Помнишь, как было в городе мертвых под Палермо? Вот элементы: заглавная G, глобус на колонне, открывшийся в туче глаз, маленькая стремянка, якорь, пагода и рой звезд над нею, дымящийся кувшин, шпага, долгий трехэтажный дом, укрытая циркулем звезда, сабля на бархатной тряпице, песочные часы с крылами, три свечи на шахматной доске, мастерок и колотушка.
День Доктора, собрались в уютном саду, ломаем сухие ветки. Apo pantos kakodaimonos. Видели крошку Пана в аллее, against the light, звенел привязанным к ноге колокольцем. Для инспирации — желтая пилюля, помазать волосы, три дня не мыть. "Seven Ensigns", — шепчет Маркопулос. "Seal of Truth", — посылает сигнал Гриф, всего три секунды, хуй запеленгуешь. Еще два слова вытекли из неведомых проводов: «евреи» и «сестра». Указательный палец переплетается с безымянным, точно пасхальные ветки. Месяц — ноябрь, ничего живого. Потрогал горло линейкой. Хынек, ты хотел разглядеть голден-гейт. Да, кьют, ничего не скажешь. Были почти счастливы среди красных деревьев на приморском холме, в ебливых песках.
Зашли в приют, беглые мальчишки лежат на нарах, тянутся к долине смерти, выбирай любого. Подпись на приговоре: De Touscheronde, Coppegorge. Триста пятьдесят лье от Вевельсберга, вплавь через пролив до киблы. Мускулистое плечо среди мелких волн, упрямая рука. Или на пиратском корабле, где матросы корчатся от молний элементарного короля, лижут хрустящую чешую, пускают ядовитые слюни. Отряды защитников Пропасти, образцовые батальоны: вывихнуты ключицы, продавлены ногти, разворочены бедра. "We were robbed by several masked gunmen", — шепнул в hypogeum, и эхо откликнулось блядским фальцетом, расколов доспехи, умертвив коня, задув факелы охраны.
— Отец сломал печать простую.
— И дьявол изувечил мир. Проходите. Девушку уже привели.
Да, она привязана к креслу-качалке, губы в дерьме, синее бархатное платье испятнано белым, чулки разорваны, в ладонях занозы, на запястьях царапины, словно волокли по пищащему вереску. Эти путы, уилсон ободрал похотливую штору — белые шнуры с кокетливыми кистями. Карта Valour, стой на своем, грызи исполинские орехи, расскажи, как погибла Andrea Doria, как подстрелить мертвого матроса, перешагнуть Пропасть, вступить в Wandervogel, стереть карту смiрть, заглянуть в красный словарь. 22:11, никаких просветов.
Вот мы подтягиваем к Пропасти жестяную лодку, полную рвоты. В седло, наездник! Готовь тетиву, готовь щуп и наперсток, готовь отрубленные пальцы. Помнишь Джеффа Страттона?
— Да, у него был нарыв, пистолет, форма, кровь текла из жопы. Его растерзали агенты А-е.
Встретились на далеком меридиане, в тамбуре электрички, жили на подьяческой улице среди весеннего хлама, менялись одеждой, бледно-синие джинсы с рваным левым коленом. Катались на самокате, пили пиво, воровали траву. Москва с ручейками и трамплинами. Потом одного выхватила невидимая рука, палец, тронувший белую кнопку. Встретились пять лет спустя во французском клубе, узнали друг друга на ощупь. Пришивали собачьи головы к телам казненных, видели, как тонет Andrea Doria, лакали сонное зелье, нюхали между ног, смеялись.
Сестра говорит: мечтаю, чтобы гробница была открыта. Намеченное осуществилось через 45 лет, 9-го ноября. "Смерть в водосточных трубах".
73
Всего лишь двадцать. Надо спешить, там уже трясется пресс, роятся буквы, богатые парни собрались дрочить, черные быки тащат колесницу. Матросы сгибают этиры. Сентябрь 1438 г. — убийство сына Перонна Лёссарта. Перебили запястья, не царапайся, прострелили лодыжки, не прыгай. "Неужто вы думаете, что Ангелы пишут земными чернилами?". Выбросили разделенное тулово на свалку иллюзий, угол западной тридцать девятой и бронсон или нортон или криншоу, на карте хуй поймешь. Обломок кружевной дощечки, может быть от королевских перил или нежного кресла. Жирная птица глядит из приблизительной шпалеры, куплено за сорок рупий у калеки, вышли из автобуса, и сразу симпатичный базарчик.
