СОВСЕМ СЕРЬЕЗНЫЕ ЛЮДИ

Пока эти великовозрастные детишки в игрушки играли, в другом полушарии — в северном или восточном, как хотите считайте — за большим строгим столом собралось человек десять очень серьезных людей. Собрались они не пировать, а заседать. И поводом для этого заседания до некоторой степени служило то, что происходило в данный момент на очень далеком отсюда тропическом острове.

Вел заседание двухметровый бородач в солидных профессорских очках, восседавший за отдельным, так сказать, директорским столом, являвшимся как бы перекладиной буквы «Т». А по обе стороны «ножки» этой самой буквы сидели семеро солидных мужчин в возрасте от 35 до 50 лет и две строгие дамы. Возможно, хмурый вид всех участников этого заседания объяснялся не только тем, что им предстояло обсуждать весьма сложные проблемы, но и тем, что мероприятие происходило в шестом часу утра.

— Все налицо? — обведя суровым взглядом тех, кто сидел вдоль «ножки» буквы «Т», произнес бородач.

— Все, кого приглашали, Сергей Сергеевич, — подтвердила темноволосая рябоватая дама, сидевшая ближе всех к директорскому столу, по правую руку от бородача.

— Начинаем экстренное заседание дирекции ЦТМО, — объявил Сергей Сергеевич.

— Извините, что поднял всех в пять утра, тем более что многие и вовсе спать не ложились. Вопрос в повестке дня единственный: ход расследования ЧП — побега из стационара спецсубъекта Полины Нефедовой. Владимир Николаевич, докладывайте. Только сжато и только последнюю информацию за сутки. Можно сидя.

Владимир Николаевич, мужчина массивный и увесистый, наверное, порадовался разрешению не вставать.

— Вчера утром пришла информация через СППК от МКП известной области, зашифровано Максимовым, Колосовой, Птицыным. По их данным, Нефедова пробыла два дня на территории области, предположительно побывала на территории села Васильева, изъяв нужные ей документы, и позавчера в 9.30 вылетела в Москву рейсовым «Ту-134» в сопровождении двух захваченных ею сотрудников МАМОНТа — супругов Юрия и Надежды Таран. Дальнейшая отработка по данным этой информации подтвердила прибытие Нефедовой и контролируемых ею лиц в аэропорт Шереметьево-1 и вылет их из Шереметьево-2 рейсом «Ил-62» Москва — Мадрид…

— Вот этого-то и надо было бояться! — не стерпев, проворчал один из заседающих.

— Прошу не перебивать выступающего! — возвысил голос Сергей Сергевич. — У вас будет время высказаться…

— Собственно, у меня уже все, — вздохнул Владимир Николаевич. — Сведений из Мадрида пока не поступало. Сеанс будет только через час, так что к концу заседания может что-то прибыть. Я приказал сообщать прямо сюда, если вы не возражаете…

— Правильно приказали, — кивнул Сергей Сергеевич. — Ладно, спасибо и на этом. Так. Теперь прошу вас, Лариса Григорьевна. Вы провели расшифровку записей, снятых аппаратурой объективного контроля?

— Да, провели, — кивнула вторая из дам, присутствовавших на заседании, светловолосая, в сером брючном костюме. — Выводы таковы. Она управляет внешними показателями своего самочувствия. То есть может снижать и повышать температуру тела, артериальное давление, частоту пульса. Это раз. Сотрудники, наблюдавшие за ее состоянием, контролировали ее в основном по той информации, которая выводилась на мониторы. Как уже отмечалось, каждая смена в ходе работы подвергалась воздействию Полины и видела на мониторах те показатели, которая она им задавала. Более того, Нефедова настроилась на рабочие частоты ГВЭПа, которым мы контролировали ее мозговую деятельность в течение этого года, и умело имитировала почти полное отсутствие таковой. ГВЭП снимал только то, что она позволяла. Мы полагали, что после энергетических выбросов, происходивших весной, летом и осенью, она уже не может восполнить свой потенциал, и считали, что какое-либо восстановление мозговой деятельности попросту невозможно. Из того, что показывали ГВЭП и данные с мониторов приборов, контролировавших биотоки мозга, следовало, что летальный исход неизбежен. Мы его прогнозировали примерно на октябрь — ноябрь…

— А девушка взяла да и ожила в июне! — сердито сказала темноволосая.

