Егерский марш (№2) - Клинки надежды

Алексей Волков

Клинки надежды

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Петьку гнал страх. Он был так велик, что начисто подмял под себя все остальные чувства, включая такие обычные, как зрение, обоняние, слух. Петька даже не сознавал, по каким улочкам пролегал его петлистый путь, при всем том, что в городке он знал каждый закоулок.

Быстрее, пока слушаются ноги и есть хоть какой-то шанс спастись! Быстрее!

В голове шумело. В мире оставался единственный звук: бешеный стук сердца, лихорадочно гоняющего по венам кровь. Никакие другие звуки просто не могли прорваться сквозь его удары. Да если и прорвались бы, Петька вряд ли сумел осознать, что именно слышит в данный момент.

Силы человека не беспредельны. Как бы ни подгонял страх, бег постепенно превратился в свое жалкое подобие. Петьку пошатывало, ему лишь казалось, что он продолжает нестись, на деле же он едва брел, а потом наступил закономерный финал. Ставшие тяжелыми, словно чугунными, ноги окончательно отказались поддерживать тело, и Петька упал.

Он лежал, судорожно глотая вязкий воздух. В глазах стояла тьма, в которой мельтешили красные огоньки. Или – кровавые?

Сердце оставило свои попытки проломить грудную клетку. Дыхание потихоньку успокаивалось. Даже шум в голове стих. Зато вместо него в сознание прорвались звуки снаружи. Выстрелы, прощальные взвизгивания собак, крики людей… В этих криках слышался такой ужас, что, несмотря на весну, по коже гимназиста пробежал мороз.

Возродившийся страх подталкивал к действиям и в то же время лишал немногих оставшихся сил. Петьки хватило лишь на то, чтобы встать на четвереньки и кое-как перебраться к кустам.

Впрочем, это и к лучшему. Как раз с той стороны, куда собирался бежать парнишка, раздался перестук копыт, позвякивание сбруи, отзвуки бодрых мужских голосов…

Страстно захотелось стать камнем, каким-нибудь пнем, чтобы всадники проехали мимо, не обратили внимания, не мучили и не убивали. Кому придет в голову мучить пень? Это же не человек с его нежной плотью!

Мышцы одеревенели. Тело застыло в неудобной позе. Душа же молила: «Лишь бы пронесло! Лишь бы!.. Господи, если ты есть, помоги, спаси, помилуй!..»

Всадники приблизились. Несмотря на весь свой страх, Петька невольно попытался взглянуть на них. Попытался, но не смог. Он вообще ничего не видел вокруг и даже перестал понимать, есть ли у него глаза, или нет. Именно так, ведь существует разница между кромешным мраком вокруг и собственной слепотой.

Но и слепота уже не могла напугать Петьку больше, чем он был напуган всем предыдущим. Ведь если не видит он, может, не видят и его?

– Надо бы сказать Грише, чтобы не зверствовал слишком сильно, – озабоченно произнес чей-то голос совсем рядом. Настолько рядом, что в Петькином мозгу молнией пронеслось: «Пропал! »

– Скажешь тоже! – ответил ему другой с некоторой ленцой.

– Я кроме шуток. Надо бы людей побольше набрать, а то еще раз наткнемся на этот армейский сброд…

Его прервал поток отборной матерщины. Петька не был красной девицей и за свои шестнадцать с лишком лет успел наслушаться всякого, особенно в последние месяцы, однако большинство выражений прозвучало для него откровением.

Но главное было не в этом. Брань на вороту не виснет. Тем более – не убивает. Главное – голоса постепенно удалялись, значит, говорившие проехали мимо. Парнишка попробовал перевести дух. Что может быть проще? Именно попробовал, так как сделать это не вышло. Вначале не дышал со страху, теперь же не дышал и без страха. Даже сердце перестало стучать, словно его владелец был уже мертв.

От нового приступа ужаса Петька дернулся. Вернее, попытался дернуться, ибо даже этого не получилось. Одеревеневшие мышцы не позволили сделать ни одного движения, словно Петька сумел превратиться в камень.

Или все-таки в пень?

Утро не принесло жителям никакого облегчения. Да и не могло принести после ночного разгула. То тут, то там валялись неубранные трупы. Вынесшие ночные издевательства женщины отлеживались по углам в безнадежном отупении. В таком же безнадежном отупении сидели их мужья, женихи, отцы, братья, те, кто не смог защитить, но сумел уцелеть.

Конечно, в городке хватало и тех, кто не пострадал в течение короткой весенней ночи. Вторгшихся разбойников было гораздо меньше, чем жителей. К кому-то заглянули, а кого-то обошли стороной. Обычное дело. Но везунчики были измучены пыткой ожидания, и эта пытка продолжалась с рассветом.

Улицы были пусты и тихи. Налетчики никуда особо не торопились, большей частью отсыпались после ночной вакханалии, и лишь отдельные компании из самых стойких продолжали догуливать уже без прежнего энтузиазма. Местным же вообще не было никакого резона покидать свои дома. Разве что для бегства, но куда убежишь, когда основные пути предусмотрительно перекрыты? Да и бросить свое имущество… Грабители – грабителями, однако вдруг все как-нибудь обойдется? Не совсем же звери. Ну, порезвились малость, так теперь, вроде бы, немного успокоились…

Конечно, так рассуждали исключительно счастливцы, ибо неудачникам было просто все равно. О покойниках же вообще говорить не приходилось…

– Нет, Федя, так больше жить нельзя. Надо же и о будущем подумать. – Яков отбросил на тарелку куриную косточку и вытер руки прямо о скатерть.

– На наш век хватит! – отмахнулся его сосед, здоровый мужчина в косоворотке, которая чудом не лопалась на богатырских плечах.

– Зачем о нем думать? – в тон ему отозвался Горобец.

Из всех троих он единственный сидел за столом в головном уборе, бескозырке с надписью «Император Павел». Будто хотел подчеркнуть, что правила поведения писаны не для него.

За окном штабного вагона уже встало солнце. Судя по относительной тишине, основной кутеж почти прекратился, но тут, в вагоне, собрались самые стойкие, те, кто мог еще пить и пить. Закуски хватало с избытком, бутылок тоже, так какой смысл прекращать? Еще не пьяны, да и за стол сели, когда большинство уже готовилось отдыхать.

– Думать о будущем всегда надо. Хотя бы потому, что нам в нем жить. И надо позаботиться, чтобы эта жизнь была красивой и безбедной, – наставительно произнес Яков и еще немного расслабил галстук.

В отличие от своих собутыльников, от выпитого он не краснел, а бледнел. Одет он был тоже с некоторой претензией на интеллигентность. Когда-то добротный, а ныне засаленный костюм-тройка, почти свежая сорочка, даже галстук. Впечатление слегка портили сапоги, хромовые, давно нечищеные, несколько не гармонирующие с одеждой.

– Нуты, мать твою, и загнул! – восторженно промычал здоровяк, прожевывая жестковатое мясо, и потянулся к бутылке. – За подобную речугу и выпить не грех!

– А стоит ли о нем думать? – повторил свой вопрос матрос, когда налитое было дружно выпито.

– Не век же нам по просторам кататься! Рано или поздно надо будет осесть где-нибудь, – заметил интеллигент.

– Россия-матушка велика. Можно и век. До самого Дальнего Востока через Сибирь, – пожал плечами Горобец.

– Слыхал, там богато живут. И опять-таки, раздолье. Люди бают, охота в тех краях – блеск! – поддержал матроса здоровяк.

– Будет тебе охота, когда комарье накинется, – поморщился Яков. – Я-то в тех краях бывал. Знаю.

Его собеседники захохотали, словно в сказанном было нечто смешное.

– Хорошо, Янкель, а что ты предлагаешь? – спросил матрос.

– Обосноваться на одном месте. Выбрать город побогаче, да и править им вместе со всеми окрестными землями. Ты пойми, Федя, какой толк в награбленном, когда мы его с собой возим? Не цыгане же – кочевать! А так: наладим власть…

– И поживем всласть! – докончил за него Гриша и самодовольно захохотал.

Неважно, что сам он перед тем предлагал совсем другое. Задумываться всерьез Григорий не любил.

Улыбнулись и остальные. Только в улыбке Якова чувствовалась некоторая доля досады. Он-то предлагал серьезно, чего ж тут зубоскалить!

– А оно нам надо? – уже без улыбки спросил матрос.

– За что боролись?! – патетически воскликнул Григорий. О своей предыдущей реплике он успел забыть. – За свободу боролись. Гуляй – не хочу! По морям, по волнам, нынче здесь, завтра – там!

– Помолчи, Гриша, – прервал его излияния Горобец. – И вообще, сколько раз тебе говорить: святого не трожь! Ты моря в глаза не видел. Походил бы с мое к чужим берегам да подрался с германцем…

Линейный корабль «Император Павел», на котором Горобец провел войну, ни к каким чужим берегам не ходил. Или отстаивался в Гельсингфорсе, или совершал короткий переход до Ревеля вдоль Центральной позиции, а потом обратно. Что до боев, то, за исключением «Славы», ни один балтийский линкор за все годы не сделал по врагу ни одного выстрела. Да и большинство кораблей других классов тоже.

Гриша об этом, конечно же, не знал. На войне он не был, и быть не хотел, пользовался бронью, как единственный сын, но взяли бы – и куда бы делся?

– Надо, Федя, надо, – убежденно произнес Яков. – Век не покочуешь. Народу поубавится, пахать да сеять перестанут, и откуда тогда харчи брать? О прочем уже молчу. Надо оседать на месте. Возьмем под свою руку уезд, а лучше – губернию, учредим республику и будем жить королями.

– А не маловато будет? Губернию-то? – усмехнулся матрос.

– У нас губернии побольше иного европейского государства. Для начала хватит. А покажется мало – еще присоединим. Хоть весь мир. С твоими-то талантами! – Толстые губы Якова расплылись в самодовольной улыбке, словно талант принадлежал ему и никому другому.

– Ну, хватил, твою мать! – Григорий частенько менял свое мнение под воздействием минуты.

– Можно и мир. Только одному мне тогда не управиться, – серьезно произнес Горобец. – Эх, было бы хоть братков со мной побольше, мы бы всем перцу задали! А то половина отряда – вояки еще те. Два раза от офицерья уже драпали!

В его банде матросов было с полсотни, но все входили в команду бронепоезда. Того самого «Хунхуза», который был захвачен отрядом еще с самого начала в одной из ремонтных мастерских и теперь при случае играл роль ударной силы.

Еще сотни полторы моряков откололись и двинули скопом в южные губернии в поисках более зажиточных мест.

– Дык, и мы тоже, батька!.. – с хохотком напомнил Гриша.

Собственного бегства он не стеснялся, хотя про себя решил, что по полной расплатится в дальнейшем с его виновниками. Уж они-то от него не убегут в тот сладкий час, когда судьба поменяет их ролями!

В ответ Горобец посмотрел на помощника так, что последний невольно стушевался, умолк.

– Третьего раза не будет! – твердо объявил матрос.

Яков согласно кивнул. Как истинный русский интеллигент, офицеров он не жаловал, а уж по нынешним меркам и вообще готов был рвать их на кусочки.

Был готов, но не рвал по недостатку сил. Приходилось передоверять это дело другим, большей частью – Григорию, хотя многие золотопогонники отдавались на потеху и другим бойцам отряда.

– Может, больше с ними и не встретимся, – предположил Яков. Все-таки одно дело – уничтожать белую кость на месте, и совсем другое – драться с ними на равных.

– Встретимся, Янкель. Обязательно встретимся. Я эту породу знаю. Настырные. Если что в башку втемяшат, то будут переть как бараны. Или мы, или они. Потому я уже послал кое-кого надежного на поиски братвы. Нас много разбрелось по Руси-матушке. Пусть подсобят маленько. Они тоже на офицеров шибко злые, не откажут. А мы пока здесь подождем. Заодно и прикинем, какой город под свою руку взять лучше. В Питере кавардак. Все друг дружку режут, если не перерезали уже. Москву? Или на юг податься?

– Для Москвы у нас людей маловато. Там народу мильон, а могет и поболе, – вставил Григорий.

Горобец потер руки и взглядом указал на пустую посуду. Мол, наливайте, чего сидите?

Яков с готовностью щедро плеснул по стаканам коньяка из запасов, найденных в каком-то помещичьем доме.

– Людей набрать можно, – выпив и закусив, промолвил матрос. – Опять-таки, братва для такого дела без помощи не оставит. Город богатый, есть где развернуться.

– Сдалась вам эта Москва! Сами слышали: там такое творится, что лишь нас и не хватает. – Яков с сомнением посмотрел на стакан, решительно выдохнул и в несколько глотков влил содержимое в себя.

– А че? Может, и не хватает? Наведем там порядок, засядем в Кремле… – весело гоготнул Григорий.

– Угу. А за едой будем посылать отряды за сто верст. Как Наполеон, – это было одно из немногих исторических знаний Якова, поэтому произнесено было с соответствующей гордостью. Мол, посмотрите, какой я молодец!

Не посмотрели. Григорий как раз усиленно обгрызал баранью ногу, а матрос прикуривал папиросу. Поэтому могучий запас знаний если и был оценен, то своевременной похвалы не получил.

– Думаешь, там жрать нечего? – Горобец спросил, не выпуская папиросу изо рта.

– Конечно. Такую прорвищу народа накормить по нынешним временам – как минимум, Христом надо быть. Многие повезут продукты, когда там отовсюду стреляют? – убежденно проговорил Яков. – Это совсем надо жизнь не ценить.

Он посмотрел на переваривающих информацию сотрапезников и торопливо добавил:

– Я предлагаю идти пока на Смоленск.

– Вот чудак! А мы куда идем? – Гриша даже оторвался от еды.

– Мы просто гуляем в ту сторону, а я предлагаю не просто захватить город, но и сделать его нашей временной столицей. Не понравится – переиграем. Дорог от Смоленска много. И на Москву есть, про прочие я не говорю. Деревень вокруг достаточно, без продуктов не останемся. Да и захватить город не проблема. Там пополнимся, окрепнем и подумаем, стоит ли еще куда-то двигать, а если стоит, то куда.

Остальные выслушали его тираду не перебивая.

– Говоришь, Смоленск? – уточнил матрос. – Ну, а ты, Гриша, как? Согласен с Янкелем?