— Открытка для мсье Хаусхофера, он ведь тут обитает?
Да, они уехали, растворились в песках, пьют чай в probe & thimble, драят перекладины, ловят сияние чернил, собирают трупы казненных, раскладывают слово esiasch: сорок четвертый, судя по спектру. Евреи, сестра, ХНД, 9-е ноября, все сходится. Следы соли на щупе, злодей входил в операционную, пока доктор плакал. Крест из пятибуквенных имен управляет моряками низших сфер.
Вышли, порозовели. Могли бы остаться в гнусном Клаттау, лакать кофейный напиток по утрам, жевать засохший прецль, хлопать комаров на щеках. Спящий все еще спит, зона заполнена душистым газом, вроде резеда или ноготки или карликовые георгины, путаются под ногами, поют маленькие песни. "Каловые массы в горле" (занес коронер LAPD в страшную тетрадку).
Если засунешь палец, чувствуешь что-то вроде живой подушки, как она там бьется, точно робин-красная-шапка. Секреты хынека. Отказался от варенья, мандаринов, смотрел словацкими глазами. Мальчишеский язык: plavy — белокурый, slza — слеза, nevadza — василек, plachta — простыня, schodzka — встреча, samec — клиент, piliny — опилки. Оtec — отец. Ударил его по плечу в мастерской, когда запорол ножку для кресла. Синяк — в центре фиолетовый, по бокам — цвета яшмы из Гуанчжоу. Учили своим словам: Mtdi — ангел, его спутник — Tdim. Mop — какодемон, противник ангела Opmn. Iahl — ангел, искусный в добывании металлов и драгоценных камней. Yalpamb — повелитель третьего дивизиона этира Зен. Ca-no-quoda — о вы, народ. Cacocasb — в иные времена. Смiрть — сам знаешь. 1 декабря 1947 — случилось то, что случилось. Книга Велиара, два мотка бечевы. Не/изучен, не/понят, не/облизан, не/отсосан.
— Ты будешь в клубе, Ю-ю?
Привык, проникает в чужие дома, нажимает на белые кнопки, водит мизинцем по узорам ковра, спит на шелковой подушке, шевелит языком, пьет напиток из вереска, мажет волосы медом, переставляет фигуры, складывает джинсы, вынимает пояс, кидает майку на стул. Жрет витамины, железо, селен, таблетки с травкой святого Иоанна от печальных мыслей. Изредка пляшет, задирая похотливые ноги.
Сеанс в Вевельсберге, луч протыкает портьеру: он хотел всех любить, служил в канадском мотеле, выдавал ключи от грязных кабинок. Воспользовались негодяи, отпиздили табуреткой, разорвали рубашку, стряхивали пепел на нежную кожу, отобрали деньги. Пришлось перебираться через апрельскую реку по горло в воде (порез на скуле — садист полоснул бритвой). Такая история любви, загнутая, как папоротник. Матросы целятся в каждого, кто хочет пробраться к элементарному королю. Сразу показывай им ладони, таращи глаза. Хотя все равно ничего не выйдет. А что думаете вы, парни?
Уселись, расстегнули пиджаки, закурили.
74
Конец шпаргалки: "in the middle of the circle vibrating the call". И еще: "There is a theory that high and low magick can't be joined, but this theory is rubbish I think, one can perceive the demons and the angels in a macrocosm surrounding us, or as inner guides and traps within ourselves, thus we being the macrocosm and the inner beings the microcosm". Таковы сведения из Берлина, гонец приволок письмо в зверской шкатулке. "Вчера я был ребенком, брошенным в глуши лесов, всадник взял мое сердце в полон, раздвинул зубы. На ночь к тщедушному запястью привязывали колокольчик. Потом заметили волшебные пятна на лодыжке, повторяли Malkut! Serpent! Destroyer! но было уже поздно, остановилась печень".
— Remove his vocal cords, — шепнул в горячее ухо.
— Ему девятнадцать лет, его планета — уран.