— Татьяна Артемьевна! — строго поглядев на нее, произнес Сергей Сергеевич.

— Надо быть сдержаннее. Продолжайте, Лариса Григорьевна.

— Спасибо, — бросив сердитый взгляд на Татьяну Артемьевну, кивнула блондинка. — Сейчас, конечно, над нами можно сколько угодно иронизировать, но никто до нас ни с чем подобным не сталкивался. Нигде в мире!

— Насчет «нигде в мире» вы явно заблуждаетесь, — с явной издевкой произнесла рябоватая. — По-моему, случаи управления внешними показателями жизнедеятельности у йогов неплохо описаны еще покойным Джаббар-сингхом в 80-х годах. Перечитайте, если забыли.

— Ничего я не забыла. Джаббар-сингх ровным счетом ничего не писал о том, как йоги настраиваются на частоты ГВЭПа, — парировала Лариса Григорьевна. — Потому что ГВЭПов как таковых еще не было. К тому же записи уважаемого гуру лишь чуть-чуть более научны, чем вся остальная литература о йоге, написанная до него.

— Лариса Григорьевна, — строго поглядел на блондинку Сергей Сергеевич, — мы сейчас не обсуждаем научное наследие Джаббар-сингха. Меня лично заботит другое. Вы можете дать гарантию, что нет оснований подозревать сотрудников 8-го сектора, который вы возглавляете, в содействии побегу Полины Нефедовой или по меньшей мере — в преступной халатности?

— Если вы так ставите вопрос, — возмутилась Лариса Григорьевна, — то я прошу освободить меня от занимаемой должности! Это означает, что вы мне не доверяете.

— Лично вам я доверяю, — нахмурился Сергей Сергеевич. — Но вы руководите сектором, а не группой, которая изучала феномен Нефедовой. Это девять человек, которые в течение года посменно вели круглосуточное наблюдение за спецсубъектом. И, согласно известному правилу Козьмы Пруткова, не должны были «при железной дороге забывать двуколку», то есть не ограничиваться глазением на монитор, а раз в неделю просматривать ленты старых добрых самописцев. Раз в неделю, Лариса Григорьевна! И они, если что-то не вписывается, должны были информировать вас, а вы — меня. Полина находилась в центре 55 недель и, как выяснилось, все это время нас дурачила. То есть либо сотрудники этой группы попросту не выполняли своих обязанностей, а вы это лично не контролировали, то ли вы злонамеренно скрывали от меня доклады ваших сотрудников. Но я, еще раз повторяю, отношусь к вам с полным доверием. И вы, допускаю, возможно, полностью доверяете вашим людям. Тогда у вас должны быть достаточно четкие объяснения, почему ваши люди не вычитали по лентам самописцев то, что вычитали вы и члены комиссии на пятый день после побега.

— У меня есть такое объяснение, — с волнением произнесла Лариса Григорьевна. — Во-первых, я все-таки напомню, что и прошлой весной, когда Нефедова только поступила в центр, и летом, и осенью показатели, визуально наблюдаемые с мониторов, не расходились с тем, что регистрировалось записывающей аппаратурой. Мы зарегистрировали энергетические выбросы спецсубъекта и даже смогли установить соответствие между временем выбросов и энергетическими воздействиями Полины на отдельных лиц. Согласитесь, если бы среди лиц, осуществлявших контроль, был некто, условно говоря, заинтересованный в том, чтобы мы получали необъективную информацию, то нам уже удалось бы его выявить. Тем более что выбросы шли в период работы всех трех смен. А во-вторых, почему бы не допустить, что Полина контролировала сотрудников не только во время наблюдения за мониторами, но и в момент просмотра лент самописцев? Такие возможности у нее есть!

— Убедительно, — кивнул Сергей Сергеевич. — Так. Теперь попрошу вас, Василий Васильевич. Вы согласны с выводом о том, что мозг Нефедовой настроился на частоту контрольного ГВЭПа и выдавал ему те показатели, которые задавала госпожа Полина?

