В пять часов тридцать две минуты «Быстрый» вошел в район, где терпел бедствие корабль. На промысловой карте это место называлось квадратом 2437.
      Погода держалась на редкость тихая. В это время года на Баренце обычно шесть, а то и семь баллов. А тут свежак на четыре. Волны почти лениво облизывают борта траулера.
      В ходовой рубке у машинного телеграфа рядом с Арсеном Гобедашвили, глубоко надвинув на голову фуражку с потемневшим крабом и зябко ссутулив плечи, стоял капитан Сорокин. Он вглядывался в темень за ветровым стеклом. Губы капитана были недовольно сжаты, и всем своим видом он как бы говорил: «В такую погоду добрые рыбари работают днем и ночью, а мне эта ночка подкинула «SOS»... Вот и выполняй производственный план...»
      На «Быстром» никто не спал. Рыбаки и матросы набились в кают-компанию, стояли у бортов и на крыльях ходового мостика, вглядываясь в ночь. Все уже знали о сигнале бедствия, и всем хотелось помочь неизвестному кораблю.
      — Подходим к месту, — сказал старший помощник Гришин и уткнулся лицом в резиновый тубус радиолокатора. Там на экране мерцал, равномерно обходя круг, узкий зеленоватый луч. Иногда он выхватывал из темноты россыпь мелких желто-зеленых звездочек, которые быстро тускнели и гасли и при следующем обороте луча возникали уже в другом месте круглого поля. Но это были всего-навсего только верхушки наиболее крупных волн.
      Потом на самом краю экрана высветился длинный штрих, четкий, слегка изогнутый, похожий на вытянутую; запятую. Он упорно вспыхивал на одном и том же месте, и его ни с чем нельзя было спутать.
      — Есть, вижу! — воскликнул старший помощник, щелкая переключателем масштаба. — Расстояние две с половиной мили.
      Капитан включил командный микрофон и вызвал радиста.
      — Как связь со «Сверре»?
      — Не отвечает, — сказал радист.
      — Свяжись с Мурманском. Передай: «Подходим к потерпевшему. Радиосвязь установить не удалось». Да, запроси еще, какие суда находятся в ближайших квадратах. Все.
      Он обернулся к старпому.
      — Как думаешь, что у них там стряслось? Почему молчат?
      — Две мили два кабельтова, — сказал тот, не отрываясь от локатора. — Через пятнадцать минут все узнаем, Владимир Сергеевич.
      Капитан включил палубный динамик и вызвал сигнальщика.
      В рубку заглянул круглолицый матрос в клеенчатой зюйдвестке.
      — Ступай на прожектор, Сидоренко, — распорядился капитан. — Пиши с перерывами в полминуты: «Идем на помощь». Понятно?
      — Понял, Владимир Сергеевич.
      Сидоренко прихлопнул дверь рубки и загремел сапогами по трапу мостика.
      Через минуту электрический луч пробил в темноте серебристый туннель, длинным овалом лег на воду, скользнул вдаль и растаял в тумане.
      — Как Мурманск? — справился капитан у радиста.
      — Сообщили, что между нами и портом нет ни одного судна.
      — Так, — сказал капитан и снова, недовольно сжав губы, прищурился в темноту.
      — Слева по борту огни, — тихо произнес старший помощник.
      Капитан резко всем телом повернулся влево.
      — Ага, вижу, — сказал он и рывком переложил ручку машинного телеграфа на «малый вперед».
      «Быстрый» качнулся на волне, замедляя ход. Над морем, на расстоянии полумили от него, мерцали две желтые звезды, а между ними, пониже, зеленая.
      — Право руля! — сказал капитан. — Звуковой сигнал!
      Воздух дрогнул от короткого удара сирены, но неизвестный корабль не ответил на голос траулера.
      — Не слышат, что ли? — проворчал капитан. — А ну-ка, Арсен, дай штук пять коротких!