– Дык мне все едино, батька, – признался здоровяк. – Можно и в Смоленске погостить, раз все равно в ту сторону идем.

– Смоленск… – повторил матрос.

Он пытался вспомнить все слышанное о городе, но слышал он до сих пор немного. Близких корешей из этих краев не было. Если кто и поминал когда здешние места, то ничего существенного в тех разговорах не звучало. Обычный треп в казармах да кубриках.

– Хрен с ним. Пусть будет пока Смоленск, – махнул рукой в знак согласия Горобец. – На первое время сойдет, а там посмотрим. Понравится – такую житуху устроим!

Он как-то враз опьянел и от выпитого, и от бессонной ночи.

– Всех в бараний рог согнем! – привычно поддержал атамана Григорий и, словно подтверждая свои слова, переломил баранью кость.

– Нам бы только офицерье опередить. Вдруг они прут туда же? – пробормотал Горобец.

– Опередим. Пока эти волчины пешкодралом топают, мы по рельсам раз – и в Смоленске! – Гриша весело захохотал. – Они туда, а мы им – занято!

Горобец вскинул на помощника хмельные глаза, и тут же голова мотнулась, едва не рухнула на заставленный закусками стол.

Яков с Григорием с готовностью подхватили предводителя, поволокли его к ближайшему диванчику.

– Я им всем покажу! – взревел по дороге Горобец.

– Успокойся, Федя! Успокойся! Показывать никому ничего пока не надо. Если уж мы вздумали взять власть, то надо будет немного побеспокоиться о жителях. Должен же кто-то хлеб да капусту растить, всякие штучки полезные делать, – примиряюще пробормотал Яков.

– Зачем? Обмануть меня хочешь? – с пьяной подозрительностью осведомился матрос.

– Побойся Бога! Просто пить-есть нам и дальше надо.

– Бога? Бога я побоюсь, – согласился Федор и вдруг выкрикнул: – Но пусть и он меня тогда побоится! Еще посмотрим, кто кого!

Гриша радостно захохотал. Очевидно, представил, как Горобец выходит против всемогущего старца.

Что представлял Горобец, осталось тайной. Рука матроса хапнула кобуру, попыталась открыть ее, однако обмякла и безвольно свесилась с дивана. Матрос захрапел.

– Что? Еще по одной? – предложил Гриша.

– Я пас. – Якова слегка пошатывало. Не то чтобы швыряло из стороны в сторону, но все-таки. – Пойду сосну, пока время есть.

Гриша проследил, как соратник с трудом исчезает в переходнике, и шагнул к столу. Некоторое время могучая рука помощника атамана кружилась над разнообразными бутылками, вцепилась было в коньяк, но потом отпустила его и взялась за бутыль с самогоном. Здоровяк налил себе полный стакан первача, выпил его одним махом, как воду, и с чувством хлопнул донышком пустой посуды о стол.

– Эх, люди! Выпить – и то не с кем!

Железнодорожная станция величиной соответствовала размерам города. Город был и не город даже, а так, городок. Даже улицы все были немощеные. Промышленности никакой. Несколько мелких мастерских, полагающиеся присутствия да гимназия. Станция же – крохотное здание вокзала, водокачка, пара складов и запасные пути.

На этих путях сейчас притулились семь составов с теплушками и платформами, один – пассажирский, да еще бронепоезд. Несколько раз его пытались как-нибудь назвать, то Стенькой Разиным, то Федором Горобцом, однако каждый раз разговоры быстро забывались. Вышедший из классного вагона матрос был мрачен. Его не радовало ни ласковое солнце, ни собственное положение хозяина города и властелина над жизнью и смертью горожан. Следующий за ним интеллигент в распахнутом по случаю жары пальто жизнерадостностью тоже не отличался, но был не столько мрачен, сколько помят. И только последний из вышедших, здоровенный мужчина в косоворотке с перекинутым через плечо ремешком шашки, улыбался за всех троих. Его не брали ни похмелье, ни усталость.

– Бричку! – коротко распорядился матрос оказавшимся рядом людям.

Ни о какой дисциплине в отряде речь не шла, но повеления атамана выполнялись неукоснительно.

Не прошло пяти минут, как на привокзальной площади уже стояла запряженная тройкой коней бричка, а чуть позади – еще две для сопровождающих. Причем на одной из них стоял пулемет. Да еще десятка два человек приготовились сопровождать предводителя верхами. Не столько для охраны, сколько для солидности, ну и, разумеется, для выполнения возможных приказаний.

Время перевалило за полдень, но городок был по-прежнему пустынен. Лишь изредка показывались небольшие группки разбойников. Деловито выбирали дома побогаче, лезли в них, отпихивая хозяев. Всех собак, единственных защитников жилья, перестреляли еще ночью, когда впервые попали на эти же улицы.

– Пора заканчивать с самодеятельностью, – пошевелил толстыми губами Яков. – И без того рухляди уже столько, что скоро два новых эшелона понадобятся.

Бричка как раз проезжала возле нагруженной разнообразным скарбом телеги. Там были кое-как связанные узлы, перина, несколько стульев, какой-то бочонок, а в довершение трое мужиков выволакивали из дома пустой сервант.

Матрос посмотрел на своих орлов и вдруг встрепенулся.

– Сервант-то со стульями вам зачем?

Бандиты от неожиданности остановились. Сам смысл вопроса дошел до них не сразу, и поэтому вся троица некоторое время стояла безмолвной застывшей группой.

– Дык энто… – наконец выдохнул самый сообразительный. – Печку в вагоне топить.

– А дров что, нет?

– Как же дровам не быть? – несколько удивленно отозвался бандит. – Есть, знамо дело.

– Так какого хрена?.. – для пущего эффекта Горобец загнул пару оборотов.

– Дык энто… В запас. – Бандит был несколько обескуражен явным недовольством главаря.

– В запас надо готовые дрова набирать. Они места меньше занимают, – наставительно произнес Яков.

– Во! Голова! – одобрительно кивнул Горобец.

Бандиты озадаченно переглянулись. Не то недавно принявшие, не то еще не протрезвевшие, они никак не могли взять в толк, за что их ругает атаман и за что хвалят губастого Яшку.

– Мебель вернуть! И чтобы больше никакого грабежа без приказа! – категорично объявил матрос.

– Выполнять! – в такт ему рявкнул приподнявшийся с места Григорий и схватился за рукоять сабли.

Жест был красноречив, а сабля – остра. Гришка порою любил демонстрировать баклановский удар, причем под горячую руку редко делал различие между своими и чужими.

Пришлось волочить все назад под смешки атаманского конвоя да благодарить судьбу, что все обошлось.

И вдвойне следовало благодарить судьбу хозяевам дома. Даже не судьбу – Горобца за то, что пришел на помощь.

Последнее соображение посетило всех сидящих в бричке.

– Не понял, – высказал общее мнение Григорий.

Мысль о людской неблагодарности настолько потрясла бугая, что он покинул экипаж и устремился в дом. Даже с улицы было слышно, как что-то там загремело, загрохотало, потом донеслись неразборчивые голоса, старушечий взвизг, и все стихло.

– Не было там никого, – в ответ на вопросительные взгляды своих спутников ответил вернувшийся Григорий. – Одна бабулька – божий одуванчик. Говорит, остальных еще вчера, – он красноречиво провел рукой по горлу.

– А теперь еще и одуванчик сдуло налетевшим ветерком, – дополнил его ответ Яков.

Сопровождавшие атамана дружно заржали. Даже хмурый главарь изобразил подобие улыбки. Правда, улыбка матроса была больше похожа на волчий оскал. Зато остальные посмеялись от души, а уж Григорий хохотал так, что в доме задребезжало стекло.

Даже несостоявшиеся грабители не смогли удержаться от веселья. Они как раз пришли за очередной партией возвращающихся на привычное место вещей, но шутка поневоле отвлекла их от полученного приказа.

– Я только не понял, зачем вы все это в дом таскаете? – серьезно спросил провинившихся матрос. – Раз уж все это бесхозное, то берите, пользуйтесь!

Конвой одобрительно загудел. Все-таки атаман был не только строг, но и справедлив. В этом мог убедиться каждый, кому выпало счастье ходить под его началом.

– Ура нашему батьке! – в порыве чувств выкрикнул кто-то из конвойцев.

– Ура! – дружный восторженный рев остальных пролетел над притихшим городом.

Но еще сильнее взвыла от восторга троица грабителей. Да и как не взвыть, когда одной небрежной фразой им возвращалось все, что они уже считали потерянным?

Матрос гордо посмотрел на своих людей. У него даже похмелье частично прошло и самочувствие явно стало лучше.

– Трогай!

Бричка атамана тронулась дальше.

– Надо бы сход жителей собрать. Для объяснения текучего момента, – предложил Григорий.

– Текущего, – машинально поправил его Яков.

– Один черт, – отмахнулся бугай.

– Черт один, значения разные. – Толстые губы Якова расплылись в улыбке.

Григорий посмотрел на своего соратника с обидой, и даже Горобец осуждающе качнул головой.

– Эх, Янкель! Любишь ты всякую заумь показать! Сколь тебе говорить: проще надо быть, проще.

И сразу вспомнилось другое.

– Распорядитесь, чтобы поискали по дворам бывших. Не фиг им воздух в моем городе портить!

При своих способностях Горобец мог бы сделать все сам, но только не всегда считал нужным разменивать талант по пустякам.

Да и кто мог скрываться в крохотном Починке! Так, мелочь, на которую и сил тратить жалко. Не город – название. Вроде бы только что ехали по улице, и вдруг она оборвалась прямо в поле.

– Уже ищут, батька, – уверенно кивнул Григорий.

На деле в данный момент никто никого не искал, но это так, до пробуждения людей после ночного разгула. Очухаются – без приказов найдут всех, кто в прошлой жизни занимал положение повыше или был чуть побогаче. Если таковые вообще уцелели при ночном вторжении.

Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…

Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.

Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.

– Что в Смоленске творится, не узнавали? – спросил он.

– Зачем? – недоуменно спросил Григорий. – Кады доберемся – узнаем.

– Что там может твориться? Бардак, как и везде, – поддержал его Яков.

– Все равно, – после некоторого раздумья произнес матрос. – Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?

– А черт ее знает! – пожал плечами Григорий.

– Кажется, Пересня, – проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. – А может, и не Пересня.

– Все-то у вас кажется, – поморщился Горобец. – Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.

– Дык ведь предаст, батька! – немедленно возразил бугай.

– А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, – не предаст, – недобро усмехнулся Федор.

Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:

– Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом – дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!

– Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!

Горобец посмотрел на Григория и кивнул:

– Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.

– Постараюсь.

На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…

Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:

– Вечная память!

Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: «За Веру, Царя и Отечество живот положивших». И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.

Всесвятский, один из немногих членов правительства, почтивший своим присутствием панихиду, предложил формулировку «за свободу», но это звучало даже не насмешкой – оскорблением павших.

Приходилось стоять, бороться с подкатывающим к горлу комом да молиться. Молиться, что там, на небе, примут жертвы и сжалятся над погибшей родиной.

– Вечная память!

Гроб с Мандрыкой выносили вшестером. Аргамаков, Канцевич, Сторжанский, Сухтелен, Лиденер и Орловский. Генерал, три полковника и два подполковника. Следом офицеры и солдаты бригады несли погибших юнкеров и тех из смолян, кто нашел в себе силы встать с оружием в руках против банды.

У выхода из собора в парадном строю застыли юнкера во главе с Либченко. На правах старшего по званию, капитан временно считался начальником школы, тем более что его кандидатуру активно поддерживало правительство.

На кладбище Всесвятский попробовал держать речь. Как всегда, первый гражданин правительства говорил о завоеваниях свободы, о поползновении злых сил, о необходимости защиты демократии и прочих привычных и милых сердцу вещах, только на этот раз никакого успеха его речь не имела. Пышные словеса разносились над кладбищем, но не задевали ничьих душ. Более того, казались фальшью, словно говорил их не человек, обличенный доверием, а какой-то заезжий комедиант.

К подобной реакции Всесвятский не привык. Люди всегда восторженно относились к его речам, верили каждому слову, как верил сам оратор, и вдруг такое откровенное невнимание! Было очень обидно за черствость застывших рядами офицеров, солдат, юнкеров. Особенно учитывая недавний риск, когда Всесвятский не просто находился в школе прапорщиков во время осады, но, можно сказать, руководил всей обороной города.

В факте, что обороной города руководил именно он, первый гражданин был уверен так же непоколебимо, как и в то, что солнце восходит на западе. Или на востоке? Надо будет не забыть уточнить у кого-нибудь из помощников. Словно невзначай, чтобы они не поняли, вопрос ли это, или так, шутка великого человека.

В противовес Всесвятскому Аргамаков уложился в десяток предложений. Сказал о выполненном долге и искренне пожалел, что не довелось узнать Мандрыку. Ничего нового в речи не было, да полковник и не стремился к новому.

А потом оркестр заиграл «Коль славен», троекратно грянули винтовки, и лишь свежие могильные холмики остались напоминанием о навеки ушедших людях.

Для живых же ничего еще не кончилось. Всесвятский запланировал банкет по случаю спасения города от банды, но Аргамаков от банкета отказался. О каком празднике может идти речь, когда из всех погибших похоронены лишь солдаты и юнкера? Да и то потому, что две войны приучили полковника заботиться о мертвых сразу же. Ведь «завтра» может и не быть.

Аргамакова поддержали Шнайдер, Муруленко, многие другие члены правительства. Те, которым в первую очередь не терпелось определить отношение с прибывшей в Смоленск организованной силой. Они хотели вместо банкета немедленно устроить внеочередное совещание.

От совещания Аргамаков отказался, как перед тем отказался от банкета. В первую очередь надо было разместить людей, наладить хоть какую-то охрану города и только затем утрясать вопросы власти и подчинения.

Позади были бессонная походная ночь, утренний бой, дневные розыски уцелевших бандитов. Теперь вновь наступал вечер, и требовалось дать людям хоть немного отдохнуть, не забывая при этом о мерах предосторожности.

О рыскающей где-то поблизости банде Горобца Аргамаков не мог забыть ни на минуту.

Хотелось расположиться в школе прапорщиков, но там всем просто не было места, и в итоге отряд устроился в пустых казармах Копорского полка. Пленных же, надо сказать немногочисленных, передали Шнайдеру. Раз уж враждебные элементы по его части, то пусть он с ними и разбирается.

