ОДНОРАЗОВЫЙ КИЛЛЕР

— Капрал, мы его доставили, — доложил Варан. — Посмотришь?

— Только через щелочку, боюсь испугаться. Сам выбирал или кто посоветовал?

— Считай, что сам. Об ответственности за подбор предупрежден. О мерах взыскания — догадываюсь.

— Это приятно. Ты вообще очень повзрослел, как мне кажется, за прошедшие годы. Мне тут пояснили, что ты, оказывается, уже на прямой связи работаешь? Быстро подняли, однако. Покойный Джек четыре года до этого подрастал.

— Не знаю такого. Я сам за себя. Между прочим, никто еще не жаловался.

— Это я догадываюсь. Ладно, показывай своего кадра так, чтоб он меня не видел.

Конечно, Варан меня ни к какой щелочке или дверному глазку не повел — не то время, как-никак XX век на финише. Телевизор включил какой-то — и пожалуйста, любуйся гражданином во всей красе. Если, конечно, это можно назвать «красой». Поскольку протеже Варана «красивым» мог показаться только жуткому сюрреалисту.

Сказать проще, Варан со товарищи раздобыли стопроцентного бомжа. То есть представителя славного интернационального племени люмпен-пролетариев, которые уже и цепи потеряли, и остатки человеческого облика.

Однако и при социализме эти самые бомжи появлялись как-то сами собой, без посредства ЦРУ, и при переходе к рынку их размножение началось тоже спонтанно, а не благодаря вредительской акции бывшего КГБ. Впрочем, ежели взять более древнюю историю, то бомжи на Руси были всегда. В незапамятные времена, как мне как-то раз поведал отец, таких ребят называли бродниками, попозже — бродягами и босяками, к которым, например, одно время относился небезызвестный Максим Горький.

В общем и целом, Варан привел мне на погляд типичного представителя этой древней профессии, которые при всех режимах и общественных формациях считались отбросами цивилизации. Подразумевалось, что их надо держать минимум за 100 километров от Москвы, на том самом знаменитом 101-м, где, как полагали соответствующие органы, наличие оборванцев уже не может бросить тень на достижения династии Романовых и Петра Аркадьевича Столыпина, потом — на завоевания КПСС и Советского государства, ну а теперь — на успехи демократии и рыночной экономики.

Впрочем, хватит истории. В конце концов, Варан и его ребята привели мне бомжа не в качестве музейного экспоната или объекта социологических исследований, а для вполне конкретного дела. Сейчас мне предстояло принять довольно ответственное решение. От этого решения зависело прежде всего, будет ли этот бомж продолжать свое существование еще пару дней или накроется медным тазом уже сегодня к вечеру. Если я скажу «нет», то Варан спровадит нашего нового знакомого в топку кочегарки, а то, что останется, разотрет в порошок шаровой шлакодробилкой. Если скажу «да», то господин бомж превратится в одноразового киллера, который должен будет сделать одно небольшое, но гнусное дело, после чего опять же исчезнет совершенно бесследно и начисто. Неприятно, но я решал не то, будет ли этот почти человек жить, а лишь то, когда и каким образом он умрет.

Конечно, духан, шедший от кандидата в покойники, по телевизору не передавался, за что я, естественно, претензий предъявлять не собирался. Но о том, что таковой имеет место, можно было судить по поведению Бето, находившегося вместе с бомжем в одном помещении. Бедный парень то и дело морщился, отворачивался, делал глубокие вдохи и еще более глубокие выдохи. По собственному опыту я знал, что после трех-пяти минут нахождения с бомжем в одном помещении у нормального человека появляется нервный зуд на коже, охватывает горячее желание вымыться с ног до головы, обработать себя чем-нибудь дезинфицирующим и даже сделать какую-нибудь профилактическую прививку.