      Снова гудки сотрясли воздух, и снова «Сверре» ничего не ответил.
      — По-моему, это не «Сверре», — сказал старший помощник. — Он несет ходовые огни.
      — Посмотрим, — пробормотал капитан и переложил телеграф на «стоп».
      В тот же миг луч прожектора снова упал на воду, прошелся широкой дугой по верхушкам волн и остановился, высветив дрейфующий корабль.
      Это был темный с тяжелыми обводами корпуса грузовик, из тех, кого во всех портах мира называют «работягами» и на разгрузку и погрузку загоняют подальше от быстроходных океанских интеллигентов, куда-нибудь по соседству с угольными причалами. Много таких кораблей ходит по морям и океанам земли, делают они свою незаметную работу — перевозят из страны в страну лес, руды, уголь, зерно, цемент, и до того к ним привыкли на морских дорогах, до того они примелькались, что обращают на них внимания не больше, чем на какой-нибудь самосвал на окраинной улице большого города.
      И когда такой грузовик, обдутый всеми ветрами, попробовавший воды всех морей и океанов, отработает свой положенный срок, он тихо умрет на каком-нибудь заброшенном корабельном кладбище в компании таких же стариков, и его имя будет аккуратно вычеркнуто из регистровых книг и так же аккуратно забыто.
      Капитан поднял бинокль. В хрустальной глубине стекол обрисовалась нависшая над водой корма и белые буквы названия.
      — «Сверре». Порт приписки — Ставангер. Норвежец, — сказал он. — В ходовой рубке свет. В иллюминаторах по борту тоже. Какого же черта они молчат?
      — Сидоренко! — окликнул капитан в микрофон. — Сигналь, какая помощь нужна. Сигналь до тех пор, пока не ответят.
      Прожектор замигал короткими и длинными вспышками, и «Сверре» то выпрыгивал из мрака, то снова пропадал в темноте, повинуясь кнопке переключателя.
      И опять норвежец не ответил на вопрос траулера.
      — Отставить, Сидоренко, — сказал капитан, убедившись, что ответа не будет. — Не выпускай его из луча. Гришин, спускай на воду шлюпку. Бери с собой Кравчука и Агафонова. Выясни, что там произошло.
      Когда старший помощник ушел, капитан снова поднял бинокль. Его насторожило то, что на воде вокруг «Сверре» не было ни одной шлюпки, ни одного спасательного плотика. И никакой суеты на палубе. Ничего, что обычно сопровождает катастрофу. Будто норвежец застопорил машину и лег в дрейф на час, самое большее — на два из-за какой-нибудь мелкой поломки.
      Он вдруг вспомнил, что в радиограмме, принятой ночью, говорилось что-то о ватерлинии. Внимательно осмотрел нижнюю часть борта от носа до кормы, но ничего необычного не увидел, кроме грузовой марки, недавно подновленной белой масляной краской.
      — Тебе не кажется, что мы пришли слишком поздно? — услышал он за спиной голос штурмана, поднявшегося в рубку.
      — Поздно? — обернулся к нему капитан.
      — По-моему, люди с него уже кем-то сняты.
      — А целое, с ходовыми огнями судно брошено на произвол судьбы? Ну-ка посмотри на ботдек. Внимательно посмотри. — Сорокин протянул штурману бинокль.
      — Странно, — пробормотал штурман, всматриваясь в надстройки норвежского судна. — Они даже не расчехлили шлюпки.
      — Вот то-то и оно! — сказал капитан. — Люди у него все на борту, это ясно, как день. Да и чего им бежать с корабля, находящегося на плаву?
      — A SOS? Такое не дается в эфир ради шутки. «Именем бога... погибли шкипер и почти вся команда...» Почти вся команда, — повторил штурман. — Наверное, они уже там все... того...
      — Что — того? — резко спросил капитан.
