Царьградская пленница

      - А почему бы Мстиславу не послать в море лодьи с кметами, чтобы отбили нас - бедных невольников?
      - Не хочет князь ссориться с сильными соседями из-за простого люда. Ежели он задираться станет, они тем же ответят. Вот и плывут невольничьи корабли мимо русской Тмутаракани:
      Женщины плакали. Родина была такой недоступной, далекой!
      Попутный ветер раздувал косые паруса нефа, и он бежал по морю, колыхаясь на волнах. Невольников, заключенных в душном трюме, начала одолевать морская болезнь.
      - Эй, Гервасий, давай сюда! - то и дело раздавался зычный крик. - Вот эту, черную, надо расковать, совсем как неживая лежит. Тащи ее на палубу небось отойдет. А ты, Пармен, бери эту, длинную!.. Эх, какой слабый народ пошел! А помню, в старину:
      - Ну, пустился наш Памфалон в воспоминания, - посмеивались матросы над говорливым стариком.
      Неделю продолжалось плавание от Керченского пролива до Босфора. И каждый день умирали четыре-пять человек, за которыми не успевала доглядеть стража. Херимон и другие рабовладельцы проклинали судьбу и жаловались на убытки.
      Но вот "Синопа" оставила позади Русское море [так в старину называлось Черное море] и вошла в длинный, узкий Босфор.
      Еще задолго до прибытия в Царьград надсмотрщики начали расковывать рабов и партиями выводить на воздух.
      Ольга, Ондрей, Томилица и другие невольники Херимона лежали на палубе и смотрели на зеленые берега Босфора, мимо которых скользил корабль. Богатая, но чужая земля была перед пленниками. Они равнодушно глядели на беломраморные дворцы с колоннами, возносившимися точно из зеркальных вод, на стройные храмы, на монастыри, укрывшиеся за стенами, на низкорослые южные сосны.
      - Недолго осталось нам быть вместе, родимые, - грустно сказал Ондрей. Вот разберут всех по рукам, и не увидимся друг с дружкой:
      Корабль причалил к одной из царьградских пристаней. Русские рабы были так утомлены трудной дорогой, что не обращали внимания на чудеса великого города, в который их забросила судьба. Невидящими глазами взглянули они на купол святой Софии, вздымавшийся над всеми городскими зданиями; молча прошли по шумным, многолюдным улицам и очутились в доме Херимона, расположенном вблизи форума [форум - в Древнем Риме и Царьграде площадь, рынок, вообще место, где собиралось много народу] Константина.
      Херимон три недели откармливал рабов, прежде чем вывести на рынок: он хотел выставить товар в лучшем виде. Невольники ничего не делали. Они получали жирную, сытную пищу, могли лежать по целым дням. И купец добился своей цели.
      Рабы поправились, на щеках заиграл румянец, исчезли синяки под глазами. А что в глазах залегла неисходная скорбь, что с уст навсегда исчезла улыбка - кому было до этого дело! Невольник - рабочая скотина, от него ждут не веселых песен, а тяжкого труда. И если он здоров и силен, ничего больше и не требуется.
      Невольников продавали на Египетском рынке, невдалеке от моста через Золотой Рог [узкий залив, вдавшийся в сушу и изогнутый наподобие козьего рога; он делит городскую территорию на две части]. Там были крытые галереи с возвышениями, на которые выводили рабов. Каждый покупатель мог подняться по ступенькам, осмотреть раба, пощупать мускулы, поглядеть зубы.
      Ольгу купил аргиропрат [аргиропрат (греч.) - ювелир] Андрокл. Он заплатил за нее восем номисм [номисма (греч.) - в то время около пяти рублей золотом. Двум греческим номисмам соответствовала русская денежная единица - гривна серебра] - высокая цена за рабыню в Царьграде. Но Андроклу понравился сильный, стройный стан женщины, ее густые русые косы, собранные короной на голове. А ювелиру, ценителю женской красоты, нужна была для сына Стратона видная собою нянька.
      Довольный выгодной продажей, Херимон уступил ювелиру за бесценок Ондрея Малыгу.
