 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Лондон Джек :: Чехов Антон Павлович :: БСЭ :: Самохвалов Максим :: Толстой Лев Николаевич :: Уилсон Жаклин :: Дик Филип Кинред :: Картленд Барбара :: Горький Максим Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Притчи :: Господство женщин :: Камо :: Влюбленный опекун :: Последний дюйм :: Чумные псы :: Белое облако Чингисхана :: Репетиция брака |
Пираты Неизвестного моряModernLib.Net / Детские приключения / Воищев Юрий Тихонович / Пираты Неизвестного моря - Чтение (стр. 4)
– А вы? – остановился Ленька. – А мы… – запнулся Спасибо. – Ну, мы тоже не подведем. Я стану на атасе, а остальные будут в окна смотреть. – Дурак дурак, а хитрый, – обиделся Ленька. – Я и сам могу на атасе постоять. – Ладно, ладно, – рассердился Гринберг. – Я с тобой войду! – И я, – сказал Рой. – И я, – заявил я на всякий случай. Не люблю оставаться белой вороной. Спасибо смутился: – Ну, вот… Ну, вот… Я хотел как лучше! Если б на Леньку не выпал счет, я сам бы вызвался первым! – А потом бы заблудился, – с облегчением засмеялся Ленька. – Кто капитан? Я! А капитан где? Впереди! Ведь у пиратов настоящих как? Как? – спросил он у меня. – У пиратов… – растерялся я. – Ах, у пиратов!… Один за всех, все за одного! Куда один, туда и все! Куда все, туда и один! – Вот! – гордо оказал Леныюа. – А ты… на атасе… – Вы меня превратно поняли, – по-культурному забубнил Спасибо. – У меня храбрости хоть отбавляй! – Ведрами? – ехидно опросил Рой. Спасибо обиделся, замолчал, оттолкнул Леньку и пошел впереди: – Можете в окна смотреть! Я войду один! Ленька для порядка пошипел: – Кто напитан? Кто? – Но особо настаивать не стал. – Он сам напросился, – шепотом оправдывался Ленька перед Роем. – Ведь у пиратов как? Как? – опросил он у маня. Я не стал подводить Леньку. И так каждому ясно, что он струсил, потому что даже мне – мужественному, смелому человеку! – было немного не по себе после того, как я вызвался со всеми попугать Вениамина. Поэтому я и оказал: – Желание каждого – закон! Чего хотят все, хочет один! Чего хочет один, хотят все! – Вот! – обрадовался Ленька. – Другой бы на моем месте спорить стал, а я – нет. Закон! Так мы и шли. Впереди – Спасибо, за ним – Ленька, потом Левка, затем – Рой, а я «замыкал шествие», как оказал бы Дюма-отец. И каждый в простыню завернут. Парад домовых! Мы подошли к веранде третьего корпуса, где жил Вениамин, и остановились. – Ну, иди, – оказали мы Олегу. Спасибо поднялся на одну ступеньку: – А вдруг его инфаркт хватит? – Чего? – удивился Рой. – Приступ сердечный, – затараторил Спасибо. – Вот у моего деда на неделе по сто раз бывает. Хвать – и не отпускает! Инфаркт, говорит дед, пойду пиво пить. Только пивом и спасается. В энциклопедии так и сказано: пиво – жидкий хлеб. – Давай, давай, – подталкивал его Ленька. – Пиво… На фонарик. Дед тут ни при чем. Деду-то твоему сколько? – Семьдесят, – упавшим голосом ответил Спасибо. – А Вениамину? Спасибо промолчал. – То-то! Давай быстрей. Попугаем – и все. И спать. Спасибо подошел к двери, взялся за ручку и снова обернулся. Мы стояли и делали знаки – давай, мол, не трусь. Олег дернул за ручку и… – Ого-го! – прорычал чей-то бас, и на пороге появилось какое-то чудище-страшилище в тулупе шерстью наружу! А в руках дубина! Не успели мы его и разглядеть как следует – да что разглядеть! – даже опомниться, как оказались на своих кроватях. Все показали такой класс, куда там лучшим олимпийским бегунам на короткие дистанции. А Грунькин лежал себе и хохотал-надрывался: – Здорово мы с Вениамином над вами подшутили?! Ну, и предатель! Ничего себе шуточки! Так человека можно и до инфаркта довести. Совершенно свободно! Целая бочка пива не поможет! Ну, Вениамин, держись! Глава 16. Третье сражение с Вениамином 