Повсюду были расставлены часовые, офицерская рота первой направилась на патрулирование улиц, а всем остальным Аргамаков приказал спать. Всем, включая свой крохотный штаб.

– Так. А теперь рассказывай! – Невероятно, однако за весь день полковник не нашел времени поговорить по душам с Орловским.

– Что? – улыбнулся тот.

Несмотря на усталость, он был рад видеть своего командира. Особенно рад, что последнему удалось не только организовать отряд посреди всеобщего хаоса, но и привести его к Смоленску в самый критический момент. В сводных ротах Орловский с радостью обнаружил солдат своего батальона. Тех, с которыми делил горе и радости Великой войны.

– Все. Я уж, признаться, не думал, что мы когда-нибудь встретимся. Учитывая последние обстоятельства, – признался Аргамаков.

– Я тоже, – вздохнул Орловский.

По нынешним временам встречу можно было назвать чудом. Только в отличие от остальных злых чудес это чудо было невероятно добрым.

– Как в Смоленске оказался? Что из госпиталя ушел, я понимаю. Ну, так твои родные обитают значительно дальше. Или застрял по дороге?

– В общем, застрял. – В том, что теперь он действительно застрял здесь надолго, Орловский говорить не стал. – Только из госпиталя я не уходил. Бежал. Разгромили госпиталь. Я-то хоть ходячим был, смог вырваться, а большинство…

Продолжать подполковник не стал. Умолк, заново переживая случившееся и в сотый раз задавая себе все тот же вопрос: вправе ли он был спасать собственную шкуру, или надо было попытаться дать насильникам отпор?

– А что ты мог сделать? – понял терзания подчиненного Аргамаков. – Остановить толпу с одним пистолетом? И было бы на одного убитого офицера больше. Только и всего. Да и напали на госпиталь, как я понимаю, не днем.

– Ночью, – подтвердил Орловский. – Меня разбудили выстрелы и крики. Честно говоря, я растерялся. Не ожидал такого. Соседи по палате тоже были ходячими, вот мы с ними вместе и ушли. Утром вернулись, уже переодетые солдатами, а там одни трупы.

И опять Орловский не стал уточнять, в каком виде были трупы.

– В общем, делать там было нечего. О том, что рухнуло все, в городе знала каждая собака. Короче, мы решили пробираться каждый к себе домой. К Москве я поехал один. Дорога затянулась. В Руд не нарвался на банду, ту самую, которая вчера ночью вошла в Смоленск. Вырвался. Хотел предупредить местные власти, благо в правительстве оказался мой знакомый, но они только отмахивались да отделывались общими замечаниями и обещаниями. Правда, потом предложили мне возглавить нападение на юнкеров, но тут, сам понимаешь…

– А юнкера им чем помешали? Насколько я понял, единственная организованная сила в городе. Их любая власть, наоборот, лелеять должна. На запасных никакой надежды нет.

– Организованностью и помешали, – усмехнулся Орловский. – С точки зрения некоторых, школа – это контрреволюционное гнездо, угрожающее царству свободы и демократии. Этакий осколок прежнего режима. Нечто, похуже любой банды.

– Что-то господин Всесвятский спасаться от банды к этому осколку побежал, – напомнил Аргамаков.

– Всесвятский на школу не покушался. Во всяком случае, по моим сведениям. Это проделки моего приятеля. Он человек более радикальный.

– Так. И кто он? Да ты кури! – Аргамаков протянул подполковнику портсигар.

Они не служили в гвардии, однако провели вместе столько лет, что во внеслужебной обстановке давно были друг с другом на «ты». В служебной – дело другое.

– Шнайдер, – закурив, выдохнул Орловский.

– Так. Это гражданин по борьбе с контрреволюцией? Откуда ты его знаешь?

– Со студенческих лет. Я же рассказывал про свои глупые увлечения.

– Странно. Мне показалось, что этот Шнайдер на тебя смотрит форменным волком, – качнул головой полковник.

– Еще бы! Думал встретить единомышленника, а тут увидел меня при всех регалиях! – Орловский не сдержал улыбки.

Он до сих пор был при всех орденах. Не потому, что бахвалился, старался подчеркнуть былые заслуги. Просто снять награды не было времени, да и не в карман же их прятать.

– Да, вид у тебя прямо старорежимный. – В отличие от своего подчиненного, Аргамаков имел на груди лишь офицерский «Георгий».

– Какова сущность, таков и вид.

– Так. О сущности пока не будем, – предостерег Аргамаков. – Не хватало местных обывателей пугать.

Лучше рассказывай дальше. Только прежде скажи, твой приятель один?

– С ним еще Муруленко. Гражданин по обороне. Может, и еще кто-то есть, но я не знаю. Зато эти двое по энергии стоят остальных. Пока Всесвятский с компанией болтают, Шнайдер с Муруленко пытаются действовать. Причем строго в одном направлении. По пути углубления революции.

– Путь – ерунда. Какая бы ни была власть, она в первую очередь должна думать о наведении порядка. Это же аксиома. В противном случае, что от нее останется спустя самое короткое время? – убежденно произнес Аргамаков.

– А те, в Питере, тоже думали?

Оба офицера замолчали, заново переживая гибель всего самого дорогого.

– И вот еще, – после некоторого колебания произнес Орловский. – Я тут видел такое…

Он стал рассказывать о пассажире, внезапно превратившемся в зверя, о гимназисте, сумевшем взлететь одной силой желания, о тех жестоких чудесах, которые довелось повидать на пути.

Вначале казалось, что полковник не поверит, спишет все на нервное расстройство, но в то же время как было не рассказать, когда колдовство может стать врагом. Потому Орловский говорил, а когда взглянул при этом на Аргамакова, то понял, что ничего нового не сказал, что отряду уже доводилось сталкиваться по дороге с чем-то подобным.

– Так. В зверя, говоришь? – переспросил Аргамаков.

О гимназисте полковник говорить не стал. Да и то, вреда от полета не было. Не говоря уже о том, что немногие искренне желают летать.

Орловский кивнул и потянулся за очередной папиросой.

– Зверь нам не страшен. Сам же сказал, что подох он от обычной пули.

– Я в него всю обойму всадил в упор. Голова, словно арбуз, лопнула, – уточнил Орловский.

– Одной пули, наверное, тоже достаточно. Да хоть той же обоймы. Все не серебро и не осиновый кол. А как тебе такой вариант? – И Аргамаков в свою очередь рассказал о столкновении с бандой матроса и закончил: – Идет же этот доблестный представитель флота, судя по всему, на Смоленск. Не один. Со всеми своими людьми. Мы их несколько проредили, но взять новых по нынешним временам не проблема. У них даже бронепоезд есть. Настоящий, типа «Хунхуз».

– Бронепоезд-то откуда? – После всего пережитого Георгия удивили не колдовские способности Горобца, а наличие в его банде бронепоезда.

– Подобрал где-нибудь. Оружия пока полно. Сам мог одних орудий набрать хоть полную артбригаду. Да куда столько на две с половиной сотни штыков?

Человеку невоенному этого не понять, но обилие артиллерии может сделать часть слабее. К пушкам необходимо прикрытие. Где его взять, когда все три сводные роты по количеству штыков равнялись одной, а эскадрон на деле был не более чем взводом?

– Колдун… – Что-то брезжило у Георгия в памяти, пока наконец не оформилось. – Так, насколько я понимаю, здешние правители чем-то ему сродни.

– В каком смысле? – не понял Аргамаков. Орловский сообщил об ораторских способностях первых граждан города, из-за которых люди, более твердо мыслящие, прозвали их баюнами.

– Так. Слушай, Георгий, может, мы бредим? Сидят два бывалых человека и без тени юмора рассуждают о колдунах, оборотнях и прочих сказочных персонажах. Хорошо хоть, наш милейший Барталов сам уверовал в материализацию духов, а то он бы такое рассказал о нашем здоровье! – Местные правители в качестве колдунов губернского масштаба вызвали у Аргамакова невольное веселье.

– Хотелось бы, чтобы все это лишь грезилось, – признался Орловский. – Лучше уж сойти с ума одному, чем убедиться в своей нормальности и сумасшествии остального мира!

– Ну уж нет, дорогой мой Георгий Юрьевич! Права на сумасшествие у нас с тобой нет. – Приступ веселья у полковника прошел так же быстро, как появился. – Нам этот мир в порядок привести надо, а для этого голова должна быть ясной. И вот что, иди-ка ты спать. Смотрю, держишься уже еле-еле. Завтра будет трудный день. Надо наметить способы борьбы с бандой Горобца, попытаться усилить отряд за счет добровольцев, прикинуть, как мы одной ротой можем оборонять большой город. С правительством договориться, в конце концов. Я на тебя рассчитываю.

Сам Георгий очень рассчитывал добраться до семьи, только как это сделать, когда в бригаде каждый человек на вес золота? Спать же действительно хотелось так, что глаза время от времени норовили закрыться сами, и голова была тяжелой, не способной на умственные усилия.

– А вы, господин полковник? – все же нашел в себе силы задать вопрос Орловский.

Раз по званию – значит, на «вы».

– Я еще посты проверю. Да не беспокойся. Меня потом Канцевич сменит. Ты с ним, наверное, не знаком. Настоящий офицер генерального штаба. Весь поход был моей правой рукой.

Возражать против отдыха Орловский не стал. Он устроился на ночь в соседней комнате, чтобы при случае быть рядом. Даже раздеваться не стал. Только вопреки ожиданиям сон пришел не сразу. Перед глазами мельтешили события двух последних дней и одной ночи. Разговоры, сгущающаяся, пропитанная угрозой атмосфера, бой… Потом припомнился Степан. Хромой солдат, списанный подчистую, но нашедший в себе силы добровольно вступить в бой.

«А ведь он перед гибелью что-то сказать мне хотел», – мелькнула мысль, но тут Орловский провалился в долгожданный сон.

Подъем по необходимости был ранним. Это только кажется – дошли до цели, и наступил конец всем трудам. На деле настоящая работа начинается после прихода на место. Любой поход только средство, но уж никак не самоцель.

Однако делами заняться не дали. Едва успели позавтракать, как прибыли посланцы Всесвятского с приглашением командования бригады к правительству республики. Если вчера у Аргамакова действительно не было на это времени, то сегодня отказывать было и некрасиво, и, что главнее, непрактично.

– Так. Придется вам остаться за меня, Александр Дмитриевич, – обратился Аргамаков к своему начальнику штаба. – Ваша обязанность – наметить наиболее угрожаемые участки города. Прикинуть, как лучше их защитить имеющимися силами. Это во-первых. Во-вторых, немедленно открыть бюро записи добровольцев. Может быть, вчерашние события чему-нибудь научили горожан. Вдобавок в Смоленске должно быть много офицеров. Надеюсь, они откликнутся на наш призыв. Ну и в-третьих, наметьте, в каких направлениях наиболее целесообразно выслать разведку. Приоритет – направление на Рославль. Банда нашего знакомого должна прибыть оттуда. И последнее. До выяснения обстановки увольнительные свести к минимуму. Бригада должна находиться в готовности к действию. На нашу территорию старайтесь также никого не пускать. Мало ли что…

Лица тех офицеров, которые слышали распоряжения командира, невольно вытянулись от разочарования. После долгого похода поневоле хотелось немного расслабиться, посетить ресторан, побродить по городу, в самом крайнем случае.

– Разрешите, господин полковник! – вытянулся штабс-капитан Петров.

– Да, капитан.

– До каких пор не будут выдаваться увольнительные?

– Я же сказал: до выяснения обстановки. Вполне возможно, что до обеда. Если мы, конечно, сможем договориться с правительством, – твердо ответил Аргамаков.

Ответ несколько менял дело. С утра все равно у всех офицеров были дела, а там…

– Со мной отправятся Орловский, Сухтелен и Имшенецкий, – распорядился напоследок Аргамаков.

Состав помощников был понятен. Сухтелен уже имел дело с правительством республики, Орловский – тоже, а Имшенецкий являлся отрядным адъютантом, к тому же успевшим закончить ускоренные курсы при генеральном штабе.

Совещание получилось расширенным. Помимо правительства в полном составе здесь были временный начальник школы прапорщиков Либченко, выборные командиры обоих запасных полков – производивший впечатление вконец затюканного человека прапорщик Иванов и самодовольный писарь Нестеренко, а также угрюмый, под стать Муруленко, рабочий с абсолютно неподходящей ему фамилией Бородавкин. Последний оказался командиром самого большого отряда по борьбе с контрреволюцией.

При упоминании о должности Бородавкина офицеры поневоле скривились. Однако со своим уставом в чужой монастырь не ходят, пришлось терпеть и борца, раз его сочли нужным пригласить для определения взаимоотношений правительства и прибывшего отряда.

Судя по всему, обсуждение началось задолго до прибытия представителей бригады. Очень уж разгоряченные лица были у некоторых из членов правительства. Подобный эффект дает или спор, или прием алкоголя, но как-то неудобно думать о людях власти как о страдающих похмельем пьяницах.

– Мы тут немного посовещались, граждане, и решили, что нахождение на территории нашей республики вооруженных отрядов возможно лишь при выполнении нескольких условий, – с места в карьер объявил Шнайдер.

Всесвятский вздохнул. Было не ясно, то ли он не одобряет коллегу, то ли ему неловко за взятый тон.

– Так. Интересно, – без тени эмоций прокомментировал Аргамаков. – И каких?

– Первое – присяга на верность правительству Смоленской губернской республики, – произнес Шнайдер.

Чувствовалось, что именно этот пункт самого его волнует очень мало. Как истинный революционер, он вообще не верил всевозможным присягам и даже не старался этого скрыть.

Зато для офицеров условие прозвучало совсем иначе. Они невольно переглянулись, и выражение их лиц было при этом абсолютно одинаковым.

– Дальше, – на правах старшего ответил за всех Аргамаков.

– Полное и беспрекословное подчинение гражданину по обороне Муруленко, – отчеканил Шнайдер.

Трофим угрюмо взглянул на возможных подчиненных. На Орловском его взгляд задержался особо.

– Дальше.

– Избавление отряда от контрреволюционных элементов. Согласно положению республики – выборность начальства. Назначение в отряд комиссара правительства с правом решающего голоса во всех делах. Сдача лишнего оружия на городские склады.