      — Ничего, — сказал штурман. — Чертовщина какая-то. Возьми. — Он передал капитану бинокль и вышел из рубки.
      С открытого мостика было хорошо видно, как шлюпка «Быстрого» подошла к «Сверре», как старший помощник забросил на борт кошку и как все трое поднялись на палубу. Некоторое время они стояли, оглядываясь, словно привыкая к чужому судну, потом гуськом прошли к ходовой рубке и исчезли в темном проеме открытой двери.
      Прожектор погас.
      И когда глаза отдохнули от яркого света, капитан увидел над восточной стороной моря слабое мутное пятно рассвета, одного из последних рассветов, предшествующих долгой полярной ночи.
      Прошло полчаса.
      Течение медленно разносило суда в стороны. Свободная от вахты команда траулера слонялась по палубе, посматривая на серый силуэт норвежца. Тралмейстер, делая вид, что его ничто не интересует, пинал ногой ржавые бобинцы трала и ворчал что-то насчет капитана, которому везет на что угодно, только не на рыбу. Радист разговаривал с Мурманском.
      На носу расположилась группа рыбаков. Они сидели на ящиках, курили, переговаривались.
      — Девять лет плаваю, — сказал один из них. — Был на Сахалине, на Камчатке, в бухте Ногаева и никогда не слышал, чтобы корабли давали такие странные SOS.
      — С перепугу ишшо не такое дають, — отозвался бородатый засольщик в телогрейке и голубом берете. — Вот, помню, в Архангельске года три назад, летом было. Ветер пошел восемь баллов, свежак. Мы тогда на Колгуевском мелководье болтались. Тама волна — во! — с пятиэтажный домишше. Сперва капитан решил к Канину двинуть, потом отставил. Задумал штормовать в море. Целее, мол, будем. Там, вишь, у Канина банок превеликое множество. Напорешься в темноте на какую — могила. Ну, значит, поужинали мы, завалились на койки, штормуем. Вдруг вахтенный чуть не на карачках вкатывается к нам в кубрик, глаза белые, морда что глина.
      «Братцы! — орет. — Парусник нам встречь параллельным курсом. Весь черный. И без огней!»
      Повскакали мы, это, с коек и на палубу. Мамочки мои, наверху погода-то по-серьезному даеть. Только на ногах удерживайся. Смотрим — и в самом деле, низкий, черный, и не параллельным курсом, а напрямик на нас кроеть. То зароется по самую палубу в волну, то, значит, опять выскочит. Мы рты поразевали, стоим и что дальше делать — не знаем. А этот, значит, все ближе и ближе. Потом вдруг — р-раз! — подняло его на гребень и — ф-фьють! — мимо правого борта. Пронесло... Мы опять в кубрик полезли. Вдруг этот вахтенный как заореть: «На корме! Глядите! В кильватере!»— и как грянется по трапу в машину. Мы как глянули и чуть тоже не рванули с палубы кто куда. Этот черный развернулся, значит, на полном ходу, парусами почти до воды достал, потом выправился и — за нами... Тут, скажу вам, у мене внутри тоже вроде забулькотело. «С чего бы это он? — думаю. — И как при таком ветре поворот оверштаг сумел?» А черный, значится, все наседаеть. Уже метрах в двадцати за нашей кормой прыгаеть. Тут вахтенный из машины выскакиваеть и уже не ореть, а хрипом таким говорит: «Кончаемся, братцы. Машина обороты сбавляеть по неизвестной причине...» — и на карачках по трапу на мостик к капитану. Мы, конешное дело, за ним. Капитан сам за рулем, волосы дыбарем, глаза аж светятся... «Давай, — кричит, — SOS! Сейчас море будет из наших жен вдов делать!» Ну, тут, значится, радист и сыпанул сигнал на всю железку. Только отбарабанил все, что в таком случае положено, наша старушка как прыгнеть вперед, как рванеть... К делу кто-то прожектор засветить догадался. Навели свет на корму, смотрим — в кильватере яхта учебная, вся в пене, уже полузатонула, и паруса — в клочья... Откель ее, горемычную, сорвало, так и осталось неведомо. Не успели прожектор погасить, как она дно показала. Вот оно как в море бывает...