Само собой разумеется, что предатель Грунькин не одну сотню минут просил у нас прощения. После смеха всегда бывают слезы – примета! Чем он только не клялся, чем он только не божился! Он свободно распоряжался жизнью своих родителей и далеких родственников, вращением земли и солнца. И даже местом, на котором должен обязательно провалиться, если соврет! Мы не злопамятные, мы его простили. Как будто это так трудно – простить?! Но сами четко поняли: если какая заваруха случится, на Грунькина не положишься, не то что как на каменную стену, но даже – как на обыкновенную чурку. Вениамин устроил сбор нашего отряда и прочел краткую стовосьмидесятиминутную речь, в которой ходил все вокруг да около и с хитрой улыбкой скрывал то, что всем давно известно. Он говорил о каких-то неизвестных хулиганах, разгуливающих в полуночный час по лагерю в белых простынях. И так далее, и тому подобное! Он даже не забыл всем сообщить, что сон – залог здоровья. Странный человек Вениамин! Нет бы сразу все взять да выложить, и гора с плеч долой, а то мы три часа холодным потом обливались – вот сейчас назовет имена и даже фамилии, вот сейчас… А он и не назвал. И зачем тогда было огород городить? Во время сбора все мальчишки смотрели на нас с уважением. Снизу вверх! Особенно, когда ты сидишь на ступеньках веранды, а они – на земле. А после сбора мы вообще стали некоронованными королями, как сказал начитанный Гринберг. Все мальчишки нам завидовали, и больше всех Грунькин. Он, наверно, дорого дал бы за то, чтобы побывать на нашем месте. Но сами понимаете, как смешно он с нами вчера выглядел бы – для такого дела нужна удивительная храбрость. Удивительно большая! Мы ходили в героях целый день, и это нисколько не надоедает. Когда начало смеркаться, Ленька даже огорчился: – Дни стали короче, что ли? Вот только девчонки отравляли нам существование, или попросту – жизнь. Маша Пашкова делала большие глаза и с умным видом бубнила: – А я про вас все знаю. Все! Это были вы, не спорьте! Еще бы не знать – все знают! Еще бы не мы?! Кому же еще? Спорить?… Охота была. Грунькин чувствовал, что в эту ночь мы тоже не будем сидеть, сложа руки, или лежать, вытянув ноги. Поэтому он распечатал банку черного кофе из своих чемоданных запасов и умял целых пять столовых ложек, и даже без цикория. Морщился, кривился, чихал, но съел, потому что боялся проспать. Возможно, кофе был ненатуральный, или просто Грунькин не знал более точного рецепта, но он заснул сразу же, как только лег. По-моему, он заснул потому, что уж очень успокоился после того, как банка уменьшилась на одну треть или почти наполовину. А ведь как только успокоишься, все наоборот получается. Грунькин так спал, что даже не шевельнулся, когда мы крепко привязали его суровой ниткой к кровати, чтобы он вдруг не проснулся и не побежал за нами. На Грунькина ушел весь моток – триста метров. Наш план был прост. Вениамин сегодня почивает на лаврах, как сказал шахматист Гринберг, и не ожидает от нас ничего такого. Он спит, и ему, наверное, снится самая мощная в мире электронно-вычислительная машина, которая считает и все не может высчитать, какие еще беды поджидают нашего пионервожатого, не сумевшего найти общий язык с коллективом