      Грек купил старика лишь после того, как тот поднял тяжелую гирю, лежавшую на помосте.
      - О, сила у тебя еще есть! - улыбнулся довольный Андрокл.
      Сам он был не очень-то силен: коротенький и толстый, кривоногий, с большим крючковатым носом и круглыми немигающими глазами, Андрокл смахивал на сову.
      Впервые за несколько месяцев Ольга и Ондрей подумали, что бог еще не совсем отвернулся от них. Вдвоем им легче будет переносить тяготы плена:
      Андрокл отправился на ипподром, где начинались конские бега, а его новые рабы простились с товарищами по неволе, которых еще не продали.
      - Прощайте, подруженьки, прощайте, милые!.. - Ольга со слезами обнимала и целовала Дарью, Томилицу, Анюту, расставаясь с ними. - Дай вам боже силы перенести рабскую долю!
      - Прощай, Ольгуша, не забывай нас!.. Прощай, дедушка Ондрей! Богу за нас молитесь!..
      Прощание прервал домоправитель ювелира Епифан. Он повел рабов в дом хозяина, расположенный на Псамафийской улице, в регионе [регион (греч.) район] того же названия.
      Дорогой Епифан на плохом русском языке расхваливал богатство и щедрость Андрокла.
      Глава шестая. НА НОВОМ МЕСТЕ
      Ондрей и Ольга шли по многолюдным улицам Царьграда. В этот знойный августовский день горожане не сидели дома в душных комнатах. Они гуляли под портиками [портик - крытая галерея с колоннадой, примыкающая к зданию] или в тенистых аллеях. Там можно было выпить бокал вина, обменяться новостями с друзьями, поглазеть на прохожих.
      Царьград в те времена являлся главным мировым торговым центром, и на его улицах встречались выходцы со всех уголков земли. Вот проходит черный, как сажа, нубиец в ослепительно белом бурнусе [бурнус - род плаща у восточных народов], с саблей за поясом. Следом за ним шагает громадного роста германец с длинной рыжей бородой, в кожаной одежде, в высоких сапогах. Он безоружен, но его мощный волосатый кулак способен раздробить любую голову. В пестрой уличной толпе смешались арабы, мадьяры, персы, евреи.
      - Настоящее столпотворение! - удивлялся Ондрей Малыга.
      Улицы и форумы кишели нищими, увеличивая суматоху. Они назойливо просили подаяния, показывая прохожим свои болячки. И если получали отказ, не скупились на оскорбления.
      На улицах не меньше, чем нищих, было попов и монахов, длинные черные рясы которых мелькали повсюду. Заунывно кричали водоносы с кувшинами на плечах, предлагавшие жаждущим свой товар.
      Пешеходов обгоняли разукрашенные кареты, сквозь стеклянные окна которых виднелись надменные лица аристократок, спешивших с очередными визитами. Часто проезжали всадники. Царьград раскинулся широко, и деловые люди, чтобы не тратить попусту времени, разъезжали по городу верхом. Лошадь в любом месте можно было поручить оборванцу, получавшему за это не более обола [обол - мелкая монета в Греции].
      Под портиками помещались столы менял-трапезитов, они за небольшую плату разменивали золото любой страны на византийскую монету. Около трапезитов толпился народ, позвякивая деньгами.
      То и дело встречались эргастерии [эргастерий (греч.) - лавка, она же мастерская ремесленника] портных, сапожников, ювелиров. Нарядные платья, обувь и особенно драгоценности, выставленные в витринах, привлекали взоры зевак, которым некуда было девать время.
      Улицы далеко не блистали чистотой. По бокам мостовой проходили канавки, и в них плескалась зловонная жидкость, валялись отбросы. Нечистоты убирались только по ночам. И это в городе, который его обитатели называли "богохранимой царицей городов", "великим славным городом", "вторым Римом" [подлинные выражения из византийских книг того времени]:
      В те времена Царьград действительно был средоточием всех богатств земли. Там роскошь и нищета пребывали рядом. По бокам узких, кривых улиц стояли многоэтажные каменные дома с каморками для бедняков, а неподалеку возвышались храмы [французский историк Дюканж (XVII век) насчитывал в Константинополе 268 церквей и 121 монастырь] и дворцы изумительной архитектуры. Царьград ошеломлял человеческое воображение. Пришельцы из далеких стран, вернувшись домой, рассказывали об этом городе волшебные сказки.