На вид этому начавшему лысеть и седеть мужику, можно было прикинуть далеко за полста. Морщин у него было на все 60 с гаком. Нос приплюснутый, малиновый, весь в каких-то пупырышках или, наоборот, дырочках. Пасть огромная, щербатая, уцелевшие зубы даже не желтые, а коричневые и черные. А вообще его рожа была чисто обезьянья, очень похожая на те, которые бывают у некоторых умных орангутангов. Возрастных таких, долго поживших, но так и недоразвившихся до homo sapiens. Человеки такими становятся только на пороге глубокой старости и подступающего маразма, годам к 90, если доживают, конечно.

— Ну что, хмырь, знакомиться будем? — спросил Бето.

— Будем, — ответил бомж, протягивая свою темно-бурую, в три слоя заросшую грязью лапу.

— Спасибо, — вежливо отстранился Бето, — ручкаться мне с тобой без надобности. Лучше скажи просто, как тебя зовут? Меня, например, зовут Костя, а тебя?

— По паспорту? — спросил орангутанг, удивительно по-обезьяньи почесав лоб.

Это и обнадеживало, и настораживало. Если этот мужичок еще помнил насчет того, что существуют паспорта, то не был полным дебилом. С другой стороны, он вполне мог и вовсе иметь здравый ум и трезвую память, что тоже не позволяло его считать пригодным кадром.

— А у тебя и паспорт есть? — недоверчиво поинтересовался Бето.

— Был, — кивнул тот, — только я его потерял… А закурить не будет, начальник?

— На. — Бето выдернул из пачки сигарету и подал бомжу.

— Спасибо. Огоньку тоже, если можно. Бето подпалил сигарету, бомж глубоко затянулся, едва не искурив «мальборину» в одну затяжку до фильтра.

— Ну, паспорт ты потерял, — вернулся к теме разговора Бето, — а как звали-то, не забыл?

— Тимофеев Иван Петрович, — гордо ответил бомж.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот сорок восьмой. 6 июля родился.

— А где?

— В Саратове.

— В самом городе или в области?

— В самом городе.

— Долго там жил?

— Долго.

— Улицу, номер дома помнишь?

Бомж наморщил лоб, не то действительно вспоминая, не то делая вид, что вспоминает.

— Как вы вообще на него вышли? — спросил я у Варана, воспользовавшись паузой. — Или первого попавшегося сцапали?

— Зачем первого попавшегося? — обиделся тот. — Все культурно. Посадили Чупу принимать посуду на недельку, с задачей по ходу дела приглядеть подходящего. Ну, она вот этого и присмотрела. Сегодня прибрали его, под видом ментов…

В это время гражданин Тимофеев, или как его там, соизволил прекратить мучительные воспоминания и произнести:

— Забыл. Улицу помню, Чернышевского, кажется, а дом забыл, на фиг.

— Родителей как звали? — спросил Бето.

— Отца не знаю, не было. А мать — Валентина Петровна. У меня отчество по деду.

Это вроде бы было логично, хотя и ровно настолько, чтоб не пробудить у нас подозрений в том, что он соображает лучше, чем нам требуется.

— Год рождения матери помнишь?

— Не-а. Лет семьдесят с гаком должно быть, если жива.

— Проживала там же?

— Нет. Уехала куда-то, пока я в армии служил.

— А когда ты служил?

— Не помню. При Брежневе еще. Гречко министром был.

— В каких войсках?

— В стройбате. Я только восемь классов закончил.

— Судимости есть? — строгим тоном дознавателя спросил Бето. Надо же, как подросли мои крестнички! Поглядишь на такого юношу и подумаешь, будто он честно отбарабанил свое в школе милиции.

— Нет. Не было. Забирать, вот как сейчас, забирали, а судить — не судили.

— А за что забирали?

— Не знаю. Я ничего такого не делал. Пьяный был иногда, а так ничего такого.

— Ладно. Когда, ты говоришь, из армии пришел?

— Не помню, я ж говорил.