— В принципе есть такая возможность, — подтвердил не очень хорошо причесанный гражданин, чувствовавший некую неловкость от необходимости ношения рубашки с галстуком. — ГВЭП-16ст, который там имел место, в течение почти 13 месяцев работал только в режиме «С», то есть считывал информацию. Иными словами, поглощал энергию от спецсубъекта, преобразовывал ее в картинки и звуки. Можно допустить, что мозг, привыкший отдавать часть энергии, каким-то образом научился восполнять эту недостачу, а заодно и выдавать ГВЭПу некую суррогатную картинку. Если бы догадались .поменять частоты или поставить 23-ю модель с повышенной селективностью, то мы бы имели возможность избежать подмены информации. К сожалению, я лично о том, что вы наблюдаете такую опасную девушку, узнал только позавчера, когда меня пригласили в состав комиссии как эксперта. Напомню, что я в этом самом кабинете не один раз пытался доказать, как опасно эксплуатировать устаревшие ГВЭПы. Я не берусь судить, что у вас стоит на том МКП, откуда пришло сообщение насчет отъезда Нефедовой в Москву, но убежден, что если там стояла 16-я стационарная, то Колосова не смогла , ,бы обнаружить Полину даже в соседней комнате…

— Спасибо, Василий Васильевич, — остановил Сергей Сергеевич разошедшегося спеца по ГВЭПам. — Вашу точку зрения на модернизацию оборудования местных контрольных пунктов я разделяю. Но вообще-то сейчас мы возлагаем гораздо больше надежд на ваш большой 154с. Он когда-нибудь будет готов?

— Да он уже готов! — обиженно вскипел конструктор.

— Я знаю. Но мне он на орбите нужен, а не на стенде. Решили вопрос с габаритами?

— Решили. Но вес все равно перебрали. На 14 килограммов. Может, вы лучше новую ракету закажете?

— Василий Васильевич, на «Протон» или «Союз» у меня денег нет. И на аренду Байконура, Плесецка, Свободного — тоже. Так что будьте добры лопать, что дают, и согнать эти 14 кило. В течение двух недель, не более! Иначе, извините, придется вам отдохнуть от руководящей работы, товарищ Лопухин. Все!

Василий Васильевич хотел еще что-то вякнуть, но тут на директорском столе зазвонил телефон.

— Баринов слушает! — сказал в трубку Сергей Сергеевич, а все остальные притихли. — Понял, подключаюсь…

Взгляды всех присутствующих устремились в сторону директорского компьютера.

— Это Мадрид? — спросил Владимир Николаевич, и Баринов утвердительно кивнул.

Потянулись томительные минуты ожидания, в течение которых директор ЦТМО принимал, распаковывал и расшифровывал сообщение.

— Совсем приятно, — помотал головой Сергей Сергеевич. Однако по его лицу было видно, что произошло нечто отнюдь не приятное.

— Ну, что там? — нетерпеливо поинтересовалась Татьяна Артемьевна.

— Могу поздравить. По данным из мадридского аэропорта, несколько полицейских видели похожие лица. Один даже сообщил, что они проходили контроль на рейс Мадрид — Сан-Исидро. Но на самом контроле, как и следовало ожидать, никто их не припомнил, и все как один утверждают, что на борт «Боинга-747», который этот рейс обслуживает, никто из них не поднимался.

— А Сан-Исидро — это где? — спросил Лопухин.

— В Караганде! — ответил Баринов, сердито улыбнувшись. — Идите вес сгонять, товарищ Вася! Заседание дирекции закрыто. Владимира Николаевича и Татьяну Артемьевну прошу задержаться, остальные свободны. А вы, Глеб Арсеньевич, попросите сюда подняться Аню Петерсон из вашего отдела.

Крупный мужик, выходивший последним, согласно кивнул, и в кабинете остались только трое.

— Интересно знать, что вы обо всем этом думаете, господа-товарищи? — сложив из своих лап нечто вроде домика, произнес Сергей Сергеевич. — Случайно это или нет? Я спрашиваю вас: случайно или нет эта овца поперлась на Хайди, да еще и двух «мамонтят» с собой увела?

— Боюсь, неспроста… — вздохнул Владимир Николаевич.

— Ты не бояться должен, «семерочник» несчастный! Ты должен знать загодя! Быстро перечисли всех, кто осведомлен о нашей поездке на Хайди.

— Во всех подробностях — только те, кто в этом кабинете. Ну, а так, без особых деталей, чисто как о турпоездке — Вредлинский, Крикуха, Манулов, Ларев, Света с приложением Никиты и Люськи, Шура Казан с Нинкой, ну и все эти, импортные…

— Девочка, которую я сейчас пригласил сюда, Аня Петерсон, насколько в курсе?