      Домоправитель Епифан провел новых рабов почти через весь город. Египетский рынок был расположен близ Золотого Рога, а Псамафийская меса [месами в Царьграде назывались главные улицы] находилась около Пропонтиды [Пропонтида (греч.) - Мраморное море].
      Прошли три поприща [около пяти километров]. Ондрей и Ольга под конец даже устали. Большую часть дороги они шли вдоль древней стены Константина, разделявшей город на две неравные части - старую и новую.
      Вот и Псамафийская меса, вот жилье, где Ольге и Ондрею предстояло провести долгие годы рабства и, быть может, окончить жизнь, не увидев родины. Каким-то оно окажется, ненавистное рабство?
      Домоправитель не преувеличил, рассказывая о богатстве своего хозяина.
      Царьградские аргиропраты стояли выше других ремесленников и примыкали к торговой знати. Когда император возвращался с войны, они встречали его наравне с чиновниками эпарха [эпарх (греч.) - градоправитель Царьграда, одно из высших должностных лиц империи] и начальниками государственных мастерских. Аргиропраты имели свои печати и прикладывали их к распискам и прочим документам.
      Дом Андрокла находился в глубине двора, подальше от уличного шума. Он был обширен, украшен статуями и колоннами. Видное место среди жилых помещений занимал гинекей [гинекей (греч.) - женские покои дома], отличавшийся роскошной отделкой комнат. Повсюду бархатные и шелковые ткани, драгоценные безделушки на полках, подставках и в шкафах, изящная мебель, на мозаичных полах ковры.
      Ондрей и Ольга прошли через калитку, охраняемую седым привратником-негром, и вступили в атриум [атриум (греч.) - внутренний двор в богатом греческом доме].
      На зов Епифана из гинекея вышла его жена Евпраксия - полная пожилая женщина с добродушным лицом. Она вела прелестного кудрявого мальчика лет трех.
      "Так вот кто должен заменить мне Зорю и Светлану:" - тоскливо подумала Ольга.
      Матрона [матрона - почтенная пожилая женщина] приветливо заговорила с Ольгой по-гречески. Домоправитель перевел:
      - Госпожа Евпраксия рада видеть тебя. Ты ей понравилась. Она надеется, что ты будешь хорошо смотреть за мальчиком.
      Ольга ответила:
      - Я буду работать честно и ухаживать за ним, как за своим.
      Стратон рассматривал Ольгу любопытными черными глазенками.
      - Ты моя новая няня? - спросил он. - А ты будешь рассказывать мне сказки?
      Киевлянка печально улыбнулась, когда ей перевели вопрос мальчугана.
      - Мои сказки остались далеко за морем вместе с теми, кому я их рассказывала:
      Добрая старуха Евпраксия попыталась утешить невольницу:
      - Что ж, милая, привыкать надо, раз уж досталась тебе такая судьба. Пойдем, я отведу тебя в баню, наш хозяин любит чистоту.
      Еще дорогой Епифан рассказывал невольникам, что баня - одна из достопримечательностей Андроклова дома. Домашняя баня была роскошью, которую позволяли себе только богатые византийцы.
      Когда Ольга вымылась, домоправительница одела ее во все новое, а старую одежду приказала сжечь. Ольга умолила оставить платок, чтобы хоть одна вещь напоминала ей о родине. И когда старуха уложила ее на скромно убранную койку в помещении для рабынь, Ольга долго не могла заснуть: мучили неотвязные мысли о детях, о муже:
      Деда Ондрея домоправитель назначил конюхом и поместил в каморке возле каретника.
      Малыга обрадовался: лошадей он любил и умел с ними обращаться.
      Вечером Ондрей и Ольга встретились в атриуме около цистерны. Царьград был беден питьевой водой, ее привозили издалека. Поэтому в богатых домах устраивались свои цистерны, куда дождевая вода стекала с крыш по трубам. Старик Малыга выглядел довольным.
