Владимир ВОЛЬФ
      ЛЯБДЯНСКАЯ СМУТА
      Засек(C)реченная сага
      (Порнографическая былина)
      СЛЯП 1
      В оны дни жила себе - провисала в звездных теснинах планета Лябда. И произрастал на ней, окромя зелени и мясо-молочного скота, лябдянский люд справный, тучный, до работы, еды и промежного весьма охочий. В ситном своем житие лиха не ведали: бабы-лябди справляли харч, любили мужей и что ни год - на сносях; а мужик на Лябде плодился дебелый, может, и темный по нынешней мерке, но тем и счастливый - кумекло варило, как с чугунами обходиться, да бражничать в меру. Распашки всем хватало вдоволь, о тризнах почти позабыли - помирать резону не было.
      Все б в темя, да за теменем - Гельдып, царь-всегалакт, всехват и прочим не гам. Лябда в табели царева стада числилась, но за кромешность своего отшибного отдаления жалована была покоем и минулостью. А тем часом сеча лютая шла по всему околотку. Рубились с аспидами, что из соседней галактики повадились пузо и огузок парить на царевых звездах. Как засечка с ними вышла, припомнить никто не мог - то ли Гельдып аспиденышу хвост своим бронелетом ошпарил, то ли вспесились от качеств своих гадовых, одно ясно - урон шел: аспид звезды пользовал, а коммунальных в мошну - кукиш... Как на беду, владел аспид со своим косяком особым охранным секретом - ни фугари, ни пыркошвары заморить гадов не могли, отчего царево войско имело афронт и конфузию. Война - дело и так расходное, а тут - мужичий контингент был вначале "непобедимым", опосля - "ограниченным", и чтоб не стал он вовсе "легендарным", Гельдып издал два Указа.
      Первый - о Великом Выскребном Призыве.
      Второй - похитрее - о невозможности в сие геройское время рожать девичий персонал.
      Дотоле, пока аспид не канет, рожать только мужиков, цареву войску приплод. А лейб-повитухам наказал: чтоб злым наваром бабский семяплод как временно чуждый (от баб на войне проку-то мало) у всей рожающей половины известь.
      Об этих важностях на Лябде и не слыхивали. Аспид если и тревожил, то по малой нужде, в сторонке, а с указырем заминка вышла - мачту еще с прошлого урожая строить бросили. Темный народ, так и жил вне царевой линии.
      А уж когда глашатаи на Лябду припосадились, то варежку и разинули мужик-лябдяк что в крест, что накрест себя поперек шире, мускулом так и арбузит. И объявили Призыв.
      Лябдянским мужам разъегорили - война, мол, Гельдып (царь ваш, кстати) зовет, а по случаю такому ликуйте и айда в метрополию, в учебку. Лябдяне, однако, манатки паковать не спешили. Кутнули с недельку-другую, глашатаев до зеленых аспидов захмелили, а опохмелившись, речили:
      - Ежели чугунов скиберить, бронелет сбондарить иль кирюхи сварить, так мы завсегда. А воевать у нас охотки никакой нету, извиняйте.
      Глашатаи в треск: "Да вы!", "Да кто!". Облаяли всячески да с перешибом:
      - Ужо вас, лябдей лядовых, Гельдып дубиной-то приголубит!
      Ладно, стерпели бы мужики...
      Да обнаружилась оказия - по бражному делу один глашатай в спальницу к вдовой лябде закатился. Та и возопияла. Мужики гуртом - туда.
      - Ботву прими... - попросили и за ручки из избы вывели.
      Да огорчили по лбу. Приятелям - под горячку добавили. Так глашатаи с Лябды лататы дали.
      Ну и еще с недельку по такому случаю отгуляли лябдяне.
      Но не долго тешились. Черной тучей осел на Лябду царевый полк. Куда ж с голым пузом супротив фугарей? Пришлось картуз ломать.
      Попервой каратели задали березовой каши мужикам, опосля заголили им лбы и в баржи - как распоследний скот - в учебку. Бабы и слезней, и царапом на карателя шли, только докудахтались, что всех мальчонков, вплоть до грудных, лишились. А полковник напослед сказал:
      - Мужьем своим возгордитесь еще! Мы, ежели в бою их положим, то геройски, не иначе. А соплячье ваше за мятеж в ироддом сдадим, молодая гвардия вырастет. Скучать не надейтесь: с перволетки лейб-повитухи явятся, впрыск производить, с ними - трахбат донор-жуанов на терку, и тогда, мать, пошла-поехала - рожай мужиков, о девках забудь. Вы теперь солдатки, царева воспроизвода матки...