      Засольщик в телогрейке умолк и сплюнул в сторону.
      — А что у вас с машиной-то приключилось, почему обороты теряла? — спросил молодой матрос, с наивным восхищением слушавший рассказ.
      — А вот что. Когда яхта, значится, мимо нас проскакивала, в воде швартовый конец от нее на наш винт навернуло. Ну мы ее как бы на буксир взяли. Машина ход потеряла. Потом конец перетерся, винт получил ход, мы и прыгнули...
      — Ловко врешь!.. — сказал кто-то.
      — Хошь — верь, хошь — проверь, — пожал плечами рассказчик.
      Кругом засмеялись.
      — Ребята, а вот я однажды попал в такой...
      — Слева по борту судно под норвежским флагом! — закричали с мостика.
      Все разом вскочили.
      Уже заметно посветлело, и в этом тусклом белесом свете был довольно хорошо виден приближающийся к «Быстрому» низкобортный кораблик с двумя грузовыми стрелами у невысоких мачт. На корме его двумя арками поднимались траловые дуги, на которых темными складками висел трал, видимо недавно поднятый и еще не уложенный вдоль бортов.
      — Такие же рыбари, как мы, — сказал кто-то. Через несколько минут суда сошлись на расстояние голоса.
      Норвежец слегка отработал назад, чтобы погасить скорость, и застопорил машины. И тотчас на палубу из внутренних помещений стали подниматься рыбаки. Неторопливые, бородатые, все, как один, одетые в серые парусиновые куртки, они степенно подходили к поручням, облокачивались на них и спокойно смотрели на русский траулер, перебрасываясь короткими, сквозь зубы словами. Из ходовой рубки вышел широкий седой старик в синем свитере и, быстро перебирая ногами, боком, как краб, сбежал по трапу на палубу. В руке его отсвечивал белой жестью мегафон. Подойдя к борту, он поднял мегафон и отрекомендовался по-английски:
      — «Фиск» из Тромсё. Капитан Хельмар Диггенс. Мы приняли «SOS». Что случилось со «Сверре»?
      — Траулер «Быстрый». Мурманск. Выясняем причину катастрофы, — ответили с мостика.
      — Что у них там стряслось? — переспросил Диггенс.
      — Ничего не известно. Наши люди на борту «Сверре».
      — Нужна помощь? — немного подумав, спросил Диггенс.
      — Еще не знаем.
      — Не по-нашенски делают, — сказал молодой засольщик. — Наши прямо пошли бы к «Сверре» и стали бы помогать.
      — Не положено. Права такого нету, — сказал матрос, стоящий рядом.
      — Какое там право, если люди гибнут? — удивился засольщик.
      — Ты, парень, видать, недавно в море и ничего не знаешь. Есть такое
      международное правило. Называется «сэлвидж контракт» — договор о спасении» Вести спасательные работы имеет право только тот, кто первым подошел к гибнущему судну. Вот если договорятся капитаны, тогда могут спасать вместе. Ведь за спасение платят специальную премию.
      — И нам тоже заплатят? — с любопытством спросил засольщик.
      Матрос посмотрел на засольщика, как на школьника.
      — Запомни, парень: мы никогда не зарабатываем на несчастье других.
      Тем временем Диггенс о чем-то договорился с Сорокиным, и траулеры начали медленно сходиться. С обоих кораблей за борта выбросили кранцы , и через минуту «Быстрый» мягко вздрогнул от толчка. С палубы на палубу полетели швартовые концы, и вскоре суда закачались борт о борт на одной и той же волне.