Подушечка доверительно бьется под жадным пальцем. Готов на все, подарил заветный кусочек, раскрылся, как на распятии жабы в потайной галерее. Lost human resources. Увезти его в Брэ, спрятать в брошенной квартире на южно-мичиганском проспекте, смотреть в больные глаза. Заяц в доме любви.
Жан Донет! Рыцарь разрезал щенку живот, кончил на блестящие кишки. Слабость, сон артерий. Визг проводов, бегущих в Экстернштайн, Данциг, Бремен, туда, где притаился Quimbanda. Туда, где бьет хвостом тынский колодец. Туда, где булькнул пузырек в ритуальной чаше. Где закрылись глаза хынека-штрих, где дрожали его утренние пальцы. Завязать ленточки отношений: фиолетовую, желтую, бордовую. Листать Книгу Велиара возле его подушки. Повторять: "Будь трудолюбив и терпелив, как Гномы". Щекотать ключицу шахтерским гвоздем.
Самый подходящий день для церемонии — beltane, а ночь — с 18 на 19 число каждого месяца или с 28 на 29, как придется. Лучший год — нечетный. Лучший знак — треугольник. Лучший ветер, с юга, из Нанта. Лучший цветок — бальзамин на окне. Лучший стук — два раза — пауза — три раза.
Ткнули угольником в безоружную шею: хватит, слишком много золы.
Вот она сидит, пухлая мать лунного младенца, девушка без пизды, разрежь ее пополам. Насри ей в рот, отрежь губы. Выброси на траву на западной тридцать девятой, чтобы попалась на глаза мальчишке-велосипедисту, сыну лекальщика. Спляши канкан на ее объедках. Потом запрись в "Отеле де ля Сюз", не выходи из номера, не открывай на стук, не пускай горничных, не звони, не встречайся, не пиши, жди спасительного пожара. Жди, когда пудель элементарного короля начнет облизывать шипящие раны. Жди, когда выпадет "принцесса дисков", карта беременности и материнства.
Держит алый диск в левой руке, в центре — червь китайского единства. Копье в правой руке нацелено вниз, жужжит кристалл. Алмаз распух в земле, темнейшем из всех элементов. Голова принцессы увенчана бараньими рогами, грузные косы. В чреве ворчит лунный младенец. Ее трон — роща священного бамбука у подножья великих гор, деревья горюют на шаткой почве, светятся желтым, точно рана углекопа. Дыши мягко, не отрывай глаза от китайского диска. Что-то новое входит в твою жизнь, готовься.
75
Они выползают из далеких нор, продажные дети А-е, их царапают в городах, выколачивают эмали и камеи, трут драгоценным песком, штукатурят ладони. Утром: фабричные трубы, провода в радужной оплетке, seven ensigns on the altar, seal of truth, центр круга с вудуистским порошком — толченый маис и слезы Жанны Дегрепи.
Их колченогие фрикции, надутые страхом ключицы, крылатые пятки вестников эпидемий. Вот хынек-штрих: слепой словацкий глаз, рюкзак из фальшивой кожи, бывалые винтики и пружинки. Нассал на пол, ерзал в пятнистых трусах, целовал ноги Доктору и Работнику. Бесплодные усилия любви, пчелы и трутни. Здесь выстроились нападающие: Зеботтендорф, Хаусхофер, Прелати, тень Баррона в берилловой глыбе, обугленные кости Нового Ирода в кипарисовом ларце. Шестнадцать дней волнений, встреч на ненасытных меридианах, скрипа велосипедной цепи на западной тридцать девятой. Он проделал долгий путь с южно-мичиганского проспекта, гнал всю ночь, стирая завитки на пальцах. Бился мухой в благовонной масти, разодрал терниями покрышки. Вот оно, тулово красавицы, зреет на росе, как сталагмит.