— Это ко мне вопрос, а не к нему, — заявила Татьяна Артемьевна. — Аня ничего не знает.

— Но она была с Полиной в контакте?

— Да, но очень недолго. Сперва в центре у господина Соловьева, потом в вертолете, когда их оттуда вывозили. И с пареньком, которого зачем-то увезла Полина, они тоже были в контакте. Паренек вообще-то очень сопливый, но знает не по годам много. Последнее дело, в котором он участвовал, — вывоз нашего бесценного Магомада Хасановича.

— О! — поднял вверх палец Баринов. — Вот что значит наша школа! Почувствуйте разницу, товарищ полковник! Все досье — вот тут, в башке. А ты, кроме как стеклить за тем, кого покажут, ничему не научился… Ладно, не обижайся, это у меня шутки такие пошли со злости. Какие будут мнения? Отменяем наш «саммит»?

— Вам виднее, — вздохнул Владимир Николаевич. — Я бы лично воздержался от поездки до тех пор, пока вопрос с этой Нефедовой не уладится. Может, поднять там, на Хайди, старые контакты? Доминго Косого подключить или Эухению… А может, Механика задействовать?

— Насчет Доминго — это вряд ли. И Механик, пожалуй, не пригодится. Конечно, убрать эту змею очкастую они, наверное, сумели бы, но ты, вероятно, знаешь, что это очень большой риск в плане непредсказуемых последствий. Насчет Эухении надо подумать. Но самое главное — «саммит» никак нельзя отменить. Хоть, конечно, это и не встреча на Окинаве, но кое-что для судеб человечества будет значить. Даже перенести ее нельзя — мы с превеликим трудом собрали тех, кто выкроил эти две недели из очень интенсивного графика своей бизнесменской жизни. Продинамишь их — в следующий раз: не соберешь. Понимаешь?

— Понятно-то оно понятно… — с сомнением пробормотал Владимир Николаевич.

В этот момент дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул светловолосая, курносая и немного конопатенькая девушка.

— Можно? — спросила она. — Здравствуйте, господа. Вы меня вызывали?

— Заходи, Аня, заходи! — улыбнулся Сергей Сергеевич. — Тебя Глеб небось разбудил? Извини, пожалуйста, но дело важное.

— Я и не знала, что вы так рано приходите, — удивленно произнесла Аня.

— Скажу по секрету, я еще вообще прошлый рабочий день не закончил! — хмыкнул Баринов. — Придется тебе на некоторое время отложить все дела и вернуться к тому, что начиналось с дискеты 18-09. Помнишь такую?

— Да, конечно. Когда тебя похищают в придачу к этой дискете, хорошо запоминается. Это такой эстонский юмор. Смеяться надо через неделю.

— Так вот, поработай над тем, чтобы создать контрсуггестивную программу. На базе тех же исходных параметров.

— Можно, — кивнула Аня. — Когда это нужно сделать?

— Вчера! — вздохнул Баринов. — Короче, чем быстрее, тем лучше. Между прочим, это очень поможет одному из твоих старых знакомых.

— Гене Сметанину?

— Нет, Юре Тарану. Сколько времени ты у нас Попросишь?

— Четыре дня, — улыбнулась Аня. — Этот Юра меня два раза похищал. Надо же и мне для него постараться…

КОМПЛЕКС ПОЛИНЫ

Над Москвой уже вовсю светило солнце, а там, где находились Полина, Юрка и Надька, ночь еще была в разгаре.

Конечно, никто из троих, даже Полина со своими суперспособностями, не догадывался о том переполохе, который они наделали в Центре трансцендентных методов обучения — так расшифровывалась аббревиатура ЦТМО. Возможно, конечно, если бы Полина захотела, то могла бы попытаться настроить свои супермозги на то, что там происходит, и даже, возможно, подслушать все, о чем говорилось на экстренном заседании дирекции и после него. Но Полина была настолько убеждена в том, что после смены трех самолетов и полетов без билетов и регистрации никто ее не найдет, что ее совершенно не интересовало, что творится там, откуда она сбежала. Ей, как уже говорилось, хотелось наслаждений — в данный момент самых что ни на есть плотских.