Нет, по-моему, он все-таки косит. Четко держит свою линию. Действительно придурковатый бомж наверняка бы запутался. А этот нет. Следит за тем, чтоб не брякнуть чего-нибудь противоречащего ранее сказанному. Зачем? Может, за ним какая-нибудь мокруха есть? Или просто что-нибудь такое, чреватое статьей? А может, он вообще не случайно «показался» нашей милой Чупе? Как там в старом фильме говорилось? «Батьков казачок, а выходит, засланный…»

В общем, я пришел к выводу, что надо этого кадра для страховки забраковать.

— Не нравится он мне.

— Серьезно? — озабоченно спросил Варан.

— Да, Сашок. Очень не нравится. Можно нарваться на какую-нибудь ерунду. Надо бы подстраховаться, хотя как тебе объяснить свое мнение, я не знаю.

— Капрал, может, еще послушаешь?

— Нет. У меня на это дело времени нет. То, что он слишком хитрый, чтоб выполнить эту работу, мне уже ясно. В принципе, ты мог его и не показывать, решай сам. Если считаешь, что прав, — делай все сам и сам отвечай перед Чудом-юдом. Сроки работы остаются те же, так что думай. За ручку я тебя уже не обязан водить. Ты созрел, два года сам работаешь. Просил совета — я тебе его дал.

— Понятно, — вздохнул Варан, — значит, не поглянулся мужик? И его теперь за просто так — в печку?

— Саша, это вообще не тема для обсуждения. Порядок ты знаешь. Оставишь — наделаешь проблем. В общем, я поехал.

ПЕРЕСНЯТАЯ КИНОЛЕНТА

От подвальчика, в котором происходили «смотрины», я добрался пешочком до метро и, проехав одну остановку, поднялся наверх. Там меня дожидался Лосенок. Читал себе «Спорт-экспресс», сидя за баранкой родного «Чероки», и в ус не дул.

— Домой поедем, — сказал я. — Если вводных не было.

— Не было, — ответил Юрик.

— Ну и нормально. А то все вкалывай и вкалывай, так и загнуться недолго с устатку… Тем более что жара, блин, офигенная. В тропиках и то полегче.

Лосенок завел мотор, я отвалился на спинку сиденья, под свежачок от кондиционера.

— Какой-то ты странный стал по жизни, — заметил Лосенок, выворачивая в поток машин и встраиваясь в средний ряд. — Извини, конечно, может, я это не в кассу говорю, но не один я это замечаю. Мое, конечно, дело телячье…

— Твое дело — лосячье, — хмыкнул я. Прикол был давнишний, но любимый, Лосенку он тоже нравился.

— Правильно, лосячье, — кивнул он, — но все равно, с тех пор, как ты с заграницы вернулся, какой-то не такой стал. Целый год уже прошел, а ты все не в себе немного.

— И ты целый год сидел да помалкивал? — ухмыльнулся я. — Терпеливый, однако.

— Ну, сам понимаешь, вопросы-то задавать неудобно. Мало ли чего… Но тут намедни сам батя твой спросил, не вижу ли я в твоем поведении чего-то странного. Я, конечно, сказал, что вижу.

— Та-ак, мистер Лосенок, стало быть, вас уже за стукача работать приспособили?

— Ща обижусь…

— Пардон, эскюзе муа. Так что же странного вы соизволили заметить?

— Сказать по-честному?

— Обязательно.

— Короче, впечатление такое, будто ты мне две штуки баксов задолжал за что-то и теперь не знаешь, как вернуть.

— А я точно у тебя ничего не одалживал?

— Нет, наоборот. Я тебе двести должен.

— Странно, а я за тобой ничего странного не замечаю. Может, это тебе так кажется оттого, что я тебе счетчик не включил? Шутка, конечно. А вообще-то ты прав, Юрик. Только рассказывать, что и как, я не буду, ладно? Потому как в нашей жизни многие вопросы надо держать внутри и не вытряхивать наружу.

