- Смею надеяться, сэр. Я в этом уверен. Безил в раздумье отправился в ванную. В здешних местах никто не пустит к себе Конноли. Даже за сто фунтов. Даже за сто фунтов.
      С начала войны Барбара взяла в обыкновение завтракать внизу, ошибочно рассудив, что так будет меньше хлопот. Если раньше ей подавали плетеный поднос на столик у кровати, то теперь приходилось накрывать целый стол в маленькой столовой, на два часа раньше разводить огонь, чистить много серебряной посуды и подрезать фитили у керосинок. Этого новшества не одобрял никто.
      Когда Безил вошел, она сидела склонившись к камину, с чашкой кофе в руках; она повернула к нему свою курчавую темную голову и улыбнулась; у обоих было погибельное сочетание темных волос и прозрачных голубых глаз. Нарцисс приветствовал Нарцисса из их водной глуби, когда Безил; целовал ее.
      - Дурачинушка, - сказала она.
      - Я уломал Бенсона.
      - Какой ты способный, милый.
      - Пришлось дать старику пятерку.
      - Врешь.
      - Ладно, не хочешь, не верь.
      - И не поверю. Знаю я Бенсона, знаю и тебя. Помнится, в последний раз, когда ты у нас гостил, мне пришлось уплатить ему что-то больше десяти фунтов, которые ты у него занимал.
      - Ты уплатила?
      - Да. Боялась, что он спросит с Фредди.
      - Ну и жук! Так или иначе, он остается.
      - Ну конечно. Я и сама, как обдумала все хорошенько, поняла, что он останется. Просто не знаю, почему я вчера приняла это так близко к сердцу. Наверное, так ошеломила меня встреча с Конноли.
      - Сегодня мы должны их где-то пристроить.
      - Это безнадежно. Их никто не пустит,
      - Ты имеешь право действовать в принудительном порядке.
      - Да, но я просто не могу им воспользоваться,
      - Зато я могу, - сказал Безил. - За милую душу.
      После завтрака они направились из столовой в восьмиугольную гостиную. Коридор, которым они шли, хоть и был одним из кружных путей дома, имел пышный карниз и высокий оштукатуренный потолок; дверные проемы были украшены классическими фронтонами, в искрошившихся антаблементах которых стояли бюсты философов и композиторов. Такие же бюсты стояли с правильными интервалами на мраморных пьедесталах. Все было гармонично и великолепно в Мэлфри - все, если не считать Дорис, которая в это утро подстерегала их в засаде, обтирая собой пилястру, словно корова пень.
      - Привет, - сказала она.
      - Привет, Дорис. А где Мики и Марлин?
      - Во дворе. Не беспокойтесь. Они нашли снежную бабу, которую сделали другие ребята, и теперь уродуют ее.
      - Ну так беги к ним. - Я хочу быть здесь с вами - и с ним. .
      - Ну конечно, - ответил Безил. - Вот уж не мечтал о таком счастье. Я подыщу вам хорошую квартиру за много-много миль отсюда.
      - Я хочу быть с вами.
      - Иди помоги уродовать снежную бабу.
      - Это детская игра. А я не ребенок. Почему вы вчера вечером не захотели потаскать меня за волосы, мистер? Может, вы подумали, у меня гниды? У меня их больше нет. Сестра в заведении все вычесала и смазала волосы маслом. Вот почему они у меня чуточку сальные.
      - Я не таскаю девочек за волосы.
      - Таскаете. Я сама видела. Ее вот таскали... Он ваш мальчик, да? спросила она, поворачиваясь к Барбаре.
      - Он мои брат, Дорис.
      - А!.. - сказала она, глядя на них своими темными свинячьими глазками, в которых проглядывала мудрость трущоб. - Но вы на него глаз положили, да? Я видела.
      - Правда, жуткий ребеночек? - сказала Барбара.