Правда, в данный момент все трое отдыхали, если так можно выразиться, «от трудов праведных», натрахавшись почти до звона в ушах. Блаженно развалились на мятой кровати и лежали голышом в темноте, подставив тела под в меру прохладный ветерок из кондиционера. Юрка с Надькой вообще подремывали, поскольку Полина захотела некоторое время поразмышлять над тем, как построить дальнейшие развлечения. Если бы они находились в более активном состоянии, то могли бы принять какое-нибудь подсознательное желание своей «хозяйки» за прямой приказ и начать его выполнять. Так, как это получилось с чтением мыслей и пониманием иностранных языков. А Полина еще сама не выбрала, чего ей сейчас хочется. Вот она и отключила своих партнеров, чтобы не мешали спокойно выбирать. В конце концов, им тоже полезно отдохнуть, чтобы восстановить силы. Особенно Юрке.

Впрочем, она не торопилась с выбором вовсе не потому, что проявляла, так сказать, «заботу о подчиненных». Просто Полине был приятен сам процесс этого выбора, иначе говоря, фантазирования на сугубо эротические темы. Поскольку воображение у нее всегда было богатое, всякого рода живописные картинки одна за другой возникали у нее перед глазами, заставляли возбужденно дышать, а теплые волны возбуждения прокатывались по ее телу с головы до пят. Правда, уже через несколько секунд картинка блекла, а то, что на ней красовалось, представлялось каким-то пресным, постным, пошлым и затерто-банальным. Зато на смену прежней приходила новая картинка, с другим возбуждающе-восхитительным изображением, которая вновь заставляла Полину трепетать, томно потягиваться, напрягаться-расслабляться, поглаживать себе грудки, животик и все прочее. Потом и эта картинка надоедала, начинался новый цикл сладких фантазий, будоражащих воображение…

После многочисленных «мизансцен», придуманных Полиной, иная дама, более эмоциональная и менее контролирующая свой организм, наверняка бы уже просто так кончила. Но сама Полина этого делать не собиралась. В конце концов, не для того же она себе «раба и рабыню» заводила, чтобы заниматься самоудовлетворением. К тому же ей вдруг вспомнилось, как зимой прошлого года они с Тараном и Лизкой очутились в лесу, на заброшенном кордоне ‘ 12, где Полина поспорила с дикой девочкой, что сумеет соблазнить Юрку. Ставкой в споре Полина избрала… порку. Если ей удастся, то она отстегает Лизку по голой попе, если нет, то наоборот. Тогда у Полины еще не проявила себя ее нынешняя экстрасенсорная сила, и спорили они на равных. Вообще-то Юрку тогда почти удалось соблазнить, он уже начал раздевать Полину, но случайно дернул за хвост Лизкину кошку Муську, которая в ответ полоснула его по руке когтями. Само собой, настроение у него пропало, а проснувшаяся Лизка завопила, что Полина проиграла и должна в присутствии Тарана получить десять «горячих» по заднице. Тогда Полина с готовностью улеглась на живот, но Юрка, обозвав девок «садомазохистками недоделанными», никаких экзекуций проводить не разрешил и пообещал выкинуть дур из избы на мороз. Потом появились бандиты, события закрутились с бешеной скоростью, и инцидент надолго позабылся. Однако несколько позже, вспоминая то, что происходило на кордоне, Полина отчего-то жалела вовсе не о том, что не сумела соблазнить Юрку, а о том, что ее самую там не выпороли…

Полина росла в интеллигентной семье, воспитывалась то по доктору Споку, то по Песталоцци или даже Руссо — в зависимости от того, труды каких педагогов попадали в руки ее маме Рогнеде Борисовне. Папа вообще в вопросы воспитания вмешивался редко. Ни ей, ни Косте ни разу даже шлепка хорошего не отвесили, не говоря уже о том, чтобы ремнем выпороть. Наказывали — если было за что — какими-нибудь безболезненными средствами; Например, лишением денег на мороженое, запрещением прогулки или еще чем-то в этим роде. К тому же Полина в детстве была очень послушной и тихой девочкой, которая не только сама себя примерно вела, но и Косте, как старшая сестра, баловаться не давала.