Лосенок пожал плечами и сосредоточился на баранке. Не знаю, что он там подумал, но разобъяснить ему, что и как, мне и впрямь было сложно. Как объяснить живому и здоровому парню, что меньше года назад я его наяву видел мертвым, а этот самый джип, который он лелеет, холит и вылизывает ежедневно, был взорван и сожжен выстрелом из гранатомета? Не поверит, подумает, будто я над ним издеваюсь, а если начну убеждать, что все это всерьез, решит — крыша у Барина поехала. И будет прав по большому счету. Только я один и никто другой на этой планете знал (хотя и здорово сомневался нынче), что дважды прожил период с октября 1996-го по январь 1997-го. Никто!

И никто из тех, кто меня окружает сейчас, не поверит или не захочет поверить в то, что в упомянутый период произошла целая куча самых обычных, не совсем обычных и вовсе не вероятных событий, в которых участвовал не только я, но и они, то есть десятки других людей. Там, в этом параллельном, перпендикулярном или диагональном — хрен поймешь, в каком, — мире, все кончилось неизвестно чем, может быть, мировой катастрофой. Но память об этом сохранил я один. Ни Чудо-юдо, ни суперсолдаты Валет и Ваня, ни инженеры Борис, Глеб и Богдан, ни «научная мышка» Лусия Рохас, ни Зинуля не помнили абсолютно ничего. Для них время текло непрерывно и прямолинейно, не описывая мертвых петель.

Конечно, я поначалу был явно не совсем в норме. Но могу поклясться, что крыша у меня, в общем и целом не поехала, хотя заметные позывы к тому ощущались. Может быть, в мозгах что-то и сдвинулось, но не настолько сильно, чтоб найти этому научное название и поставить диагноз. Я говорю это с полным пониманием ситуации, поскольку честно и благородно рассказал о своем путешествии во времени и пространстве Чуду-юду. А уж он-то и в нейрофизиологии, и в нейролингвистике, и в психологии, и в психиатрии кое-что смыслит. Кроме того, я лично убежден, что никто, кроме него, не разбирается в содержимом моей памяти. Честно скажу, что мне до сих пор не очень понятно, что из содержимого моих «запоминающих ячеек» происходило в натуре, а что понапихано туда отцом родным ради эксперимента. Впрочем, кроме него, в загрузке моей памяти поучаствовали и мистер Джон Брайт, и компаньеро Умберто Сарториус, и законная супруга Хрюшка Чебакова, а возможно, и еще какие-то неучтенные лица.

Все, что прокрутилось в первый раз с октября 1996-го по январь 1997-го, отец родной в моей памяти обнаружил, скопировал на искусственный носитель и подверг всестороннему изучению. Сергей Сергеевич, будучи по своей природе и прежней профессии, шибко охочим до чужих секретов, никаких феноменов без внимания не оставлял. Тем не менее после длительных корпений и пыхтений он все же решил, будто все, о чем мне отчетливо помнилось, есть не что иное, как некая наведенная реальность, которую мне погрузили в мозги через микросхему в архивированном виде, коротким импульсом с высокой степенью сжатия информации. Кто и когда — Чудо-юдо определить не сумел, но грешил на своего любимого ученика Сарториуса-Сорокина. Так или иначе, но, по версии профессора Баринова, вся эта прессованная информация, угодив ко мне в память за очень короткий промежуток времени, расширилась за период в два-три часа — по его представлениям, по крайней мере, — и я приобрел память о том, как прожил четыре месяца, которые вроде бы к тому времени еще не прошли.

Чудо-юдо не был бы самим собой, если б не попытался хотя бы частично проконтролировать, имело ли место что-то похожее в том мире, куда меня, условно говоря, послали. То есть там, где я теперь находился.

Действительно, что-то похожее место имело. Но только похожее, а отнюдь не то же самое.

