Мотоцикл решено было оставить в питомнике. Андрей свернул с шоссе и по неудобному каменному пандусу влетел в открытые ворота.

Геворк стоял в одних трусах у водопроводной колонки и щедро поливал себя из шланга ледяной водой.

– Куда это вы всей семьей?

Андрей объяснил.

– Подождите. Я тоже с вами.

Даже не спросил, приятно ли будет людям в выходной день его общество…

Роза кормила собак.

Она долго восхищалась Аллочкой, а ее юркие курчавые, неожиданно выскакивающие из-за всех камней и кустов мальчишки совершенно затормошили ребенка.

– Ничего, – сказала Ева, – пусть она с детства привыкает отбиваться от мужчин.

Собаки вылизывали миски. Сильно пахло овсянкой, варенной на буйволиных костях.

– Всегда едят одно и то же, – вздохнула Роза. – Сытно, много, но никакого разнообразия. От рождения до смерти – только каша с костями.

Ева с сожалением разглядывала собак:

– Бедненькие! Служба у них тяжелая, еда скучная. Все счастье – когда нацепят ошейник и поведут на поиск…

Она мельком взглянула на Дикаря. Пес, наверно, чуял присутствие хозяина. Оставил недоеденную овсянку, просунул нос сквозь прутья. Влажный черный пупырчатый кончик подергивался, шевелился; он показался Еве на секунду маленьким зверьком, который живет отдельно от собаки.

– Поверите, – сказала она Розе, – после гибели Карая ни одну собаку больше любить не могу. Ничем этот Дикарь передо мной не провинился, а вот не хочу я его, не нужен он мне. А Карай был необходим. Почему? В чем разница? Андрей, по-моему, даже злится на меня…

– А я их всех люблю, – сказала Роза. – Мне что Найда, что вислоухий Джек, что Маузер – все одно. Они все труженики.

Андрей позвал жену. У ворот уже стоял Геворк и держал на коротком поводке Маузера.

– Вот, – сказал Андрей, – видишь, в зоопарк с собакой идем!

– Правда, Геворк? Вас же не пустят.

– Ничего, там знакомые. Я договорился.

– А для чего?

– Ну как «для чего»! – Геворк упрямо наклонил курчавую черную голову. – Мы должны приучать собаку к работе во всяких условиях.

– Видишь ли, Ева, какое дело… – Андрей долго двигал скулами, глаза у него были очень серьезные, – нас иной раз посылают на поиск в Нубийскую пустыню. Также и в Уссурийскую тайгу. Там мы, понимаешь, ищем со своими собаками похищенное жуликами барахло, а вся местность там буквально кишит львами и тиграми. Ну, гиены, слоны – этих я уже и не считаю. Так вот, понимаешь, чтобы заблаговременно приучить служебно-розыскную собаку…

– Ладно, ты не остри, – оборвала Ева. – У Геворка, наверно, есть свои соображения…

Геворк рассердился:

– Да просто-напросто я хочу приучить собаку, чтобы совсем ничего на свете не боялась! Пусть хоть одна такая будет во всем питомнике. – И тут же подвел итоги:– Конечно, у меня сотрудники такие: как кончилась смена – их уже дело не интересует. А у меня, черт меня побери, ненормальный характер. Каждую секунду думаю, как и что улучшить…

– Вы, Геворк, – самый прелестный и самый заботливый начальник на свете! – засмеялась Ева. – Идемте улучшать Маузера.

Так и пошли: впереди Андрей с дочкой, позади Ева и Геворк с Маузером.

У ворот питомника сидел старик с двумя корзинами: в одной – жареные семечки, в другой – букетики полевых цветов.

Дед был дряхлый, проводники жалели его.

Он узнал Андрея, окликнул и преподнес Алле букетик.

– Как здоровье, дедушка?

– Да неважно, сынок. На том свете утеряли, наверно, списки, где обозначена моя фамилия. Все не зовут и не зовут меня. Забыли!

– Да и вы сами туда не торопитесь, дедушка. Выглядите прямо как огурчик.

– Верно, – подтвердил старик, – не тороплюсь я, не тороплюсь.

В кассе зоопарка Андрей взял билеты для всей компании.

Неподалеку от входа стеной – друг на друге – стояли клетки с попугаями. Метались вверх и вниз красные, синие, белые перья. И такой крик, щелканье, клёкот встречал посетителей, что Аллочка встрепенулась и счастливо засмеялась:

– Птички, мама…

Ева бросила в клетку горсть семечек.

На Маузера попугаи не произвели впечатления. Он видел в жизни слишком много и уже устал воспринимать новое. Бывал он в квартирах – роскошных и плохих, лазил в пещеры, разыскивал следы в птичниках и на скотных дворах, в поездах и в театрах. Он ездил на всех видах транспорта и летал в самолетах. Чем мог его удивить зоопарк?