– Все?

– В соответствии с последним решением, поддержанным всей армией Смоленской республики, с завтрашнего дня погоны и звания отменяются, – вместо Шнайдера докончил список Муруленко.

Всесвятский вновь вздохнул.

– На этих условиях мы готовы принять отряд на службу, – докончил Шнайдер и с торжеством посмотрел на офицеров. Мол, посмотрим, как вы выкрутитесь из этого положения!

– Так. Тогда отвечаю по пунктам. Бригада не нанимается на службу местным властям, так как служит не уезду или даже губернии, а только России. Поэтому присяга невозможна.

– Со временем наша республика расширится до всероссийского масштаба, – несколько напыщенно произнес Всесвятский.

Показалось или нет, но в глазах Шнайдера мелькнул огонек, словно он был очень доволен ответом полковника.

– Сожалеем, но как мы можем доверять вам без присяги? – произнес Яков. – Оба запасных полка уже принесли ее, скоро присягнет школа прапорщиков, и возникает резонный вопрос: почему отказываетесь не задумываете ли переворот?

– Так… – Выпад Якова Аргамаков проигнорировал. – Отвечаю на следующие пункты. Что там было дальше? Подчинение. Позвольте полюбопытствовать: какой у вашего господина по обороне чин? Надеюсь, не меньше генеральского.

Лицо Муруленко дернулось. В отличие от Шнайдера, он не умел контролировать свои эмоции, и все присутствующие отчетливо ощутили исходящую от Трофима злобу.

– Никаких чинов отныне не существует! Не за то мы боролись, чтобы нами по-прежнему помыкали разные офицеры!

– А за что же, черти бы вас побрали? За то, чтобы помыкать самим? – холодно осведомился молчавший до сих пор Сухтелен.

– У гражданина Муруленко большой опыт революционной борьбы, – заметил Шнайдер. – Вряд ли кто из вашего отряда может похвалиться чем-то подобным.

При этом он кинул невольный взгляд на своего бывшего приятеля.

– Что-то я не заметил, чтобы опыт борьбы помог вашему революционеру отразить вчерашнее нападение банды. Более того, пройдя с отрядом весь город, я вообще не видел господина Муруленко ни во главе запасных полков, которые дали присягу на верность, а воевать не стали, ни во главе какой-нибудь самой захудалой группки… – Аргамаков понимал, что злить самозваное правительство не стоит, но поделать с собой ничего не мог. Он был солдатом и не привык лебезить перед начальством подлинным, тем более – мнимым.

– Я тебя тоже не видал. – Муруленко смотрел на полковника с откровенной ненавистью.

– Граждане, не ссорьтесь, – торопливо произнес Всесвятский. – Стыдно! В тот час, когда революция в опасности, надо все силы бросить на ее защиту.

– А дабы избежать в решающий момент предательства, необходимо тщательно просеять ряды на предмет всевозможных реакционных элементов. В противном случае мы не избежим удара в спину, – вставил слово Шнайдер.

– Почему бы в таком случае не начать с правительства? – поинтересовался Орловский. – Разве попытка разоружить перед боем школу прапорщиков, кстати, единственную часть в Смоленске, которая сопротивлялась до конца, не является изменой? И почему бандиты, подошедшие к этому самому зданию, смогли не только выдать себя за отряд правительства, но и безошибочно назвать пароль, который должны были знать лишь два человека? Я понимаю: можно заподозрить меня, однако именно я в тот момент руководил обороной. На юридическом языке подобное, насколько помнится, называется алиби. У тебя-то, Яша, оно есть?

Отправляясь сюда, он не думал в открытую конфликтовать с бывшим соратником. Более того, закономерные подозрения разбивались о не менее закономерные возражения. Яшка ведь сам попросил его обязательно удержать правительственную резиденцию, так зачем ему в тот же самый момент способствовать ее падению? Нелогично. И потому Георгий обязательно бы промолчал, попробовал бы сначала узнать окольными путями побольше о том, где Шнайдер находился в роковую ночь. Только очень уж нагло вел себя стародавний приятель. Настолько нагло, что молчать стало невозможно.

– Сам запустил бандитов, а теперь обвиняешь меня? – удивился Яшка.

– Запустил. Чтобы они из меня потроха вытянули. Ври, да не завирайся. Я в здании был. А ты?

– Я пробирался в отряд гражданина Бородавкина. А потом совместно с его командиром руководил боевыми действиями. Правда, Ваня?

Бородавкин кивнул.

– Где действовать изволили? Ни здесь, ни у школы вас никто не видел.

– Мы начали от окраины, – уточнять, от которой именно, Шнайдер не стал.

– Граждане! – вновь просительно вымолвил Всесвятский. – Мы не для того собрались, чтобы обвинять друг друга в измене!

– Так, вопрос о проверках отметается, – заметил Аргамаков. – В связи с возникшими подозрениями.

Тут он был прав. Слова Орловского вызвали у некоторых из граждан правительства недоверие к коллеге. Пусть не сильное, но все-таки…

– Вопрос о выборном начале мы также пропускаем. Бригада существует по дореволюционному уставу, а в нем никаких выборов не предусмотрено. Что до погон, то не вы их дали, не вам и снимать. И никакого комиссара ни с правом голоса, ни без такового права. Более того, любая попытка вмешательства во внутренние дела моей части будет расцениваться как предательство по отношению к России. Со всеми вытекающими последствиями, – Аргамаков не говорил, а вбивал фразы в головы слушателей.

– Что я говорил! Они хотят всех нас под свой сапог загнать! – Муруленко с чувством ударил кулаком по собственному колену.

– Подчинение вашему господину от обороны, доказавшему полную некомпетентность при нападении разбойников, абсурдно, так как грозит поражением в первом же бою, – словно не замечая сказанного, продолжил Аргамаков. – Поэтому вопрос о дальнейшем сотрудничестве на ваших условиях невозможен. Бригада отдохнет в Смоленске несколько дней и двинется дальше. Туда, где зарождается начало общероссийской власти. Последнее, что хочу сказать: в ближайшее время на город нападет гораздо более серьезная банда, имеющая, помимо всего прочего, тяжелое вооружение. Поэтому настоятельно рекомендую всерьез подготовиться к отпору. А как – это ваше дело. Вопреки вашему собственному желанию спасать вас мы не будем.

Напоминание о новой угрозе сразу подействовало на умеренных граждан правительства. Тут от предыдущей банды удалось избавиться разве что чудом. Если, конечно, считать за таковое своевременный подход бригады Аргамакова. Вот и напрашивалась поневоле мысль: а если она уйдет? Пережитое помнилось слишком хорошо, надежды же на своих, тут полковник был прав, не было никакой.

И если лицо Муруленко осветилось несвойственной ему радостью, то мнение большинства выразил гражданин по промышленности Сученников.

– Ну, это… Как же?.. Почему же?.. Позвольте…

«Баюн!» – с невольной усмешкой оценил ораторские способности Сученникова Орловский. Подполковник был полностью согласен с позицией своего командира. Принять условия правительства было равносильно роспуску отряда. Оставалось идти ва-банк. Или перед лицом угрозы «граждане» предпочтут иметь в городе реальную силу, или придется уходить туда, где можно принести реальную пользу.

– Послушайте. Я вас понимаю, однако и нас можно понять. Нахождение в городе войск, непонятно на каком основании, вдобавок никому не подчиненных, вызовет у населения целый ряд, не побоюсь этого слова, вопросов к правительству. Ведь тут можно предположить самые разные варианты. Получается какое-то двоевластие. Хотя, конечно, вы оказали республике большую помощь, но все-таки… – расшифровал мысль коллеги Всесвятский.

– Бригада не претендует ни на какую власть, – отчеканил Аргамаков. – Более того, она никоим образом не намерена вмешиваться в ваши внутренние разборки, пытаться поддержать или, наоборот, убрать кого-нибудь из кандидатов. Тут речь о другом. Вы, граждане правители, похоже, элементарно не разбираетесь в военных проблемах. Любая армия может существовать лишь на основе дисциплины. В противном случае ее ценность равна ценности ваших запасных полков. Людей много, а толку от них… Бригада создана на добровольной основе людьми, согласными жить в определенных условиях, и никаких комиссаров и прочих контролеров в ней не предусмотрено. Точно так же мы не потерпим некомпетентного руководства. Могу предложить компромисс. Бригада выполняет поставленные перед ней правительством задачи по наведению порядка, но при условии полной оперативной свободы и невмешательстве во внутренние дела. Политика нас не касается.

– Что значит: оперативная свобода? – спросил Муруленко. – Или вы подчиняетесь, или нет.

– Дело правительства установить первоочередность задач. Мы же сами выбираем способы их решения, – пояснил Аргамаков.

– Способы определяю я. Так же, как и порядки. – Трофим посмотрел на офицеров с неприкрытой ненавистью.

– Порядки для всех одни. Не для того боролись и гнили в окопах… – попытался поддержать начальника командир запасного полка писарь Нестеренко, однако под взглядом Аргамакова стушевался и стих.

Остальные граждане на помощь своему коллеге не пришли. Даже Шнайдер, и тот молчал, хотя знающий его Орловский был уверен, что его старый знакомый задумал что-то новенькое. Это ведь тоже неплохой способ борьбы – не получается в лоб, найди способ воздействовать на противника исподтишка. В том же, что Яшка – враг, сомнения не было.

– Я думаю, мы можем пойти навстречу желаниям военных при условии их невмешательства во внутренние дела республики, – наконец изрек Всесвятский. – Учитывая несомненные заслуги в борьбе с вторгшейся бандой и необходимость иметь в распоряжении правительства воинскую силу.

– У нас уже есть сила, – вставил Муруленко. – Два запасных полка. Да и школа прапорщиков с сегодняшнего дня будет выполнять все получаемые распоряжения.

Он красноречиво посмотрел на Либченко. Новый начальник школы счел за лучшее промолчать. Если перед заседанием капитан, похоже, пошел на уступки гражданину по обороне, то теперь афишировать их не спешил.

– Вечером всех офицеров прошу на банкет по поводу победы, – на реплику гражданина по обороне Всесвятский внимания не обратил.

Впрочем, недоверия соратнику он тоже не высказал.

Дипломат!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Казармы копорцев были рассчитаны на полнокровный полк четырехбатальонного состава, поэтому места отряду хватало с избытком. Настолько, что здесь же устроили госпиталь.

В городе имелось достаточно медицинских учреждений, как бывших государственных, так и частных, созданных во время Великой войны, однако в Смоленске было неспокойно. В подобной обстановке лучше уж держать раненых рядом, чтобы не только лечить, но, при необходимости, и защитить их.

Помимо собственных пострадавших сюда же свезли юнкеров, солдат из бывшей группы Орловского, офицеров, ввязавшихся в схватку в разных районах города. Не так-то много их и было, только работы врачам хватало. Зато там же были барышни Дзелковского, что заставляло некоторых офицеров завидовать раненым.

А вот Раден вполне мог и не завидовать. Сам он в ночном бою не получил даже царапины, зато ему в любом случае надо было посетить лазарет. Там лежал Мезерницкий, однополчанин, тяжело раненный в тот день, когда гусары присоединились к бригаде.

Юный корнет был плох. Отряд поневоле был вынужден возить даже самых тяжелых из раненых с собой, что отнюдь не способствовало их выздоровлению. Но что оставалось делать, когда оставить кого-либо посреди взбудораженной людской стихии было равносильно смерти? Лучше уж рискнуть в надежде, что как-нибудь выдержат бесконечное движение по тряским дорогам, выкарабкаются, а нет, так на все воля Божья. Уж лучше умереть среди своих, чем быть убитому озверевшей толпой.

Болезнь и раны удивительно меняют людей. Мезерницкий осунулся, как-то постарел, а глаза у него были такими, словно он заглянул за край бездны. Или действительно – заглянул? Выпущенная с близкого расстояния винтовочная пуля сломала ребро, пробила насквозь легкое и вышла навылет, лишь чудом не отправив корнета на тот свет.

Но сегодня, вот странность, Мезерницкий выглядел лучше. Вчера, когда они только размещались в казармах, Раден заглядывал к своему однополчанину и видел его глаза, устремленные куда-то внутрь, безучастные к окружающему. Сейчас же корнет, едва увидел старшего товарища, сразу встрепенулся и, стараясь говорить потверже, спросил:

– Как дела?

Несмотря на все старания, голос прозвучал слабо.

– Доктор сказал, все будет хорошо. – Раден обрадованно улыбнулся.

За однополчанина он переживал больше, чем за себя.

– У нас… как дела? – повторил Мезерницкий. – Доктор… ничего не хочет… говорить.

Паузы между словами подчеркивали слабость гусара.

– Хорошо. Порядка в Смоленске, правда, маловато, но ничего, дело поправимое, – на этот раз Раден понял главный смысл вопроса и потому вместо общего положения сразу перешел к тому, что должно было интересовать раненого больше всего. – Штандарт цел. Сейчас мы открываем бюро по записи добровольцев, и Аргамаков разрешил нам сформировать эскадрон полка. Пока от наших туда пошли Стогов и Желтков. Будут выбирать тех, кто достоин служить в гусарах. Ничего, не может быть, чтобы город не дал добровольцев! Обучим, воспитаем в наших традициях, а там потихоньку восстановим славный полк и покажем всей нынешней нечисти, что раз живы мы, то будет жить и Россия!

Может, сказанное было несколько высокопарно, зато созвучно тому, что творилось в душах. Надо послужить под овеянным славой штандартом, носить форму, проникнуться духом полка, воспитывать в нем гусар, чтобы понять: люди приходят и уходят, а полк остается. История Родины – это и история полков, веками стоявших на ее страже.

Губы Мезерницкого тронула слабая улыбка. Значит, не зря они пробирались через объятые ужасами земли! Даже нападение крестьян, когда корнет был ранен, в конечном итоге принесло пользу, позволило соединиться с более крупным отрядом. А пуля и страдания… Так это уже личная судьба…

– Ты поправляйся быстрей. Наши, конечно, как прослышат, проберутся сюда, а пока каждый человек на счету. Больше, чем на эскадрон, нас и не хватит, даже если людей наберем, – добавил барон.

– Я постараюсь, – вновь улыбнулся Мезерницкий.