      III
      Проблему подыскания жилья для Конноли Безил решал с чувством и методично, удобно устроившись за столом с картой военно-геодезического управления, местной газетной и небольшой адресной книгой в красном кожаном переплете. Книга эта в числе прочих вещей досталась Барбаре по наследству от покойной миссис Сотилл, и в нее были внесены имена всех мало-мальски состоятельных соседей в радиусе двадцати миль окрест, в большинстве с пометой Т.П.С., что означало: Только для Приема в Саду. Барбара, не жалея усилий, пополняла этот бесценный справочный труд последними данными и время от времени вычеркивала умерших или уехавших из прихода и вписывала вновь прибывших.
      - Как насчет Харкнессов из Дома в старой Мельнице в Северном Грэплинге? - спросил Безил.
      - Это пожилая пара. Он на пенсии после какой-то службы за границей. Она, кажется, музицирует. А что?
      - Вот объявление, они приглашают жильцов.
      Он сунул ей газету, и в разделе "Жилищные услуги" она прочла:
      - "Примем жильцов, на полный пансион в чудесной мельнице пятнадцатого века с современными удобствами. Идеальная обстановка для пожилых Людей и художественных натур, желающих укрыться от тягот войны. Продукты исключительно местного производства. Уединенные старинные сады. 6 гиней в неделю. Гарантируем отличные рекомендации, таковые же необходимы.' Харкнесс, Дом в Старой Мельнице, Северный Грэплинг".
      - Ну так как, подойдет это для Конноли?
      - Безил, ты не посмеешь!
      - Еще как посмею. Сию же минуту беру их в оборот. Тебе дают добавочный бензин для разъездов по устройству эвакуированных?
      - Да, но...
      - Прелестно. Сейчас же отправляюсь туда с Конноли. Это мой первый серьезный вклад в военные усилия, понимаешь?
      Обычно, когда машина выезжала из гаража, мальчишки из эвакуированных как угорелые бросались к ней и висли на подножках с криком: "Тетенька, прокатите!" Однако в это утро, видя на заднем сиденье страшилищных Конноли, ребятишки молча отступили. Матери не разрешали им играть с Конноли.
      - А почему мне нельзя сидеть с вами впереди, мистер?
      - Ты должна следить, чтобы брат и сестра не баловались.
      - Они не будут баловаться.
      - Это ты так думаешь.
      - Они не будут баловаться, если я им скажу, мистер.
      - Тогда почему ж они не ведут себя как следует?
      - Потому что я велю им вести себя плохо. Так, для потехи; понимаете? Куда мы едем?
      - Искать для вас новый дом, Дорис.
      - Далеко от вас?
      - Очень далеко.
      - Слушайте, мистер, Мики в общем-то не такой плохой, а Марлин не такая глупенькая. Ты глупенькая, Марлин?
      - Не очень, - ответила Марлин.
      - Она умеет следить за собой, когда хочет. Когда я велю.
      Так вот, мистер, давайте по-честному. Позвольте нам остаться с вами, и уж я ручаюсь, детишки будут хорошо себя вести.
      - Ну, а как насчет тебя, Дорис?
      - Мне не надо хорошо себя вести. Я не маленькая. Ну как, порядочек?
      - Нет.
      - Вы все равно увозите нас?
      - Безусловно.
      - Ну так подождите! Посмотрите, как мы отделаем этих, куда вы нас везете.
      - Не буду ни ждать, ни смотреть, - ответил Безил. - Но не сомневаюсь, что со временем услышу о вас.