      - Кажись, мы с тобой, голубка, не в плохое место попали, - сказал он печальной Ольге.
      - Ах, дедушка, - ответила женщина, - тяжко мне! Тоска сжимает сердце, как клещами.
      - Ну, милая, рабство рабству рознь. Пожила бы ты у печенегов, где я шесть лет томился, узнала бы, какое оно бывает, рабство. Там и грязь, и холод, и голод, и непосильный труд. А здесь и в баню сразу сводили, и чистую одежду дали.
      Домоправитель Епифан не злой человек, да и баба его, видать, добрая. Вот купил бы нас с тобой монастырь, плохое было бы наше житье. Покуда мы стояли на дворе у Херимона, я со многими разговаривал и наслышался, как у монахов рабы живут. Это сущий ад! На полях работают с зари до зари, одеты в лохмотья, кормят их, чтобы только с голоду не померли, а чуть замешкался - надсмотрщик плетью по спине охаживает: Говорят, там более трех-четырех годов люди не выживают.
      - Страшно как, деду!
      - Страшно, голубонька, страшно! Я душой возвеселился, как этот Надрокл нас купил. Скажу тебе по тайности, я когда гирю там, на помосте, подымал, чуть себе жилу не порвал.
      - Зачем же ты, деду, так сделал?
      - А чтобы он меня сильным посчитал! - рассмеялся довольный своей хитростью дед Малыга. - И уж ныне я работать стану так, чтобы кости трещали. И тебе тоже советую, касатка. К хорошему хозяину так же трудно попасть, как живому на небо взойти, поверь мне, уж я-то знаю.
      Глава седьмая. ПОД ЯРМОМ
      От реки Десны, впадающей в Днепр с левой стороны чуть повыше Киева, отделялся проток Черторый. Люди прозвали его так неспроста. Начинаясь чуть выше устья Десны, он мчался через поля и дубравы с сердитым гулом и ревом, разбивался об огромные камни, невесть откуда попавшие в его русло, подмывал крутые берега.
      Простодушным жителям тех краев казалось, что не божье творение этот рукав Десны, а вырыли его черти с какими-то злыми целями.
      Впрочем, люди ухитрялись использовать даже и работу чертей. Если кто спускался по течению Днепра и хотел незаметно миновать Киев, то Черторый давал для этого прекрасную возможность. Но плавание по бурному стремительному протоку Десны было опасно.
      По левому берегу Черторыя и ниже по Днепру раскинулась княжеская вотчина с тем же названием. В обширном Ярославовом хозяйстве Черторый по своему многолюдству занимал одно из первых мест, и недаром управителем над ним поставили властного, сурового боярина Ставра. Как никто другой, он умел выколачивать немалые доходы из смердов. Хлебопашцы платили в казну Ярослава за пользование княжеской землей, рыболовы - за право ловить рыбу в княжеских водах, охотники - за право бить дичь в княжеских лесах, ремесленники - за разрешение сбывать продукты своего труда на киевских рынках.
      Не только обильной данью, собираемой с поселян, полнились сундуки Ярослава. На полях князя крестьяне сеяли хлеб, разводили тысячные стада лошадей, коров, баранов, неисчислимые стаи гусей и уток. Все это многосложное и прибыльное хозяйство вела княжеская челядь под неусыпным присмотром старост, ключников, конюших.
      Расположение Черторыйской вотчины было очень удобным. На восток от левого берега Черторыя шли обширные поля с богатой черноземной почвой, где прекрасно родились пшеница, гречка, просо.
      На берегу Днепра копали глину, из которой ремесленники-гончары изготовляли отличную посуду. А какое раздолье было рыбакам: в быстром Черторые во множестве водился судак, голавль, подуст, в Днепре ловились сазаны, осетры, стерлядь, а в глубоких омутах прятались чудовищные сомы.
      Осенью после печенежского набега туго пришлось черторыйцам: похитители увели всех лошадей и перебили большую часть волов. Начался месяц листопад [октябрь], пришла пора пахать озимые, а пахать было не на чем.
      На беду, и урожай в тот год выдался плохой, и закрома у селян стояли пустые.