Одно дело, когда собственное здоровье принадлежит лишь тебе, и совсем другое, когда оно необходимо твоим товарищам и делу.

Раден хотел рассказать о коне корнета, но дверь открылась и в палату заглянула Ольга.

– Хороша картинка, – с изрядной долей иронии произнесла девушка. – Барон, вам кто-нибудь разрешал тревожить покой больного?

– Мне никто не запрещал, – чуть смутился Раден.

Его правый глаз сразу стал косить заметнее.

Невольная духовная близость, возникшая было между ним и Ольгой в осажденной школе, ушла вместе с опасностью, и теперь барон вновь слегка робел в присутствии девушки.

– Меня не тревожили, – вступился за однополчанина Мезерницкий. – Наоборот, принесли хорошие новости. Я теперь не больной, а выздоравливающий.

На выздоравливающего корнет не походил ни разговором, ни видом. Но было в его попытке нечто такое, что заставило Ольгу невольно улыбнуться.

– Для излечения необходим покой, – без всякой строгости произнесла племянница Дзелковского. – Надеюсь, вы успели поделиться принесенным?

Еще при появлении девушки Раден встал и теперь продолжал стоять, словно действительно все уже было сказано еще перед визитом медсестры и наступила пора уходить.

– Еще пять минут, Ольга Васильевна!

– На сегодня хватит! – решительно произнесла девушка. – Больному прописан покой. Поэтому идемте, барон!

Если бы она сказала: «Идите», ротмистр попробовал бы возразить, но так…

– Поправляйся, Саша, – кивнул Раден и галантно пропустил девушку вперед.

– Разве так можно, барон? – с упреком произнесла Ольга, когда они оказались в коридоре. – У него очень серьезное состояние. После перевозки началось обострение. Павел Петрович категорически запретил тревожить Мезерницкого, а вы…

– Помилуйте, Ольга Васильевна! Что я, ни разу раненым не лежал? По себе знаю: покой – далеко не все, что требуется для скорейшего выздоровления. Лежишь, а самому так хочется узнать, как там, в полку, все ли живы, поддержали ли былую славу?

Ольга едва не ляпнула, что не существует никакого полка, но вовремя прикусила язык. Раз есть несколько офицеров и знамя, значит, полк жив.

– Я понимаю, – виновато потупилась Ольга. – Но корнет очень тяжел. Павел Петрович приложил столько сил, чтобы его спасти. Рана, а потом дорога с этими ужасными условиями…

Раден вздохнул. Он очень переживал за Мезерницкого. Александр был одним из самых молодых офицеров в полку. Он-то и на фронт попал лишь летом прошлого года, хотя казалось, с тех пор прошла вечность. Или не казалось? Славный шестнадцатый год с его победами породил твердую уверенность, что еще немного – и тяжелая война закончится, жертвы будут не напрасны, а страна станет еще более великой.

То, что не смогли сделать внешние враги за долгую историю, проделала кучка безответственных людей в считанные дни. Взбаламученная столица в хмельном угаре отвергла заветы предков, отказалась от их наследия, и никто из виновных не подумал, что этим самым подписывает смертный приговор и себе, и государству.

Без Государя и Бога в момент не стало Отечества. И эта гибель самого дорогого была намного страшнее самых больших жертв, которые довелось перенести и Радену, и всем его товарищам. Порою боль была такой, что хотелось одним выстрелом оборвать мучения, не видеть происходящего, не думать о нем…

Даже сейчас, стоя рядом с очаровательнейшей девушкой, ротмистр не мог до конца радоваться свиданию, подаренному ему жадноватой на хорошее судьбой. Если же и радовался, то поневоле стыдился своего несвоевременного чувства.

– Как вы устроились, Ольга Васильевна? – уходя от темы разговора, спросил барон.

– Как можно устроиться дома? Ах да, чуть не забыла. Тетушка очень хотела вас видеть. Просила заходить в любое время. Она всегда рада господам офицерам.

– Всенепременно зайду. Особенно если там будете вы, – склонил голову ротмистр.

– Я чаще буду здесь, – улыбнулась Ольга.

– Тогда постараюсь получить рану. Лежать, когда за тобой ухаживает такая сестра… – В комплименте Радена поневоле прозвучал отблеск подлинного чувства.

Ольга улыбнулась, но тон голоса был суров.

– Я ценю вашу галантность, барон, но я же просила вас относиться ко мне исключительно как к члену отряда. Вы же не делаете комплиментов своим товарищам-офицерам!

– Но они мужчины. И потом, я ничего не обещал.

– Ну почему вы все одинаковы? Неужели, если рядом девушка, то на нее обязательно надо смотреть со смесью восхищения и затаенного превосходства?

Мол, она – слабое создание и обязательно нуждается в ухаживании и защите. Я, кажется, доказала вам, что умею не только вышивать крестиком.

– К своему стыду и немалому горю, я не видел вашего вышивания. Только стрельбу, – со вздохом ответил Раден.

– Не шутите, барон!

– Какие же тут шутки! Это печальная истина.

Девушка бросила на ротмистра возмущенный взгляд.

Только эффект от него получился прямо противоположный. Раден избавился от несвойственной ему нерешительности и теперь смотрел на Ольгу, нет, не как на товарища, а как на исключительно хорошенькую представительницу прекрасного пола.

До Ольги вдруг дошло, что барон в самом деле не видел ее ни вышивающей, ни делающей любую другую традиционно женскую работу, и она рассмеялась.

Раден весело вторил ей, словно вокруг лежал уютный прежний мир без зловещих тревог и забот.

– Простите за наглость, Ольга Васильевна, но, может, вы покажете мне город? Я же тут ничего не знаю. Нет, не сейчас, а как только появится возможность. Вдруг задержимся здесь надолго, так хоть чтобы иметь представление…

По тону ротмистра близко его знавшие могли понять, что в задержке Раден не уверен.

– Когда у нас будет время – покажу, – улыбнулась Ольга.

Она была настроена более оптимистично и считала: там, где находится бригада, все будет в полном порядке. Словно несколько сотен человек способны не только защитить город со всех сторон, одновременно поддерживая в нем порядок, но и наладить нормальную жизнь. Если же учесть зависимость города от подвоза продуктов…

– Скорее бы! – вырвалось у Радена.

Солдатское счастье переменчиво. Мандрыка сумел сохранить свою школу посреди всеобщего развала, организовал оборону против запасных солдат, а затем – против банды из Рудни, продержался ночь, а на рассвете, когда до победы оставались считанные часы, был застрелен молодым прапорщиком. Без видимых причин и повода.

Наверное, молодые люди думали одинаково. Иначе чем объяснить, что Ольга вдруг стала серьезнее и произнесла:

– Знаете барон, что самое странное в смерти полковника Мандрыки? Я потом, когда рассвело, заметила и даже показала Павлу Петровичу… Шея у убийцы была прокушена.

– Как? – не понял Раден.

Ему показалось, что Ольга сейчас расскажет сумасшедшую историю о том, как полковник в последний момент пытался зубами перегрызть горло напавшему на него офицеру. Или того хуже: это старый воин таким странным образом напал на юнца, и последний стрелял, защищаясь.

Радена очень трудно было удивить. С первых дней войны он был на фронте. Неоднократно бывал в самых разных переделках, из которых выходил с честью. Свидетельством его удали было пять боевых орденов, вплоть до «Владимира», и Георгиевское оружие. Но теперь он был даже не удивлен – изумлен до последней степени.

Очевидно, чувства ротмистра отобразились на его округлом лице, и Ольга сочла нужным пояснить:

– Павел Петрович говорит, что впечатление такое, словно кто-то прокусил прапорщику вену и пил кровь. Но к моменту появления в комнате Мандрыки кровь уже свернулась.

– Может, пулей задело? Или осколком стекла? В бою самое обычное дело, – предположил барон.

– Что я, ран не видела? – отвергла предположение Ольга.

Работа в госпиталях благородна, но никакой эстетики в ней нет. Как, впрочем, нет и не может быть романтики на войне.

– Я думаю, здесь не обошлось без вампира, – убежденно добавила девушка.

К убежденности примешивалась некоторая доза страха.

– Кого? – переспросил Раден.

В Бога он верил, в нечисть – нет. Во всяком случае, до недавних пор.

– Без вампира. Вы что, ничего о них не слышали, барон?

– Но это же сказка… – начал было Раден и умолк.

Со сказками уже доводилось сталкиваться на долгом пути к Смоленску. Причем сказки больше походили на материализовавшиеся кошмары. И все равно верить в подобное не хотелось.

– О чем речь, молодые люди? – Вышедший в коридор Барталов не собирался присоединяться к разговору, но и пройти мимо, не сказав ни слова, не мог. – Воркуете?

– Я рассказала барону о тех следах, которые мы с вами видели на шее убийцы, – чуть смутилась от предположения доктора Ольга.

– Следы? Следы интересные. Заставляют, так сказать, задуматься в свете последних событий, – поговорить Барталов любил. Тем более когда не был занят работой.

– Что я говорила? – Ольга торжествующе посмотрела на офицера.

– В самом деле, что? – поинтересовался доктор.

Он выслушал предположение девушки с таким видом, словно не сам мимоходом выдвинул его.

Раден смотрел на Барталова с откровенной надеждой. Ждал, что доктор в пух и прах разнесет досужие домыслы об упырях.

– Между прочим, я бы не стал опровергать эту догадку с наскока, – вопреки надеждам гусара, задумчиво произнес Павел Петрович. – По своей профессии я, так сказать, сугубый материалист, однако за последние месяцы насмотрелся такого, что готов допустить все, что угодно. В сущности, кто такой вампир по народным повериям? Существо, пьющее кровь у своей жертвы и через то имеющее над ней власть. Если для колдуна, наподобие нашего знакомого матроса, сущность управления толпой составляют некие магические формулы, этакий магнетизм, то тут необходим непосредственный контакт, и круг подчиненных, так сказать, лиц поневоле ограничен. В остальном никакой принципиальной разницы между двумя способами повелевать нет.

– Но вампиры же – это мертвецы, – попытался возразить Раден.

– Сомневаюсь. Людская молва вполне могла напутать. В некую власть над мертвыми я еще, с натяжкой, поверить могу, но во власть покойников… Откуда у них воля? Та самая, которую они навязывают другим? Желания свойственны живым. Да и отличие покойного, если не вдаваться в спор о душе, – это невыполнение органами своих функций. Разложение тела – уже следствие. Но если органы не работают, то каким образом вампир может пить кровь? Куда она у него поступает и что с ней делается? Нет, если упыри и есть, они должны быть вполне живыми людьми. Вот в то, что душа у них, так сказать, умерла, поверить могу.

Доктор говорил убежденно, хотя продумал ли он данную тему заранее или импровизировал на ходу, понять было невозможно.

– Вы предлагаете запастись осиновыми кольями? – серьезно спросил Раден.

При этом ротмистр невольно покосился на ремень, словно прикидывал, куда можно повесить новое оружие.

– А вот это излишне, – улыбнулся Барталов. – Если вампир – живое существо, в чем лично я не сомневаюсь, то он может быть живучим, но только не бессмертным. Да вы и сами имели возможность убедиться. Согласно представлениям о вампирах, человек, у которого выпили кровь, сам становится вампиром. А ведь несчастный прапорщик был убит без особого труда и хитроумных способов. Или я ошибаюсь?

– Нет. – Раден немного подумал и добавил: – Но ведь то, что среди нас был вампир, не доказано. В том смысле, что пока это лишь размышления на тему.

– Поверьте, я сам бы хотел ошибиться. Может быть, и ошибаюсь. Но совсем исключить подобную возможность, увы, нельзя. Раз есть, так сказать, колдуны, почему бы не быть последователям Дракулы? – Доктор даже вздохнул, демонстрируя, что ему отнюдь не доставляют удовольствия подобные возвраты к читанным когда-то книгам и народным легендам.

– Ясно, – коротко ответил Раден. – Считать возможностью и готовиться принять меры на случай, если это правда.

Он сделал для себя главные выводы, а как да почему, его особо не интересовало. Не страшнее, чем виденное ранее. Одним злым чудом больше, одним – меньше, невелика разница.

– Но тогда настоящий вампир, покусавший убийцу, находился среди нас? – Как ни храбрилась Ольга, нечисть была за гранью ее восприятия и уже потому вызывала подобие страха. Того, который приходил в детстве или чуть позднее, при чтении мистических романов.

Радену с его военным воспитанием и нелюбви к всевозможным расследованиям подобное как-то не пришло в голову. Барталов же увлекся созданием очередной теории и о таких мелочах просто не задумывался. При том что сделанный Ольгой вывод напрашивался сам собой.

– А ведь очень даже возможно. – Доктор с некоторым уважением взглянул на племянницу Дзелковского. – Если все, о чем мы рассуждали, – правда, то должен же был кто-то, так сказать, покусать бедолагу. Тогда становится ясным и смысл происшедшего. Мандрыка имел в руках реальную силу и не мог не мешать нечисти захватить власть над городом. Сами упыри подставляться не желали. Кто-то отпил кровь у прапорщика, подчинил его своей воле и приказал расправиться с полковником. Кстати, совсем необязательно присутствие в школе одного из упырей. Они вполне могли перехватить свою жертву еще по дороге. В пользу этого предположения говорит тот факт, что прапорщик оказался единственным активно действующим вампиром. В противном случае – что стоило перекусать всех защитников? Хотя, – доктор оставался верным себе, перебирая самые разные варианты, – нельзя упускать из вида различные реакции людей. Как кто-то оказался невосприимчивым к колдовству, так кто-то мог не подчиниться и вампиру. Конкретных данных у нас, так сказать, маловато.

– И слава Богу! – искренне произнес Раден. – По мне, лучше ваших данных вообще не иметь.

– Но вдруг не по дороге?.. – вступила Ольга. – Надо же как-то проверить… Нас там было немного…

– Как? Вы знаете, чем вампир в повседневной жизни отличается от человека? – спросил Барталов.

– Не отражается в зеркале, не имеет тени… – робко стала перечислять девушка.

– Чеснок не любят, – вставил Раден. – И клыки у них во!

Он показал пальцами нечто, напоминающее размерами лезвие финского ножа. Потом, под скептическое хмыканье доктора, с некоторым удивлением посмотрел на свои до предела расставленные пальцы и уменьшил расстояние между ними до разумных пределов.