      Северный Грэплинг, возведенный в камне поселок с неровными крышами из каменной же плитки, каждой из которых было не меньше ста лет, находился в десяти милях от Мэлфри. Он лежал в стороне от большой дороги, в ложбине между холмами; через него, вдоль его единственной улицы и пересекая ее под двумя старыми каменными мостами, протекала река. В верхнем конце улицы стояла церковь, форматы и богатая отделка которой заявляли о том, что за столетия, истекшие со времени ее постройки, Северный Грэплинг сжался в размерах, тогда как остальной мир разрастался; в нижнем конце, за вторым мостом, стоял Дом в Старой Мельнице - именно та тихая пристань, осколок седой старины, о которой может мечтать человек, вынужденный зарабатывать на жизнь под иным, более суровым небом. И мистер Харкнесс в самом деле мечтал о ней, мечтал годами, убивая себя на службе в Сингапуре или отдыхая после работы на клубной веранде, в окружении тучной зелени и кричащих красок. Еще будучи молодым, он купил дом на деньги из отцовского наследства в одну из своих побывок на родине, рассчитывая уединиться в нем, когда придет его черед уйти на покой, и лишь единое терзанье омрачало ему долгие годы ожидания - что он вернется и застанет поселок "на подъеме", с новыми красными крышами, вкрапленными среди серых, и гудронированным шоссе на месте неровной улицы. Однако дух новизны пощадил Грэплинг; вернувшись, мистер Харкнесс застал его в точности таким, каким он был в тот поздний летний вечер, когда он впервые набрел на него, гуляя, - камни, еще не остывшие от послеполуденного солнца, и ветерок, напоенный свежесладким ароматом гвоздик.
      В это наполовину утонувшее в снегу утро камни, казавшиеся летом серыми, были золотисто-коричневые, а между липами, которые своими сплетшимися ветвями скрывали низкий
      фасад, когда стояли в полной листве, теперь видны были средники окон и отливы над ними, солнечные часы под высоким центральным окном и каменный навес над входом в виде раковины моллюска. Безил остановил машину у моста.
      - Господи Иисусе, - сказала Дорис, - вы не оставите нас здесь.
      - Сидеть и не рыпаться, - приказал Безил. - Сейчас увидите.
      Он набросил коврик на радиатор, открыл маленькую железную калитку и пошел к дому по мощенной каменными плитами дорожке - мрачный посланец рока. Низкое зимнее солнце зловеще отбрасывало его тень на дверь перед ним, которую мистер Харкнесс выкрасил в яблочно-зеленый цвет. Рядом с дверью поднимался узловатый стебель глицинии и, перекручиваясь, вытягивался во весь свой нагой рост между вертикальными стояками окон. Безил оглянулся через плечо - не видно ли его юных пассажиров - и дернул за шнурок железного колокола. Колокол мелодично прозвонил где-то совсем рядом, и дверь вскоре открыла служанка в яблочно-зеленом платье, переднике из муслина с разводами в виде веточек и накрахмаленной белой шапочке, представлявшей собой смехотворную помесь голландки и монашеской камилавки. Эта фантастическая фигура повела Безила за собой, и, сначала поднявшись на ступеньку, а потом на ступеньку опустившись, они вошли в гостиную, где служанка оставила Безила, и он имел время рассмотреть убранство. Пол здесь был застлан грубыми тростниковыми циновками, а в некоторых местах пестрыми балканскими ковриками. На стенах висели торнтоновские гравюры с изображением цветов (вот только его шедевра, "Царицы ночи", не видать было), вышивки и старинные географические карты. Самыми выдающимися предметами обстановки были большое фортепьяно и арфа, а кроме них стояли еще какие-то столы и стулья, имевшие такой вид, будто их сработали прямо из сырого бука. Открытый камин, топившийся торфом, то и дело попыхивал в комнату клубами дыма, и у Безила скоро заслезились глаза. Как раз такую комнату представлял он себе по объявлению, и как раз такой парой оказались мистер и миссий Харкнесс. Миссис Харкнесс отличало шерстяное одеяние ручной вязки, большие поэтичные глаза, длинный и красный от мороза нос и неописуемого цвета волосы, уложенные в художественном беспорядке. Муж ее сделал все возможное, чтобы замаскировать последствия двадцати лет, проведенных в клубе и бунгало на Дальнем Востоке. Он отпустил небольшую козлиную бородку, он носил домотканые бриджи в стиле пионеров велосипедного спорта, он заправлял свободно висящий шелковый галстук в кольцо с камеей - и все же в его манере до сих пор сохранялось что-то напоминавшее того щеголеватого человека в белых парусиновых брюках, который из вечера в вечер в свой черед выставлял розовый джин другим таким же щеголеватым людям в белом и дважды в год обедал в губернаторской резиденции.
