УТРЕННИЕ ДЕЛА

Котов проснулся в пять утра. Он увидел разметавшуюся рядом Валю Бубуеву и с удивлением отметил, что ему не хочется сразу же убегать от нее. Не было ни похмелья — хотя и с чего бы его ожидать? — ни раскаяния, ни стыда. Хотя Валя действительно была толстовата, и личико у нее было не слишком свежее, но все же она казалась Котову милой и приятной. Котов пошевелился, и чутко спавшая Валя проснулась.

— Владик… — Она приоткрыла глаза и потянулась к нему…

Примерно через полчаса они, выскользнув из общежития, шли по тропинке в глубь леса, туда, где тек святой ручей. У Вали в сердце цвел целый букет радостей, подаренный Котовым. Не верилось, что все это было с ней, а не с кем-то еще, и лишь ощущая руку Котова, лежащую на ее талии, она убеждалась — нет, это был не предутренний сон, а самая натуральная явь.

Котов не понимал, зачем ведет Валю к ручью. Только знал — нужно, и все. Он не мог иначе.

— Как тут хорошо! — прошептала Валя. — Когда ж ты этот ручей нашел?

— Вчера, — ответил Котов. — А ты разве не знала о нем?

— Не-а… — Вале стало стыдно. Все хвалилась, что местная, а про ручей не знала.

— Надо окунуться, — сказал Владислав.

— Ой, что ты, холодно ведь… — заупрямилась Валя, но противиться Котову не могла. Он заставил ее раздеться и, взяв за руку, подвел к бочажку, в котором вчера искупался.

Плюх! Вода ожгла их очищающим холодом. Валя тихонько взвизгнула, Котов крякнул. Конечно, вылезли они очень быстро, но вода уже совершила свое благое дело.

— Как будто второй раз родилась, — заметила Валя, — теперь каждое утро здесь купаться буду. А то в озере вода до того прогрелась, что даже с утра теплая.

— Да, — кивнул Владислав, — вода тут просто необыкновенная… То ли в ней что-то растворено особенное, то ли…

— Радиация? — встревоженно произнесла Валя.

— Да нет, что-то хорошее.

— А мне сейчас надо в ваш корпус прибираться идти… — вздохнула Валя. — Я ведь на работе, а ты счастливенький, отдыхающий.

— Помочь тебе? — вызвался Владислав. — Мне ведь все равно, чем заниматься. Особых развлечений у вас нет, можно и полы помыть…

— Ой, нет! — замахала руками Валя. — Что ты, что ты, срам какой! Чтоб мужик за меня полы мыл! Иди купайся, загорай, гуляй по лесу. Ты в городе наработался.

До корпуса они дошли вместе. Валя пошла наверх, возиться с тряпками и швабрами, а Котов отправился на зарядку. Когда он пробегал по трассе терренкура, то совершенно неожиданно увидел на лавочке понурого бухгалтера Пузакова и Сутолокину, пытавшуюся запахнуть халат, на котором не осталось ни одной пуговицы. «Вот оно что!» — смекнул Котов. Он вспомнил, как принял за гипотетического любовника Сутолокиной мужчину, похожего на полковника. Теперь все оказалось проще. Он легко пронесся мимо, ничуть не расстроившись из-за сделанного открытия.

Между тем Владимир Николасвич и Александра Кузьминична находились в самом плачевном состоянии. Только сейчас до них стало доходить, насколько омерзительны были их вчерашние поступки. Это даже несколько снизило их отрицательный потенциал, поскольку оба некоторым образом каялись. Однако винить были склонны не себя, а кого-то иного. Сутолокина в душе проклинала Бубуева и Пузакова, Пузаков — Сутолокину и ее бутылку, а также собственную супругу, которая отправила его спасать Сутолокину. Он не знал, что Марина Ивановна полночи проревела, ругая себя последними словами, и не побежала разыскивать мужа лишь потому, что боялась оставить Кирюшу. Однако, когда рассвело, Пузакова выбежала из корпуса и бросилась искать бренные останки своего супруга, так как была убеждена, что ее Вовочка пал смертью храбрых, столкнувшись ночью с какими-то злодеями. Правда, отправилась она не совсем в ту сторону, но тем не менее приближалась к цели. Во всяком случае, она попалась навстречу бегущему Котову и спросила:

— Вы не видели моего мужа? Полный такой, в очках?