Сначала об исходных обстоятельствах. То есть о том, что происходило

непосредственно после того, как Чудо-юдо отправил меня с Викой из Эмиратов вМоскву, сопровождать раненого Васю Лопухина, который к тому же при неясных обстоятельствах заполучил какую-то тяжелую мозговую болезнь, от которой и преставился. Но вот тут-то и начинались различия. В первый раз Вася Лопухин долетел до Москвы живым и скончался только через некоторое время, а во второй — умер еще в самолете. Дальше — больше. После этого как бы сама собой отключилась та цепь событий, которая явилась следствием того, что Васю довезли живым: Вика, уезжая из аэропорта, села не в «скорую помощь», а поехала на «Чероки» вместе со мной и Лосенком. Соответственно, на пьянку к Игорю Чебакову мы не поехали, а потому меня и не похитила залетная команда во главе с Агафоном. Правда, серую «Волгу» мы где-то поблизости от Шереметьева вроде бы видели, но познакомился я с этой славной четверкой совсем не так, как в прошлый раз. Об этом будет отдельный разговор. Главное, что эти самые ребята, Агафон, Налим, Гребешок и Луза, не взяли меня дуриком с чебаковской пьянки, не увезли на дачку к подмосковному уголовничку дяде Саше и не посадили в подвал. Именно поэтому и мне не пришлось их убивать. Я, правда, не очень помнил, кого тогда досмерти уработал, а кого с недоделками, но все равно, не очень это приятно, когда видишь живыми тех, кого однажды убивал. Конечно, у Агафона, которого я «розочкой» битой бутылки ткнул в горло, были некоторые шансы выжить, но шрам от такого удара остался бы у него надолго. Я, забегая вперед, уже познакомившись с Агафоном по новой, много раз непроизвольно поглядывал на его кадык, словно бы пытаясь рассмотреть этот несуществующий шрам.

Но это уже лирика. Следующим звеном в цепи событий был побег с дачи дяди Саши. Сбежав оттуда, я спрятался на чердаке другой дачки, принадлежавшей нищему кандидату наук Родиону. Утром этот самый Родион с другом детства Федотом — именно так они мне запомнились, хотя я позже полностью их Ф.И.О. узнал, — приехали на дачку. Родион пытался ее продать богатому дружку, но тот на сарайчик не польстился. Тогда нищий кандидат решил предложить другу самое ценное: некий ящик-вьюк, где хранился архив сверхсекретной экспедиции НКВД, отправленной в сибирскую тайгу на поиски таинственного аэродрома, на который якобы прилетали из-за кордона вражеские летательные аппараты, а обнаружившей некий космический шлюз, через который некие инопланетные корабли переходили из одного пространства в другое. Точно мне, конечно, никто не объяснил, но я так потом догадался.

В общем, вьюк попал ко мне, что потянуло за собой дальнейшие события: экспедицию в район таинственного объекта «Котловина», появление там Сарториуса и «соловьевцев», кучу перестрелок и смертоубийств, встречу с трехметровыми инопланетянами, пропажу Лусии Рохас и, наконец, побоище с большим «черным ящиком», в результате которого меня, собственно, и перекинули в другой поток времени. В такой, где ничего подобного не было.

Нет, дачка, похожая на ту, где я ночевал на чердаке, была в натуре. Правда, не совсем такая. Поухоженней, поприличней намного, хотя и стояла на том же месте и по планировке мало чем отличалась. Только вот принадлежала она вовсе не Родиону. Там проводила летние месяцы чета пенсионеров Пеструхиных, которые знать не знали никакого Родиона, хотя прожили на этой дачке уже лет пятнадцать. И на чердаке у них никаких секретных архивов не лежало. Чудо-юдо, конечно, обшмонал негласно и дачку, и городскую квартирку стариков и как следует прочесал их мозги ГВЭПом на случай, ежели чета что утаивает или позабыла по причине склероза, но не нашел не только сведений об архиве группы «Пихта», Родионе или Федоте, но и каких-либо «хвостиков», уцепившись за которые можно было поискать причины, изменившие судьбу дачи.

Тем не менее мы стали искать и Родиона, и Федота.