Доктор добродушно проследил за манипуляциями гусара и лишь тогда подытожил:

– Иными словами, ничего мы, так сказать, толком не знаем. Чеснок не любят многие люди, а тень, милейшая барышня, любой вещественный предмет отбрасывать просто обязан. Не забывайте, что мы имеем дело с воплощением тайных человеческих желаний. Вряд ли кто-нибудь мечтал не отражаться в зеркалах. Если же почему-то мечтал, скажем, был сам себе противен, то вряд ли одновременно стремился упиться чужой кровушкой. Никого мы в городе не найдем. Хотя… – Барталов принялся сосредоточенно тереть лоб, будто пытался разгладить морщины. – Припоминается, что у некоторых жертв ночного нападения были точно такие же следы на шее, как у убийцы полковника. Выходит, упыри те были не местные, а входили в заезжую банду.

Раден вздохнул, не скрывая своего облегчения. Многие жители города радовались приходу бригады, считали, что ее появление будет способствовать установлению порядка. Многие же, более радикальные, прежде обрадовались спасению, но уже на следующий день их благодарность исчезла без следа. Мол, заявились старорежимники! С бандой справились, честь им за это и хвала, однако помимо банд есть еще и революция, завоеванные свободы, и нечего угрожать новому режиму самим фактом дисциплины и ношением царских погон! Со всевозможными ревнителями вольности уже намечались проблемы, в дальнейшем не исключались конфликты, и только упырей для полноты счастья в данной обстановке не хватало!

Да и вообще, для военного человека лучше сотня явных врагов, чем хотя бы один тайный.

– А прапорщик? Он появился в школе задолго до нападения, – спросила Ольга.

Она была дотошнее гусара. Возможно, потому, что гораздо больше читала соответствующей литературы. Раден просмотрел пару книжек вскользь, да и те его не увлекли. Детективами же он никогда не интересо-425 вался. Иначе, возможно, выбрал бы другую стезю служения Государю.

– Не так уж и трудно было проникнуть в Смоленск заранее. Хотя бы для разведки, – буркнул барон.

Ольга хотела что-то возразить, но тут за окнами затарахтел приближающийся мотор, и внимание беседующих переключилось на него.

Гадать, кто приехал, не требовалось. Зато встречать вышли все, свободные в данный момент от службы. Прочие бы тоже постарались подойти, однако знали требовательность командира и не хотели получить лишнее нарекание.

Даже Барталов двинулся во двор, а что говорить о Радене и Ольге. Все-таки вопрос пребывания в Смоленске касался всех, вот и не терпелось узнать, до чего сумели договориться с местным выборным (следовательно – самозваным) правительством. Относиться иначе к новоявленной власти господа офицеры не могли и не желали.

Аргамаков оглядел встречающих. Их было чуть больше тридцати, от прапорщиков до Канцевича, и у всех на лицах было одно и то же выражение ожидания. Что скажет им командир?

– Так. Если это почетный караул, то почему строй неровный и где оркестр? – обычным тоном осведомился полковник.

Офицеры невольно подтянулись, и лишь спустя мгновение до них дошло: сказанное не выговор, а шутка.

Впрочем, если начальство шутит, значит, дела обстоят не так плохо.

– Через десять минут всех господ начальников, вплоть до командиров взводов, прошу ко мне. Там я сообщу основное. Прошу иметь в виду: уподобляться митингующему сброду мы не имеем права.

Ольга не смогла скрыть разочарования. Если остальные, не приглашенные на совещание, были людьми военными и привыкли подчиняться приказам, то девушка такого отношения к себе не понимала. Это же она, а не кто-нибудь! Ей ведь тоже интересно послушать, о чем поведает Аргамаков. Тем более себя Ольга считала членом отряда.

Раден командиром не считался. Начальником гусар был Сухтелен, однако подполковник кивнул однополчанину, и барон понял это за приглашение на совещание. А уж в каком качестве, ординарца или слушателя без права голоса, не играло в данный момент никакой роли.

В большом кабинете, выбранном Аргамаковым с расчетом на подобные дела, поместились все. В принципе, в каком-нибудь из залов при желании нетрудно было бы собрать практически весь отряд, лишь гордо именовавшийся бригадой, но смысл?

Полковник поведал о достигнутом соглашении, упомянул о том, что единства в правительстве нет, и вкратце обрисовал уровень запасных частей.

– Власть слаба и сама не ведает, что она хочет. Но особого выбора у нас нет. Пока будем находиться в Смоленске, просьба ко всем чинам отряда: ни в какие конфликты с местными структурами по возможности не вступать. Но при попытках нападения оружие применять без колебаний. Здесь есть силы, желающие нашего распыления. Далее. Нас мало для действенной обороны города, а рассчитывать на помощь не приходится. Солдаты запасных полков разложены и ничего собой не представляют. Всевозможные отряды по защите революции себя уже показали. Единственный союзник – школа прапорщиков. Юнкера уже закончили положенный курс, только в офицеры их произвести некому. И еще надежда на пополнение. Ближайшая задача – перекрыть железнодорожные пути, ведущие к Смоленску, чтобы не было повторений внезапного налета. Горобец со своими людьми должен подойти со стороны Рославля. Требуется выставить там крепкий заслон, который задержит матроса до подхода главных сил. Кроме того, необходимо выслать разведку в Рудню, где стояла уничтоженная нами банда Яниса. Северное и восточное направление пока берут на себя местные. Доверия к ним нет, однако хоть такая помощь. Конкретные задачи каждому будут поставлены чуть позже. Все свободны.

Остались только Канцевич, Орловский, Сторжанский, Сухтелен, Имшенецкий и Раден. Последний – потому, что его окликнул Аргамаков.

– Запись добровольцев что-нибудь дала? – первым делом осведомился полковник.

– Небольшой приток есть. Офицеры, немного бывших солдат, главным же образом – гимназисты, – доложил Канцевич.

– Сразу же вливайте их в существующие подразделения. Командирам – немедленно приступить к обучению пополнения. Основной упор – оружие, тактика. Теперь о главном. На юг по железной дороге выслать полуроту с пулеметами и несколькими кавалеристами для разведки. Как новое орудие?

Речь шла о найденной в городе трехдюймовке образца тысяча девятьсот второго года. Каким образом она попала в один из смоленских дворов, оставалось загадкой. Только ломать голову над ней никому не хотелось.

– Сама пушка в порядке. Нет передка, амуниции, но стрелять можно, – привычным жестом расправил седые усы Сторжанский.

– Установить на железнодорожную платформу. Не забывайте, что у Горобца есть бронепоезд. Сразу по готовности выслать к полуроте. Командовать южной заставой будет подполковник Орловский. – Аргамаков посмотрел на своего старого сослуживца.

– Слушаюсь! – кивнул тот.

Очень хотелось добраться все-таки до семьи, однако обстоятельства пока не позволяли. Приходилось надеяться, что попозже накал событий несколько уляжется и можно будет все-таки выкроить несколько дней для поездки.

– Задача – выдвинуться до Рябцева. – Аргамаков показал на карте необходимый пункт. – Наладить телеграфную связь со Смоленском. При нападении банды задержать ее на некоторое время. При невозможности – медленно отходить к городу. Вопросы?

– Нет, – односложно ответил Орловский.

Как с небольшим отрядом продержаться против великолепно вооруженной банды, было уже не вопросом, а проблемой.

Но понимал Орловский и другое. Собрать всю немногочисленную бригаду в одном месте заслоном, а потом получить удар в любом другом… Пусть Горобец привязан к железной дороге, что ему стоит оторваться от нее и сделать несколько переходов по одному из многочисленных проселков? Да и помимо Горобца, банд в округе более чем достаточно. Нельзя исключить, что колдун-матрос – не самый опасный представитель новоявленной вольницы.

– Так. Выступаете сегодня же. Орудие присоединится к вам позднее. Далее. Разведку на Рудню возглавит подполковник Сухтелен. Возьмете также полуроту с пулеметами. Задача – осмотреть станцию, проверить на наличие остатков банды Яниса. После чего вернуться в Смоленск. С этой стороны мы пока ограничимся заслоном. Ротмистру Радену отправиться в школу прапорщиков. Попробуйте договориться о взаимодействии. Тем более, вы там были, и вам это проще.

– Разрешите, господин полковник? – Раден мгновенно вспомнил о недавнем разговоре с Ольгой и Барталовым.

– Что у вас?

Раден коротко доложил о возникших подозрениях. Сказал бы кто ему, русскому офицеру, месяца три назад о теме доклада начальству – первым бы не поверил. Но как быстро порою меняются времена! Офицер в своем уме и твердой памяти говорит о нечисти, а другие внимательно выслушивают, словно речь идет о чем-то будничном и привычном!

– Так. Говорите, Барталов согласен с данным предположением? – уточнил Аргамаков.

– В общем, доктор его и выдвинул, – признался Раден.

– Я видел этого прапорщика днем накануне нападения, – напомнил Орловский. – Он мне показался вполне нормальным человеком. В голове у него была каша, происходящее он воспринимал немного наивно, но это от молодости… Хотя до вечера могло произойти все, что угодно.

– Черт! – чертыхнулся Сухтелен. – Нам бы парочку хороших жандармов! Уж они-то были мастера по распутыванию самых темных дел!

Остальные были согласны с гусаром. Как бы ни относились раньше строевые офицеры к представителям сыска, однако не могли не признать высокого профессионализма последних. Беда была лишь в том, что жандармы, как и городовые, в большинстве своем погибли еще в февральские и мартовские дни, кровью своей подтвердив верность России. Люди, которым в порядочном обществе было не принято подавать руки…

– Они бы пригодились не только в данном случае, – вздохнул Аргамаков. – Но пока придется обходиться так. Может, что-нибудь выяснит местная служба по борьбе с контрреволюцией. Хотя вряд ли. Они, по-моему, заняты лишь поисками своих старых противников. Ладно, Бог даст, разберемся. Пока же все распоряжения остаются в силе. Просьба всем господам офицерам помнить о предположениях Барталова и соблюдать осторожность.

Он поднялся первым, демонстрируя, что от слов пора переходить к делу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Первая новость пришла к офицерам, когда они собрались разойтись со своего краткого совещания. И была та новость плохой.

Посланные заранее на вокзал доложили, что куда-то пропали все машинисты. Возможно, погибли в ночной схватке, все-таки банда Яниса прибыла по железной дороге. Возможно, разбежались со страха, а то и решили, что в их услугах больше нет нужды. Без того странно, что поезда ходили так долго после всеобщего развала, когда не стало ни государства, ни, соответственно, каких-либо проездных документов.

Аргамаков ничуть бы не удивился любому из вариантов. Он уже давно потерял способность к удивлению, едва ли не с того момента, когда страна в одночасье сошла с ума. Полковник не стал отменять отданных приказов, лишь добавил к ним еще один пункт: найти людей, способных управлять паровозами, после чего отправляться немедленно.

Радена последний пункт вроде бы не касался. Его уже ждал во дворе « паккард», тот самый, который привез их в Смоленск. Тот же самый немногословный спокойный Ясманис сидел за рулем, и даже гигант-поручик Изотов по-прежнему восседал на заднем сиденье с «льюисом» в огромных руках. Не хватало лишь Ольги и Сухтелена, чтобы вся их компания вновь оказалась в сборе.

Ольга… Она поджидала ротмистра в конце коридора, желая узнать из первых рук, о чем говорил командир.

С каким бы удовольствием Раден побеседовал с девушкой! Конечно, не о служебных делах, исключительно о личных, или, хотя бы, о посторонних. Да только не было у барона времени для крохотных солдатских радостей.

Он в нескольких словах сообщил самое главное: отряд пока остается в Смоленске. На больший же срок загадывать нет никакого смысла.

– А теперь, прошу прощения, Ольга Васильевна, служба! Как только освобожусь, обязательно поговорим. Если вы не против, разумеется.

Раден застыл, ожидая ответа, и девушке не оставалось ничего другого, как произнести:

– Я буду ждать.

Вроде ничего не было в этих трех словах. Мало ли почему можно ждать человека! Из любопытства, из элементарной вежливости, в конце концов. А то, что девушка при этом чуть улыбнулась, так кто рискнет объяснить девичью улыбку? И все равно Раден был на седьмом небе от счастья, словно ему было обещано бог весть что. Он чувствовал, как улыбается сам, хотя автомобиль давно нес его по улицам и положение обязывало быть серьезным.

Как и позавчера, школу окружали часовые. На этот раз они пропустили машину беспрепятственно и с ходу сообщили, что нового начальника в школе нет и когда будет – неизвестно.

Впрочем, барон был втайне этому рад. Ну, не лежала у него душа к Либченко! И вроде одно дело делали, недавно дрались плечом к плечу, но не лежала – и все. Или дело было в неизжитом извечном антагонизме между фронтом и тылом?

Дивизия, в которой служил Раден, включилась в войну намного раньше пехоты. Подобно остальной кавалерии, она с первых дней прикрывала развертывание армии, а с начала самого первого наступления шла впереди. Вела разведку, брала вражеские позиции, рубилась с германцами и венграми, пока те не стали избегать открытых сабельных стычек…

Потом было всякое. Атаки чередовались с отходами, конный строй – с занятием окопов наравне с пехотой. Порою выпадало постоять в резерве, иногда выводили на отдых. Война же состоит не из одних боев. Но все-таки с первого и до последнего дня Раден находился на фронте, и даже в госпитале считал дни, когда смо-432 жет вернуться к дружной полковой семье. И пусть уже нет ни фронта, ни тыла, в душе оставалась подсознательная обида на всевозможных болтунов из думы, коммерсантов, земгусаров, присяжных поверенных и собственных собратьев-офицеров, предпочитавших отсиживаться в безопасных местах, когда речь шла о судьбе страны. Да было ли им до этой страны дело?

В противовес Либченко, Кузьмин попал в школу после тяжелого ранения и под определение «тыловой крысы» подходить не мог. С ним у Радена с первой встречи возникла прочная духовная связь, как с человеком одних убеждений, веры, судьбы.

– Была бы моя воля – вообще бы вошел в подчинение вашему отряду, – просто сказал штабс-капитан. И добавил: – Уверен, наш полковник поступил бы так же.

Он не стал говорить банальности о субординации, дисциплине, как и осуждать нового начальника. Лишь улыбнулся виновато и вместе с тем открыто.

– А что Либченко? – поинтересовался Раден.