Вместе с тем Полина ведь не в вакууме росла. Ведь она начинала учиться в самой обычной, еще советской «единой-трудовой» школе, где за одними партами сидели ребята из самых разных семей. Одних по доктору Споку воспитывали, других — по Макаренко и Сухомлинскому, а третьих — по домостроевским обычаям предков. Именно в таких домостроевских традициях воспитывалась Полинина соседка по парте, толстенькая девочка Валя. Училась эта Валя неважно. То ли потому, что родители ее в пьяном виде сделали, то ли потому, что в однокомнатной квартире при загулявшем папе и матерящейся маме уроки трудно учились, то ли у этой Вали вообще дурная наследственность сказывалась. Так или иначе, ей часто ставили двойки. А папа ее за каждую двойку жестоко порол.

Полина, конечно, жалела свою подружку и внутренне содрогалась, на мгновение представляя себя на месте этой Вали. Но вместе с тем, как ни странно, слушая горестные откровения ровесницы и воочию представляя себе, как грубый, свирепый и злобный папаша зажимает Вале голову между ног, задирает юбку, спускает трусики и начинает хлестать ремнем по попке, Полина испытывала некое странное чувство, похожее на сексуальное возбуждение. Конечно, о том, на что похоже это чувство, Полина догадалась гораздо позже

— в то время, когда она сидела за партой с Валей, ей еще и десяти лет не было. И, уж конечно, о том, что у нее развивался садомазохистский комплекс, она вычитала только лет в семнадцать. Однако еще тогда, в детстве, жалость к Вале и страх перед подобным наказанием смешались с неким, казалось бы, противоестественным любопытством. Это любопытство не угасало, хотя Валю то ли в пятом, то ли в шестом классе оставили на второй год и Полина с ней больше не общалась. Более того, на какое-то время Полина стала специально искать в книжках — вполне невинных вроде бы и разрешенных для чтения школьникам! — все места, где по ходу действия кого-нибудь пороли. А подобные сцены были и в «Приключениях Тома Сойера», и «Детстве» Горького, и «Детстве Темы» Гаршина, и в «Дэвиде Копперфилде» Диккенса, и в «Кадетах» Куприна, и еще во многих других. В громадном большинстве этих книг сечению подвергались мальчики, а у Полины как раз в этот период прорезался интерес к противоположному полу.

Одно наложилось на другое, и, посматривая на мальчишек, которые ей нравились, Полина иной раз почти воочию представляла, как их лупят ремнем. Это, конечно, заставляло ее жутко стесняться своих мыслей, и она казалась себе омерзительной. Вместе с тем в скором времени Полина созрела как девушка, и у нее стал проявляться интерес к самым естественным сексуальным отношениям.

Но как раз в этот период, еще до 1991 года, в СССР произошла сексуальная революция. Во-первых, объявили, что секс у нас есть, во-вторых, стали писать о нем чуть ли не в «Пионерской правде» и «Мурзилке» (шутка!), а в-третьих, все, что прежде считалось половыми извращениями, переименовали в «ориентации». Потом в доме у Нефедовых появился видик, и одна из первых кассет, которые приобрел папа, ощутивший себя «свободным гражданином свободной и демократической страны», была чистой, воды порнографией. Конечно, он ее не для просвещения Полины с Костей покупал, а так, чтобы посмотреть перед сном с Рогнедой Борисовной. Однако далеко он ее не упрятал, и Костя — ему тогда лет двенадцать было, — искавший в шкафу кассету с «Возвращением Джедая», случайно вытащил эту, благо обе кассеты были нелицензионные и в одинаковых упаковках без всяких картинок. За просмотром его застала вернувшаяся из школы Полина. Но то, что творилось на экране, ее так увлекло, что она не только прервала сеанс, но и заставила Костю отмотать кассету назад, чтобы поглядеть, что там было вначале. Насмотревшись, дети положили кассету на место, и папа с мамой ровным счетом ничего не узнали. Так же, как потом ничего не узнали ни о Костиной дружбе с братвой, ни о том, что Полина с этой братвой гуляет. Ну, а то, что подросшие детишки шляются по ночам и по утрам приходят со спиртным душком,

— что делать, они уже совершеннолетние!