С Родионом Соколовым все оказалось до ужаса просто. Хотя мы не знали его отчества, но нашли очень быстро. Правда, толку от этого не случилось никакого, поскольку гражданин Соколов Родион Романович — физиономию его я по фотографии опознал безошибочно — уже пять лет, как был покойником. Его привели в исполнение за двойное убийство и разбойное нападение. Кандидатом наук он отродясь не бывал и обладал в лучшем случае восьмилетним образованием. Ни жены, ни ребенка у него не имелось. Но рожа была именно его, по крайней мере, она была больше всех похожа на ту, которую я запомнил. Правда, та была менее испитой и более покорябанной, ибо Родиона, как мне помнилось, в тот злосчастный день нашего знакомства отдубасил друг детства журналист Федот.

Федот, или Федотов Кирилл Матвеевич, в природе существовал, точнее, существовали, потому что граждан с такими реквизитами оказалось только в Москве несколько штук. А по Руси набралось еще больше. Но тот, который был нам нужен — морду я более-менее помнил! — в Москве начисто отсутствовал. Чудо-юдо дал мне возможность посмотреть сведения и по другим градам-весям, но ничего похожего не нашлось.

Уже после этих двух обломов я понял, что поиск по персоналиям — самое дрюшлое из того, что можно придумать. Очень кстати сработала прописавшаяся у меня в башке память Майка Атвуда, который минимум дважды перемещался из одного потока времени в другой. Во всяком случае, я так помнил. После того как он переместился во времени на пару недель назад, оказалось, что в этом потоке времени его отец вовсе не бизнесмен, а лейтенант полиции, а его учитель географии — вожак наркоманов-хиппи, который свалился со скалы, протестуя против войны во Вьетнаме. Ничего удивительного не было бы и в том случае, если б, вернувшись из января следующего года в октябрь предыдущего, я обнаружил бы, что по-прежнему существует СССР со всеми своими негативными и позитивными причиндалами, а Чудо-юдо, например, вовсе не глава мафиозной империи, а кристально честный генерал КГБ с холодной головой, чистыми руками и горячим большевистским сердцем.

Меня, конечно, здорово заинтересовал и вопрос о том, нет ли у нас с ним, да и у всего семейства, каких-либо изменений в прошлом. Во всяком случае, в том прошлом, о котором мне дозволено было что-то знать. Напрямую я Чудо-юдо не спрашивал, но вскользь вопрос проскакивал. Оказалось, что нет, вроде бы все так, как было. По крайней мере, никаких расхождений между тем, что я помнил о наших делах, и собственной биографией заметить не удалось.

Не знаю, отчего, но на ум мне все время приходили какие-то киношные ассоциации. Может быть, потому что человеческая память, в общем и целом похожа на некий длиннющий фильм-сериал. Глаза как бы постоянно «снимают» и закладывают в какие-то отведенные для этого уголки мозга. Звуки тоже кое-какие записываются. Но при этом все подряд человек не помнит. Там, в голове, какой-то монтажер сидит с ножницами и выстригает по кусочкам отдельные эпизоды, а оставшееся склеивает в одну ленту. Самое яркое, занятное, остросюжетное, если можно так сказать, помнится лучше всего. Все это, как рекламный ролик, может, фигурально выражаясь, промелькнуть перед глазами за пять минут или даже быстрее. Но можно, если постараться, «смонтировать» и более подробные «фильмы». Что-то типа киноочерков. Вспомнить, например, как в первый класс шел или как с первой девушкой целовался. Свадьбу свою вспомнить или как первый раз на похороны ходил. Это все люди так или иначе запоминают. Ну а если совсем поднапрячься, то можно и какой-нибудь «художественный фильм» соорудить. Правда, в нем уже не только подлинная память будет, но и что-нибудь такое, мягко говоря, «дорисованное». Вроде сюжет из жизни взял, но в натуре слишком уж все скучно получилось — стало быть, для оживления надо придумать. Один раз придумал — подкрасил серость, а потом, глядишь, и запомнил все это в том приукрашенном виде, который глаз радует. И когда-нибудь, на старости лет, будешь на полном серьезе думать, что так оно и было. Когда-то, помню, ржали, что набралось 200 стариков, которые с Лениным бревно носили на субботнике. Наверняка среди них были и такие, которые в том самом 1919 году только и ждали, когда Деникин подойдет. А потом, когда увидели, что власть удержалась, а им на старости лет и вспомнить-то нечего, стали придумывать про бревно. Погодите, ежели демократы еще 50 лет у власти продержатся, то беспременно найдется человек 500, которые Ельцина на танк подсаживали в 1991 году.