– Говорит: по букве и духу устава учебные заведения не подчиняются строевым начальникам. Лишь соответствующему управлению, в данный же момент, в связи с их отсутствием, должны выполнять распоряжения правительства. Тем более, ставить под сомнение правомочность данной формы власти у нас нет ни оснований, ни прав. Армия, вопреки всему, что говорилось после злосчастного февраля, должна быть вне политики.

С последним утверждением барон был согласен. Офицер – слуга Престолу и Отечеству, а не мелкий вредитель, копошащийся в недрах собственного государства, словно на вражеской территории. Офицерская душа – монархистка. Она базируется на чести, верности, долге, на тех понятиях, которые республике не свойственны уже по определению.

С другой стороны, раз нет Государя, то поневоле приходится многое решать самим.

– У нас вообще странное положение. Курс окончен, однако произвести юнкеров в офицеры ни у кого нет права. Да и куда им потом? В местные запасные части? Там прекрасно обходятся без нас. Выбирают в начальники сегодня писаря, завтра – кашевара, – вздохнул Кузьмин. – Пока был Мандрыка, мы как-то существовали, а теперь даже не знаю. Хоть школу распускай.

– Почему бы и нет? – вместо сочувствия неожиданно произнес ротмистр. – Раз учебное заведение приказало долго жить по причине полной ненужности новой власти, то, наверное, это будет самым лучшим выходом.

– Как вы можете так говорить, господин ротмистр! – вскинулся Кузьмин.

– Не кипятитесь, лучше выслушайте, – мысль пришла к Радену только что, и теперь он спешил поделиться ею. – Выпустить этот курс вы формально не можете. Держать его до бесконечности – тоже. Набрать новый нереально. Плюс формально вы вынуждены подчиняться местному правительству, которое вас отнюдь не жалует. Так?

– Так.

– О чем я и говорю. Если вы ликвидируете школу, то у нынешних власть предержащих отпадет головная боль. Главное же – после такого самороспуска все желающие могут вступить в бригаду на правах обычных добровольцев. И никакой Муруленко помешать данному обороту не сможет.

– А ведь это выход! – понял идею штабс-капитан. – Надо будет с юнкерами поговорить.

О Либченко он не сказал ни слова. Все-таки не каждый начальник добровольно откажется от занимаемой должности. А может, и не доверял Кузьмин своему приятелю.

– Только, не уподобимся ли мы нашим противникам? – чуть смущенно привел Кузьмин еще один довод.

Ясно было, что к числу противников офицер отнес и всех представителей власти. С другой стороны, раз полная свобода, то каждый имеет право относиться к власти, как она того заслуживает, или просто – как ему вздумается.

– Все равно школа будет расформирована, – заметил Раден.

Его тоже несколько смущала самовольность предложенного. Все-таки армейская субординация вбивалась в голову еще в кадетском корпусе. Только никто и никогда не предполагал приход нынешних времен, когда власть могла стать противником собственной стране.

– Да, вы, видимо, правы, – вздохнул штабс-капитан. – Я поговорю с юнкерами.

– Желаю успеха, – Раден поднялся. – Послушайте, не знаете, где можно найти машинистов на паровозы? – вспомнил он о возникшей проблеме.

– У нас, – улыбнулся Кузьмин.

– Я серьезно.

– Я тоже. Среди юнкеров есть несколько бывших студентов-путейцев. Насколько помню, они должны были проходить практику в качестве машинистов.

Штабс-капитан оказался прав, и Раден покинул школу, увозя с собой двух несостоявшихся инженеров. Оба юнкера старались держать себя уверенно, даже с некоторой гордостью. Еще бы! Их таланты понадобились офицерской бригаде, той самой, служить в которой уже мечтали все воспитанники Мандрыки.

В казармах копорцев Радену тут же сообщили, что Аргамаков отправился на вокзал вместе с обеими полуротами.

– На вокзал, – коротко распорядился барон.

Времени не было даже на то, чтобы повидать Ольгу.

На улицах Смоленска царила уже знакомая картина. Многие горожане приветствовали проезжавших военных, зато другие старательно отворачивались, де-435 лали вид, словно ничего не видят. Реакция первых радовала, вторых – оставляла равнодушными. Если кому-то нравился недавний визит банды, что ж, вольному – воля. Да и приветствующих пока было больше, чем воротящих нос.

Вокзал и привокзальная площадь были заполнены народом. Кто-то пришел почтить погибших, гораздо больше – поглазеть на место недавней трагедии. Были и такие, кто пришел проводить отправляющихся солдат, однако абсолютное большинство заявилось сюда от безделья. Работы практически не велись, заняться было нечем. Не у всех же есть лишние деньги, чтобы при нынешних ценах день-деньской сидеть в кабаках! Вот и влекло людей туда, где была возможность или посмотреть все равно на что, или хотя бы потолкаться в толпе себе подобных.

Даже дежурный митинг кипел, но чуть в сторонке, воспринимаясь скорее как привычный в последнее время фон. Да и кипел – громкое слово. Шел, да и то вяловато, без энтузиазма. Или ораторы давно устали выплескивать на людей очередную порцию словесного поноса, или люди уже устали слушать непрерывный поток всевозможных глупостей. Все ведь рано или поздно приедается, и казавшееся поначалу смелым со временем превращается в занудную банальность.

Среди разнообразно одетых штатских выделялись солдаты. Одни, расхристанные, с испитыми туповатыми лицами, – запасные, и другие, подтянутые, решительные, – из бригады Аргамакова. Последний был здесь же, и Раден четким шагом подошел к нему.

– Господин полковник! Разрешите доложить! – Ротмистр коротко пересказал итоги своего визита к юнкерам. Не утаил он и совет, данный Кузьмину.

– Так. Вот и господа офицеры в демократию играть надумали, – прокомментировал Аргамаков.

Впрочем, в его едва уловимой улыбке не было осуждения. С волками жить, овечкой прикидываться не стоит.

– Со мною два юнкера из бывших путейцев. Имеют представление о вождении паровозов. – Фраза прозвучала не слишком гладко, однако говорить о спутниках как о знатоках железнодорожной техники Раден не рискнул.

– Так. Кстати, Орловский нашел одну бригаду. Значит, эта поведет состав на Рудню. Где они?

Раден взмахом руки подозвал стоявших несколько в отдалении юнкеров.

Питомцы Мандрыки не ударили в грязь. Они подошли по всем правилам дореволюционного устава, застыли в трех шагах и дружно вскинули руки к козырькам фуражек.

– Юнкер Прюц!

– Юнкер Ларионов!

Полковник одобрительно посмотрел на юношей и осведомился:

– С паровозом справитесь?

– Так точно, господин полковник! – дружно и громко рявкнули юнкера.

– Отлично. Имшенецкий!

– Здесь, господин полковник! – Отрядный адъютант, как всегда подтянутый и стройный, находился неподалеку от командира.

– Срочно отыщите подполковника Сухтелена. Передайте: проблема решена.

Имшенецкий козырнул и стремительно исчез в толпе.

Рядом с Аргамаковым остались два вытянувшихся юнкера да переминающийся барон.

– Что-нибудь еще, господин ротмистр?

Раден вздохнул. На службу не напрашивайся… Так хотелось навестить Ольгу, однако сказано было другое:

– Разрешите и мне отправиться с Сухтеленом?

Машинистами юнкера оказались, мягко говоря, никудышными. Лишний раз подтвердилось главное отличие воспитанников военных заведений от студен-437 тов гражданских ведомств. Будущие офицеры старательно и дисциплинированно изучали весь курс, в то время как учащиеся университетов и институтов делали все, чтобы избежать знаний, за которыми сами же пришли в альма-матер.

И Прюц, и Ларионов были на отличном счету в школе прапорщиков, но как они учились в Путейном, стало ясно, едва состав дернулся в первый раз, тотчас застыл, а затем почему-то тронулся назад. Новый рывок – и небольшой поезд рывком, так, что все едва не посыпались с мест, двинул в нужную сторону, опять притормозил, затем начал набирать разгон.

– Вы думаете, барон, мы куда-нибудь приедем? – спросил у Радена Сухтелен в промежутке между рывками.

– Думаю, что да, – никакой уверенности в словах ротмистра не прозвучало. – Только не знаю когда.

Подполковник улыбнулся. Его несколько забавляла ситуация, да и, в отличие от своего подчиненного, он все-таки считал, что новые машинисты рано или поздно действительно справятся с порученным делом. Все-таки какое-то представление о паровозе у них есть, а практика – дело наживное.

Эшелон начинался с двух контрольных платформ. Затем следовал паровоз, три классных вагона, один из которых играл роль передвижного штаба, и теплушка с лошадьми.

Подполковник оказался прав. Дерганье потихоньку прекратилось, и еще до первой станции состав стал двигаться довольно ровно.

Пользуясь случаем, солдаты отдыхали. В штабном вагоне немногочисленные офицеры сидели, пили чай, курили да не спеша гадали, чего можно ждать на месте.

– Нет, все-таки в сказки об упырях мне что-то не верится, – в который раз заявил Усольцев.

Командир второй сводной роты решил отправиться в Рудню сам. В Рябцево тоже отправились его люди, но с ними был Орловский, человек, с которым капитан служил еще до войны, хорошо знал его и уже поэтому доверял полностью. Раз уж рота действует двумя частями, то естественнее находиться там, где нет «своего», проверенного командира. Не то чтобы Усольцев не доверял Сухтелену, об этом не могло быть и речи, однако люди-то чьи?

– Не верится или не хочется верить? – уточнил Сухтелен.

– Не хочется, – признался Усольцев. – Все-таки я предпочитаю иметь дело с привычным противником.

– По-вашему, русские люди – привычный противник? – Раден задумчиво вертел в руках папиросу.

– Русские – нет, однако люди. Хотя какая нынче разница? – Капитан вздохнул. – Главное – чтобы штык их брал и пуля.

– Берет. Неплохо берет. Если против нас на самом деле были вампиры, а не обычные бандиты, – успокоил его Раден. – Вопрос в другом. Как всю эту взбаламученную жизнь вернуть в прежнее русло? В здешнее правительство, признаться, абсолютно не верится. Пустобрехи и мечтатели.

Возражений не последовало. Правительство новоявленной республики не вызывало у офицеров ничего, кроме брезгливости. Только даже такое, немощное, бестолковое, оно было лучше полнейшего безвластия, царившего на остальной территории. Или все-таки где-то дела обстояли лучше? Отсутствие связи давало надежду на что угодно, вплоть до того, что где-то уцелел законный Государь и в данный момент при помощи верных людей готовится вернуть на истерзанные земли былой порядок. Ведь слухи о гибели Помазанника – не более чем слухи. Никто их не подтвердил, хотя никто и не опроверг. И потому сама неопределенность давала некоторую надежду на лучшее.

Господа офицеры притихли. Каждый из них поругивал про себя губернскую республику и про себя же пытался решить вопрос: жив ли Государь?

А поезд все шел. Перед станциями машинисты старательно притормаживали, и пассажиры могли рассмотреть, что творится хотя бы в районах вокзалов.

Ракитная внешне не пострадала, зато следующая станция, Куприно, была тронута огнем, и некоторые дома в пределах видимости лежали в развалинах. Но были ли то проделки Яниса или другой банды, решить было трудно.

– Скоро Рудня. – Сухтелен посмотрел в окно. – Господа офицеры, просьба приготовиться.

Больше говорить он ничего не стал. Пехотные офицеры торопливо двинулись в вагоны к солдатам, и с подполковником остался лишь Раден.

Ход поезда стал тише. Теперь он не шел, а подползал к станции. Если подумать, излишняя предосторожность. Шум-то все равно слышен издалека. Если в Рудне есть враги, то они вполне могут успеть подготовиться к встрече… или убежать.

– Черт! – выругался, подумав об этом, Сухтелен.

– Что, господин подполковник? – спросил Раден.

– Да сволочь этот Шнайдер! Черт! Забрал всех пленных, а делиться сведениями не желает!

Это было правдой. Сразу после боя, когда бригада распухла пленными и просто подозрительными, гражданин по борьбе с контрреволюцией попросил передать всех захваченных ему. Он должен был знать в городе всех, так кому же еще отделять агнцев от козлищ? Естественно, Аргамаков согласился, и вот теперь никто не знал: все ли члены банды пришли в Смоленск, или какая-то их часть осталась охранять прежнюю базу отряда? На прямой вопрос Шнайдер ответил, что пока идет следствие и бандиты отрицают все. Даже принадлежность к банде.

Из тамбура вышел Усольцев. Подошел слегка шатающейся, в такт вихлянию вагона, походкой, привычно козырнул:

– Господин подполковник! Полурота к бою готова! – Капитан чуть помялся и добавил: – Может, лучше высадиться перед станцией?

Сухтелен сам думал об этом, поэтому ответил сразу:

– Не стоит. Вспомните, сколько мы их положили в Смоленске. Вряд ли банда была настолько велика, чтобы оставить в Рудне большой отряд. Да и откуда им знать, кого черт несет? Если те же черти не унесли их самих в свое пекло.

Гусар оказался прав. Несмотря на поднятый приближающимся составом шум, вокзал был почти безлюдным. Несколько человек не делали погоды. Правда, у некоторых из них были винтовки, да только мало ли кто ходит нынче с оружием. Напрасно из вагонов хищно выдвинули тупые рыла пулеметы. Для них просто не оказалось достойных целей.

Зато преподнесли сюрприз доморощенные машинисты. Они промедлили с остановкой, затем спохватились и затормозили так резко, что вставшие солдаты едва не оказались на полу.

– От середины на выход! – зычный голос Усольцева покрыл даже визг тормозных колодок и свист пара.

Поезд застыл, и почти сразу из вагонов на перрон стали выскакивать солдаты. Винтовки в их руках смотрели в небо, однако чувствовалось, что смертоносное оружие в любой момент будет обращено на врага. Если таковой, конечно, вдруг окажется поблизости.

Немногочисленные встречающие невольно отшатнулись. При этом сама по себе реакция ничего не означала. Человек с ружьем давно внушал ужас всем окружающим. Очень уж часто оружие пускали в ход по самому незначительному поводу или вообще без него. О том, что солдаты должны быть не врагами, а защитниками, после памятных мартовских дней большинство населения успело как-то забыть.

Офицеры, разумеется, оказались на перроне первыми.

