ЛЕНЬКА

Они стояли посреди низкой землянки, тускло освещенной фонарем «летучая мышь». Керосин был плохой, с какими-то примесями, и фонарь время от времени начинал коптить. Тогда человек, сидящий за столом, вполголоса произносил короткое непонятное слово и привертывал фитиль. В землянке, и без того мрачной, становилось еще темнее.

У стен, кое-как обшитых досками, на патронных ящиках, на опрокинутых ведрах и деревянных чурбаках сидели бойцы отряда. Красные искорки цигарок вспыхивали в полутьме. От резкого махорочного дыма першило в горле.

Люди, набившиеся в землянку, скорее напоминали заключенных из эшелона смерти, чем бойцов отряда Сопротивления. Бледные лица, разношерстная одежда. На некоторых были демисезонные пальто или плащи гражданского покроя. Некоторые носили спортивные куртки и крестьянские капелюши. На трех или четырех — солдатские френчи регулярной польской армии, давно потерявшие свой цвет.

Но все без исключения хорошо вооружены. На коленях у них поблескивали трофейные карабины или шмайсеры, а у двоих Ян заметил в руках английские пистолет-пулеметы.

Из всех бойцов один только командир похож на военного, вероятно из-за того, что на плечи его накинута потертая армейская шинель, а на ногах лоснились добротные яловые сапоги. Командир сидел за столом, сооруженным из ящиков и досок, и задавал короткие, быстрые вопросы. Он говорил с сильным акцентом, и иногда трудно было понять, что он спрашивает. Ян никак не мог сообразить, какой он национальности.

Станислав не отвечал на вопросы. Он стоял рядом с Яном и только изредка вставлял несколько слов. Он еще не настолько хорошо знал язык, чтобы отвечать быстро и точно.

— Как вы попали в леса?

— За згодом пана… 5 Мы бежали из того эшелона, который шел на юг.

— В каком месте это было?

Ян провел ладонью по лбу.

— Я плохо знаю эти места, пан. То было за путевым постом. Километров десять — пятнадцать…

— Как вам удалось выбраться из вагона?

— То был товарный вагон, пан. Теплушка. Мы вынули несколько досок из пола.

— Сколько человек бежало из эшелона?

— Было еще двое, которые прыгали за нами. Их застрелили охранники. Может, еще были… Не знаю.

Командир достал из кармана черный матерчатый кисет и газету, сложенную книжечкой. Оторвал листок. Одним движением пальцев скрутил цигарку. Поднял стекло фонаря и прикурил от коптящего язычка пламени.

— Как тебя зовут?

— Ян Косовский.

— Вы ночевали в лесу?

— Да.

— Странно, почему они вас не задержали. У них было две собаки.

— Это он выдумал. — Ян показал на Станислава. — Мы натерли ботинки какой-то травой. Собаки не взяли след.

Командир перевел взгляд на Станислава:

— Ты поляк?

— Нет. Я — шауни.

— Не понял.

— Он индеец. Из Канады. Шауни — это их племя, — объяснил Ян.

— Кто, кто? Что за чепуха, какие индейцы? Что ты плетешь?

— Я говорю правильно, командир. Он — индеец.

Командир повернулся к Станиславу:

— Кто ты?

— Я Станислав Суплатович.

— Индеец?

— Да. Я — шауни из рода Совы.

— Чудеса!.. — Командир недоуменно покачал головой. — Как же ты попал в эшелон?

— Из тюрьмы. Меня арестовали осенью прошлого года.

— А в Польшу?

— Я приехал с матерью из Канады три года назад.

Люди, сидящие в землянке, зашевелились.

— Тише! — сказал командир. — Почему у тебя польское имя?

— Это не мое имя. Так нужно было для паспорта. Когда нам писали бумаги на выезд из Монреаля, мать дала мне свое имя. Ее зовут Станислава.

— А твое настоящее имя?

— Сат-Ок. По-вашему — Длинное Перо.

— Так, значит, ты — метис. Мать — полька, отец — индеец.

— Нет. Я — шауни.

Командир усмехнулся:

— Ты знаешь, что такое метис?