      И уволок, мерзавец, всех мужиков подчистую. Постолбычили бабы, разиня рот и в небо глядючи - на выпушку газовую от бронелетов, и просекли вконец, что за жизнь-черняк у них началась.
      И возопияли тогда. Уже хором.
      СЛЯП 2
      А пока камнеюга зимняя не началась, случился рядом лихой человек Хряпс, по полной выкладке - государев дезертир и охульник. Спешил, голова пролетная, на сворованном бронелете "Шиш" с архаровцами своими меньшими с Тырлом и Фиськой.
      Всем "Шиш" был хорош, в флагманах значился, да только во время кумпаний гниды всякой от аспида набрался и замлел весь. Мля всю что ни есть дерюгу сожрала, а экипаж и вовсе уела. Решил Хряпс мле измор учинить. Морили уже с месяц, с перемириваниями, о курсе забыли, а потому и оказались в лябдянской глуши.
      Вдруг визгом-плачем бронелет стегнуло, да так, что даже мля озадачилась. Хряпс зырь в лукошко просветное...
      Видит: планета разбубонилась по курсу, а на ей бабы - стоймя и вповалку, и грай стоит причитальный. Молвил тогда Хряпс, чешучись:
      - Это, мля, нам подходит. Мужиков, видать, сволонтерили. Эта нам, мля, передых тута будет...
      Языком Хряпс был малость обделен. Да еще мля заела...
      Приухабились они на Лябду и в чем мля не доела к бабьему народу вышли. Раскимарились на свежачке, стоят, чешутся и щеря кажут. А к ним уже лябди и чугуны с дрекольем - лавой - за карателя мня. Только сгонорились враз. Узрели сквозь битую млей ряднуху все достоинства Хряпса, в коих он буйно наделен был. А у Тырло и Фиськи - хочь поскромнее, но тоже гвардейского чину.
      - Откудава будете, залетные? - выступила вперед Зеля - волоокая, первая по тучности и навару солдатка Лябды. Супится, а сама от Хряпса глаз отвесть не смеет.
      - Дезертиры мы. На Указ наплевате, мля, ли... тьфу, ли... мля... заколдобило Хряпса, да не по тому изъяну.
      Уж как ни гусарил, ни бардел в свой час, а красавы такой ни в жисть не видывал. Знай, поперек все пер, грызла щербинил, а вот влюбляться как-то не доводилось. А тут те - с первоглядки, аж дух заняло!
      Выручил закоперщика Фиська, на треп охочий:
      - Мы, ладушки, народ не опасный, разве ночью, да и то - на перине, да и то - ежель напугать чем... Подхарчиться б нам с месяцок, фуражу для ракетки, снемогла броневая - кипяточку просит - гниды царские на изжор берут. А мы вам благодарны будем, а укормите жирно - так дважды...
      Лябди - в румяны. Кто побойчей - сдачи:
      - Ежели чуть мля не забодала, какая ж в вас корысть? Работы непочатый край, кабы падеж не вышел!
      - Не выйдет, - заверил Фиська, - нам Гельдып силы выпестовал!
      И показал.
      И действительно - у всех чугунов, что разладились, винты и схемы подсупонили, в дело пустили, а чугуны уж сами - и дома починили, и поля вспахали, и все протчее по хозяйству довершили. А дезертиры пошли удовольствия делать.
      Так лябдя за лябдей - сперва соседку за аморал, а потом, глядишь, и сама - набекрень. Пыхнуло соломенное вдовство. Хряпс к Зельке припал, искусился и сгинул, а Тырло с Фиськой, что ни ночь - на новом подворье. И такие уж старательные, шебутные да веселые, что бабы за передворацию зла не держали, пусть себе (дезертир он и здесь дезертир), только от завязки береглись - надеялись, авось мужья воротятся. Поди тогда, разъясни, кто запузырил.
      - Болтун ты мой хромоустый! - потешалась над Хряпсом Зеля. - Лобызарь кондовый...