Вырезал маникюрными ножницами буквы из вечерней газеты, наклеил три слова на мармеладный конверт: "Пожитки Элизабет Шорт", левой рукой приписал с завитушками: «Ловите». Отпечатки пальцев, высвеченные марганцевой пылью. Вспышки пинцетов, беготня серых плащей, цокот клавиш. А там: шейный платок, измазанный рвотой, пузырек с перламутром для ногтей, дешевая расческа, блокнотик с чепухой и покинутыми адресами. Ночной клуб Melody Lane, кафе Джека О'Брайена, дансинг "Улицы Парижа". Здесь она плясала с убийцей уилсоном, здесь ее высмотрели отцы лунного младенца, знахари из ракетных окопов. Сломался каблук, пока волокли к машине. Маркопулос видит неоновые лужи, слышит цокот пивной бутылки и смех ебущихся в белом форде. Здесь правильная программа, в левую руку берешь щуп, наперсток придерживаешь зубами, готово. Это как у теплых братцев: они срослись боками, кровь и лимфа все время булькали, перетекали.
Приготовили щипцы, кандалы, канистры лунных консервов, гинекологическое седло — все впустую. Пропасть откликается звенящим воем, лианы оплетают камни, элементарный король ласкает пуделя, невидимый за матросским щитом.
Путнику не вырваться из сладкого поля, укутывает фланелью, хлюпает теплой глиной, трет поясницу похотливым пальцем. Тут лежала серебряная книга, видишь чешуйки? Захочу — достану, захочу — спрячу. Отворил картонный саркофаг, поскрипел, захлопнул. Ах ты, мой цветочек.
Крест тау в старческой спальне. Чайник на изгибе, копия шлюхи со скрипичной спиной, глазастый метроном, мозаичная тарелка и золотая вилка, синие простыни, баночка с тушью. Носил кружевные чулки, удлинял ресницы, странно смеялся. Это был подарок Гвидо фон Листа, на похоронах повернулся соседний камень, 1895–1918, лейтенант погиб на бельгийском фронте, в пляшущем Брэ, так и не дождавшись встречи. Хороший мальчик: ствол, родинки, гольфы, каскетка, локомобиль утюжит дали.
"Ты меня любишь?" — "Я всех люблю. Люблю всех".
А что думаете вы, парни?
76
Правота принцессы дисков: суббота посылает нового друга, синяк на шее, царапину на щиколотке чуть выше пятки. Чилийские вина все лучше и лучше. Очень хотел понравиться, преуспел.
— Что это, хорст хорст?
— Деревянная фишка.
— Положи под язык.
Марсианские вельможи, псы войн и восстаний, им не нужны провода, не нужна белая кнопка, не нужны щуп и наперсток. Их ловят лучи равноденствия в Экстернштайне. В "Отеле де ля Сюз" их приветствует бальзамин, cмiрть поджидает в библиотечных утесах, протыкая брови серебряными стрелками, останавливая грузовик на тунисской дороге; асфальт расколот, в колеях нежная вода. Они презирают сигналы из Берлина и Бремена, в их папках не рассыпаются бумаги, таинственные сети обходят их в океанах, локатор ловит окраины блестящих тел.
— Ушел, и на полу остался дешевый конверт, пустой. Даже не конверт, а такая маленькая упаковка, фунтик, точно от леденца. Это был его знак, как приворотное зелье, как радиоактивная пирамида на лодыжке. Шы ше сдуфк?
Да, и еще программа: cream live show barrel dancing алькатраз. Булькали, перетекали. В среду позвонил: мне плохо, не смогу появиться, кадр засвечен. Ждал появления почтальона, никого не было, игла протыкает запястье. Что у тебя с кожей?
— Это не опасно, волокли по тропинке. Наткнулся на флотский патруль.
— Приходи в пятницу?
— Будешь ждать?
— Да, на вокзале в Брэ.
Пятница, шестое ноября. Легко досталось. Кошачий L'Empereur предсказывает судьбу, увитая лентами обезьянка дрожит в руке титана. Захлебнулся в глаголах: ukryt' — спрятаться, pretrhnut' — разорвать, posepnut' — шепнуть. Так мы развлекались весной.
Гладить того, кто решился сесть за руль, сдвинуть рычаг, включить звуки. Он — повелитель элементалей, на пальце скулит грошовый перстень, под майкой надувается мышца. Лег на спину, руки под головой, колени, засмеялся, "мой первый крючок", согнул там, где надо, расстегнул письмо с американской маркой, шхуна на красно-белом фоне, appropriate, высунул язык. Что это хорст хорст? Утром — мигрень.