— Знаю. Только у нас, у шауни, не так. Все мальчики принадлежат роду отца. Мой отец шауни, значит, я — тоже шауни. У девочки — кровь матери.

— Вот как. — Командир помолчал. — Ну ладно. Потом расскажете все по порядку. Идите отдыхать.

— Пан командир, — сказал Ян. — Мы хотим к вам в отряд. Дайте нам оружие.

Командир посмотрел на него:

— Ого! Не так скоро все делается, парень. Сразу оружие! У нас у самих оружия не хватает. Феликс, — обернулся он к одному сидящему у стены, — дай им чая и хлеба. И еще чего-нибудь. Что там у тебя есть?

— Сыр, — сказал Феликс.

— Дай сыру.

Феликс поднялся и перебросил ремень автомата через плечо.

— Идемте, ребята.

Группа Сопротивления, уничтожившая отряд карателей, насчитывала всего двадцать человек. Командовал группой русский, капитан Красной Армии, бежавший из лагеря военнопленных под Сандомиром. Звали его Ленькой. Никто не знал ни его настоящей фамилии, ни отчества, но зато все полагались на его военный опыт и умение быстро принимать правильные решения. В группе было несколько солдат регулярной польской армии. Их дивизию разгромили немцы еще во время боев под Радомом. Уцелевшие солдаты частью попали в плен, а частью ушли в леса, организовав небольшие отряды сопротивления. Позже в эти отряды стали вливаться крестьяне из сожженных деревень и горожане, бежавшие от насильной мобилизации и от преследований гестапо.

Неизвестно, сколько таких групп существовало в Борковицких лесах. Каждая группа действовала без связи с другими отрядами. Никаких определенных планов у этих отрядов не было, кроме одного — стремления во что бы то ни стало выжить. Для этого нужно было как можно реже попадаться немцам на глаза, то есть не обнаруживать себя. Забиться в самые глухие чащобы. Превратиться в ночных мышей, в кротов, чуть ли не в призраков. Не разводить костров. Не собираться большими группами. Не оставлять следов. Вот почему в лесах того времени не было отрядов больше пятнадцати — двадцати человек.

Но рано или поздно какой-нибудь отряд случайно выдавал себя. И тогда до него добирались каратели из фашистской службы безопасности.

Борьба в горах и в лесах имела свои законы. Она требовала от каждого бойца почти нечеловеческой выносливости, выдержки, беспрекословной дисциплины и храбрости.

Люди Леньки безоговорочно подчинялись своему командиру. Они верили ему, и он доверял каждому из них, как самому себе.

Чтобы скрываться от немцев, нужно непрерывно двигаться. И группа Леньки каждые сутки меняла места своих стоянок, минуя деревни и хутора. Но в самом сердце Борковицких лесов у нее имелся базовый лагерь, в нескольких землянках которого хранились боеприпасы, медикаменты и небольшой запас одежды. Был даже крохотный госпиталь — земляная нора с двумя дощатыми нарами, на которых при необходимости могло разместиться четыре человека.

Ленька старался пользоваться этим лагерем как можно реже.

Но для того чтобы жить, нужно не только скрываться от карателей. Нужно есть.

Когда кончились запасы, делали засаду у какой-нибудь дороги, идущей из большого села, и дожидались обоза с реквизированными у крестьян продуктами.

Ленька действовал только наверняка. Он тщательно разрабатывал каждую такую операцию. Он никогда не нападал на большие обозы. Он завязывал бой тогда, когда видел, что не проиграет. И сразу же уходил в чащу, заметая следы.

Стычка с карателями на берегу Ниды произошла случайно. В лесничестве хранились продукты, отбитые у немцев. В сарае, в глубокой яме находился почти месячный запас муки, картофеля и солонины. Каким-то неведомым путем каратели узнали об этом и налетели на лесную сторожку.

Ленька пришел за провизией, когда сторожка уже догорала. Каратели еще не успели уйти. Прижав фашистов к реке, поляки расстреляли их, не дав опомниться и организовать оборону. Все было кончено в несколько минут. Десять трупов в серо-зеленой форме остались лежать на берегу реки. Отряд потерял трех человек. Их похоронили в лесу, недалеко от сожженного лесничества. Затем отошли на основную базу — в сторону Буско-Здруя. Треугольник Пиньчув — Сташув — Буско-Здруй был еще слабо «освоен» немцами, и здесь партизаны чувствовали себя в относительной безопасности.