— Видел, он там, на лавочке сидит с Александрой Кузьминичной, — ответил Котов, уже через секунду поняв, что говорить этого не стоило.

Марина Ивановна появилась из-за кустов, словно тигрица, тихо и внезапно. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять: то, чего она и в мыслях представить не могла, все-таки произошло. Вовик, ее Вовик совершил измену! И с кем! С кем изменил ей этот мерзкий пузатый негодяй! С воблой, очкастой коброй!

— Мариша… — залепетал Пузаков, втягивая голову в плечи. Густой перегар вырвался при этом у него изо рта, и если хоть какое-то сомнение в виновности мужа еще оставалось у Марины Ивановны, то теперь она, залепив Пузакову первую оплеуху, ощутила себя на сто процентов правой.

Искры полетели у бухгалтера из глаз, потому что за первой плюхой он получил вторую, третью, четвертую. Сутолокина завизжала и, вскочив с лавочки, бросилась бежать. Пузакова, еще раз дав по морде мужу, оставила его в покое и помчалась за проклятой разлучницей. В Сутолокиной было не более пятидесяти килограммов веса, а в Пузаковой — полных семьдесят пять, поэтому об организованном сопротивлении Александра Кузьминична и не мечтала. Впрочем, бегала она тоже плохо. Марина Ивановна настигла ее, сшибла наземь, оседлала и вцепилась в волосы.

— Я тебе покажу, стерва! — орала она так, что во многих номерах проснулись даже те, кто лег спать только под утро.

Сутолокина, придавленная к земле мощным задом Марины Ивановны, судорожно дергалась и верещала. Пузакова же, упоенная местью, с размаху долбила Сутолокину головой о землю. Сзади подоспел Пузаков, ухватил жену за руки и потащил ее прочь от Сутолокиной. Это обошлось ему в несколько оплеух, укусов и царапин, но тем не менее дало возможность Сутолокиной вырваться и убежать в кусты. Всхлипывая, с набухающим синяком под глазом, лопнувшей резинкой на трусах, с исцарапанным лицом, в разорванном халате она прибежала в корпус, где жильцы, слава богу, еще не встали. Валя Бубуева, мывшая пол в коридоре, хотела что-то спросить, но Сутолокина, хлопнув дверью, укрылась у себя в номере. Следом, минут через пять-десять, появились и Пузаковы. Владимир Николасвич шел, словно жертва культа личности под конвоем НКВД — обреченно, но с верой в светлое будущее. Через некоторое время из семейного номера выставили Кирюшу. Он сделал вид, что уходит, а потом тихонько вернулся, сняв тапочки. Как раз в это время начали доноситься звуки хлестких и звонких оплеух, которых было на сей раз не меньше десятка.

«Так. Уже трахаются!» — констатировал Кирюша и пошел искать своего друга Вовочку.

Котов, закончив пробежку, стал вновь отрабатывать удары на мешке. Злости у него на сей раз не было, зато ловкости и точности отчего-то прибыло. Вышедшая из тридцать третьего компания в очередной раз постояла вблизи, полюбовалась…

— Бережет форму мужик, — вздохнул Колышкин, — чисто делает… А мы все пьем, мать его за ногу… Слышь, Лоб, давай завяжем на недельку?

— Давай, — кивнул Никита, у которого было живейшее желание похмелиться, — все ведь уже почти пропили.

— Ну-ну! — хмыкнула Соска, чиркая зажигалкой.

— Надо с этим другом скорифаниться, — развил мысль Андрей, — побегаем вместе, может, ударчик какой переймем…

— А не боишься, что он нас у тебя уведет? — прищурилась Элла.