      Они вошли через дверь, открывавшуюся в сад. Безил так и ждал, что мистер Харкнесс скажет: "Присаживайтесь" и, хлопнув в ладоши, спросит джину. Но вместо этого супруги поглядели на него вопрошающе и даже с некоторым отвращением.
      - Меня зовут Сил. Я пришел по вашему объявлению в "Курьере".
      - Ах, по нашему объявлению... Да, да, - неопределенно проговорил мистер Харкнесс. - Была у нас такая мысль. Нам стало чуточку стыдно, что у нас тут так много места, так красиво. По нашим нынешним запросам дом для нас великоват. Мы действительно думали, что, быть может, если бы нас познакомили с какими-нибудь людьми нашего склада, с такими же простыми вкусами, мы могли бы, э-э... соединить свои усилия, так сказать, в нынешние трудные времена. В сущности говоря, у нас уже есть одна жилица, и я не думаю, чтобы мы серьезно хотели принять к себе еще одного, так ведь, Агнес?
      - Это так просто, праздная мысль, - сказала миссис Харкнесс. - В зеленом месте зелень дум {Перифраз строки из стихотворения английского поэта XVI в. Эндрю Марвелла. У автора дословно; "Зеленые думы (мысли) в зеленой сени (тени)".}...
      - У нас, видите ли, не гостиница. Мы только принимаем жильцов на полный пансион. Это совершенно разные вещи.
      Безил понял их нерешительность с поразительной для него проницательностью.
      - Я прошу не за себя, - сказал он.
      - А, это другое дело. Я полагаю, мы могли бы пустить еще одного или двух человек, если б только они действительно э-э... Миссис Харкнесс пришла ему на помощь.
      - Если бы мы были уверены, что они могут быть тут счастливы.
      - Вот, вот. В сущности говоря, у нас дом, где все счастливы.
      Безилу казалось, будто он вновь слышит заведующего пансионом при школе: "В сущности говоря, у нас дом энтузиастов, Сил. Может, мы и не завоюем всех кубков, но по крайней мере стараемся".
      - О да, конечно, - галантно ответил он.
      - Вы, наверное, хотите осмотреться. С дороги дом кажется совсем маленьким, но в действительности, если сосчитать комнаты, он на удивление большой.
      Сто лет назад на месте пастбищ вокруг Грэплинга были сплошные нивы, и мельница молола зерно на всю округу. Еще задолго до Харкнессов она пришла в упадок и в восьмидесятых годах прошлого века была превращена в жилой дом одним из последователей Уильяма Морриса. Речку отвели, мельничный пруд осушили и выровняли, и на его месте, в котловане, разбили сад. В помещениях, где стояли жернова и приводные механизмы, а также в длинных верхних ярусах, где хранилось зерно, деликатно настелили полы, оштукатурили стены и поставили перегородки. Миссис Харкнесс с материнской гордостью перечисляла эти особенности.
      - Ваши друзья, которые собираются к нам приехать, художественные натуры?
      - Да нет, пожалуй, едва ли их можно так называть.
      - Они не пишущие люди?
      - Пожалуй, что нет.
      - Я всегда думала, что тут у нас идеальное место для пишущих людей. Позвольте спросить, кто же они такие, эти ваши друзья?
      - Ну, вероятно, их можно назвать просто эвакуированные. Мистер и миссис Харкнесс любезно засмеялись этой милой шутке.
      - Горожане, ищущие тихого прибежища, так, что ли?
      - Именно так.
      - Ну что же, они найдут, его здесь, правда, Агнес? Они вернулись в гостиную. Миссис Харкнесс положила руку на золоченую шейку арфы и устремила взор куда-то за сад, придав мечтательное выражение своим большим серым глазам. Так она глядела в Малайе за площадку для игры в гольф, мечтая о доме.