А вообще я слыхивал, что некоторые настоящие фильмы по каким-то причинам переснимали или доснимали. Раньше, конечно, при тоталитаризме, то есть, когда у киношников денег больше было. Не понравится худсовету, что главного героя убивают — ну-ка, блин, чтоб жил! — и переснимают. Или, скажем, какая-нибудь передовичка не так показана, слишком не пролетарского вида — давай, падла, чтоб была пролетарского! А с этой «непролетарской» в кадре — больше половины фильма. Но переснимали, не вякали. Были и какие-то несчастные случаи, типа того, когда один артист на съемках помер или погиб, а половина фильма или даже больше уже была отснята. Опять же переснимали. И выходил на экраны фильм, где ту же роль играл совсем другой человек. Но где-то на киностудии или в Госфильмофонде оставалась отснятая и, может быть, даже озвученная пленка, где запечатлелись никому из широкой публики не ведомые эпизоды, где во всех известных по вышедшему фильму сценах играли совсем другие актеры…

Так или иначе, кинолента очень занятная вещь. Она ведь своего рода модель того, как можно пустить время вспять. Или как можно переиграть на иной лад то, что уже было сыграно. В аккурат, как в моем клиническом случае…

Пока я размышлял, Лосенок уже проехал весь положенный нам маршрут и подогнал «Чероки» к подъезду «дворца Чуда-юда». Пора было думать о делах домашних. Хотя, скажем прямо, в нашем семействе семейные дела и дела служебные переплетались между собой так туго, что понять, где кончаются одни и начинаются другие, сам черт не сумел бы.

ДОМАШНИЕ ДЕЛА В покоях, выделенных Чудом-юдом для проживания старшего сына с семейством, пребывали тишь, да гладь, да Божья благодать. Больше никого не было. Колька с Катькой катались на великах по поселку, а где законная пребывала, я особо не интересовался. Пожрать, что-то было оставлено — и на том спасибо. Ужинал в гордом одиночестве.

Подкрепившись, завалился на диван. Впечатление было, будто я сегодня пару вагонов разгрузил или марафон пробежал — умаялся. А на самом деле я сегодня лишь немного покатался по городу, где были самые обычные рутинные дела. Сперва съездил к одному хорошему и понимающему человеку из некого солидного и уважаемого учреждения, расположенного на одной из улочек перекопанного Китай-города, которому надо было завизировать пару-тройку бумажек. Обычным порядком такие бумажки оформляются очень долго и требуют многочисленных поездок в течение минимум месяца, а иногда и двух-трех. У меня все заняло полчаса. Потом я немного покрутился в офисе родной фирмы «Барма», где пообщался с брательником Мишкой и передал ему оформленные бумажки, заодно объяснив в меру своего понимания, как надо с этими бумажками обращаться и что полезного в них заложено. Мишка рассказал мне о какой-то очередной бабе, которую он трахал прямо на палубе приватизированного речного трамвайчика, особо упирая на то, что дело было средь бела дня и на глазах пассажиров большущего двухтрубного теплохода, шедшего встречным курсом. Правда, они с бабой были завернуты в тонкую простынку и особо не отсвечивали. Я порадовался за смышленого братца — надо же, догадался насчет простынки! — и на полном серьезе сказал, что, не будь ее, рулевой теплохода беспременно обалдел бы и вылетел на мель. При этой беседе присутствовала секретарша Люся, которая весело подхихикивала.

Из «Бармы» мне удалось уехать около полудня, хотя Мишка не прочь был потрепаться еще часок-другой. Вообще-то можно было и не спешить, но в 12.30 мне нужно было объявиться к Соломонычу, поскольку предстояла встреча с одним типом, жаждущим сообщить небольшую новость, и показывать этому типу свою настоящую рожу мне не следовало. Соломоныч быстренько сделал из меня какого-то кудрявого усача неясной национальности, после чего я пешкодралом отправился на это мероприятие.