Пес зевнул, неохотно раздвинув седые губы, прикрыл глубоко запавшие глаза и отвернулся.

В пруду купалось солнце. Вольно жили тут гуси и великое множество уток – нырки, кряквы, шилохвостки и какие-то особенные, ярко-неправдоподобные птицы из семейства утиных, разрисованные от рождения, словно самые волшебные игрушки. Вытягивали гордые шеи лебеди. Хлопотали у берега цапли, то и дело погружая в воду клювы-ножницы. На одной ноге стоял розовый фламинго. Выставив грудь, бродил в одиночестве недовольный важный пингвин.

Аллу невозможно было увести отсюда. Пришлось отцу посадить ее к себе на плечо.

Маузер равнодушно глядел на воду. Его раздражало бессмысленное мелькание освещенных солнцем крыльев. Он отвернулся.

– Видите? – с торжеством сказал Геворк. – Вот так и должна реагировать настоящая служебная собака. У нее есть хозяин, ошейник, миска с едой и след, который нужно довести до выявления преступника, когда это приказано. И больше ей ничего на свете не интересно.

– Мама, пойдем, где птичка на одной ножке! – требовала Алла.

Ева подготавливала ее к сюрпризу:

– Мы сейчас слона увидим…

Но слон Аллочке не понравился. Он был слишком велик, девочка не могла увидеть его сразу и целиком. То она видела только хобот и бивни, то ленивый тощий хвост или толстенную ногу. Ей стало скучно.

Разочарованные, все пошли дальше. Теперь Алла, какого бы зверя ей ни показали, спрашивала: «Он добрый?» Прежде всего она выясняла именно это. И пришлось даже про гиену сказать: добрая. А то ведь еще и не захочет смотреть!

Возле клеток с крупными хищниками толпилось много любопытных. Андрей протиснулся вперед. Тиграм только что бросили еду. Могучий медлительный зверь наступил лапой – толстой, как полено, – на кусок сырого мяса в несколько килограммов весом и, покачивая тяжелой головой, пристально глядел на людей. Потом он негромко рявкнул, улегся на пол клетки. Одним оттянутым когтем передней лапы приподнял весь кусок и зубами стал отрезать мясо, сокрушать и дробить кости, неторопливо пожирать добычу.

А из других клеток в это время неслись яростные, жалобные крики, вопли. В тревожный час кормления рычали гиены, делили добычу шакалы, кусали, рвали друг друга дикие собаки динго, заключенные все в одну клетку. Находясь в руках человека, звери продолжали жить по законам леса.

Андрей оглянулся. Аллочке все уже надоело, Ева сидела с ней на скамье. А где Маузер?

Геворк двумя руками удерживал пса за ошейник.

Даже издали было видно, что он едва справляется с собакой. Андрей бросился на помощь:

– Что случилось?

– Да вот, задурил.

Вся шерсть на спине Маузера, от загривка до хвоста, стояла торчком. Пес сгорбился и стал похож на гиену. Хвост поджал глубоко, под самый живот. Лязгал зубами и скулил. Никогда еще Андрей не видел его в таком жалком состоянии.

– Сидеть! – приказал Геворк.

Маузер неохотно подчинился.

Геворк стал резким голосом подавать одну за другой знакомые команды:

– Стоять!.. Лежать!

Отбежав, крикнул:

– Ко мне!.. К ноге!.. Голос!

Привычные распоряжения вернули Маузеру утраченное равновесие. Он угрюмо выполнил все, что от него требовалось. Правда, пролаял он чуть слышно, но и это было уже доблестью. Шерсть понемногу улеглась, хвост нормально опустился к скакательному суставу. Только глаза тревожно метались и выдавали смятение.

– Понимаешь, такой подлец… Как только запахло хищниками, он свихнулся. Уж и мимо шакалов прошел вздыбленный. Упирался, но подчинился. Ведь он знает, что со мной шутки плохи. Ну, а потом лев рявкнул – так его словно смыло. Он и меня утащил, как осенний листочек.

– Ну и смирись, – посоветовал Андрей. – Пойми и прости его. Лев, знаешь ли, дело нешуточное.

– Ни черта! Он у меня и на льва пойдет, подняв хвостик. Я эти душевные переливы поощрять не намерен.

Геворк намотал на руку поводок:

– Рядом!

Маузер сделал несколько неуверенных шажков, шумно втянул носом воздух – и остановился.

– Вот какую он взял новую моду – упрямится, подлец! Теперь его надо убить или сломить. Вперед!