      - Мне приятно думать, что этот прекрасный старый дом все еще приносит пользу людям. В конце концов, для того он и был построен, чтобы его использовали. Сотни лет тому назад он давал людям хлеб. Потом наступили другие времена, и его покинули, забросили. Потом он сделался жилищем, но по-прежнему оставался отрезанным от мира, от жизни народа. И вот теперь ему наконец снова воздадут должное. Он будет удовлетворять потребность. Возможно, я покажусь вам чудачкой, - сказала она манерно и словно витая мыслями где-то далеко-далеко, - но последние несколько недель мне казалось, будто я вижу, как наш старый дом улыбается про себя, казалось, слышу, как эти старые бревна шепчут: "Они думали, мы ни на что не годны. Они думали, мы косное, отсталое старье. Но им не обойтись без нас, всем этим занятым, поспешающим по пути прогресса. Они вновь обращаются к нам в трудный час".
      - Агнес всегда была поэтом, - сказал мистер Харкнесс. - Практически за хозяйку здесь я. Вы видели наши условия в газете?
      - Да.
      - Возможно, они покажутся вам несколько завышенными, но вы же понимаете, что наши постояльцы живут совсем как мы сами. Мы живем просто, но мы любим комфорт. Тепло, - сказал он, слегка попятившись от камина, как раз в этот момент изрыгнувшего в комнату клуб духовитого дыма, - сад, - сказал он, указывая на промерзший, заваленный снегом котлован за окнами. - Летом мы принимаем пищу под старой шелковицей. Музыку. Каждую неделю у нас камерная музыка. У нашей Старой Мельницы есть некие трудно определимые достоинства, некие невесомости, которые, грубо говоря, имеют свою рыночную стоимость. И мне не кажется, - скромно сказал он, - мне не кажется, что при данных обстоятельствах (причем в обстоятельства - Безил был в этом уверен - явно включался толстый кус поэтического воображения миссис Харкнесс) шесть гиней слишком высокая цена.
      Настал момент, которого Безил все время ждал, - момент бросить гранату, которую он лелеял за пазухой с той самой минуты, как открыл маленькую калитку из кованого железа и потянул за шнурок железного колокола.
      - Мы даем восемь шиллингов шесть пенсов в неделю, - сказал он.
      Это была предохранительная чека. Подскочил рычажок, распустилась пружина; внутри насеченной металлической скорлупы плюнул огнем капсюль, и пламя невидимо поползло по пальцу дистанционной трубки. Медленно сосчитай до семи и бросай. Раз, два, три, четыре...
      - Восемь шиллингов шесть пенсов? - переспросил мистер Харкнесс. Боюсь, тут какое-то недоразумение. Пять, шесть, семь. Пора. Бац!
      - Наверное, мне следовало сказать вам с самого начала. Я квартирьер. У меня в машине трое детей.
      Это выглядело грандиозно. Все было как на войне. Кто-кто, а Безил был в некотором роде специалист по шокам. Лучшего он не мог припомнить.
      Реакция Харкнессов после первого ошеломленного молчания прошла три стадии: негодующий призыв к разуму и справедливости, смиренная просьба о помиловании и, наконец, безразличное, полное достоинства приятие неизбежного.
      Первая стадия:
      - Я позвоню миссис Сотилл... Я дойду до местных властей... Я напишу в министерство просвещения и лорду-наместнику. Это же просто курам на смех. Десятки арендаторов в коттеджах наверняка рады будут приютить этих детей.
      - Только не этих, - ответил Безил. - К тому же, как вы знаете, мы сражаемся за демократию. Нехорошо получается, когда богатые отказываются вносить свой вклад.
      - Богатые! Мы и берем-то жильцов только оттого, что еле сводим концы с концами.
      - Да и место для детей тут самое неподходящее. Они могут свалиться в речку и захлебнуться. На четыре мили кругом нет ни одной школы...
      Вторая стадия:
      - Мы уже не такие молодые. После стольких лет на Востоке английская зима переносится так трудно. Всякое лишнее бремя... - Мистер Сил, вы своими глазами видели этот чудесный старый дом и как мы здесь живем. Неужели вы не чувствуете здесь нечто совсем иное, нечто драгоценное, и это нечто так легко убить!
      - Именно в таком влиянии и нуждаются эти детишки, - жизнерадостно ответил Безил. - Немножко культуры им не повредит.