Сезон катастроф. Ураганы, метели, козни итальянской гниды, синие простыни, мятая трава, деньги на такси, последний билет до бремена; поезд забит беженцами, верхняя полка с блестящей лесенкой. Список злыдней: Adraman, Arzulgh, Belmagel, Githgulcag; притаились в пробных скважинах алфавита, лакают нефть. От проказ распухает левое веко, заплетаются колоски, до срока жеребятся кобылы, падают статуи, корчатся гвозди, горит песок. На острове, в слоеном тесте этиров, растет ХНД. Велиар, серебряная книга Мольбы среди дельфиниума в неаккуратном саду, арабская музыка на опушке; мы видели Пана в луче света, магическое кровотечение, разрубленную элизабет шорт, мертвую голову жана донета, его запах, створки и иглы. Свидетельство о гибели французского гражданина, выдано в мэрии, печати, тесьма. Он жив это ошибка хорст он жив.
77
Вот этот снимок, вклеен в досье Lv-Lux-Light, обесцвечен химией гуанчжоу, чернильное пятно в левом углу. Пациент: на стуле с игривой спинкой, китовый ус, фабричные счеты. Ребристые брюки жмут в паху, волосы разделены, фиксатуар или иудейская смола, левый рукав рубашки закатан, дрожит второстепенный мускул. Да, рубашка-апаш. Краешек цепочки на белой груди. Доктор: лаковый сапожок, щегольской сюртук, челка адриатической волной, игла на проводе. Пол: линолеум, медвежья шкура. Столик сзади: ларец с застежками, латунные столбики, замочная скважина сердечком. Слева: парижский морг в 1883 году, пустой холл, у стеклянных дверей — коротыш в сером костюме. За матовым стеклом — незримые трупы. Чек-закладка: количество — 300; курс — 34, 101; комиссионные — 307, клиент — присутствует, вытирает глаза платком, ищет ручку, теребит банкноты, размышляет о колеснице зверя.
Рюмка слева — чистая, на правой — разводы хиромантии, концентрические кружки, намеки на неправедный заработок, растрату наследства.
— Почему, Хынек? У нас ведь получалось раньше.
— Не могу. Кровотечение с прошлой субботы.
Суббота, 30 октября. Если написать письмо, дойдет к сроку. Черная тушь, истерика росчерка, буква «аш» торчит виселицей во дворе военного трибунала. Пришивали собачьи головы к туловищам казненных, ловили сигналы сириуса-б. Избиты и изнасилованы патрулем.
Жан Донет воскресший. Смотрит на белую кнопку — безвольный рот, продажная перистальтика, драгоценный мизинец с тибетским штампом. Верба в левой руке. Красная печать дансинга на запястье. Знак солнца и аполлона — кружок с точкой, грозит потерей зрения. Привыкнуть к чужому телу, ко всем ошибкам и оползням, клинописи ресторанов, сигналам печени, наветам рукоблудия. Кормить его сердцами артишоков и пыльцой гречихи, поливать розовой водой. Варум, Хынек?
На исходе третьей недели обретает имя. Встретились на далеком полустанке, в тамбуре вагона для глухонемых: беженцы без документов, солдаты с церковными ресницами, кожаный том раскрыт на книге Иова. Phra — ангел, сведущий в перемене мест. Шестнадцать из шестнадцати, дроби юности, пришел срок решений: облизал палец, посмотрел на игрушечный череп с рябиновыми глазами, погладил фигурку дракона. Орё, я готов.
15 января 1947 года — труп найден на задворках, губы отрезаны, горло забито дерьмом. Малькут! Подозревал, что норны высасывают мозг. Утром — муравьиный пожар кожи, крошечная москва дрожит под лунным сапогом, печать короля бабабела нашлась в столовой: пятна на досках, рюмки опрокинуты, лужица у прошлогоднего камина. Как до тебя добраться?
— Записывай адрес. Покажу, где мы тут и что.
Тайным молотом в лоб, циркулем в висок, угольником в нежную шею. Они боятся тех, кто много ебется, кто знает вкус бандитского хуя. Доставай аусвайс.
— Маринус ван дер Люббе, к вашим услугам.
Понедельник, первое ноября.
78
Бергхоф, поместье F. Выборы канцлера позади, лед обнимает лужи, рукопись ежится в саду. В два тридцать ночи мы с Работником начали труд, отмеченный печатью неудачи. Под бедным окном в одночасье вырос розовый куст, плоские бутоны, торт в иглах похоронных стружек.