      Люди с ужасом думали о предстоящей зиме: как-то они ее перенесут, чем будут кормить детей? А боярин Ставр и его приспешники лютовали, требуя недоимки. Они являлись к хлебопашцам, выгребали из клетей последнее зерно, уводили коровенок и овец, уцелевших от вражеского погрома.
      - Креста на вас нет, окаянные! - не выдерживал иной крестьянин, доведенный до отчаяния жестокими поборами. - Али нам по миру идти, на детей просить?
      - Иди куда хочешь, - хладнокровно возражал сытый ключник Тарас, - а князю отдай что полагается. Знаем мы цену вашим слезам: небось кубышка с серебром где-нибудь в лесу закопана.
      На такое издевательство люди отвечали по-разному. Один сдерживался, другой потихоньку бранился, а горячий Угар вступил с ключником Тарасом в драку. В наказание у Угара отобрали последнее добро, а самого выпороли так, что он пластом пролежал две недели.
      Когда к Угару вернулись силы, он сказал односельчанам:
      - Пойду к князю правду искать. Брошусь ему в ноги и расскажу, как его слуги нас без совести гнетут. Пускай он их укоротит!
      Кузнец Трофим недоверчиво возразил:
      - Ой, сколь ты легковерен, Угар! Да разве не в княжеские сундуки идет наше добро? Боюсь, плохо тебе придется!
      Опасения кузнеца оказались справедливыми. Безуспешно потолкавшись возле дворца, Угар попытался проскользнуть сквозь ряды стражи во время Ярославова выезда на охоту. Дерзкому смерду наломали бока и предупредили, что, если такое повторится, ему несдобровать.
      Угар вернулся домой мрачнее тучи. В первую же ветреную ночь вспыхнули обширные княжеские овины, стоявшие на отшибе от усадьбы. Когда поднятая набатом княжеская челядь сбежалась с баграми и ведрами, к пожарищу уже нельзя было подступиться.
      Напрасно боярин и его подручные понукали людей:
      - Ближе, ближе подходите! Растаскивайте стены! Воду лейте!..
      Дворня пятилась назад, а иные ворчали себе в бороду:
      - Вишь, какие хоробрые! Сами тушите, коли охота, вон оно как полыхает!..
      Пылали сухие бревенчатые стены, соломенные крыши, дымились неубранные вовремя большие вороха намолоченного зерна.
      Угрюмые черторыйские мужики, стоявшие поодаль и злорадно смотревшие на гибель княжеского добра, перешептывались:
      - Угаровых рук то дело:
      Такого же мнения был подручный тиуна Григорий Кавун и ключник Тарас. В сопровождении челяди, вооруженной вилами и топорами, они бросились к избе Угара.
      Но нашли там только его перепуганную жену да двух малых детей. Сам Угар, запалив овины, ушел в бродники, то есть отправился по белу свету куда глаза глядят, а семью оставил на милость односельчан. Он знал, что добрые люди, и прежде всего Стоюн, дальним родственником которому он приходился, не дадут его жене и ребятишкам умереть с голоду.
      Так и получилось: семья бродника Угара попала на мирское иждивение, хотя миряне и не одобряли его поступка. Сожженные овины пришлось восстанавливать поселянам.
      А ведь и помимо этого у них было много забот.
      Разоренным после печенежского набега обитателям Черторыя пришлось заново налаживать жизнь: сызнова заводить скот, засевать землю. Хлебопашцы поневоле шли к боярину Ставру на поклон и занимали у него деньги на покупку волов и лошадей.
      Ссуда или "купа" таила в себе большую опасность: уже немало поселян, не уплативших ее в срок, из свободных людей - смердов - превратились в княжеских закупов. Нелегкая участь предстояла крестьянам. Но так или иначе поля были засеяны, и на нивах заколосились всходы. А потом явилась зима с морозами и метелями. Охотники начали расставлять силки на куниц и лисиц, ходили по лесам, высматривая на деревьях белок и убивая их меткой стрелой прямо в глаз, чтобы не портить шкурку.