— Эй, кто здесь индеец? Выходи!

Станислав всегда просыпался мгновенно. Так приучили его еще мальчиком в школе Молодых Волков. Вторую школу он прошел в Келецкой тюрьме.

…Ночь стояла над лесом. Запах вялых осенних листьев и сырой травы стал еще сильнее, чем днем. Темнота обволакивала сумеречные деревья. Станислав не видел их, но чувствовал. Они обступали недвижными колоннами лагерь, и вокруг каждого держался крепкий настой хвои или терпкий запах коры.

У входа в землянку его ожидал автоматчик. Серая смутная фигура, от которой пахло махоркой и давно не стиранной одеждой. Как всегда после глубокого сна, Станислав чувствовал запахи особенно сильно.

— Приказано привести, — пробормотал автоматчик, словно оправдываясь.

Они прошли шагов тридцать и по едва намеченным ступенькам опустились под землю.

— Пан Ленька, вот он.

Станислав оказался в той самой землянке, в которую его и Яна привели после боя. Так же коптил фонарь на столе, так же сидел за столом тот, кого автоматчик назвал Ленькой. Только теперь на нем уже не было шинели. Ремень портупеи пересекал серо-зеленый мундир офицера вермахта, с которого спороты нашивки и эмблемы. Длинное худощавое лицо его казалось еще более худым из-за налета многодневной темной щетины. На вид ему лет тридцать, не больше, но в волосах густо пробивается седина, а виски совсем белые. Выпуклый лоб нависает над глазницами, и как бы Ленька ни поворачивал голову, глаза его всегда оставались в тени, и невозможно уловить их выражение.

Когда Станислав вошел в землянку, Ленька чистил трофейный парабеллум. Видимо, он хорошо знал оружие. Пальцы его работали быстро и точно. Он не делал лишних движений. Собрав затвор, он несколько раз взвел и отпустил его, прислушиваясь к резким сулим щелчкам. Затем набил обойму патронами, вставил ее в рукоятку и большим пальцем перебросил предохранитель на «стоп». Отложив пистолет в сторону, поднял голову.

— Пойди проверь посты, Владек, — сказал он автоматчику.

Автоматчик молча нырнул в ночь.

— А ты садись.

Станислав сел на ящик.

— Вас накормили?

— Да.

— Ты отдохнул?

— Да.

— Порядок. Теперь рассказывай.

ТЕКУМЗЕ, ИЛИ ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

Только два месяца спустя Станислава начала подниматься на ноги. Распухшие лиловатые ступни болели, будто их обварили кипятком. Пальцы были так сильно обморожены, что с них сошли ногти, и раны долго не заживали, гноились. Она боялась гангрены, но все обошлось. Каждый вечер Ва-пе-ци-са доставала из берестяного короба глиняный горшочек и, чуть касаясь руками больной кожи, мазала ступни Станиславы бобровым жиром. Она что-то говорила при этом. Тихий, журчащий голос индианки успокаивал Станиславу. Она прислушивалась к словам незнакомого языка, пыталась понять их смысл, поймать ритм быстрых скачущих фраз, но не могла. Обессиленная, откидывалась на шерстяное изголовье и засыпала, будто ныряла в мягкую меховую пропасть.

В конце концов ей все-таки удалось уловить строй фразы и узнать значение полусотни слов. А в конце второго месяца она уже объяснялась с хозяйкой типи, почти не прибегая к жестам.

Когда смысл почти всех фраз, которые говорила ей Ва-пе-ци-са, перестал быть темным, она узнала наконец, куда забросила ее судьба. Но еще раньше она поняла, что надежда добраться до поселений белых канадцев так же слаба, как слаб свет одинокой звезды, проглянувшей сквозь тучи.