      И учила нежной лябдянской науке губами медовыми, телом - распахнутым как пьяная ночь и теплый ветер. Любила яро, но дале избы не пущала, боялась сглазу.
      А неудельные, потому и моральные бабы в завидках злословили:
      - Муж вживе уж за вымя-то потягает!
      И хоть в доклад никто не целился, знали: был бы язык, а звонари сыщутся. Впрочем, Тырло с Фиськой вскорости ихнюю обиду ликвидировали.
      Воодушевленный коллектив греб гниду из "Шиша", белил по самые подмышки известкой, чтоб мошкара впредь не лезла. Подумали, и красные горохи домалевали. На манер комахи-коровки, токмо наизнанку. Фуражу для растопки не пожалели, уж "Шиш"-то борта себе нагулял - и трепещет, и огнеструем в грунт бьет от нетерпячки бродяжьей.
      Минула зима. Камнеюга шла на убыль.
      Как-то вечером Тырло с Фиськой до Зелькиной избы доковыляли. На крыльце сидьмя, Хряпс зевал, шары чесал и тоскливую песню о миленьком, что над городищем - вразлив, слушал.
      - Ну что, бугор, век вековать здесь будем? - Фиську, как самого ответного, уж ветерком шатало от перебора. - Так и схлопотать недолго. С дивизией рогоносов, не меньше, квитаться будем, ежель щас не в летку дером...
      - А мои, все ж, сладогласнее твоих, Фиська... - запрокинуто слушал лябдей Тырло. - О! Пряня на извив пошла, чистый протруберан, так и жгет...
      - Видал? - кивнул на закадычного Фиська. - Ему, тихоне, больше всех перепадет.
      Только с завистью как-то прозвучало...
      - Ой, мля, не знаю... - уронил чуб атаман. Впервые домашнего уюта вкусил, ласки жаркой, смальцо завязалось - седло об крыльцо клеет, добавки просит...
      Завидел такой коленкор Фиська и картуз оземь - хляп!
      - Все! Зажиганка "шишова" у меня найдется. Сам полечу. Очень приятно было познакомиться!
      И вот таков - зашагал к бронелету. Тырло с Хряпсом переглянулись.
      А наутро их не стало.
      Возопияли, пробудившись, бабы. И пуще всех - Зеля.
      СЛЯП 3
      Прошел камнелетный сезон.
      Как и было обещано, по перволетке грянули царевы службы: повитухи с наваром и донор-жуаны с гардеробом. Имели при себе весть страшную, кою для успеха кумпании хоронили пока в тайне. Полегла лябдянская дивизия один в один мужичок; говорят, ихние бронелеты за аспидов приняли, ну и постарались... Весть эта в полном наборе похоронок лежала в секретном сундучке, а ключик - у главного повитуха Дрызга.
      По прибытии служивые впали в жор - харч атаковали так, что за ушами хрумтело и пугало окрестных собак. Донор-жуаны берегли грацию и больше гуляли, цены себе не сложив, пред лябдями - приглядывались, а потом делили в карты.
      - А служить как будете: в скафандерах, иль на босу ногу? - пытали иные лябди для форсу и заметки. Все им после архаровцев в охотку шло.
      - Государев махач производится согласно Уставу - натощак и расчехленно! - отвечал Каплун, старшой в трахбате.
      Являли в себе донор-жуаны служебную схожесть, все один в один - плешь окатная, щупоглазые, хищноротые, у каждого над пузом телепайка медалей "За взятие", "За овладение"...
      Каплун строго следил за изготовкой и, что ни утро, проводил показные маневры в полях - от коих, очертя рога, бежали коровы и прочий скотонарод, а чугуны, зло деренча, плели новые кнуты, взамен измордованных в обороне. А трахбат, навоевавшись всласть, шагал в лагерь, унося контуженных и погоняя условного противника, чтоб пустить его на провиант с хреном.
      Но так и не заполонили лябдянских сердец гости непрошенные, а от расспросов уклонялись, в мимогляд все: мол, даже и не слыхивали о такой лябдянской дивизии... Как-то самоходом бабский раж и стух.