— Повторяй: I am a slave, an ape, a machine, a dead soul.
— Мне нравится твой подбородок, совсем немецкий.
Бродили вокруг дорогого пруда, как в «Порчери». Zamorit' — заразить. Tatan — полынь. Karmara — повелитель планетарных князей. День памяти пророков, надо бить по спине веревкой в знак скорби, царапать лоб особым гвоздем. Отель "Воспоминания о Голландии" рядом с аэропортом, сигаретный ожог под левым соском, двенадцать имен следует произносить нараспев, точно мантру. Словарь распахнут на Sch, можно искать директивы, как в китайской гадательной книге. Рукописи нашлись под старой грушей, нетронуты огнем. Шестнадцать из шестнадцати, возраст перемен, магистра сослали на Липари, дождь триста дней в году, чечевичный суп с солониной. Бросил палочки из яшмы. Бросил три мускатных ореха. Перевернул наперсток, погладил щуп. "Ты пишешь мне, как Ястреб. Все эти лукавые переносы, расцепленный стержень, депеши из Вевельсберга, точки в пьяных глазах". Start transmission now.
Хынек-бис, пойманный и прирученный. Уши австралийской лисы, ящерица хребта, синяк чуть выше левого локтя, "стой, куда ты", решил не спорить, остался на ночь. "Здесь такой район, нельзя выходить". Криптозоология нищеты, масляные плошки освещают лезвия пыльных стекол, слюдяные пузыри, отрубленную бычью ногу, гниющую в арабской луже. Пьяные голоса в придорожной кнайпе, тусклый луч карманного фонаря, сдохла батарейка. Он сосет чужие пальцы, разрешает дышать в ухо, вылизывать уголки глаз. Черный рынок детских гениталий, пестики и тычинки, брахманская точка на лбу, зал затрепетал, когда живого младенца бросили в Ганг, а мертворожденный остался в вагоне.
— Я могу потрогать?
— Можешь.
Руна смерти Eoh на черном шнурке. Изгнан из дома (I sheltered him too much and I think there's a little resentment from that), шлялся по стогнам, ловил похотливых туристов у тынского колодца. "Видели алхимического дракона?" — "Нет, а где он?" — "Вон там, серо-зеленый, как мои глаза, загляните поглубже". Их кардиостимуляторы, кассеты, прищепки для банкнот. Доктор открывает саквояж, бренчат медные слезы. "Давите ему на грудь". Так мы развлекались в июне. Первое солнцестояние, древний луч в ирландском саркофаге, купили билеты в прошлом году. Девяносто три счастливца, автомобили, тревожные голоса. Для избранных играл струнный квартет, мышата пляшут в буром футляре. Пан пробежал по тропинке среди наглой листвы, по пути в Брэ, щелкнул брегетом, мигнул брусничным глазом.
Zamorit' tatan — заразить полынь.
Жан Донет, слепленный из эдемской глины, опутанный жирными стеблями кувшинок, распорот Новым Иродом в канун дня святого Иоанна, 24 июня 1438. Мать и еще шесть крестьян из прихода Нотр-Дам-де-Нант свидетельствовали о пропаже. Задушен в "Отеле де ля Сюз", над телом надругались в подвале шато Machecoul. Среди песков, за волнами этиров, растет ХНД. Пустой постамент над финальной аркой.
— Мое имя — Меркурий, я — гонец, мой повелитель — Робин-Красная-Шапка. Мчался из Ньюкастлтона, стер семь пар железных сабо. В правом верхнем углу — раскрытая лилия, в левом — пятнистая змея.
— Ложись, братец, согрейся.
79
"Евреи" и «Сестра». Таинство химической свадьбы, на ленте лопаются белые пузырьки, пятница ползет по мраморному полу. Swallow this acid! Плотность! Прибавить плотность! Химический поцелуй, кольца, благословение кюре в громоздкой колбе. Повернул вентиль до отказа. Дневной сон не принес утешения: обрывок левитации, враг, взлетающий над железнодорожным снегом, происшествие в индийском поезде, по ошибке швырнули в Ганг живого ребенка. У подушки программа прискорбного французского клуба: аукцион невольников, скачки на табуретах, анальный маскарад. Лето, проведенное в воде, выпяченные ребра июня, малые антильские острова, подмышки пахнут жареным луком. Демон А. держит в руке крошку-куклу, дергает за ноги, жир капает в пасть пиштако. Расчленение предательских сыновей, тайный праздник за темными шторами, для надежности воткнули булавки.