      Третья стадия:
      Враждебность, холодная, как заснеженный склон холма над поселком. Безил провел Конноли по мощенной плитами дорожке и через яблочно-зеленую дверь прошел с ними в проход, пахнущий торфяным дымом и смесью сухих лепестков с пряностями.
      - Вещей-то у них с собой никаких, - сказал он. - Это Дорис, это Мики, а это... Это маленькая Марлин. Я уверен, через день-другой вы просто диву дадитесь, как это вы до сих пор могли без них жить. Мы сплошь и рядом сталкиваемся с этим в нашей работе - с людьми, которые поначалу чураются детишек, а потом рвутся усыновлять их. До свиданьица, детки, не скучайте. До свиданьица, миссис Харкнесс. Будем время от времени заглядывать к вам, так просто, чтобы посмотреть, все ли у вас в порядке.
      И Безил покатил обратно между голыми живыми изгородями, столь согретый глубокой внутренней теплотой, что ему нипочем была собирающаяся метель.
      В ту ночь навалило чудовищно много снегу, и телефонные провода оборвались, а по дороге на Северный Грэплинг невозможно стало проехать, так что Старая Мельница восемь дней была отрезана физически, подобно тому как до сих пор она была отрезана духовно от остального мира.
      IV
      Барбара и Безил сидели в оранжерее после второго завтрака. Дым от сигары, которую курил Безил, словно синяя гряда облаков висел во влажном воздухе, на уровне груди между мощеным полом и листвой экзотических растений под потолком. Он читал вслух сестре.
      - Это о службе снабжения, - сказал он, кладя на стол последнюю страницу рукописи. Книга сильно продвинулась вперед за последнюю неделю.
      Барбара проснулась, причем так незаметно, что и не подумать было, что она спала.
      - Очень хорошо, - сказала она. - Замечательно.
      - Это должно разбудить их, - сказал Безил.
      - Должно, - сказала Барбара, на которую его творение возымело столь отличное от ожидаемого действие. Затем добавила, без всякой связи с предыдущим: - Я слышала, сегодня утром откопали дорогу к Северному Грэплингу.
      - Этот снегопад был послан самим провидением. Он позволил Конноли и Харкнессам сойтись вплотную. В противном случае та или другая сторона могла бы раньше времени отчаяться.
      - Надо думать, мы скоро услышим о Харкнессах. И в этот же момент, словно все происходило на сцене, Бенсон подошел к двери и объявил, что мистер Харкнесс находится в маленькой гостиной.
      - Я должна видеть его, - сказала Барбара.
      - Ни в коем случае, - сказал Безил. - Это моя работа для фронта. - И последовал за Бенсоном в дом.
      Он, конечно, ожидал увидеть перемену в мистере Харкнессе, но не такую разительную. Его едва можно было узнать. Казалось, будто корка тропической респектабельности, уцелевшая под фасадом домотканой материи и галстучного кольца, истерта в порошок: он был жалок. Одет он был так же, как и в первый раз. Должно быть, лишь воображение придавало этой аккуратной бородке беспутный вид - воображение, воспламененное загнанным выражением его глаз.
      Во время путешествий Безилу однажды довелось посетить тюрьму в Трансиордании, где была введена хитроумная система наказаний. Заведение это имело двоякое назначение: служило исправительным учреждением и одновременно приютом для душевнобольных. Среди сумасшедших был один очень трудный старый араб, необычайно свирепый, усмирить которого мог только пристальный человеческий взор. А стоило сморгнуть хоть раз - и он вмиг на тебя набрасывался. Преступников, нарушавших тюремные правила, приводили в его камеру и запирали с ним наедине на срок до двух суток, соответственно тяжести проступка. День и ночь сумасшедший, притаясь, сидел в углу, не спуская завороженного взгляда с глаз провинившегося. Лучшим временем был для него полуденный зной: в эту пору даже самый бдительный преступник нередко смежал усталые веки и в тот же миг оказывался на полу под бешеным натиском безумца. Безилу довелось видеть гиганта-уголовника, выводимого из камеры араба после такой двухдневной сессии, и что-то в глазах мистера Харкнесса живо привело ему на память эту сцену.