      Пришло время, повитухи сбодунились и, опухлые, висломордые, принялись зелье отворотное варить - то самое, девичий знак в лоне губящее. Заливнее всех бражничал главповитух Дрызг, и все у Зели - врал: первуха, мол, сладкая, - а сам имел на хозяйку ба-альшой антирес. Даром в атаку идти Устав не позволял, только после впрыска. И вот когда в чаны самый важный порошок пришло время сыпать, дал он маху - от прозелени в бельмах спутал цвет и вместо бабаед-травы ханамуж-корня бросил. Но лишь спустя годы ошибочка вскрылась...
      А лябди, тревожной хмурью полные, ходили понуром, без радости, на донор-жуанов если и смотрели, то как на чурбаки - в том больше сучок, а в том просто мля... Пропадала с каждым часом в бабах жизненная сила, непонятно отчего, но на впрыск явились без утайки, в аккурат все, согласно повесткам. Уклонизма на Лябде еще не знали. Выстроились и в змею-очередь привычно записались. По одной - в палатку, а там повитух с впрыскарем резиновым, мерзким, срамным... А кобеля-коновалы вдоль шеренги, и тросточкой в чресла:
      - Тебе, гражданка, солдатика презентую, и тебе...
      А лябдям хоть в петлю от беззащиты. Все архаровцев честили за дезертирство неисправимое.
      Инструкция гласила: три ночи впрыск в бабе перебродит, а уж тогда все чо хошь. А бабу-уклонистку, что девку родит - силком на пол, иль на треть жизни в кишлаг, на перероды. Завидовали лябди тем, у кого доченьки еще от мужей прижиты оказались, боле женского приплоду не намечалось.
      В те три дня повитух Дрызг зачастил к Зеле в особинку. Шары нальет и нашептывает:
      - Я те в метрополию к себе заберу. О соломе и навозе забудешь. Одену в златохимию, залебедю как царь-дочку...
      - Дочка? А царевой бабе типун резиновый не совали?
      - Цыть, дура!!! - аж присел повитух. - Ляпун уйми. У нас в метрополии с этим строго. За балабол и в кишлаг...
      Хоть и обрыд Зеле муж сей, но в интересе своем первухи все подливала, подливала...
      - Я за тебя, стерильненький мой, пошла б, - вздохнула лукавая, - да в супружном сцепе я. Мужик мой воюет в царевом войске, тылов лишать его не могу. Скиснет, аспида пропустит, а это, витаминоз ты мой, государю огорченье. Вот я и думаю блюстися так: по-державному...
      Дрызг поедом глазенапал, зубами хрустел, да не выдержал:
      - Жарынь тя в кичку! Вольная ты! Ходи со мной, покажу чего...
      И попер шатуном прямехонько к секретному сейфу. Потайной фонарь зажег, ключиком ковыркнул и похоронки на всех лябдевых мужиков представил.
      - Был сцеп, да вышел весь, ик...
      И упырем в красном свете оскалился.
      Оборвалось сердечко у Зели. И от жалкости по себе и всем бабам лябдянским покатилась слеза горюча.
      - Ты чего?
      - От радостев... - выдохнула и пошла сама не своя.
      Главповитух было за ней, да споткнулся и захрапел подле сейфа. Проснулся, когда рев изводный в городище поднялся. Глянул на раззявленный ящик и с досады об него башкой. За такое ее не сносить.
      За ночь Зеля все избы обошла - а поутру бабы всем миром ревмя ревели. Донор-жуаны с перепугу чкурнули в бронелет. Даже гардероб забыли.
      Дрызг по лагерю с зуботычиной - налево, направо.
      - Чего в диффикацию впали? Скулит, шелупонь. А вы дело знайте: чехлы долой и поизбенно! Чтоб дым пошел!
      Кобелей из бронелета вынули, построили и на городище - типуном. А навстречу чугуны, гремят своим литым косолапьем, а в клещах вилы. Ну как мужики, токмо лектрические.
      - Фугари на прямую наводку! - суетил всех Дрызг. - На переплавку их, челядей недовинченных!
      А чугуны у лябдей - последняя отрада по хозяйству. И чем бы все кончилось, неведомо, но грянул гром с небес.
      Огневищем пырхая, спускался "Шиш".
      - Хряпс? Хряпс!!! - лопнуло в супротивных войсках.
      Государева дезертира знали все. У Дрызга его вид был приколот для опознания - с глядла и в ухо. А уж "Шиш" был самым выдающимся бронелетом армады, пока не слямзили. Промеж алых горохов уж пыркошвары навострились фугари им в долю не падали...