      Диггенс, вблизи похожий на треугольник, вершиной поставленный вниз — такие широкие у него были плечи, — перешел на «Быстрый». И почти сразу же вслед за этим от «Сверре», отогнанного течением кабельтова на три, отвалила шлюпка и запрыгала на водяных горбах, взмахивая стрекозиными крыльями весел.
      Диггенс и Сорокин прошли в кают-компанию. Капитаны сели за стол друг против друга. Норвежец со сдержанным любопытством оглядел помещение, потом вынул из кармана трубку, набил ее табаком и закурил.
      — Мы приняли «SOS», — повторил он.
      — В какое время? — спросил Сорокин.
      — Пять двадцать пять по Гринвичу.
      — Ага! И сигнал больше не повторился?
      — Нет. Мой радист слушал эфир непрерывно.
      — У вас есть текст?
      — Да.
      Диггенс достал из кармана листок и подал его Сорокину.
      Капитан прочитал текст.
      — Точная копия нашего. Что вы хотите знать?
      — Все.
      Сорокин усмехнулся:
      — Я тоже хотел бы знать все. А пока знаю только водоизмещение «Сверре» и то, что он не отвечает ни на какие сигналы.
      Диггенс выпустил изо рта клуб дыма и положил на стол руки, похожие на узлы канатов.
      — Мы отправили на «Сверре» шлюпку для выяснения дела, — сказал Сорокин.
      — Будем ждать вашу шлюпку.
      — Кофе? — предложил Сорокин.
      — Икке, — сказал Диггенс. — Не надо. Благодарю.
      — В каком районе вы ловите? — спросил Сорокин чтобы поддержать разговор.
      — Зюйдкап.
      — Удачно?
      — Ит дазнт метэ. Сносно. А вы?
      — Район Копытова и Медвежинской банки.
      — Хорошо?
      — Неважно. Идет только морской окунь.
      — Мелкая треска стала на Баренц, — сказал Диггенс и поковырял в трубке каким-то гвоздем, привязанным черным шнурком к чубуку. — Вся хорошая треска уходит к Исланд.
      С палубы донеслись топот ног, громкие голоса, потом раздались шаги по коридору, дверь кают-компании распахнулась, и вошли Гришин, Кравчук и Агафонов.
      Диггенс сунул трубку в карман и грузно, всем телом повернулся к вошедшим.
      Лицо у Гришина было бледным и каким-то остановившимся. В руках он держал толстую тетрадь в черном клеенчатом переплете. Агафонов и Кравчук тоже выглядели растерянными. Они исподлобья смотрели на матросов, набившихся в помещение, как будто не веря, что вернулись на родное судно.
      — Ну что там? — нетерпеливо спросил Сорокин.
      — Плохо, — сказал Гришин и положил на стол перед Сорокиным тетрадь в черной клеенке. — Вот судовой журнал «Сверре». Они там все мертвые, Владимир Сергеевич...
      В кают-компании наступила такая тишина, что стало слышно, как внизу, в машинном отделении, воет осветительное динамо. Потом кто-то чертыхнулся шепотом. Сорокин так резко повернулся к старшему помощнику, что стул под ним взвизгнул.
      — Что такое?
      — Они умерли, — повторил Гришин. — Все умерли. Капитан, штурман, матросы. Двадцать два человека.
      — Почему?
      Гришин не ответил и потянулся к графину с водой. Кто-то налил стакан и протянул ему. Старший помощник выпил воду двумя большими глотками и вытер ладонью пот со лба.
      Диггенс, прислушивавшийся к словам незнакомого языка, спросил:
      — Hvad vad snakker? What does he speak?
      — Команда на грузовике мертва, — перевел Сорокин. — Причина не выяснена.
      — Дэм! — произнес норвежец и стал шарить по карманам. Найдя трубку, он выколотил ее о край стола и снова засунул в карман.
      — Рассказывай все толком, — кивнул Сорокин Гришину.