      - Моя сестра, кажется, уехала, - сказал Безил. Если в груди мистера Харкнесса и теплилась надежда, при виде старого врага она угасла.
      - Вы брат миссис Сотилл?
      - Да. В нас находят много общего. Я помогаю ей здесь в отсутствие моего зятя. Чем могу служить?
      - Ничем, - надломленным голосом ответил мистер Харкнесс. - Ничего. Неважно. Я хотел повидать миссис Сотилл. Когда она вернется?
      - А кто ее знает, - ответил Безил. - Она иногда бывает чрезвычайно безответственна. Иной раз пропадает целыми месяцами. Но на этот раз она поручила мне вести все дела. Вы не о ваших ли эвакуированных хотели с ней говорить? Она была очень рада слышать, что их удалось так удачно пристроить. Иначе она не могла бы уехать с чистой совестью. Это семейство доставляло нам некоторое беспокойство. Надеюсь, вы меня понимаете?
      Мистер Харкнесс, не дожидаясь приглашения, сел. Воплощением смерти сидел он на золоченом стуле в этой маленькой яркой комнате и не выказывал намерения ни говорить, ни двигаться.
      - Миссис Харкнесс здорова? - любезно осведомился Безил.
      - Слегла.
      - А ваша жилица?
      - Уехала сегодня утром, как только расчистили дорогу. Обе наши служанки уехали вместе с ней.
      - Надеюсь, Дорис помогает вам по хозяйству? Звук этого имени доконал мистера Харкнесса. Он повел разговор начистоту.
      - Мистер Сил, я этого не вынесу. Мы оба не вынесем. Сил наших больше нет. Заберите от нас этих детей.
      - Но ведь вы, конечно, не хотите, чтобы их отослали обратно в Бирмингем, под бомбы?
      Именно к этому аргументу прибегала Барбара в подобных случаях, и он действовал безотказно. Однако не успел Безил договорить, как ему тут же стало ясно, что это был ложный шаг. Страдание очистило душу мистера Харкнесса от всякого лицемерия. Впервые за весь разговор его губы искривило подобие улыбки.
      - Ничто на свете не доставило бы мне большей радости, - сказал он.
      - Ну что вы, что вы! Вы сами на себя наговариваете. Да я закон этого не позволяет. Я хотел бы помочь вам. Что вы предлагаете?
      - Я уж думал, не дать ли им мышьяковый препарат от сорняков, - тоскующе сказал мистер Харкнесс.
      - Да, - отозвался Безил, - это был бы выход. Вы полагаете, Марлин могла бы удержать его в желудке?
      - Либо повесить их.
      - Полноте, полноте, мистер Харкнесс, ведь это все так, пустые мечты. Надо быть практичнее.
      - Я ничего не могу придумать, кроме Смерти. Нашей или их.
      - Выход есть, я уверен, - сказал Безил и затем деликатно, следя, не мелькнет ли в лице мистера Харкнесса недоверчивого или негодующего выражения, начал излагать план, который смутно представился ему при первой встрече с Конноли и обрел более конкретные черты за последнюю неделю. Трудность размещения детей среди бедных состоит в том, что пособия, которое на них выдают, едва хватает на их пропитание. Разумеется, если дети милые и ласковые, люди часто берут их довольно охотно. Но Конноли ни милыми, ни ласковыми не назовешь. - Тут мистер Харкнесс застонал. - К тому же они все
      портят и ломают. Ну да вы сами знаете. Итак, определить их к какой-нибудь бедняцкой семье значило бы поставить людей в серьезное затруднение - финансовое затруднение. Но представьте себе, что скудное правительственное пособие будет дополнено... Вы меня понимаете?
      - То есть я мог бы кому-нибудь заплатить, чтобы их от меня забрали? Ох господи, да, конечно, заплачу сколько угодно или почти сколько угодно. Сколько же? И как мне за это взяться?
      - Предоставьте все мне, - сказал Безил, внезапно отбрасывая изысканную манеру. - Сколько вы дадите за то, чтобы их забрали?