      Понял Дрызг: дело - труба. И затрубил отход.
      Лябди на луг высыпали - в хороводы с радости.
      - Мля воротился! - громче всех пела Зеля.
      Заприметил ее главповитух и через брехлай громово осватал:
      - Эй, холера, пойдешь за меня в жены?
      И видит же, наркозный, не до замужев ей!
      - Гельдыпа тебе лысого! - отбрила Зеля и расхохоталась вприпляс - от дерзости, от Хряпсовой близины.
      - Так алкай же, палиндром! - отвел брехлай и пальнул в голубу из плазмоля. И в люк нырнул, убивец.
      Свора царева шмыгнула в облака, наискосок...
      Вышли из "Шиша" архаровцы. Тырло и Фиську зацеловали, а перед Хряпсом дорожку к Зеле слезами выстелили.
      И лежала она неживая, улыбая, ручки белы в росе - навраскидку...
      Пал на колени Хряпс, в губки индивеющие поцеловал.
      - Карать буду, мля! - рыкнул. Слезу утер - и в бронелет. Наперсники за ним.
      Воротились через ночь. Зелю схоронили на трагичной памяти полянке. Деревце посадили, чтоб не скучала. Хряпс холмику поклонился напослед и канул в избу топить тьму-печаль. На расспросы Фиська невесело отмахивал:
      - Одного пыркошваром не добили. Утек, мля...
      Наутро, тишком-нишком, никого так и не проведав, снялись архаровцы в смутном направлении.
      Лябди грешным делом порешили, что насовсем.
      СЛЯП 4
      А век - валил пень через колоду, - и навалял: дела в царстве катили кубарем.
      Победно завершилась война с аспидом. В одночасье стали их запросто и фугари, и пыркошвары дырявить, да так успешно, что за недельку царевы войска одержали викторию и воротились домой. Генералы скребнули затылки и триумф приписали к отчетам гения мысли своей. Хоть и чуяли: дело темное сколько лет в конфузиях как в шелках хаживали. Ломать голову, однако ж, не стали.
      И тут карачун прибрал Гельдыпа I.
      Для многих небо с овчинку показалось, и они, вторя, околели - пред страхом неизвестности. Ведь потомства Гельдып не оставил, ежели не в счет байстрючок от фрейлины, что после впрыска отворотного имела высочайшую честь под канделябром. И понесла.
      Байстрючок рос блажным, бзикастым - то падун свалит, то изо рта пена - буруном, то из ноздри на манер кистеня - сопелька...
      Злы языки брехали, что дофин чудит от бабаед-травы - имелся на то пример в простолюдье. Да выбор невелик, байстрючка-то к родовому древу кое-как прищепили, нарекли Гельдыпом II и помазали на царство. Но обиделась соседняя ветка - великие князья Гаплык. Удумали переворот. Но кондуит-служба бдила справно - обошлось малой пальбой во дворце, даром только царевича напугали - в стельку обмочился. Князьев, не глядя на титлы - в кишлаг. Но с тех пор царевич, как проснется, на взвод:
      - Чу! Чу! Гаплык чу! Ы-ы-а-А!..
      И - в корячки.
      Как престольный покой оберечь? Плохо раскрываете - поставили на вид кондуиту, ну, заплечники и наладили товар - по заговору к завтраку. Головы корнали ежедневно и пунктуально - на дворцовой площади - хоть часы сверяй. Так и пошло: "без четверти гаплык", "гаплык ноль-ноль"...
      И без этого гарниру дела в царстве шли колченогим косоходом: повитухи за военный период потрудились на славу - уж который год ни единого женского ребеночка не народилось и в ближайшем обозрении не заикалось. С бабаедом пересол вышел, да и царь-папаша Указом страху в кость нагнал. Не могут бабы баб рожать, хоть тресни. Война давным-давно минула, а они все солдатиков, да солдатиков. Не дети - дураки петые, ведь иным царевым маткам по ведру бабаеда, а то и более, угораздило. Заговор налицо. И в гаплык-час на площади всех повитухов, как одного, ампутировали. Подумали, и трахбаты по тому же месту - за разбазаривание женского семяфонду.
      А еще в народе завелись болезни - обычные и дурные. Ну, обычные, те ладно - больше двух не пристанет, с болюном и отвалятся, а вот дурные... Недовольством пучить начало народ-то. В провинциях крамолия дурноцветом: "Царек - умом поперек, так себе, недостругок..."