Пес заворчал. Шерсть снова вздыбилась. Он уперся в землю передними лапами, оскалился. Было ясно, что он не может идти туда, куда его посылают.

Застонала гиена. Маузер рванулся назад, потащил на поводке хозяина. Ну и силища была у пса! Как ни упирался, как ни ругался Геворк, пришлось ему пробежать шагов двадцать.

В конце аллеи они наконец остановились. Пес дрожал. Геворк с багрово-красной от натуги и гнева шеей лупил его сложенным поводком.

Подошли Ева с Аллочкой. Девочка заснула на руках у матери.

– Зачем злиться? Зачем нервничать? Не возьмете с собой Маузера в Нубийскую пустыню, только и всего.

Вот что Геворк действительно умел – это считаться с неизбежностью, подчиняться обстоятельствам. Он распустил поводок, неожиданно улыбнулся Еве, блеснув лакированными глазами-пуговками.

– Верно! Ну к чему мне это все? Что мы с ним, каждодневно среди львов живем, а? Вот я иной раз начинаю умничать. А тут собака оказалась умнее человека. Говорит: по инструкции мне это не положено, хозяин!

Встряхнув Маузера за ошейник, он поставил его «у ноги».

– Пойдем-ка домой, старик.

– Слушай, – попросил Андрей, – ты, кажется, в город собирался? Отвези, пожалуйста, жену. Я тут еще остался бы, посмотрел кое-что…

Он вернулся к клетке со львами. Если взглянуть на зверя, когда тот лежит, то по меньшей мере половину его составляет голова. Лев ел мясо без жадности, но все же зарычал, когда из глубины смежной клетки выглянула, а потом и приползла львица. Они не отнимали друг у друга добычу. Он только предупредил ее: там – твое, здесь – мое.

Иное дело волки. Они втроем жили в одной клетке. Три брата, как было написано на пояснительной дощечке. Когда Андрей подошел, каждый из них грыз свою кость, а служительница стояла снаружи, просунув в клетку сквозь прутья толстую железную палку. Как шлагбаум на дороге, преграждающий путь машинам, палка то поднималась, то опускалась. Нужно было удержать самого жадного и самого сильного из троих, чтобы он не отнимал еду у своих родичей.

Самым жадным и самым свирепым оказался желтоглазый, широкогрудый, но небольшой, ростом с Дикаря, волк. Он пригнулся, как будто хотел проползти низом, и обманул служительницу, потому что, когда та торопливо опустила палку, он перемахнул поверху.

На несколько секунд серые тела смешались, начались грызня и визг. А затем желтоглазый вылез уже с огромной мясистой костью в зубах. Его обиженный брат, хромая, кинулся в дальний угол клетки – доедать то, что оставил победитель.

Шакалы все, сколько их было, набрасывались на один кусок мяса и с воплями раздирали его, отнимая друг у друга. Давились, торопились заглотать побольше и поскорее. А нетронутые куски тем временем валялись на полу.

Совсем уж безобразно вели себя дикие собаки динго. Их было в клетке пять или шесть. Одна, палевой масти, самая большая и злобная, отняла у других мясо и все куски стащила к одному месту – на середину клетки. И не столько жрала, сколько охраняла добычу. А остальные – худые и жалкие, воняющие псиной, – бродили вокруг, с тоской принюхиваясь к пятнам крови на полу. Время от времени палевая набрасывалась на кого-нибудь, кто позволил себе перейти незримую черту и приблизиться к мясу. Жрать ей, может, и не хотелось, но она не отдавала еду другим.

Андрей возмущался. Ну что бы им объединиться и проучить как следует гадину! Еды вдоволь, а они голодают. Надо сказать служителям. Вообще-то скоро он и сам будет здесь работать…

Андрею стало обидно оттого, что Маузер, проживший всю жизнь около людей, так постыдно струсил. Карай прошел бы тут гордо – так, во всяком случае, хотелось ему думать. А пустить бы Карая в клетку – он навел бы порядок среди динго и, конечно, проучил бы палевую.

Только теперь, вспомнив о Карае, он признался себе, почему отправил Еву домой с Геворком, а сам остался в зоопарке. Была одна затаенная мысль, томившая его с той самой минуты, когда он увидел Маузера с трусливо поджатым хвостом.

Геворк, конечно, уже уехал. Можно приступать.

Он пошел в питомник.

Дикарь дремал в вольере. Он вызвал его, надел ошейник, пристегнул поводок, почему-то при этом сильно волнуясь. Спросил у себя: «Что случилось? Ну-ка, успокойся!»

К зоопарку шел быстро, деловито, как будто это действительно было серьезное дело, а не забава.

Контролер у входа удивился:

– Что это у вас сегодня – испытания какие или еще что?