      Рыболовы тоже не сидели сложа руки: они перешли на подледный лов. Основная ловля велась на Днепре, потому что бурный Черторый застывал плохо, а по его ледяному покрову ходить было опасно.
      В глубоких ямах рыбаки багрили осетров длинными острогами. Но главный лов производился сетями. Стоюн закидывал сети под лед и добывал судаков, больших золотистых лещей, часто попадались щуки. Пробив во льду десятки лунок, Стоюн расставлял жерлицы на налимов, а живцов для них, мелких ершей, удил Зоря на мелководье.
      Рыба в эту зиму ловилась хорошо, и это помогло рыбакам прокормить своих односельчан. В Черторые почти не осталось хлеба, и то, что нашлось на дне закромов, с общего согласия решили беречь для малых детей.
      Рыба вареная, рыба пареная, рыба сушеная: Вот что ели жители Черторыя в эту трудную, голодную зиму. Только жареной рыбы они не ели: жарить было не на чем.
      Если какая хозяйка сбивала кусочек масла от тощей коровенки - оно шло детям.
      Глава восьмая. СПАСЕНИЕ НЕЖДАНА
      Прошла зима, за ней и весна прокатилась с ее заботами, и вновь наступило лето.
      Как-то раз Зоря с отцом отправились в Угорское. Там был постоянный спрос на рыбу. Плотовщики, пригнавшие лес с верховьев Днепра и проживавшие на пристани по многу дней в ожидании покупателей, охотно брали на уху судаков, лещей, сазанов.
      День был безоблачный, жаркий. Пока отец продавал рыбу, Зоря решил искупаться.
      Выросший на реке парень плавал великолепно. Переплыть Днепр три раза туда и обратно без передышки было для Зори детской забавой.
      Широкими сажёнками Зоря подвигался к середине реки. Купающихся в Днепре было много: старики и малые ребята бултыхались близ берега. Мальчишки, хвастая друг перед другом, заплывали далеко.
      Любимой забавой ребят всегда и всюду было притворяться во время купания тонущими, а потом высмеивать бросающихся на помощь спасателей. Пока Зоря плыл на левый берег реки, он приметил парня своих лет с белыми, как лен, волосами, с круглым румяным лицом, который особенно отличался в таких проказах. Он уже одурачил двух мужчин, поочередно пытавшихся спасать его, и те сердито отплыли прочь под хохот купальщиков.
      Зоря был недалеко от беловолосого парня, которого мысленно прозвал "забавником", когда увидел, что тот снова начал свою игру, на этот раз обращаясь к нему.
      - Спаси: тону!.. - хрипел он, барахтаясь в воде.
      - Врешь, не обманешь! - со смехом ответил сын рыбака, проплывая мимо.
      - Погибаю: ей-бо:
      Голова парня исчезла под водой. Зоря приостановился. И когда "забавник"
      вынырнул, такой неподдельный ужас был на его побагровевшем лице, что Зоря понял:
      нет, тут не шутки.
      - Держись! - крикнул он и бросился на выручку.
      Пока он подплывал, "забавник" снова скрылся под водой и больше не показывался.
      Зоря нырял так же хорошо, как и плавал. Набрав побольше воздуху, он спустился под воду и увидел на дне беловолосого парня с закрытыми глазами. Схватив его за волосы, Зоря сильными рывками выплыл наверх и с наслаждением вдохнул свежий воздух.
      Спасенный был без чувств. Зоря доставил его на угорскую сторону. А там в страхе метался по берегу высокий пожилой человек в нарядном кафтане, с деревяшкой вместо левой ноги. Это был отец спасенного парня. Когда Зоря вытащил беловолосого, отец налетел на него, вырвав бесчувственное тело из рук спасителя.
      Он тряс и тормошил сына, пока у того изо рта не хлынула вода.
      Отец закричал рыдающим голосом:
      - Доигрался, окаянный! Сколько разов говорил я тебе, Неждан, не шути с Днепром!
      - Не серчай, батя, - слабым голосом ответил Неждан. - Судорога ногу свела:
      Вокруг собралась толпа любопытных. Тут были и плотовщики, и лодочники, и купальщики. Один старик шепнул Зоре:
      - Повезло тебе, малый. Ты Пересветова сынка спас, а Пересвет - всему Киеву известный оружейник. Ох, щедро он тя наградит!