      Кондуит с ног сбился. Кишлаг от переизбытка трещит.
      А у Гельдыпа II, надобно справедливо отметить, ум все же был. Когда некуда девать стало, Гельдып его и высунул:
      - Войну, - говорит, - чу.
      Министры - ура! Застоялись, мол. Пора фугарем-то пошипарить. Веди, батькин сын! А вот с кем воевать-то? Ясно дело - с заговорщиками! За сплочение!
      Обчество струхнуло. Побежало. А кто побежал, тот себя и выдал. Грянула сплочевная война.
      Народ - сволочь. Верить никому нельзя, поэтому Гельдып II решил:
      - Чу!
      Стали чугунами армию усилять. Склепали немыслимое количество - по мужицкому образу и подобию, только покрепче, помоторнее и похолоднее. И пошли давить заговоры по околоткам. Где мужик схоронился, баб за антибабий уклон - в кишлаг. Там женки дурнели и, поскольку все песни про миленького были под запретом, мерли от неизбывной тоски. Авторитет Гельдыпа II рос еще б чуток, и сровнялся бы с батиным.
      Той грозной порою сплочильный разлет заприметил полузабытую Лябду.
      СЛЯП 5
      Бронелет наискосок боднул лябдянскую атмосферку и, схлопотав поддых, кувыркнулся в эфир. Разлетный Пеняй припал к лукошку и ахнул. Преткновение вышло оттого, что планетная лазурь была инда в пузырь забрана и потому имела замечательные отбойные качества - как, скажем, жиром обтянутое брюхо. И действительно, в одном месте ласа сходила на нет - в лунку на манер пупка, а на опупке той стояла заимка с холостой трубой. Пеняй туда и указал.
      Отбойный пузырь прозрачно стягивался и нырял под забор - в лопухи, а посреди округлого подворья стояла замшелая изба. Бронелет едва приткнулся на задворках. Сквозь пузырь лес зеленел, а забор в одном месте размыкали стоеросовые ворота, почему-то девизом вовнутрь заимки:
      "Кто в Лябду лебедем - тому лады, кто либидом - тому лябдык".
      Раскудрявостей этих разлет не просек, но созвучность "лябдык гаплык" отметил.
      Толкнули дверь. Шасть в тишинистый сумрак. И прелюбопытное узрели.
      В затхлой горнице стояли два ушата, с гроб размером, дерюгой крытые, а более - ничего. Дерюжку задрали, видят - мокнет голый мужик - не то в смальце, не то в маринаде, а рыло одето в хобот, которым он сонные ветры пускает. Тут оне за хобот его и к ответу.
      - Кто таков будешь? - пытают, в пузо фугари уперев.
      - Не больно-то рогом... - утер шары мужик. - Не смотрите, что комолый, супротив вас тоже кой-чего имеем...
      Был это Фиська, Хряпсов кореш. Тем часом содрали дерюгу со второго ушата. Там тоже мужик, еще наваристей, в кисляке примутненном плавает и пускает бульку.
      - То есть кто?
      - Тырло-о-о... - зевнул Фиська и хлебнул рассолу из ушата. Тылом длани утерся. - Вы его лучше не бередьте.
      Не послушались. Выволокли Тырло на просушку.
      - Так... - сплюнул архаровец и, набрав воздуху, - ...! ....., ........ ...................!!! ..............! .......... .............. ..........!!!!!!!!!
      Молчал Тырло всегда до поры до времени. Но когда за суверенку стебали, дипломатию отвергал напрочь. Такого наваляет!
      - ... ......... трах-х-тарарах-х всех! - угомонился, наконец, Тырло.
      - Я ж говорил... - развел руками Фиська и, пока гости схлебывали, перехватил:
      - Добро пожаловать на Лябду! - Но, видя опасную тоску, упредил: Сперва докалякаемся - Лябда в кумпол непробивный одета, без нас вам туда ходу нет. А без докладу пущать не велено.
      Хотели голышам за ласковы речи по первое число всыпать, но Пеняй, не будь дурак, смекнул и - в обходку:
      - По каботажному делу мы. Негоцианты. Чем сторговаться, чем сменяться со взаимовыгодой. Пусти, служивый, мзда будет.