Андрей заранее все сформулировал.

– Отрабатываем новый комплекс. И проверка характера.

Ему было все же немного стыдно.

По центральной аллее он вел пса, как на работу.

Все теперь было иначе, чем в первый раз.

Интересны были не птицы, не звери сами по себе, а только то, как будет вести себя Дикарь.

Попугаи пса удивили. Он склонял голову набок, смотрел живым, заросшим шерстью карим глазом, поднимал морду вверх и принюхивался. Андрей понимал его так, будто разговаривал с ним. Сначала пес определил: «Нет, это не куры». Потом: «Не голуби». Вскинул вопросительно морду: «Кто это, хозяин? Что я должен с ними делать?»

– Пошли дальше, – сказал Андрей.

Возле пруда Дикарь затрепетал. Проснулись и заговорили все бродившие в крови прирученной собаки инстинкты охотника, добытчика пищи. Он подогнул лапу, пригнул шею и принял классическую позу охотничьей стойки. Мимо проковылял пингвин. «Возьму его, а, хозяин?»

– И не мечтай, – усмехнулся Андрей. – Давай вперед!

В просторном загоне бегали туры, козероги, а дальше винторогие козлы, муфлоны. Подошел к забору олень.

Дикарь глядел спокойно: «Коровы, хозяин!»

– А вот и нет, – сказал Андрей. – Тут, голубчик, твоя промашка. Ты рассмотри их как следует.

«Нет, хозяин, чего уж там – коровы. Понюхай – пахнет молоком».

– К ноге! – приказал Андрей и вывел пса на дорожку. Начиналась аллея хищников.

«Нет, я туда не пойду, хозяин!»

– Вперед, Дикарь!

«Не нужно, хозяин!»

Вся шерсть на спине у пса поднялась, словно вдоль хребта залег еж. Дикарь сгорбился, уперся, загнул хвост. «То же самое, что и с Маузером было», – отметил Андрей. Он положил руку на голову собаки, погладил. Это была не ласка, а призыв к мужеству. Андрей сильно провел ладонью от морды – по всей вздыбленной спине – до хвоста. Почему-то было очень важно, чтобы пес преодолел ужас и пошел навстречу неведомой опасности – туда, куда он сейчас не может, не смеет идти.

– Вперед, Дикарь! Ну, не трусь!

«Это тебе нужно, хозяин?»

– Давай! Рядом!

«Я иду».

Шаг, Еще один. Но как трудно ему это дается!

Рыкнул лев.

Минутная остановка. Рука хозяина ложится на голову собаки.

«Иду, я иду, хозяин».

Андрей придержал пса у клетки с тиграми.

Мясо уже было съедено. Огромная полосатая, вымазанная кровью морда лежала на лапах-поленьях. Глаза непримиримо и сыто смотрели сквозь прищур: «Не съем, но убью». Дикарь, подняв голову, с ужасом разглядывал огромную кошку.

«Кто это, хозяин?»

– Ну как? – спросил Андрей. – Нравится тебе?

Ногой, прижатой к мохнатому боку собаки, он чувствовал, как дрожит ее напряженное тело.

– Дикарь! Фас!

Дрожащее расслабленное тело мгновенно одевается мускулами. Прозвучал приказ, колебаниям нет места. «Иду умирать, хозяин!» Дикарь с рычанием бросается на перильца, ограждающие клетку.

Тигр открыл глаза, поднялся.

Маленькая собака и огромная кошка с ненавистью смотрят друг на друга. Ни с той, ни с другой стороны нет боязни.

А чего бояться тигру? Он создан природой, чтобы ломать и сокрушать. На свете нет ему равных. Ненависть – его сила.

Но вот маленькая собака с поперечным шрамом на морде. Тоже отлита в мастерской природы, только улучшена, подправлена человеком. Должна дрожать перед тигром. А нет, не дрожит.

– Ты ведь не боишься его, Дикарь?

«Боюсь, хозяин, но, если прикажешь, я вцеплюсь ему в горло!»

Андрей уводит собаку в боковую аллею. Там пусто. Дикарь радуется жизни, как щенок. Бегает, прыгает, лает. Становится на задние лапы, а передние кладет на грудь хозяину. И высовывает язык, хочет лизнуть в лицо.

Но вот беда – не достает он. Маловат. Карай, вытянув морду, добирался языком до уха Андрея. А этот – только до плеча.

Андрей склоняется и на секунду прижимает к груди мохнатую голову.

Потом он покупает в киоске мороженое. И долго смотрит, как Дикарь впервые в жизни осторожно пробует длинным языком холодное сладкое белое месиво в коричневом вафельном стаканчике.

Вот так же когда-то познавал мороженое Карай…