– Оцепить вокзал! – выкрикнул Усольцев.

– Вывести лошадей! – вторя ему, добавил Сухтелен. Лошадей в посланном отряде было восемь. Ровно столько, сколько вмещала стандартная теплушка.

Пока выполнялись приказания, Сухтелен шагнул к встречавшим.

Их уже успели сбить в кучу, обезоружить, причем сопротивления не оказал ни один.

– Какая власть в городе? – осведомился подполковник.

– Что? – отшатнулся один с видом типичного социалистического полуинтеллигента. Нервного, злого, готового обвинять всех лишь за то, что не разделяют его взглядов.

– Так нету никакой власти, – перебивая его, поведал типичный мелкий лавочник в поддевке. Помимо одежды в пользу этого социального статуса говорило и хитроватое выражение лица, и бегающие глазки, словно мужчина только и думал, как бы поприбыльнее объегорить пришельцев.

– Совсем нет? А банда? – уточнил Сухтелен.

Спрашивал, а сам вглядывался в «пленных». Попробуй разберись, кто перед ним: мирные обыватели или разбойники? Тем более, многие с легкостью умудрялись сочетать обе эти ипостаси. Лица угрюмы, ни тени радости. С другой стороны, чего им радоваться? Мало ли кто может заявиться в крохотный городок, а что погоны… Эка невидаль!

– Была банда, была, – с готовностью кивнул лавочник. – Долго у нас озоровала. Мы и счет дням потеряли. А позавчерась погрузились в поезда да и отправились в сторону Смоленска. Неужто не повстречались?

Только ли любопытство звучало в последнем вопросе, или еще и легкая издевка?

– Почему же? Повстречались. Пришлось направить их прямиком ко всем чертям. – Ухмылка Сухтелена без слов поясняла, чем закончилась встреча.

Ответом было молчание. Задержанные не спешили выражать ни радости, ни горя. То ли не верили, то ли – чем все тот же черт не шутит! – и впрямь были связаны с покойным Янисом. Или, что гораздо проще, считали, будто имеют дело еще с одной бандой, еще более безжалостной, чем предыдущая. Социалист так и вообще зыркал на погоны с явной злобой, а вот в глаза не смотрел. Боялся.

– Сами-то кто? – опять спросил Сухтелен.

Может, с этого стоило начать, но не убегут же!

– Местные мы, – покосился лавочник, и остальные согласно загалдели.

– А оружие зачем?

– Так ведь банда! – заявил один из мужиков.

– Вы что же, с ней воевать собрались? – вступил в разговор подошедший Раден.

Слышавшие это солдаты невольно захохотали. Пусть обстановка не очень располагала к веселью, однако очень комично было представить эту разношерстную кучку в виде бравых вояк.

– Ну-ну, – покачал головой Сухтелен.

Он достал папиросу, чиркнул спичкой, но последняя сразу потухла.

– Черт! – выругался гусар.

Раден без тени подобострастия протянул подполковнику зажигалку.

– Вы что, так с оружием при банде и ходили? – небрежно осведомился барон, пока Сухтелен прикуривал.

– Походишь при них с оружием! Враз в распыл пустят! – Глаза лавочника продолжали перебегать с одного предмета на другой.

– Тогда откуда оно у вас? – продолжил расспросы ротмистр.

– Хто опосля ухода банды подобрал, а у кого и заховано было, – отозвался тот самый мужик, который говорил насчет банды.

– Тогда какого черта раньше не доставали?! – внезапно вспылил Сухтелен.

Ответом было молчание. Неприятно сознаваться в собственной трусости, и в то же время любое оправдание – это лишь завуалированное признание в ней.

– Ваше благородие, кони готовы! – Рослый унтер, шедший с бригадой с самого начала, подошел к подполковнику уставным шагом и четко вскинул руку в приветствии.

– Сейчас отправимся, – кивнул ему мгновенно успокоившийся Сухтелен и вновь повернулся к жителям: – Пассажиры где? Что с ними?

Рассказ Орловского о том, как банда снимала с поездов людей, давно не давал ему покоя.

Пленники замялись, стали переглядываться, кто со страхом, кто просто смущенно. О ком идет речь, они поняли сразу и теперь ждали, кто решится ответить.

– Порешили их бандюганы, – наконец выдохнул лавочник.

– Когда? – Сухтелен внутренне был готов к подобной возможности, но все равно внутри у него похолодело.

– Да, почитай, кажинную ночь энтим и занимались, – вновь встрял давешний мужик. – Все пакгаузы были трупами завалены.

– Всех?

– Откуда мы знаем? – зло бросил социалист. – Кого-то, может, приняли в банду. А остальных вместе с детьми…

– Мы их земле предали. В братской могиле, – дополнил лавочник таким тоном, словно в сделанном было нечто героическое.

Солдаты насупились. И вроде было не привыкать к всеобщему зверству, но каждый раз, сталкиваясь с бессмысленной жестокостью, воины чувствовали себя виноватыми перед жертвами. Ведь могли бы спасти. Или не могли? Везде не успеешь…

– Жителей тоже положили изрядно, – упреждая следующий вопрос, вздохнул лавочник. – Из дюжины разве что один уцелел.

– Свобода, черт! – зло сплюнул Сухтелен.

– Не вам говорить о свободе! – неожиданно вскинулся социалист. И откуда только в нем проснулась отвага! Или это нервы, оттого что реальность ни в чем не соответствует мечтам?

– И не тебе, – оборвал его подполковник.

Обращаться вежливо с подобной публикой он считал ниже своего достоинства. Тем более теперь.

– Сатрап! – взвизгнул социалист.

Нервы у одного из солдат не выдержали. Оскорбление командира – это оскорбление всех, кто служит под его командованием. Крепкий солдатский кулак обрушился на челюсть оскорбителя, и полуинтеллигент кулем рухнул на землю. Полежал некоторое время, затем встал. Облизнул окровавленные разбитые губы, однако возмущаться больше не стал. Сила зачастую является лучшим аргументом в споре.

Сухтелен чуть качнул головой. Действия без приказа он не одобрял, поступок – не осуждал. Некоторые люди сами напрашиваются на зуботычину.

– Двигаем к ближайшей церкви. Там соберем народ набатом. Сделаю объявление, – объявил подполковник.

Он повернул к лошадям и не видел, как стало меняться лицо пострадавшего. Социалист почувствовал вкус крови, и это подействовало на него самым странным образом. Глаза полыхнули красноватым отблеском, распухшие губы стали кривиться в недоброй усмешке, и даже в стойке появилось нечто хищное, словно у зверя, выжидающего удобный момент для нападения.

Следом за Сухтеленом утратили интерес к пленным и солдаты. Не враги же, в конце концов, а кто и как себя вел, пусть Бог рассудит. Один лишь Раден чуть замешкался, собираясь вскинуть драгунку за спину, и краем глаза заметил, как интеллигент тянет что-то из кармана. Дальше сработал инстинкт. Тот самый, который позволял ротмистру выйти живым из самых разных переделок.

Барон машинально, нисколько не задумываясь, взмахнул винтовкой. Удар прикладом пришелся социалисту выше кисти. Будь лишнее мгновение для замаха – и кость непременно бы хрустнула, а так социалисту, можно сказать, повезло. Лишь выпал из руки браунинг.

Только сейчас Раден смог увидеть лицо несостоявшегося стрелка. Оно было перекошено не столько от боли, сколько от откровенной злобы и неукротимого желания бить, рвать, терзать. Подобные выражения лиц бывают в рукопашной схватке, когда разум замирает, тушуется и из человека прет звериная сущность. Показалось ли, нет, но из приоткрытого рта торчали клыки, этаким мазком для завершения картины.

В следующий миг интеллигент бросился на своего обидчика, однако тут навалились солдаты, скрутили, кто-то даже успел не очень сильно огреть прикладом по затылку, другой с чувством двинул ногой под дых…

Сухтелен стремительно обернулся, увидел, что его вмешательство не требуется, и спокойно произнес:

– Благодарю, барон. Будьте любезны, найдите священника и звонаря.

Вид у социалиста по-прежнему был звериный, только зверь теперь был не хищный. Так, хорошо побитая собака. Раден даже усомнился – может, пригрезилось? Красноватый блеск, клыки…

В возне с социалистом все как-то отвлеклись, перестали обращать внимание на остальных пленников. А зря.

Случайная кровь привлекла внимание горожан, пробудила в них нечто, доселе скрытое под привычной человеческой маской. Только в отличие от радетеля за всеобщее счастье простые горожане были более дружны. Даже не дружны – дружба чувство высокое и не может распространяться на всех, – а склонны решать проблемы всем миром.

Миром они и навалились на отвлекшихся солдат. Нападение получилось неожиданно и страшно. Вдвойне страшнее оттого, что не имело никаких разумных причин и оправданий.

Лица вчерашних лавочников и сельских тружеников перекосились, как перед этим лицо социалиста, глаза стали безумными, налились кровью, а в приоткрывшихся ртах не одному барону померещились клыки.

Радену удалось отпихнуть ближайшего горожанина прикладом, перехватить винтовку наперевес, а в следующий миг откуда-то со стороны на барона бросился тот самый лавочник в поддевке. Его хищно изогнутые пальцы норовили вцепиться в офицера, и было не понять – в горло или в глаза. Хорошо хоть, что перед выходом ротмистр присоединил к драгунке штык. Выпад дополнился броском лавочника навстречу, и четырехгранное лезвие пробило нападавшего насквозь. Однако уже нанизанный на штык, словно бабочка на булавку, лавочник все продолжал тянуться к барону своими пальцами.

Раден невольно пятился, налегал на винтовку, норовя отодвинуть противника, а лучше – сбросить его со штыка. На беду, четырехгранный засел в теле плотно, застрял между ребер. Лавочник все напирал, и складывалось такое впечатление, будто он готов был всадить штык в себя еще глубже, только бы дотянуться до врага. Но глубже было некуда…

Рядом сопели, рычали, кхекали другие солдаты и местные, и некому было прийти на помощь барону.

До тех пор, пока откуда-то сбоку не подскочил Сухтелен и в упор разрядил в голову лавочника барабан нагана…

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Орловский!

Голос Шнайдера прорезался над привычным гулом толпы, невольно напомнил то время, когда порою вот так же окликал в университетских коридорах.

Давно это было. Шумное веселье, бесконечные споры, два юноши в студенческих тужурках, далеко не всегда посещающие лекции… Прогуливать – не самое страшное. Все равно Яшка из категории вечных студентов постепенно перешел в профессиональные революционеры, а Орловский поменял задиристое вольнодумство на четкие догмы военного человека.

Толпа невольно расступалась перед Яшкой, все таким же худощавым, иссушенным, разве что одетым не в студенческую форму, а в кожаную куртку, галифе и хромовые сапоги.

– Слушаю. – Невзирая на размолвку, просто так взять и послать старого приятеля не поворачивался язык.

Да и как ни крути, представитель власти. О легитимности спорить не будем. Став старше и опытнее, Орловский считал законной лишь власть, передающуюся по наследству. Она хоть от Бога…

– Давай отойдем… – Яшка чуть ли не вцепился в рукав, повлек прочь из собравшейся толпы.

Перед тем как пойти, Орловский убедился, что отправление отряда задерживается еще на некоторое время.

– Ну ты и зверь! Напал на меня на совещании так, будто я действительно виноват в случившемся! – Шнайдер откровенно посмеивался. Лишь глаза при этом оставались холодными как лед.

– А что прикажешь думать, когда Янис произносит пароль, известный лишь нам двоим? – уже без упрека спросил Георгий.

Если подумать, в жизни случается и не такое. Можно думать о Яшке всякое, однако вряд ли он будет гадить самому себе. В его положении входить в сговор с заезжей бандой нет никакого смысла. Проще создать свою собственную. Чтобы хоть не делить власть с уже существующим атаманом.

Да и просить удержать дворец лишь для того, чтобы избавиться от заподозренного приятеля… Абсурдно, ибо слишком сложно.

– Признаю, погорячился, – после краткого раздумья признался Орловский.

– Вот. Ты горячишься, а мне отдуваться. – Яшка старательно изобразил возмущение.

– Ангел нашелся, – не сдержавшись, хмыкнул Георгий. – Хочешь сказать, что безгрешен?

Но напоминать про интриги не стал. Захочет, вспомнит сам. Нет – будет с пеной у рта доказывать, что хотел как лучше. А уж что в итоге вышло…

– Ты тоже хорош! – Намек был проигнорирован. – Выслужился он. Скромняга!

Шнайдер кивнул на золотые погоны, где три звезды помещались среди двух просветов.

Ордена Орловский давно снял. Оставил лишь солдатские «Георгии» еще за японскую, да на шашке висели оба темляка, Анненский и Георгиевский.

– Я, между прочим, чины кровью заработал. По тылам не отсиживался и в штабах штаны не протирал.

– Ладно. Давай мириться. Как говорится, кто старое помянет… – произнес Яшка.

– Мы вроде и не ссорились. – Орловский пожал протянутую руку.

Конечно, Шнайдер был врагом. Его мир и мир Орловского ужиться вместе не могли. Но стоит ли конфликтовать в открытую? Тем более сейчас, когда от миров этих один пшик…

– А насчет всяких условий – инициатор не я. Это все Трофим. Он воду старательно мутит, – сказал Шнайдер.

Орловский чувствовал, что бывший приятель тоже имеет камень за пазухой, скорее всего – не один.

Тут откуда-то появился Курицын. Увидел, с кем разговаривает Георгий, и скромно остановился в сторонке.

– Извини, Яков. Скоро объявят посадку, а мне еще столько проверить надо.

– Между прочим, тобой очень интересовалась Вера. Передавала привет. Надеется на встречу. – Яшка подмигнул. Мол, ты и хват.

– Передавай и ей. – Привет ни к чему не обязывает. А встреча… Нужна ли она?

Яков прощально махнул рукой и решительно ввернулся в толпу.

– Что у тебя, Иван Захарович? – Курицын для Орловского был важнее всех граждан правительства вместе взятых.

Бородач замялся. Ему было неловко докучать просьбой, да, видно, иначе поступить не мог.

– Тут такое дело, ваше высокоблагородие, – как-то официально выдохнул соратник по последним странствиям. – Вдова Степана очень просила подсобить. Там делов-то на день. Ну и…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.