сухим голосом громко заговорил:
      - Я, Борис Епифанов, группа "Поиск-1", двенадцатого сентября 1996 года в присутствии свидетеля... Э-э?
      - Воронцова Сергея Степановича! - почему-то шепотом поспешно подсказал я.
      - ...Воронцова Сергея Степановича, приступаю к визуальному осмотру неизвестного предмета, обнаруженного членами группы в районе села Глядянское Курганской области, в захоронении, расположенном на берегу реки Тобол, предположительно датируемом пятым тысячелетием до нашей эры. Координаты по системе профессора Иванцова: Кур. 78-194. Предмет находится в деревянном боксе с доступом атмосферного воздуха. Открываю крышку. Предмет колесообразной формы, размер - ладонь взрослого человека. Скорее всего амулет! В предмете имеется проушина, сквозь которую пропущена цепочка серебристого металла, скорее всего серебряная, звенья цепочки изготовленны в виде змей, кусающих свой хвост. В центре амулета того же металла вырезанное из цветного камня изображение глаза. Радужка бирюзовая, зрачок черный. По кругу идет орнамент, выполненный из цветного камня - листья, цветы, фигурки людей и животных. Поразительно! Техника исполнения очень похожа на изделия древних майя, но мотивы, сюжет - что-то скифское, сарматское... И этот глаз... Диктофон можно выключать! Я не вижу ничего опасного, ничего такого, о чем предупреждал Николенька. Вещь очень занятная, явный артефакт, но не более того! Посмотри!
      Борис взял цепочку и вытянул амулет из бокса. Я подался вперед, разглядывая диковинку. Действительно, ни на что не похоже, красивая безделушка, наверное, её носил какой-нибудь вождь или жрец. Амулет слегка раскачивался на цепочке, и глаз в его центре казался живым, злобным оком древнего воителя.
      - Видишь! - Борис не заметил, как перешел на "ты": - Ничего страшного. Хотя чертовски интересно - я не отнесу это ни к одной из известных культур...
      Его прервал тонки пронзительный скрип, идущий из амулета. Рука искателя от неожиданности дернулась, амулет закачался сильнее, повернулся, и на обратной стороне мы увидели вырезанное в металле рельефное изображение ползущей змеи.
      - Что это скрипело? - я повернулся к разом нахмурившемуся Борису.
      - Не знаю.... - он взял амулет в руки, повернул его глазом к себе и ...
      Амулет словно бы ожил! В глубине аспидно-черного зрачка появилось осмысленное выражение, радужка заискрилась, запульсировала, фигурки зверей и человечки как будь-то зашевелились. Длилось это секунду, и вдруг амулет сам повернулся на цепочке! Словно глаз, вправленный в металл, выискивал кого-то, переводя свой совсем не добрый взгляд с предмета на предмет, пока не наткнулся на Бориса. Амулет снова тоненько взвизгнул, серебряные веки, казалось, изогнула гримаса гнева, зрачок сузился, он казался теперь тоненькой щелкой, скважиной в какие-то бездонные мрачные пропасти. Глаз буквально вонзился взглядом в лицо Бориса, будь-то стремясь получше запомнить внешность нарушителя своего многовекового покоя.
      Мы замерли, боясь пошевелиться, потом я шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть амулет, и тут погас свет!
      Видимо, просто перегорела лампочка, но эффект был поразительный. Разом вскрикнув, мы шарахнулись в стороны. Борис сунул амулет в бокс и закрыл его.