Вообще-то на самой кассете — она была даже без перевода с немецкого! — было записано вполне обычное траханье мужиков и баб, но в самом конце было прилеплено нечто вроде рекламного ролика, что-то типа: «Смотрите в следующих выпусках!» Там демонстрировались всякие короткие порнушные отрывочки из кассет, которые фирма предполагала выпустить в ближайшее время. Вот там-то Полина, которой пятнадцати лет не было, и увидела, как мужик в палаческом одеянии сечет хлыстом голую блондинку, а та визжит от боли, но при этом восторженно выкрикивает: «О, эс ист шђн! Нох айн маль, либ-линг! Их виль нох айн маль!» Или что-то в этом роде. Полина вообще-то учила в школе английский, но не поленилась запомнить и перевести эти выкрики. «О, это прекрасно! Еще раз, любимый! Я хочу еще раз!» — навело Полину на мысль, что блондинка, подвергаясь порке, испытывала некое особое наслаждение, и это вновь расшевелило в Полининой душе старые страстишки…

Теперь ей самой ужасно захотелось быть высеченной. И эта мечта казалась ей даже более неосуществимой, чем найти себе парня, — как уже говорилось, у Полины с парнями долго ничего не клеилось! Потому что Полина была убеждена, что мужа ей, по крайней мере, когда-нибудь сосватают. Но как признаться в своем желании? Не сбежит ли этот гипотетический муж, приняв ее за сумасшедшую извращенку?

И это тайное желание стало буквально изводить ее, а заодно еще больше отталкивало ее от общения с парнями. Тем более что из своей старой школы она перешла в другую, условно говоря, «элитарную», где, как уже отмечалось, были слишком умные и сосредоточенные на учебе юноши. Уже позже, вдоволь погуляв с бандюками, Полина стала догадываться, что и у ее тогдашних одноклассников были какие-то свои комплексы, которые мешали им найти с ней общий язык, но в то время ей казалось, будто все дело исключительно в ней. В том, что она уродлива, некрасиво одевается, и в том, что у нее все ее тайные страсти на лбу написаны.

Конечно, ночами Полина много раз фантазировала на темы любви, представляя, что вот завтра она придет в школу и сможет в два счета очаровать того, кто ей в данный момент нравится. Ей перенравились, наверное, почти все ребята, учившиеся с ней в 10 — 11-м классах. Ночью она могла планировать разговор с предметом своего увлечения, быть смелой и остроумной, но когда приходила наутро в школу и видела, что какая-нибудь бойкая соперница, постреляв глазками и потрепавшись о какой-нибудь ерунде, уводит этот «предмет» с собой, Полина впадала в апатию. Иногда она начинала планировать жуткую месть разлучнице — вплоть до убийства! В других случаях сама хотела из окна выброситься или отравиться чем-нибудь. Но поскольку большая часть Полининых увлечений была несерьезной, она просто-напросто старалась их позабыть: с глаз долой — из сердца вон. Но ночные «диалоги» с виртуальными собеседниками у нее становились все более откровенными, Полина принималась ласкать себя, щупать за грудь и так далее, но даже до суррогатного сладострастия добраться не могла. А тут еще эта назойливая мечта о порке, которая приходила ей в голову в самые неподходящие моменты. Например, тогда, когда один умный мальчик вдруг предложил проводить ее до дому после школы. Возможно, он даже был в нее влюблен. Однако когда Полина шла с ним по улице, у нее в голове появилась эта дурацкая мысль, и она поскорее убежала в подъезд, позабыв, что могла бы пригласить его диски послушать… Правда, на следующий день мальчик снова к ней подошел, но к ним привязалась очень настырная и нахальная одноклассница, которой к тому же идти было гораздо дальше, чем Полине. Полина пошла домой, а мальчик с «настырной-нахальной» потопал дальше. На третий день он пошел именно с нахалкой, а на Полину и не посмотрел. Было и еще несколько похожих случаев.

И вот однажды, уже незадолго до окончания школы, Полина была одна дома. С чего ей в руки попалось отдельное издание пьесы Гоголя «Ревизор» — она сейчас уже не помнила. Может быть, собиралась просто так перечитать, а может, намеревалась «шпору» для грядущих выпускных, а заодно и вступительных экзаменов написать. Но долисталась она только до знаменитой фразы городничего насчет унтер-офицерской вдовы, точнее, до трех завершающих слов: «…Сама себя высекла!» Сколько раз Полина эту фразу в прошлом перечитывала, сколько раз слышала с экрана — не счесть. Но ни разу ей не приходило в голову то, что пришло в этот день.