— Прочитали досье?
— Да. Странные колени, я бы хотел посмотреть через лупу.
— Мы заметили его на опушке, герр Хаусхофер. Думали, австралийская лисица, но потом узнали вашего сына. Вообразите: на четвереньках, лицо в коросте, странно тявкал, тут легко обознаться. Пришлось накинуть лассо, слегка покалечился, к несчастью. Видно, пришлось ему натерпеться.
— Он пришел в себя?
— Да, от разговорной машинки. Им занимается Прелати. Вот, справа налево.
— "Отец сломал печать простую, и дьявол изувечил мир". А колени?
— Стер, пока бегал по снегу.
— Они напоминают мне детство. Школьная раздевалка, шорох мячей, предатель в огненных шортах.
Помнишь, Ю-ю, как мы встретились в Бергхофе, как ты подошел неслышно, тронул тайную ранку на моем затылке? Как шепнул, коснувшись языком уха: тебя ждет слава, Маринус, ты спалишь рейхстаг, будешь кувыркаться саламандрой?
"Отрубленный Бог", сангина (деталь). Центральные врата помечены: Ibah. Бутсы футболиста, клетчатые гетры, волоски на предплечье. Случайно заметил, что люди за соседним столиком подслушали разговор про способы устранения тел: газовые конфорки, крысиный яд, запечатанные соломой ямы, гарроты и рыболовные крючки. Выездной dios de las muertas, процессия обогнула остров: сахарные черепа на лотках.
Создатель скудных историй про изуверство вермахта, желтые лампочки, освещающие холодную камеру, стук оловянных мисок по утрам, отбой и подъем, червивое мясо, запах мочи. "Мне — тридцать семь, я мудр, как змея, меня пощадила монсерратова лава, я ходил по священной золе, дышал нефтью, ебал пакистанских подростков, поклонялся голове Бафомета, вступал в поединок с моряком у чертогов элементарного короля, видел горящую цифру 12, провел ночь в "Отеле де ля Сюз"".
— Ты посмотри, сколько у него там спермы!
Пришлось перейти на шепот.
80
Jour de lenteur, воскресенье, открылась выставка малайской жести. "Дорогой господин Маркопулос, сердечно благодарю вас за предсмертную поэму Грифа. Там столько животной страсти: все эти вулканы, гроты, распятые индейцы. Однажды в Мавритании я выторговал колдовскую статуэтку в духе Генри Мура — знаете эти эпические изгибы, словно недопизда вышла на берег и расплела косу? Говорят, там особые микробы в краске, пришлось протереть спиртом. Отчего-то я думал о Грифе в те секунды, как он корчится в палате, гладит выцветшую кожу, смотрит в мокрое стекло, видит отражение капельницы в грозовых тучах. Здесь можно пустить небольшую молнию, как символ ужаса. Каждый из нас, прошедших инициацию в А-е, знает эти страсти метемпсихоза. Представьте, я из своих никудышных африк вдруг перенесся в его полумертвое тело. Теперь его поэма напомнила мне эту странную секунду. Помните станс, посвященный бунту младшего Хаусхофера против канцлера? Эти строки про дьявола, точно из посредственной оперы?".
Мы не знали, куда он делся. Телефончик не откликался, письма возвращались в разъяренных конвертах, пепел испятнал скатерть, у черного крыльца пингвинами терлись молочные бутылки. "Появись во вторник, наша годовщина", послали мы сигнал, но он не пришел, схваченный чужеродным вихрем, билетами на родео, темными стеклами лимузинов, крупицами льда в пластиковых конвертах. Он знал, что шаткое богатство далось нам не по праву и будет отобрано в любой момент, что акции валятся, как имперский снег, а ломбард распахнул похотливую пасть. Пришли нам его в последний раз, молили мы Донпу, ангела, искусного в смешении природ, но все было тщетно. Как измученная зловредным оводом Ио, метались мы, не зная, что предпринять.