Стукач пришел относительно вовремя, уселся за столик в летнем кафе и мирно попил пивка. Сигаретку выкурил с душой, не торопясь. Говорить ничего не стал, просто «забыл» на столе спичечный коробок. В наши дни, когда большая часть населения пользуется зажигалками, это слишком приметно, но не ругать же этого чувырлу при всем народе? Я по-тихому прибрал коробок в карман, дохлебал из горла «Carlsberg» и не спеша отвалил из кафе. Снова вернулся к Соломонычу, преобразился в нормального Баринова и опять уселся в тарантас Лосенка. Уже едучи в «Чероки», слегка поинтересовался запиской. Она касалась не меня, а бывшей бригады Кубика-Рубика, которую с тех пор, как ее бывший начальник подался в арабские шейхи, возглавлял сильно поумневший Утюг. Начальник близлежащей ментуры скромно намекал, что такого-то числа «город» будет слегка шмонать торгашей по поводу нелегальной водки и желательно навести порядок на точках, дабы потом не переплачивать.

Само собой, что своей запиской я Утюга сильно порадовал, он весь напрягся и помчался работать согласно диспозиции. Вообще в период подготовки к 850-летию любимой столицы надо было быть умненькими и благоразумненькими.

Вслед за тем я взял курс на офис Варана, которому, видишь ли, захотелось по старой памяти посоветоваться насчет кандидатуры на роль одноразового киллера. Строго говоря, мне не стоило соглашаться на эту консультацию. Если б это было необходимо, то такую задачу мне поставил бы лично Чудо-юдо.

Потому что моей башке вовсе не обязательно знать все, а в некоторых случаях даже просто противопоказано. У Сергея Сергеевича обычно строго соблюдался принцип, согласно которому человек, проявлявший интерес к делам, которые его лично не касались, брался на специальный контроль. Чаще всего это заканчивалось «удалением с поля» или «увольнением без выходного отверстия». В отношении меня таких резкостей не допускали, но втык за несанкционированное вмешательство я получал обязательно. Чудо-юдо, конечно, не мог ежесекундно контролировать все мои действия и передвижения, даже с учетом того, что микросхема, стоявшая у меня в голове, постоянно докладывала ему обо всем. Но все, что эта микросхема настукивала, непрерывно писалось на какой-нибудь магнито-оптический диск или иное вместилище информации. Совершенно автоматически или под контролем какого-либо оператора — этого я не знал. Просматривал ли Чудо-юдо эти записи перед сном или в обеденный перерыв, докладывал ли ему обо всяких интересных делах этот самый гипотетический оператор — меня не информировали. Очень может быть, что микросхема вообще передавала информацию непосредственно в мозг Сергея Сергеевича, а все эти примитивные «операторы» и «магнито-оптические диски» вообще не существовали. Но так или иначе, в последнее время Чудо-юдо знал обо мне буквально ВСЕ. И более того, мог в любую минуту напрямую подключиться к моей микросхеме и дать какие-нибудь ЦУ, что-нибудь запретить или просто обматерить. То, что он никак не отреагировал на мое решение съездить к Варану, могло пониматься трояко: либо ему по фигу, что я поинтересуюсь этим делом, либо он одобряет это решение, либо шибко занят и пропустил информацию, условно говоря, мимо ушей. При всем своем чудо-юдстве он все-таки всего лишь человек. Но я решил рискнуть и пообщаться с Вараном. Все же он в некотором роде мой крестник. С точки зрения общечеловеческих ценностей, конечно, нельзя сказать, что я вывел его на верную и прямую дорогу к светлому будущему, а с точки зрения старопрежней коммунистической морали — и подавно, но для нынешней социально-экономической модели Варан и его ребятки устроились не так уж плохо. Во всяком случае, значительно лучше огромного большинства людей.