      - А я не из-за награды старался! - сердито фыркнул Зоря и отвернулся от старика.
      Пересвет спросил:
      - Кто ты, парень, и как звать тебя?
      Смущенный общим вниманием юноша ответил:
      - Сын я черторыйского рыбака, а звать меня Зорей:
      - Ну, уж истинно ясна зоренька ты для меня, сынок! - проговорил растроганный оружейник. - Кабы не твоя послуга, лежать бы ныне Неждану на дне речном. Чем одарить тебя, молодец удалый?
      - Не надо мне подарка, - сказал Зоря. - Стыдно за такое брать.
      Толпа одобрительно загудела.
      Между зрителями протиснулся Стоюн, он нес одежонку сына.
      Одевшись, Зоря подвел отца к оружейнику.
      Стоюн с поклоном молвил:
      - О твоем умельстве слыхал я, Пересвет, и рад зело, что мой парнишка твоего из беды вызволил.
      Мужчины сердечно обнялись и расцеловались.
      - Надеюсь, будешь ко мне? - сказал оружейник. - Я такой мед на стол выставлю, какого и у монахов не найдешь!
      - Вот от этого я не откажусь! - весело отозвался Стоюн.
      В толпе послышался смех.
      Глава девятая. В ГОСТЯХ У ПЕРЕСВЕТА
      В первое воскресенье после происшествия на реке Неждан появился в Черторые. Он приехал на попутной лодке и легко разыскал жилище Стоюна. Рыбак и его сын возились с сетью, развешанной на кольях. Круглое лицо Неждана сияло радостью.
      Его серые, как у отца, глаза дружелюбно смотрели на Зорю. Поприветствовав Стоюна поясным поклоном, он обнял нового друга.
      - Так вот вы где живете! - весело воскликнул он. - У вас хорошо, а у нас на Подоле пыль, духота:
      - Это летом хорошо, - возразил Зоря, - а зимой волки ночью по улицам бродят:
      собаку выпустишь - мигом уволокут.
      - А вы зимой к нам переходите жить, - предложил гость. - У нас дом большой, батька с маткой будут рады.
      Стоюн и Зоря рассмеялись в ответ на такое неожиданное предложение. В это время из хаты выбежала Светлана.
      - Батя, Зорька, - звонко крикнула она, - завтракать идите, уха сварилась!
      Увидев чужого парня, она смутилась, покраснела. Неждан с любопытством рассматривал скромно, но опрятно одетую синеокую девушку со стройным станом, с длинными русыми косами, спускающимися ниже пояса. Он повернулся к Зоре и шепотом спросил:
      - Сестренка твоя?
      - Ага. Светланкой звать. Погодки мы с ней, она помоложе.
      - А матушка твоя где?
      Зоря тихо ответил:
      - Родимую о прошлом годе печенеги в полон увели:
      - А меня батя за вами прислал, - перевел Неждан разговор на другое. Сбирайтесь!
      - Кто?
      - Да все вы: ты, батя твой, Светлана. Мои старики наказали, чтоб я всех привез, сколько вас ни есть. Да и сестра хочет повидать моего спасителя.
      - У тебя тоже есть сестра?
      - Есть. Надькой звать. Она в наших годах. Так поедете?
      - Не знаю. Как, батя? Поедем, что ли?
      Рыбак призадумался. Он намеревался в этот день основательно починить порванные сомами сети, но мысль о том, что Пересвет обещал угостить необыкновенным медом, перевесила.
      - А ладно, не уйдут сети! - с необычайной для него беззаботностью сказал Стоюн.
      - Поедем, коли зовут. Светланка, сбирайся!
      Но девушка наотрез отказалась ехать. Ее смущал красивый наряд Неждана, его шитая шелком рубашка, сафьяновые сапоги.
      "Небось, и сестра его так же красно одета, - подумала Светлана. - А я: Нет, не поеду нашу бедность показывать:"
      - Я буду сети чинить, - нашла предлог девушка.