пиратов. Так оказал бы журнал «Пионер» в критической заметке о беспорядках в одном из школьных живых уголков на полуострове Таймыр. Но как его так напугать, мы еще и сами не знали! Мы подкрались к веранде, и Рой осторожно заглянул в окно. – Не спит, – зашипел он. – Читает… – Что читает? – разозлился Ленька. – «Остров сокровищ». Подумать только, у нас книгу отобрал, потому что нам ночью спать надо, а сам читает, как будто лагерный распорядок не всех касается. Долго мы сидели под окном, даже замерзли, а он читал себе и читал – шелестел страницами. А потом как захохочет и тихонько замурлыкал под нос любимую песенку капитана Флинта и его верного боцмана Джона Сильвера: – Пятнадцать человек – на сунду-у-ук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылку рому-у… Меня такая злость взяла. Я даже забыл, что мы пришли его напугать. Вскочил и рявкнул в раскрытое окно: – Вениамин Сергеевич, по ночам спать надо! Он вздрогнул, побелел как полотно и выронил книгу. – Ты-ты… ч-что? – заикаясь, спросил он. Ребята сидели у моих ног ни живы ни мертвы и отчаянно дергали меня за штанины. Так мы напугали Вениамина, хотя я этого в ту минуту и не хотел. И простыней, оказывается, никаких не понадобилось, и фонариков, и даже желтых тыкв с дырками для глаз и для носа.  Часть 3. Наблюдаю со стороны Руби мачты! Мачты за борт! Глава 1. Мы сочиняем пиратский марш 
– Без марша нам никак нельзя! – сказал поэт Грунькин, смотав в огромный клубок все суровые нитки, которые пошли на него прошлой ночью. – Кому это – нам? – хмыкнул Рой, помахивая гантелями и стараясь развить мышцы не только предплечья, но даже и живота. – Пиратам! Мы переглянулись. – Ну да! Ну да! – чуть не плача, накричал Грунькин. – Вы же меня простили! Простили? – Ну, допустим, – согласился Ленька. – Нет, не допустим, – настаивал Грунькин. – А насовсем! – Ну и сочиняй на здоровье, – буркнул Спасибо, запрокидывая голову. Тоненькая струя сгущенного молока из банки, пробитой гвоздем, длинной змеей исчезала у него во рту и булькала в горле. Спасибо всегда был не прочь подкрепиться перед завтраком. – Так сочинять или не сочинять? – снова взвыл Грунькин. – У меня вдохновение! Мы оставили его одного и ушли завтракать. Но Грунькин решил, что завтрак вдохновению не помеха. Вдохновение может прийти еще раз, а завтрак не повторится. После завтрака он ходил за нами по пятам, закатывал глаза к небу, что-то бормотал себе под нос, а потом вдруг судорожно хватал карандаш и что-то строчил в своем знаменитом блокноте. В том самом, в котором на десятой странице красной тушью было записано, что пиратов никогда не было, нет и не будет. – Все! – наконец ликующе сказал он. Мы уселись под дубом. – Начинай, – разрешил Ленька. И Грунькин начал: Трам-та-ра-рам, Трам-та-ра-рам, Трам-та-ра-рам, Та-ра-рам, Та-ра-рам! И умолк. Мы сидели и уныло смотрели на Грунькина. – Пока все, – упавшим голосом промямлил он. – Это вступление. – Хорошее вступление! – испугался Спасибо, встал и положил ему ладонь на лоб. – Ты пиши, пиши… Только в тенечке. Это все от солнца. Грунькин сердито вырвался и убежал, и до обеда мы его больше не видели. И после обеда, когда мы опять расчищали линейку, его тоже не было. – Тунеядец, – ворчал Ленька, еле-еле шевеля лопатой. – Ему бы глыбы ворочать! Вечером Грунькин с аппетитом поужинал и зачитал нам второе четверостишие: Эй, ребята! Кто идет? Кто поет? Мы – пираты-ы! После этого мы твердо решили, что свою знаменитую поэму о Джоне Спинглере он несомненно передрал у какого-то пиратского писателя, если даже сейчас позаимствовал строки из популярной песенки «Октябрята». – Нет, не передрал, – кричал Грунькин. – Я ее за две недели сочинил… А у вас сроки! И вообще я пишу только по вдохновению, а не по заданию! Мы так и сели от такой наглости, хотя, по правде сказать, из-за стола еще никто и не вставал. А я, допивая компот Грунькина (он же читал стихи!), фыркнул и немножко обрызгал Роя. Рой – справедливый человек. Он с ходу врезал Грунькину подзатыльник и зашипел: – Это все ты!