Индейцы, приютившие ее в своем лагере, называли себя свободным народом шауни. Леса, спящие под снегом вокруг, назывались лесами Толанди, и охота давала племени пищу, одежду и материалы для легких переносных жилищ. Размеренная, неторопливая жизнь текла в селении. По утрам, с первыми проблесками зари, мужчины уходили на лыжах в белую чащу и возвращались в сумерки. Женщины возились с детьми, варили мясо или шили что-то из мягкой, похожей на нежный бархат замши. И так изо дня в день, без суеты, без лишних слов, без боязни куда-либо опоздать. Но некоторое время спустя Станислава поняла, что это не так. Племя жило в вечной тревоге, и мужчинам чаще приходилось держать в руках боевой лук, чем охотничий. Их неожиданные ночные переходы скорее походили на бесконечное бегство от какой-то неведомой опасности, чем на простую перемену мест охоты.

Однажды ночью — это произошло на третью неделю после того, как она попала в племя, — Станислава проснулась от грохота барабана. Она и раньше слышала барабаны в лагере. Мерной дробью они собирали мужчин на совет или звали всех к месту Большого Костра, когда нужно было решить какой-нибудь важный вопрос, касающийся каждого члена общины. Но такого тревожного ритма она еще не слышала. Казалось, выдолбленная из ствола дерева колода задыхается, торопясь сообщить что-то грозное.

Ва-пе-ци-са высунула голову из мехового мешка, прислушиваясь. В красных отблесках костра глаза ее показались Станиславе огромными, а лицо испуганным.

— Что случилось, Ци-са?

Индианка не ответила. Выскользнув из груды мехов, она заметалась по шатру, срывая с подпорок одежду, мешочки с припасами, котелки и пучки трав. Все это она быстро укладывала в замшевые чехлы-парфлеши и торопливо увязывала их.

Когда в типи почти ничего не осталось, кроме голых стен да каких-то старых вытертых шкурок, Ва-пе-ци-са принесла котелок снега и вывалила его на угли костра. Шатер наполнился дымом и паром. Стало темно.

— Зачем?! — крикнула Станислава.

— Окимы. Они близко. Идут сюда.

Барабан продолжал грохотать в кромешной тьме, и от его звуков сжималось сердце.

Ва-пе-ци-са выбежала из типи. Станислава лежала в спальном мешке, прислушиваясь к тому, что творилось снаружи. Ее била нервная дрожь. Зачем эта спешка? Кто такие окимы? Соседнее племя, вышедшее на тропу войны? Или что-то другое, более страшное?

Снова появилась Ва-пе-ци-са с двумя пожилыми женщинами, которые подхватили Станиславу и вынесли ее из шатра на мороз. Ее уложили на волокушу, сделанную из двух жердей, связанных концами. Два других конца расходились углом. В середине этого треугольника находилась плоская продолговатая плетушка из ремней, переплетенных на деревянной раме. Связанные вместе концы жердей прикреплены к задней луке седла небольшой лошадки. Свободные опирались о землю.

Одна из женщин накинула поверх спального мешка, в котором лежала Станислава, волчью шкуру и заботливо подоткнула ее со всех сторон. Скрипнули концы жердей, волочащиеся по снегу, и лошадь пошла в темноту.

Когда небо на востоке посветлело, весь лагерь уже был в пути. Даже собаки тянули маленькие волокуши с какой-то поклажей. Молча шли по сторонам каравана воины в меховых куртках. Молча сидели на руках у матерей маленькие дети. Подростки шагали рядом со взрослыми, держа на руках прирученных белок, ворон и бобров. И животные тоже как будто понимали важность момента: они сидели на руках своих хозяев спокойно, не делая попыток вырваться или закричать.

Странный вид являл собою этот караван, двигавшийся по тропам белого леса. Временами Станиславе казалось, что она спит и перед нею проходят образы из давно прочитанных и забытых книг. Но проходило несколько минут — и она убеждалась, что шелест лыж по снежному насту, жгучие прикосновения ветра к щекам, короткие слова воинов, направлявших движение, и белесое небо над головой вполне реальны.

К волокуше подошла Ва-пе-ци-са.

— Та-ва удобно? — спросила она, поправляя сползшую шкуру.

Теперь все в племени называли Станиславу Та-ва — Белая Тучка.