— Хочу посадить виноград, чтоб слетались прожорливые синицы.
— Где?
— Вот здесь и вот здесь.
Вышел на веранду, потер озябшие плечи.
— А потом?
Взглянул на постылого мальчишку, тот качался на плетеном стуле, выцарапывал вензеля. HH, 88, пакостные знаки самодурства.
— Погасить световое тело!
Налетели хищные поварята, стул перевернут, магниевый столб летит в утреннюю синьку, плачут ивы. Вернулся в гостиную, шприц на малахитовой доске, графинчик с сонными каплями, трубка мира. Подошел к карте полушарий: где тут Храм Невинных Душ?
— Блядь, ты совсем спятил! — Зеботтендорф скрючился на канапе, хохот в тесных пружинах. — Это же симулякр, там волшебный ключик.
И вправду: ткнул пальцем в набухшие Азоры, почувствовал круговорот металла, щелкнула перепонка, сошлась резьба. Это был тайный ход в прискорбный французский клуб, безо всякой белой кнопки; уже слышен скрип табуретов, перебранка невольников, звон алькатраза.
81
Танцевали в полумраке на верхней палубе, под вопли ледяных рыбок. Рюмка мадейры, и вечер дрожит, как жабры. Майский паром из синтры, в требухе прячется белый кабриолет. Предчувствие игорных домов, серенад, буйства зондеркоманды.
— Его избили до полусмерти, несчастный старик.
Выдавал себя за ветерана тантрической битвы, носил овальный кулон под желтой майкой, фальшивый хронометр утопшего пилота. Кто знает про язву, выпавшие волоски, мокрые пятна на карамельном сатине? Кто помнит, как он ходил в редакцию «Вольфшанце», стриг линии электропередач, дрочил пиратам? Там все это тянулось, щелкало, и вот — порвалось. Хотел купить черно-белую пленку, не смог найти, все разобрали на dios de las muertos. Два сплюснутых сахарных черепа на дне картонной коробки, c'est tout. Благополучный магический поток уходит, оставляя росу и тину. Лег спать в полдень, проснулся, когда звали на ужин, в силках мигрени.
Показания СемьСемьСемь, отпечатаны в трех экземплярах, протокол подписан De Touscheronde: "Один из них любил заманить подростка, прятать в храмовом погребе, где тлеют белые корешки, кормить из космических тюбиков, следить за превращениями. Держал у себя коллекцию деревянных пробок, которыми в Нормандии закупоривают склянки с сидром".
Посмотрел: тут надо остановиться, он вполне подходит. Идеальный рост, привычки, глаза. Разрешает обсасывать пальцы, запускать в ухо теплый язык. 10:02, intercursus, иная динамика, отметил в ужасной тетрадке натяжение и градус. Дьявол выползает из деталей, прячется под голландской простыней с тюльпанами. Привилегии юности: фыркнуть "жидовская подстилка", стряхнуть пепел на ковер, измазать наволочку ореховым маслом. Ему не нужна помощь, там уже светит лас-вегас, статуя ундины, прыгающий в фонтанных струях шар, привратник в душной ливрее. "Я всех люблю. Люблю всех". Догадался, что нет настоящего шика, бывает намного круче. Ебля азбукой морзе: два длинных, три коротких, свистать всех наверх.
— Увы, он погиб под Брэ. Эти бельгийские камни.
— Расплескал мартини прямо здесь, где лилия и корона.
— Do the angels come to us from the watchtowers? Or do we visit them within ourselves?
— Расстрелять гниду. Световое тело смялось, как бантик.
— Это чувство, что вот-вот и все закончится. Золотые плоды.
— Циркуляр Lv-Lux-Light оказался лживым.
— Кончил, когда читал, как спящей девственнице залили в ухо расплавленный свинец. И второй раз, когда изнасиловали отца четырех детей на глазах у семьи, а затем проткнули штыком младенца.
— Говорят, вы сведущи в рунах.
— Видели, как в Веймаре вскипела глина? Слышали, как погибла Andrea Doria?
— Купил картину Спее "Бегство Пана".
— Встречались по вторникам. Еблись в прихожей. Даже не спрашивали, как зовут. В доме — дети, прислуга, Shedona~Babalon.