      - Ну и ладно, оставайся, - согласился отец. - А мы с Зорькой поедем, только пускай сначала гость нашей рыбацкой ухи отведает.
      Неждан отказывался, но хозяин не хотел слушать никаких отговорок. Впрочем, стерляжья уха оказалась великолепной.
      Зоря надел лучшую рубаху с вышитым воротником и длинные холщовые штаны. Обуви он не знал с ранней весны до поздней осени; его ноги задубели до того, что не боялись ни камней, ни колючек. Стоюн скрасил будничное одеяние красной опояской, которую завел давным-давно, еще к свадьбе.
      - Сей день ты у нас, батя, седоком будешь, мы тебя повезем, - сказал Зоря.
      Сам он сел на корму, посадил Неждана на нос, и оба проворно заработали веслами, гоня легкое суденышко против течения.
      Река была оживленной. Сверху величаво спускались купеческие учаны, полные товарами, охраняемыми стражей; скользили рыболовные лодки со сложенными на носу сетями; удильщики, поставив челны на якорь, сосредоточенно следили за лесками.
      Завидев Стоюна, праздно сидящего на средней скамейке челна, знакомые рыболовы весело кричали ему:
      - Эй, друг! Куда таким боярином едешь?
      - В гости меня повезли, на Подол! - улыбаясь, объяснял рыбак.
      Неждан, усердно работая веслом, рассказывал о своей семье.
      - Батя мой лишился ноги в бою с печенегами, - говорил парень. Жестокая была сечь, и многие тогда жизнь положили. На батю наскочил один ворог, богатырь ростом и силой. Он бате ногу мечом порубил, зато сам без головы остался:
      Зоря знал об этом страшном печенежском нашествии на Киев, которое случилось в 1017 году. Помнить его он не мог: ему было тогда три года. Но мать часто рассказывала, как она и другие женщины Черторыя скрылись в лесной чащобе:
      сторожевые посты успели предупредить о приближении орды. А Стоюн сам сражался в числе русских ополченцев. Сильно тогда пострадали киевские окрестности, в том числе и Черторый. Но печенеги бежали, разбитые наголову, и после того долго не осмеливались появляться в русских пределах.
      Рыбак спросил Неждана, почему он получил такое имя.
      - У бати с матушкой сколько лет детей не было, они уж и ждать перестали. И вдруг родился я. Вот и назвали меня Нежданом.
      По церковным записям парень числился Василием. В ту пору многие русские люди носили два имени: обиходное, славянское, и крещеное, взятое из святцев [святцы - список имен святых]. Оружейник Пересвет, придя к попу на исповедь, отзывался на имя Софроний. Да и сам князь Ярослав Мудрый при крещении получил имя Георгий (Юрий), но никто его так не называл.
      Неждан, не уставая, занимал гостей разговорами. Но вот показалась на высоком речном берегу деревянная стена, окружавшая Киев, за ней подымались шатровые верхушки боярских хором, высоко возносились башенки великокняжеского дворца, блестели золотом купола многочисленных церквей. Не в первый раз Зоря видел Киев с реки, а все же загляделся на его величавую красоту.
      Давно облюбовали славяне место, где стоял Киев. Еще в VIII веке нашей эры там уже появилось обширное городище, которое росло с каждым десятилетием. Так удачно расположилось оно на скрещении речных и сухопутных дорог. Могучая река Днепр - Борисфен, как ее называли греки, пересекала с севера на юг чуть не всю огромную русскую равнину. И сам Днепр, и густая сеть его притоков представляли систему дорог, лучше которой не придумаешь. По сухопутью же шли проезжие шляхи в старинные и новые города Искоростень, Листвин, Туров, Стародуб и многие другие.
      А как удобно было защищаться от врагов на трех горах - Киевице, Хоривице и Щековице [Эти горы назывались в честь легендарных основателей города, трех братьев - Кия, Хорива и Щека. А по имени их сестры Лыбеди называлась речка, протекавшая под городом.]. Крутые горы с почти отвесными склонами, поросшими лесом, и глубокие ущелья, разделяющие их, а с востока широкая и быстрая река - все облегчало защиту Киева. В лесистых долинах и оврагах можно было скрывать засады.