… Твой компот!… Твои стихи!… Грунькин разозлился и чуть-чуть не врезал Рою, но тот уклонился, и… Ленька с грохотом уронил стакан с компотом Роя (Славка ж увлекся!). Мой брат долго не держал при себе полученную оплеуху. Он вернул ее Гринбергу. Гринберг подавился компотом Спасибо, который невозмутимо доедал Ленькину котлету. Спасибо, даже не взглянув на Левку, метнулся вместе с котлетой за другой стол. Я на мгновение увидел загадочные глаза Гринберга и понял… Нет, ничего не понял, потому что он мне так двинул по шее, что Грунькин, на котором я закончил круг подзатыльников, вскочил и помчался к Спасибо. Тот, на ходу допивая компот Маши Пашковой, понесся по проходу между столиками, пыхтя: – Дай ходу пароходу, пароход не может плыть! Грунькин, словно ракета, висел у него на хвосте, но никак не мог сократить несколько роковых сантиметров, чтобы настигнуть ни капельки не пострадавшего Спасибо. И все, верно, потому, что Грунькину явно не хватало горючего – ведь третья ступень его обеда досталась мне! Хорошо, что Вениамина не было, а то не видать бы нам ежедневной двадцатиминутной прогулки в лес. На целый месяц! Когда мы уходили из столовой, Маша Пашкова встала и, явно привлекая всеобщее внимание, пригрозила: – Если ваши выходки повторятся, мы вас проработаем на совете отряда! – Слово даю! – туманно ответил Ленька. – Клянусь! – подхватил Гринберг. – Ей-богу! – потупился Рой. Я попытался проскользнуть мимо нее, но она растопырила руки: – А ты? – И я!… – Что «я»?! – Я тоже… И она меня пропустила: – Смотри, если обманешь! Мы решили сочинять марш все вместе, сообща, но вечер был слишком хороший, трудиться никому не хотелось, да тут еще из-за спального корпуса № 1 выскочил Спасибо и скрылся за корпусом № 2 – зрелище! Грунькин по-прежнему мчался за ним, как на гонках за лидером. – Развлекаются, – буркнул Гринберг, – словно делать нечего… – Конечно, – хмыкнул Ленька. – Спасибо толстый, он вес сгоняет. – Как только ему надоест, сразу Груньнин отстанет, потому что догнать боится, – мудро заметил Ленька. – Как сказать! – заспорил Рой. – У Грунькина хватка! – А у Спасибо удар пушечный! – горячился Ленька. – Думаешь, зазря он каждый раз по две прибавки съедает?! – Он в цирк готовится, – с завистью сказал Левка. – У него призвание! Быков поднимать будет! – По две пары – одной рукой, – поддакнул я. – Двумя, – возразил Левка. – А Грунькину сила ни к чему, – кипятился Рой. – У него – юркость! Однажды при мне он одного хулигана догнал и так ему всыпал на ходу, что тот его два месяца потом по подъездам караулил, чтоб руку пожать! Мимо опять пронесся Спасибо, Грунькин не отставал. – Так вот, – торжествовал Рой, усаживаясь на ступеньки веранды, – на четвертом круге он его догонит. Спорим? Но никто спорить не стал. А Гринберг задумчиво протянул: – А кто его знает? Грунькин такой… И даже я начал колебаться. Ведь если на твоих глазах кто-то удирает и даже не грозит, что еще встретится, поневоле задумаешься, на чьей стороне сила: того, кто удирает, или того, кто догоняет. – Чего-то их долго нет, – тревожно сказал Рой. – Ждать не будем, нам песню писать надо… Мы промолчали. Рой сконфуженно пожал плечами: – Наверно, я ошибся в Грунькине. У Олега масса и плечи какие!