      Мистер Харкнесс ответил не сразу: с возрождением надежды к нему вернулось самообладание. Нет человека, который, служа на Востоке, не приобрел бы чутья ко всяческим комбинациям,
      - Я полагаю, фунт в неделю достаточная компенсация для бедной семьи, сказал он.
      - А что, если мы договоримся о единовременной сумме покрупнее? Крупная сумма часто ослепляет людей, э-э... бедных людей, которые еще подумают, соглашаться ли на пособие.
      - Двадцать пять фунтов.
      - Полноте, мистер Харкнесс, ведь если считать по фунту в неделю, как вы сами предложили, этого хватит только на полгода. А ведь война продлится дольше.
      - Тридцать. Выше тридцати я не могу идти. Он не богатый человек, размышлял Безил. Весьма вероятно, больше тридцати он действительно не может уплатить.
      - Ну что ж, пожалуй, я смогу найти кого-нибудь, - сказал он. Разумеется, вы понимаете, что все это совершенно против правил.
      - О, я понимаю. - (Так ли это? - подумал про себя Безил. - Возможно, что так.) - Вы сможете забрать детей сегодня?
      - Сегодня?
      - Непременно. - Условия теперь диктовал мистер Харкнесс. - Чек будет ждать вас. Я выпишу его на предъявителя.
      - Как ты долго, - сказала Барбара. - Ты успокоил его?
      - Придется искать для Конноли новый дом.
      - Безил, ты смилостивился над ним!
      - Он был такой жалкий. Я размяк.
      - Как это на тебя не похоже, Безил.
      - Надо опять поработать с адресной книгой. Нам придется взять к себе Конноли сегодня на ночь, А утром я найду для них что-нибудь.
      В сумерки он поехал в Северный Грэплинг. С обеих сторон дороги высились кучи недавно раскиданного снега, оставляя узкий проезд. Трое Конноли ждали его перед яблочно-зеленой дверью.
      - Бородач велел передать вам это, - сказала Дорис. "Это" был конверт, а в нем чек. Больше ничего. Никто из супругов не вышел проводить их.
      - Мистер, я рада вас видеть? - спросила Дорис.
      - Залезайте, - сказал Безил.
      - Можно мне сесть впереди рядом с вами?
      - Можно. Залезайте.
      - Нет, правда? Без дураков?
      - Да влезайте же, холодно! - (Дорис села рядом с Безилом.) - Учти: ты здесь условно.
      - Что это значит?
      - Ты будешь сидеть здесь до тех пор, пока будешь хорошо себя вести, и Мики с Марлин тоже. Понятно?
      - Эй вы, ханурики, слыхали? - вдруг сказала Дорис тоном непререкаемого авторитета. - Чтоб вести себя, не то живо нахлопаю по... Раз я велела, они будут сидеть паиньками, мистер.
      Они сидели паиньками.
      - Дорис, ты это очень хорошо придумала - заставлять малюток не давать людям покоя, только теперь мы будем играть в эту игру так, как я хочу. В доме, где я живу, вы должны вести себя хорошо. Всегда, понимаешь? Время от времени я буду привозить вас в другие дома. Там вы можете безобразничать как хотите, но только после моего знака. Понимаешь?
      - Порядочек, шеф. Выдай нам сигару.
      - Ты начинаешь мне нравиться, Дорис.
      - Я люблю тебя, - сказала Дорис с душераздирающим жаром, откидываясь на спинку сиденья и пыхая клубом дыма в торжественно-серьезных малюток на задних местах; - Я никогда никого не любила так, как тебя.
      - По-видимому, неделя у Харкнессов оказала на детей исключительное действие, - сказала Барбара после обеда, - Я ничего не могу понять.
      - Мистер Харкнесс говорил о каких-то невесомостях у них на Мельнице. Быть может, это как раз то самое и есть.
      - Безил, у тебя что-то неладное на уме. Хотелось бы мне знать что.
      Безил обратил на нее свои невинные голубые глаза, такие же голубые и такие же невинные, как у нее; в них не было и намека на озорство.
      - Просто работаю на фронт, Бэб, - сказал он.
      - Скользучая змея.