      — Ну... мы поднялись на палубу, — начал старший помощник. — Я несколько раз окликнул: «Эй, на борту!» Никто не ответил. Ни на юте, ни на баке никого не было. Никаких следов паники или аварийных работ. Ничего... Тогда мы поднялись в ходовую рубку. Она была освещена, и мы сразу же увидели капитана. Он лежал между гирокомпасом и рулевой колонкой. Вернее, не лежал, а полусидел, прислонившись спиной к стойке компаса... Лицо... страшное было у него лицо. Как будто перед смертью он кричал или задыхался...
      Гришин снова провел ладонью по лбу, вытирая пот.
      — И глаза у него были открыты. А на губах — пена... вроде как у эпилептика...
      — Мы все так и подались к выходу, — сказал Кравчук. — Лицо у него было, как у удавленника, — такое темно-красное, с синевой...
      — Такие бывают, когда человек умрет от угара, — сказал Агафонов.
      — Да, похоже на угар, — подтвердил Гришин. — Мы несколько минут стояли, не зная, что делать. Потом начали осматривать рубку, чтобы понять, что его так испугало...
      — То не в рубке, то було снаружи, — снова перебил Кравчук. — Вин його як побачив, так зараз и вмер...
      — Кого побачив? — спросил Сорокин.
      — А я знаю кого? — сказал матрос. — Но чогось побачив, это хвакт.
      — Подожди, не путай, — сказал Гришин. — Об этом потом. Так вот, осмотрели мы всю рубку. Все уголки. Ничего! Все в полном порядке. Даже самописец эхолота работал, исправно отбивая нулевую линию и рельеф дна под килем. Потом принялись за тело. Оно было уже холодное и не гнулось... И на нем не оказалось ни одного синяка, ни единой ссадины. Сильное, здоровое тело.. Я не врач, не могу сказать определенно, но впечатление такое, будто он умер от угара и от страха одновременно...
      — Вы раздевали мертвого? — спросил Сорокин.
      — Не полностью. Только по пояс.
      — Что он говорит? — не выдержал Диггенс, не сводивший во время рассказа глаз с лица Гришина.
      Сорокин перевел.
      Норвежец засопел и покачал головой.
      — Потом мы пошли во внутренние помещения. Везде было включено электричество. Полы затянуты каким-то мягким пластиком, вроде ковровой дорожки. Идешь — и не слышно шагов. Неприятное ощущение. Будто крадешься...
      — Конкретнее, Михаил, — сказал Сорокин.
      — Ну... открыли первую попавшуюся дверь и очутились в штурманской. Маленькая такая... У них планировка судна совсем не такая, как у нас. Да и судно-то ведь другого типа... В рубке лежали двое. Штурман и еще какой-то... Может быть, помощник. Они лежали на полу. Штурман еще держал в руке карандаш. Так крепко держал, что даже пальцы побелели... Наверное — судорога. Помощник лежал ближе к выходу, и руки у него были подобраны под грудь. Будто хотел приподняться и не мог... На планшете лежала карта, и на ней синей чертой проложен курс на Вардё. А начинался курс в Баренцбурге...
      — Баренцбург — Вардё? — спросил Диггенс, уловив в рассказе знакомые названия. — Он шел из Баренцбурга в Вардё, так?
      — Да, — кивнул Сорокин.
      Диггенс что-то пробормотал и начал набивать трубку из кожаного кисета.
      Гришин вопросительно посмотрел на Сорокина.
      — Он говорит, — перевел Сорокин что пять лет работал на этой линии. Возил на Шпицберген продукты, а оттуда — уголь. Он говорит, что это — обычная грузовая линия. Никогда на ней не было катастроф. Он говорит, что удивлен тем, что случилось со «Сверре», и что это больше похоже на чертовщину, чем на нормальную катастрофу.
      Гришин пожал плечами.
      — На любой линии может произойти катастрофа.