… А? Мы сразу же заспорили: – Ну что ты, у Грунькина – юркость!… – Грунькин, он – такой!… – А что Спасибо, что?… – Как что?! Он в цирк готовится, у него призвание, быков поднимать будет! Мы до того запутались в споре, что даже о себе-то толком не мог сказать, за кого я: за Грунькина или за Спасибо. Об остальных и говорить нечего! Наконец все замолчали и, тяжело дыша, отправились искать «бегунов». Мы высунулись из-за угла нашего спального корпуса – Грунькин и Спасибо безмятежно отдыхали на лужайке. Грунькин, отчаянно зевая, решал кроссворд, уставившись в обрывок газеты, а Спасибо плел венок из ромашек. Увидев нас, они страшно растерялись, вскочили и разбежались в разные стороны. – Оба они хороши! Бездельники! – мрачно заявил Рой при нашем молчаливом одобрении. До вечерней линейки был еще по крайней мере час. И мы разлеглись по своим кроватям – разумеется, сняв башмаки. Говорят, что лежа удобней думать. Кому как! А я почему-то всегда задумываюсь в самую неподходящую минуту. Так, учитель у меня спрашивает, каково отношение крепостного крестьянина Герасима к своей барыне в «Муму», а я думаю – как сыграли «Торпедо» с «Локомотивом». Гринберг вдруг резко поднялся. Мы тоже привскочили и уставились на него. – Интересно, а как сыграли «Шахтер» с «Даугавой»? – задумчиво опросил он. Ленька облегченно вздохнул и снова улегся. Он испугался, что Левка уже сочинил первую строчку и теперь придется думать ему, Леониду Помидорову, потому что мы договорились выдумывать песню по очереди, каждый по строчке. Так вот все и «сочиняли», как я и Гринберг. Я чуть не заснул, а может, и заснул бы, но тут Ленька снова вскочил и забубнил: – А правильно мы сделали, что сами решили гимн сочинять, а то бы Грунькин и за месяц не управился! Все его дружно поддержали: – Верно!… – Лентяи!… Думай тут за них!… – Им бы все бегать!… – На травке прохлаждаться!… – Нет, я гляжу, гляжу, а он сидит и газетку читает! – А этот с венком! Ха-ха!… – Любят чужими руками жар загребать!… – Любят, любят!… – И я мог бы тоже не сочинять! А вот лежу!… – А кто б не мог?! Потом мы замолчали и снова вытянулись на кроватях. Вот так мы и думали, так и сочиняли. Трудное дело песни сочинять. Трудное! – А как вы думаете? – внезапно опросил Ленька. – В поход нас поведут или нет? Я ответил: – Кого поведут, а кто сам пойдет! А про себя подумал: ничего, ничего, ты у меня походишь в капитанах – и как я только забыл о перевороте?! Его раз – сместил. Себя два – капитан! Три, четыре – пираты ходят и снимают шляпы. А я: лево на борт, право руля! Крепи грот-мачту, пока не упала! Ура! Плывем! Но куда? Капитан знает! А все ходят и снимают шляпы: правильно-о! А тут – шторм! Руби мачты! Мачты за борт! Дай бог самим уцелеть! У-у-у… Ветер! Три дня бушевал океан! На четвертый день мы вошли в море. Никому не известное! Так и назвали – Неизвестное! Отличное море – хочешь ныряй, хочешь плавай! А пока матросы купаются, капитан улыбается и курит трубку. Заслуженный отдых! А кругом вода – голубая, зеленая, красная. Эх! Потихоньку пришли Грунькин и Спасибо и тоже улеглись по своим кроватям, а сами все искоса поглядывают на нас. Их страшно удивило, почему у нас такая тишина – а ведь никто не спит! – Знаете что, – не поворачивая головы, внушительно произнес Гринберг, который так и не придумал первую строчку. – Теперь вы сочиняйте, а мы побегаем! Но отдохнуть нам не пришлось. Звонко пропел горн, и мы бодро зашагали на линейку. Люблю вечерние линейки. Все так торжественно: «Равнение!