— Мне хорошо, Ци-са, — ответила Станислава. — Куда мы идем?

— Мы идем в страну Ка-пебоан-ка, туда, где рождается северный ветер.

— Почему мы так быстро ушли со старого места?

— Наши охотники видели недалеко от лагеря окимов.

— Ци-са, кто такие окимы?

— Белые, — сказала индианка, и лицо ее стало жестким.

Два дня шел караван. Убегали вперед и в стороны на снеговых лыжах разведчики. Возвращались. Докладывали о чем-то старикам. Вечером, на привалах, старики вместе с вождем собирались в кружок у костра, зажженного в стороне от бивуака, курили трубки и что-то обсуждали иногда до глубокого часа ночи. Никто не имел права подойти к ним и прервать их беседу вопросом. Все ждали, когда они сами скажут, где можно остановиться и разбить лагерь.

Утром третьего дня караван вышел к берегу замерзшего озера. Высокие лиственницы стояли у кромки ровного белого поля. Пухлые шапки снега лежали на темных ветвях. Все вокруг цепенело в глухом морозном сне. Малейший звук разносился в тихом воздухе далеко окрест. Белое поле уходило к горизонту и сливалось там с таким же белым небом.

— Ок-Ван-Ас. Длинное озеро, — сказала Ва-пе-ци-са.

Караван начал разгружаться.

И когда жерди типи вновь оделись покрышкой из шкуры карибу и внутри затрещал хворост, которым Ва-пе-ци-са кормила изголодавшийся огонь, Станислава спросила еще раз:

— Ци-са, почему вы боитесь белых?

— Мы их ненавидим, — сказала индианка.

— Почему?

— Белые люди приходят с красивыми словами, а уходят, унося на руках своих кровь.

— Не все белые люди такие, — сказала Станислава.

— Может быть, — пожала плечами Ва-пе-ци-са.

— Есть другие белые. Поверь мне, Ци-са.

— Верю. Но два Больших Солнца назад твои братья по крови убили моего мужа.

Станислава вздрогнула и замолчала. Случайно она коснулась раны, которую нельзя было трогать. Но разве думала она, что так выйдет? Как осторожно нужно здесь вести разговоры! А лучше всего вообще не упоминать о белых. Лучше прислушиваться к тому, о чем говорят вокруг, наверняка узнаешь больше, чем если будешь спрашивать.

Но после ужина Ва-пе-ци-са заговорила сама. Она рассказывала до половины ночи. Давно уже прогорел костер и угли закутались в серый пепел. Давно уже спали люди, уставшие от длинного перехода. Даже собак, которые обычно возились и грызлись между шатров, не было слышно, а индианка все говорила и говорила. Станислава порой не понимала всего, но догадывалась о смысле по интонациям голоса и по жестам Ва-пе-ци-сы. И когда та кончила, Станислава обняла ее и прижала к груди. У нее не было слов. Да и зачем было говорить? Ибо только радостью человек щедро делится со всеми вокруг. А страдает всегда один.

…Сто лет назад шауни владели землями по среднему течению Огайо, притоку великой реки Миссисипи, или Отца Вод, как его называли все племена. К обоим берегам Отца Вод подступали тогда густые леса, полные дичи. В тихих заводях и озерах серебряными косяками ходила рыба. Бобры перегораживали лесные ручьи широкими плотинами. Лоси призывно трубили весной. В голубом небе над вершинами деревьев медленно парили орлы, высматривая добычу. Согретая солнцем земля щедро дарила племени свои богатства. Летом и осенью охотники успевали сделать большие запасы вяленого мяса и пеммикана на зиму. Женщины собирали сладкие желуди и дикий рис, которые потом шли на муку. Дети выкапывали из земли съедобные коренья и впрок сушили их на плоских камнях.

В ненастные дни, когда следы животных в чаще теряли запах и заплывали от дождя, тоже всегда находилось дело. Нужно было починить силки, подправить или сделать заново луки и колчаны для стрел, выточить новые наконечники для копий. Женщины шили одежду из мягкой оленьей замши, которая так приятно прилегает к телу, или вымачивали шкуры, подготавливая их для дубления.