      - А мундирчик-то царевой войски! - кивнул хмурый Тырло.
      - Это для захороны, чтоб дезертир иной разбоем не взял.
      - А-а-а... - протянули архаровцы. Переглянулись: "пустим?".
      - Ворота вам заговорим! - пообещал Фиська.
      - Мзду давай, - пошел на принцип Тырло.
      - А обратно выпустите?
      - А чего ж, выпустим, - и Фиська уже вполголоса довесил: - Ежль карачки выдюжат...
      И пошли сплочевники под ворота. Кумпол в скобе как мыльный пузырь раскатился и впустил беспрепятственно. Но только черту миновали, а глазурь уж внатяжку - и крепка, и булатна.
      Бредут царевы лазутчики и во все глаза на ус накручивают: где что произрастает, к чему тянется и чем дышит. О Лябде они по молодости лет слыхом не слыхивали, потому изумлялись.
      Обочь тракта поля раскинулись злаком. А в севах чугуны, зудя, полеводят. Идут час, другой - ни души. Вдруг видят - гонит баба на цепокате. Сплошной концентрат - что лицом, что долу - щеки сытьем надуты.
      - А не скажешь ли, красотка, - подбоченился Пеняй, - есть ли у вас град стольный?
      - А как же, и городище, и столовая при нас, - лябдя жемчуг скалит и наголо мужиков оглядает. - Дорогой прямо, в аккурат и упретесь.
      - Вижу - умом сильна, краля, - маслил дальше Пеняй. - А не скажешь ли - о царе таком, Гельдыпе II, представление складываете?
      - Чего ж, складываем. И о батьке, и о сыне, штабельком...
      - Очень хорошо, - ободрился Пеняй. - А верность престолу блюдете, не изменяете?
      - Не с кем, милый. Блюдем, делать нечего.
      - А к чему тогда, скажи, на планету чехол преткновенный одели?! вскричал Пеняй и сердешную за руку - цап!
      - Да ну! - у лябди глаза навыдув. - Брешешь небось?
      - Да чтоб я сдох!
      - Вона, я смотрю, прель в атмосфере и в городище...
      - Нук-нук-нук? - навострил уши Пеняй: - Может, и заговор супротив Гельдыпа намечен?
      - Насчет заговоров не скажу, - нахмурилась лябдя, - а наговоров с три короба представлю. Соседка, к примеру, брешет, что я укроп у нее по ночам тягаю. Заговаривается... Во! Стало быть - заговор! Ну, этого добра у нас в каждом дворе по кучке. Ну, пусти, пусти, сладенький, мне на хутор пора маслобоить...
      А разлетным уже грудь распирает - для медалей. Коли заговор сыщут прибавка к жалованию и приплюс к побывке, как и положено дружинникам целых три дня.
      Затрусили бодрым цугом в столицу. А лябдя, переждав - цепокат в лопухи, а сама - огородами - в ту же степь.
      Когда до околицы оставался гак с маковкой, из города высыпала прорва женского народу и, с гиком окружив разлетных, повела в главную престольную избу.
      Посреди светлицы на лохани сидел мужик в мокрой простыне и люто клацал очами.
      - От Гельдыпа, мля?
      - От него... - оробели от такого кворума лазутчики. Врать не смели: Заговор искать направлены.
      - Гы... - подобрел бугай. - Доброе дело, мля...
      Но бровю задрал:
      - Токмо смотрите... Хвори какие срамные имеете?
      - Какие, извиняюсь? - не понял Пеняй.
      Лябди за спиной ухнули со смеху. Мужик вздохнул.
      - Ну, эта, эта... - глаза ниже опустил. - Охвостье, мля, строевое?
      - Комиссию перед вылетом прошли, а что?
      - Щас узнаешь, мля, - и бабам знак сделал. - В перекат их, ток не до смерти! Гоньба-а-а, мля...
      И в лохань полез, мордюк хоботом зачехлив.
      А лябди на служивых налетели и понесли, трепетных, на сеновал. С песнями, вприпляс...
      Через недельку, истерханных и скукоженных, на пуповок выкинули и манатки вдогонку.
      - Добрая терка? - крикнул под лазоревый занавес Фиська.
      - Лафа! - откликнулись лябди. - Тебе спасибо, огурчик! Сам-то скоро в гости?