…», «Смирно!», «Будь готов!» и могучее «Всегда готов!» И какое-то непонятное праздничное настроение. И спать не хочется, ну совсем не хочется! Все прошло как полагается, Вениамин пожелал нам спокойной ночи, и мы всем отрядом вместе с ним собрались у пионерской комнаты. Наш баянист растянул мехи, и мы долго пели песни. Замечательные песни! Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка. Иного нет у нас пути — В руках у нас винтовка. Не знаю, как у вас, а у меня исегда немножко щемит сердце, когда звонко поют: И много есть средь нас ребят, Кто шел с отцами вместе, Кто подавал патрон, снаряд, Горя единой местью. Нет, такую песню мы никогда не сочиним! Это все поняли. И о пиратском марше больше никто не заикался. Глава 2. С гигиеническим приветом! 
Ох, до чего я уважаю собрания! На них всегда весело, если вовремя отключиться от выступающих. И вообще, чувствуешь себя как в разведке. Напряженно следишь за взрослыми, затаишься – и как дернешь какую-нибудь девчонку за косу… Она как взвизгнет. Все на нее уставятся. А она как трахнет своего соседа по макушке – ой-ой-ой! А ты сидишь незамеченный, словно это не твоих рук дело. Приятно еще сидеть на собраниях, особенно если у тебя есть в запасе толстая книга с картинками. Конечно, тебе сделают замечание на первый раз и… отберут книгу, хотя второго раза еще не было. И это наше очередное собрание тоже могло быть не хуже прежних, школьных, но Вениамин все испортил. Он все говорил, говорил про культуру поведения. Все наши проделки припомнил, даже недельной давности. А потом как захохочет: про пиратскую свинью вспомнил! И мы тоже начали смеяться, толкаться, подпрыгивать, хотя и без особого интереса. Да и какой тут интерес, если тебе этого не запрещают?! – И все-таки в той неумной шутке, – оказал Вениамин, – было рациональное зерно. Надо быть чистоплотным. Всегда и везде. Читали «Мойдодыра»? «Мойдодыра» мы, конечно, читали, но, что такое «рациональное зерно», так и не поняли. А спросить постеснялись. Кому же интересно показывать свою необразованность! Я так думаю – это, верно, новый вид из семейства бобовых. Собрание оказало на нас роковое влияние. Мы все стали ужасно чистоплотными (я-то и раньше таким был). По-моему, все из-за того, что каждый боялся, как бы ему не подложили свинью. Были созданы три мощные санитарные группы, в которые записались все. Маша Пашкова сразу развернула свои санитарные способности и развела, понимаешь, гигиену (и откуда такие слова берутся!). Теперь мы продирались в столовую через санитарные заслоны. Первый заслон проверял руки, второй – уши, третий – зубы, а четвертый (ты хоть блести) отсылал всех снова к умывальнику, на всякий случай. Мы зашли ого как далеко в санитарном рвении. На клумбе выложили цветными камешками наглядное изречение: Каждый санитар – контролер! А неизвестный автор сочинил песню, и мы ее распевали хором по пути в столовую: Не кочегары мы, не плотники, Но сожалений горьких нет. Эх, нет! Мы – санитары-чистоплотники, Гигиеничный шлем привет! Мой брат-артист особенно тщательно следил за своей курносой внешностью. Он говорил, что киноактеры отличаются фотогигиеничным лицом и показывал всем свой слабовольный профиль. Теперь к рукомойнику нельзя было и подступиться. Брызги так и летели