Глубокая осень, когда северо-западный ветер пригонял из Страны Снегов стаи серых холодных туч, была порой торговли и шумных встреч друзей и добрых соседей.

Тогда в поселения шауни приходили охотники оттава, виандоты, гордые ирокезы и даже чироки, живущие на краю земли — у Большой Соленой Воды.

Они обменивали высоких тонконогих мустангов на дорогие плащи из шкур бизонов или на кожаные одеяла, подбитые мехом, предлагали комья священной красной глины, из которой делались курительные трубки — калюметы, в обмен на шкурки бобров, менялись томагавками, перьями горных орлов и боевыми ножами.

Вечера проходили в песнях и плясках. Молодые певцы восхваляли удачные охоты и красоту девушек. Старики рассказывали о военных подвигах давних лет.

Ни одно из племен не испытывало недостатка в лесах для охоты, тропах для кочевья, широких равнинах, где паслись большие стада бизонов. Когда одно племя сталкивалось с другим, когда они боролись за места лучшей охоты, борьба шла без лжи и предательства. Войны почти никогда не кончались большой кровью. Иногда достаточно было сделать противнику «ку», то есть прикоснуться к нему рукой или острием оружия, чтобы он признал себя побежденным.

То было золотое время больших охот, веселых праздников и всеобщего благоденствия.

Зимой все с удовольствием вспоминали о том, что узнали осенью: о новом способе стрельбы из лука, о землях, виденных в далеких походах, о повадках бобров, об убитых козах и лосях, о сражениях с медведями, рассказывали интересные случаи, происшедшие с товарищами.

Так проводили вечера взрослые воины и охотники.

Девочки познавали другое. Они учились у матерей готовить пищу, выделывать шкуры и кожи для одежды, украшать готовую одежду красивой вышивкой, в которой каждая фигура орнамента означала тотемные знаки рода или сценки из жизни того, кому одежда предназначалась.

Для мальчиков существовали особые школы, так называемые лагеря Молодых Волков — Мугикоонс-Сит. Лагеря находились далеко от главной стоянки племени, иногда в трех-четырех днях быстрой езды на мустанге. Мальчиков отправляли туда, как только им исполнялось пять лет, и матери встречали их уже семнадцатилетними юношами, готовыми к посвящению в звание воина. Это делалось для того, чтобы материнская мягкость и нежность не испортили будущего мужчину, не превратили его в слабого человека с маленьким сердцем и ленивой душой.

В лагерях Мугикоонс-Сит мальчики узнавали у старых учителей, что думают о жизни их отцы, как они относятся к работе, к войне, к своим товарищам, к своей семье и женам. Они познавали важность обычаев и запретов. Они запоминали и учились рассказывать предания об истории своего народа, легенды и старинные сказания.

Мальчик должен научиться всему, что знали старшие. Он должен развить в себе те качества, которые необходимы храброму человеку. Его не должны останавливать опасности и трудности. Уже с шести лет он получал от учителя охотничий лук и привыкал бродить по лесам один, и одиночество в чаще не должно было пугать его.

Все Молодые Волки обязаны безропотно переносить тягости далекого пути, неудобства и лишения. Охотничья жизнь требовала от юноши атлетической силы и выносливости. Настоящий охотник должен два-три дня обходиться без пищи и воды, не показывая следа усталости. Юноша должен уметь бежать целые сутки, не делая перерывов для отдыха. Он учился ходить по лесной стране без дорог и тропинок и ни днем ни ночью не терять направления. Так было сто лет назад.

Если бы человек обрел крылья орла и поднялся в то время над Отцом Вод, он увидел бы дикие чащи на востоке и бескрайние голубые прерии на западе. По этим прериям, поросшим сочной травой, проходила Великая Дорога Бизонов. Она тянулась через весь материк от Большого Невольничьего озера через канадские провинции Альберта и Саскачеван, через обе Дакоты, через Небраску, Канзас и Оклахому до желтых каменистых, степей Техаса. Два раза в год, весной и осенью, по ней двигались неисчислимые стада могучих бурых быков и таких же могучих, но более светлых маток бизонов. Весной бизоны шли на север, на сочные пастбища рек Пис-Ривер, Атабаски и Фрейзер, а осенью спускались на юг, к Бразесу, Колорадо и Рио-Гранде-дель-Норте. Их было так много, что иногда одному только стаду требовалось несколько суток, чтобы переправиться через какую-нибудь реку. Шауни называли бизонов Косматыми Братьями, а индейцы ивахо считали священными и носили на головах вместо шлемов бизоньи черепа с тонко отточенными рогами.