      - Не срок. Напитаюсь, тогда.
      - Ждем!
      И занавес опустился. Тырло обмылков в бронелет под прицелом спровадил, да под курдюк ногой - чтоб жизнь медом не казалась.
      А все оттого, что Хряпс в свое время разразился геройским подвигом. В тоске однолюбной проводив Зелю на вечный покой, отправился в самое пекло тогдашней войны, прямиком в косяк к аспидам. А поскольку из людей он первым такую наглость сморозил, аспиды его в штаб допустили и выслушали как могли. А Хряпс - крагу в морды и объявил поединок. А ведь аспиды к рыцарству прямое отношение имели - вызов приняли и обещали биться по-честному, безо всяких охранных хитростей. Посмеялись змеино и, чтоб человечинкой побаловаться, машинку свою отключили. Архаровцам того и надо было. Фиська вьюном к устройству и слямзил, пока аспиды на трибунах за своего болели. Хряпс тогда своего супротивника за ноздри и к "Шишу" веригой, а Тырло - на полный форсаж. Едва от погони оторвались. На укромной планетке аспиду хвоста выкручивали, в дугу ломали, но о секретах всех дознались и отпустили к родной гадской маме. А охранной такой машинки аспид больше не имел - вот так, натурально, войне и был дан главный излом. А наперсники, воротясь на Лябду, затянули ее непробивным лазоревым пузырем - гадов секрет ядреной силой планеты питался.
      Так и повелось у Лябды - что царству наперекосяк, то себе в заначку. Вскрылась ошибочка главповитуха Дрызга. Понесли солдатки от архаровцев первый женский молодняк - сработал запрет на пацанву. Но Фиська, всех пощуплее, первым тревогу забил.
      - Ежели еще привесок обещается, то отгрохают нас бабоньки одним только количеством. А у меня крайняя плоть засуху обещала. Надо бы как-нибудь с передыхом, для устойчивого вдохновения.
      Вот тогда-то лябди и соорудили им питательный рассол - коль помариноваться с полгодика, выйдешь крепким как малосольный огурец. Да и омоложение явное прослеживается. Так и зажили: бабы в поле клопочут, в труде геройствуют, передовиков выявляют, а как срок прийдет (к урожаю) архаровцев из кадки долой и пенки именно отличницам лябдянских нив и весей.
      Бывало, ударницы так Фиську изъегозят, что после смены он ни ручкой ни ножкой - и только те, кто не трудом, а сметкой богаты, вылущивали у него твердинку мужского настроя. Хоть в том гуже Тырло и Хряпс были подюжее, бабы Фиську любили и жалели больше - за веселый нрав и выдумку, пусть не об морок, но по куражу.
      Особым изыском считалось оттопырить Фиську напослед, перед отзывом тем лябди особо друг перед другом кичились и спрашивали у Фиськи подтверждения. Тырло прозвали "убивцем", а Хряпса величали не иначе как "батюшка" - поощрение делал неспеша, добротно и с основанием. Истинно, государь был в числе его достоинств.
      Урожайные гуляния шли на истом, Фиська с Тырлом ретировались к посту, Хряпс - в стольну избу, лябди с чугунами - в поля, а погодя - на зимние квартиры, грудняк вынашивать.
      Так вне мытари минуло полвека. Лябди давно уж пообвыклись к такой фаллократии, но случился Пеняй и вселилась в лябдонаселение моногамная тоска.
      - Вам что, пострелам, пистон раздавил и на боковую, - жаловалась под заговенье краса-Удива. - И пока хрен в голову не стукнет... А мне постыло. Хоть бы старичка какого на исход лет...
      ...а кондуит Пеняю не поверил, к царю не допустил. Посчитали вредным державе заговором с целью опасных слухов. И в гаплык-час Пеняя на плаху и подвели.
      - Каково последнее желание? - спросил тертый палач.
      - Мне бы... - осекся Пеняй. Глазами в небе поискал. Вздохнул, улыбнулся чему-то. - Мне б на Лябду опять... Там...
      И связкой рук хотел изобразить, но тут его и декапелировали...
      СЛЯП 6
      Время уж не шло, а спотыкалось бегьмя.
      Гельдып II вовсе отческого блеску достиг - обполовинил людишек в царстве, и тому остатку жизнь шла не в жир, а в кизяк.