во все стороны. Я даже пожалел, что не захватил зонтик из дома. Пока своей очереди дождешься, с ног до головы промокнешь. Наш гармонист однажды три часа простоял возле умывальника и так и не сумел умыться. Особенно мы уши драили, так драили, что потом часа два на одной ноге прыгаешь, а голову набок… А не попрыгаешь, весь день будет в ушах вода хлюпать, и слух остроту теряет. А на зубы такой блеск наводили, только держись. Ходят потом все и улыбаются, зубы показывают – вот, мол, какие они чистые. Еще бы! Сначала почистишь зубы мятной пастой, затем хвойной, потом этой, как ее, загадочной – «Хлородонт» и еще там какой-то, так что вообще уже зубов во рту не чувствуешь. Даже странно. А дотронешься пальцем, все в порядке – на месте. Но лучше всех, пожалуй, следил за своими зубами Спасибо. Он как-то приспособился чистить их сразу двумя щетками: одной – верхнюю челюсть, другой – нижнюю. Так и шурует, словно ботинки. А когда я ему посоветовал для экономии времени чистить зубы наждачной бумагой, он разобиделся, разволновался и пригрозил, что вообще бросит чистить зубы и будет ходить с грязными. Странно… Как будто он для меня старается! Мы бы еще долго боролись за гигиену, если бы не Спасибо. Он нас подвел. Уж очень он старался. Взял да вымыл однажды котлету яичным мылом прямо в столовой под хозяйственным умывальником. Наверное, думал, что она станет еще вкуснее. Возможно, он сделал это по рассеянности. Кто его знает?! – Что вы делаете? – испугался Вениамин и схватился за голову. После этого случая массовое движение за абсолютную чистоту пошло на убыль. И остались только одиночки, которые упорно продолжали чистить зубы по 8–10 раз в сутки. Глава 3. Тысяча спичек 
Но наконец нам немного повезло. Вениамин, кажется, понял, что мы взрослые и дал нам боевое задание – привести в идеальный порядок территорию лагеря. И куда только скука делась? Ох, и здорово! Все сразу повеселели. Мы выровняли линейку, расчистили и посыпали песком дорожки. И даже соревнование устроили – кто больше всех шишек соберет. Наш отряд разбился на две неравные команды – в одной было больше на одного человека, то есть на меня. Дело было так. Когда все разделились, я принципиально перешел в ту команду, где не было моего брата. – Ну, и ладно, – оказали мне. – Невелика потеря! Знали бы они, кого теряют! Ведь это я собрал 1037 крупных еловых шишек. Наша команда навела такой блеск на занятой территории – эге-ге! Мы даже огорчились, когда закончили работу – опять скучать. Вениамин с ходу присудил нам первое место. Когда он вручил нам (лично мне в руки) награду – книгу писателя Катаева «Сын полка», примчался Дядя с портфелем. – Убрали? – не поверил он. – Так-так. Хорошо… Он повертел головой, нагнулся: – А это что? – И показал нам обгорелую спичку. – Спичка, – сказал Спасибо. – Серная спичка, – поправил его Славка Рой. – Бывшая спичка! – догадался я. – Правильно, мальчики, – замурлыкал Дядя с портфелем. – Так кто же из вас курит? Я не курю. Мой коллега и подавно. Вениамин смущенно поежился. Уж слишком часто он смущается и краснеет. Тоже мне, командир! – А насчет награды, – продолжал Дядя с портфелем, – поспешили. – И он осторожно вынул книгу из моих рук. Все так и ахнули. – Я не против поощрений, – говорил Дядя с портфелем. – Я сам неоднократно получал награды и в школе, и на последующей работе. Но… всему свой черед. Заработал – получи! Территория лагеря буквально захламлена обгорелыми спичками. Посмотрите, посмотрите… Мы смотрели во все глаза, но не видели ни одной спички. – Ну, вот, – заулыбался он, – надеюсь теперь-то вы убедились. Итак, начнем. Кто больше всех соберет, тот и получит книгу. Вениамин еще раз густо покраснел и отвел его в сторону. До нас доносились слова: – Матвей Ипполитыч… Зачем?