Бизоны давали жителям прерий и лесов мясо, шкуры для типи и для плащей и кости для боевых дубинок и наконечников копий. Из рогов делали кубки и ложки, из кожи — мокасины, лыжи-снегоступы и сани-тоббоганы; сухожилия шли на нитки и на тетиву для луков.

Но не только краснокожие охотники интересовались бизонами. Вскоре на них обратили внимание белые. И, как всегда, белым потребовалось много шкур. Намного больше, чем краснокожим.

И тогда ЭТО началось.

В тихие прерии хлынули толпы колонистов, несших с собою гром ружей и смерть. Как будто прорвало плотину во время половодья. Трапперы, золотоискатели и авантюристы устремились к Великой Дороге Бизонов.

Краснокожие охотники, привыкшие убивать столько, сколько им было нужно для жизни, с ужасом смотрели на то, что делали пришельцы. Те били, не разбирая, старых быков, и благородных маток, и даже полугодовалых телят. Часто убивали лишь для того, чтобы из туши быка вырезать небольшой кусок мяса для бифштекса на завтрак.

Сначала скупщики ценили лишь шкуры маток из-за их мягкости и нежности теплого подшерстка. Телята и быки шли за бесценок — по полтора-два доллара за штуку, а иногда даже по пятьдесят центов. Но через несколько лет, когда выбили почти всех маток, поднялись в цене «старики».

Рассказывали, что один белый, по имени Вильям Коди, застрелил за день шестьдесят девять быков. После этого он получил прозвище Буффало-Билл 6 и слава его прокатилась до Индианы, Огайо и Коннектикута. Среди белых — слава удачливого охотника, и черная слава мясника — среди индейцев.

Однажды какая-то компания объявила, что покупает только языки молодых бизонов для консервирования. За неделю шесть человек убили полторы тысячи годовалых телят и вырезали у них языки, оставив туши гнить в прерии. За каждый язык компания заплатила убийцам по пятнадцать центов. Двести пять долларов за тысячу пятьсот жизней…

Были любители-«спортсмены», которые специально ездили через равнины, чтобы пострелять бизонов из окон дилижансов.

Стада прерий таяли, как снег под весенним солнцем.

И тогда настала очередь лесных бизонов. Колонисты устремились в чащи Миссури, Огайо и Арканзаса.

Скоро длинноствольные ружья белых загрохотали на тихой земле шауни. И тут оказалось, что белым недостаточно одних бизонов. Им нужны были леса, и рыбные заводи, и озера, и бобровые запруды, и тучные земли, еще не знавшие плуга и бороны.

И еще оказалось, что пришельцы не считают индейцев людьми. С такой же легкостью, с какой они укладывали однолеток и кормящих маток бизонов, они убивали и краснокожих охотников и сжигали дотла их поселения. Они руководствовались одним страшным правилом: «Хороший индеец — это мертвый индеец».

И тогда поднял свой томагавк Текумзе.

Текумзе означает: Падающая Звезда. Так прозвали его за то, что с самого детства след его жизни был ярок, как след метеора на ночном небе.

Он и его старший брат Тенскватава 7 видели, что белые поселенцы захватывают лучшие земли индейцев, а тех, кто владел этими землями, оттесняют в места, непригодные для жизни. В тех местах озера и реки пустые, как зимнее небо, а леса такие чахлые, что в них нельзя встретить не только мокве — медведя, но даже лисицу или кролика.

Белые хитростью захватывали землю. Они заставляли вождей подписывать какие-то бумаги, и те ставили на них свои тотемные знаки, не зная еще, чем это обернется. А потом приходили воины белых и приказывали индейцам уходить.