… Это непедагогично… – Чего вы меня учите? – возмутился Дядя с портфелем. – Я всю жизнь был на руководящих работах. В последний раз я заведовал областным мясокомбинатом, а это вам не пионерский лагерь! Вениамин махнул рукой и ушел. И мы принялись за «дело». Обшарили все и вся и ничего не нашли. Только Спасибо нечаянно повезло. Он подобрал где-то под забором обгорелую спичку, разломил пополам и выдавал за две. Так наша команда и вернулась ни с чем. Дядя с портфелем сидел на огромном пне и принимал обильные приношения от другой команды. Мой брат-ловчила принес 120 спичек, Грунькин – 180, Князь – 300. А когда Гринберг принес целую фуражку обгорелых спичек и сказал, что там что-то около 1000, мы прямо-таки ошалели. А Дядя с портфелем так и оторопел: – От-ку-да это? – Стараемся, – потупился Гринберг. Дядя с портфелем отдал Гринбергу книгу «Сын полка» и ушел, растерянно оглядываясь. Оказывается, ребята бегали за ограду в ларек и покупали там спички, кто сколько мог. А продавщице говорили, что выполняют поручение нашей поварихи. Все спички раскупили. А обгорелыми их сделать недолго. Зажег одну, сунул в коробку – фррр-р и готово! Вот когда я пожалел, что не остался в одной команде со своим братом. Ребята там подобрались что надо, не то что у нас – тюфяки. Ведь у меня давно лежал в кармане непотраченный рубль – это же 100 коробков по 60 спичек в каждом. Дело, конечно, не в книге. Мы ее все раз по сто читали. Главное – честь команды! Ясно, если по-честному, книгу выиграла наша команда. Свою территорию мы так убрали, что она так и блестела. А спички… «ненужная затея», как говорит Вениамин. А все-таки здорово придумано! Глава 4. Братцы, лысеем! 
Мы, конечно, понимали, что Дядя с портфелем над нами посмеялся. А если он не хотел смеяться над нами, то, значит, посмеялся сам над собой. И вообще, я убедился, что пионерский лагерь – это не казацкая вольница, а какой-то сплошной курорт: ешь да спи, спи да ешь. А у меня кипучей энергии хоть отбавляй. Меня соседи всегда, когда ругали, называли активным ребенком. Что верно, то верно, этого не скроешь. Прямо скажу, заскучал я. А мне и без того не сладко… В последнее время я сделал страшное открытие. Однажды утром, причесываясь редким-прередким гребешком, я увидел, что на нем остаются волосы. Никогда этого раньше не замечал! Я их посчитал. Ровно 40. Ужас! Я лысею! Верно, от обломовской жизни. А причесываюсь я не меньше ста раз в день. Расческа у меня новая, чуб тоже, за лето отрос – это тебе не в школе щеголять лысиной. Отчего бы и не причесываться?! Выходит, что у меня за сутки выпадает: 40х100 = 4000 волос. Каждый нормальный школьник имеет 1 000 000 волос. Разделим 1 000 000 на 4000: 1000 000:4 000 = 250 дней Это выходит, не успею я перейти в шестой класс, как полностью облысею. Я разложил свои выпавшие драгоценные волоски на белом листе бумаги и тихо застонал. – Ты чего? – спросил Ленька. Он стоял у зеркала и раздирал гребенкой свой актерский чуб. Волосы из под его расчески так и летели, и я решил: «Ну, мой милый, ты облысеешь гораздо раныше меня». Это меня немного успокоило. Наверное, у нас вся порода такая?! Интересно, а в каком классе облысел папа? 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 |
|||||||