— Для хорошего человека дерьма не жалко.

— Ну ты хам… — проворчала Соскина. — Обижусь!

— Ой-ой, — ухмыльнулся Колышкин. — Обижайся, только к вокзалу ты больше не ходок, лады?

— Да она шутит, Андрюха… — добродушно хлопая Людмилу по заду, сказал Лбов. — Не дура же она, в самом деле.

— Шучу, шучу… — прошипела Соскина.

— И глазками не зыркай, дурочка, — ласково потрепав ее по щеке, улыбнулся Колышкин, — ведь выдавлю глазки-то, если что.

Соскина притихла, Элла тоже. Они знали, что Колышкин — человек строгий и ссориться с ним опасно для здоровья.

— Пошли купаться, — распорядился Колышкин, убедившись, что бунт на борту подавлен в зародыше.

Котов как раз заканчивал свою тренировку.

— Ну что, пора переходить к водным процедурам? — приятельски подмигнул ему Андрей. — Лихо работаешь! Не хочешь искупаться?

— Как раз собирался, — улыбнулся Котов. Блестя вспотевшей, уже основательно загоревшей кожей, он подошел к компании.

Колышкин представил своих спутников и добавил:

— А меня Андрюхой зовут…

— Очень приятно. Владик, — пожимая руки рэкетирам, сказал Котов. — Через стену живем, а только на третьи сутки знакомимся.

Чиркая глазками по лицу и торсу Котова, Элла спросила:

— Сколько ж тебе лет, Владик?

— Если скажу, что восемнадцать, поверишь?

— Для восемнадцати слишком взрослый.

— Ну, тогда пятьдесят, — пококетничал Котов.

— Нет, тут перебор. Максимум тридцать, — подыграл Котову Колышкин. — Угадал?

— Угадал, — кивнул Котов, — тридцать плюс восемь.

— Нормально! — уважительно произнесла Элла. — Точно, больше тридцати не дашь.

— Значит, ты на десять лет меня старше, — вздохнул Колышкин, — а смотримся на один возраст. Вот что значит молодость, убитая на спорт.

— Бокс? — прикинул Котов.

— Точно. До камээса дошел, один сильный в бошку — и все.

— Сошел?

— Сошли. Говорят, не хотим тебя хоронить, если еще раз пропустишь. — Надо заметить, что Колышкин говорил сущую правду. С тех пор как его выгнали из бокса, он еще ни разу не пропускал нокаутирующих ударов, зато нанес их изрядно.

— А ты, наверно, качок? — спросил Котов у Лбова.

— Есть маленько. А у тебя по каратэ какой пояс?

— Зеленый. Пятый дан. Впрочем, теперь я только пытаюсь держать форму, на татами года три не был.

— В общем, все мы — отставной козы барабанщики, — рассмеялся Колышкин. — Но я бы не прочь подучить пару приемчиков. Сейчас, сам знаешь, даже днем себя неуверенно чувствуешь.

— Глядя на вас, не скажешь, — заметил Котов. — Мальчики вы не маленькие!

— Вдвоем — оно конечно, — вздохнул Колышкин, — но когда идешь один и видишь шоблу человек в десять… К тому же когда знаешь, что тебя могут разок приложить по маковке…

— Понятно, — кивнул Котов. — Против десяти мне, правда, не случалось, но кое-что, конечно, показать могу. Пока не состарился совсем!

— А кроме каратэ чем-нибудь занимаешься, сэнсей? — спросил Лбов. — В смысле работаешь где?

— Так… — неопределенно ответил Владислав. — Немного — наукой, немного — бизнесом.

— Бизнесом? — Колышкин украдкой переглянулся со Лбовым. — И по какой части?

— Компьютерные программы.

— Жаль, но ни черта в этом не понимаю, — сознался Колышкин. — Компьютер у меня есть, игрушки всякие — тоже, но… Мне надо показывать, какие кнопки нажимать…

— Я тоже люблю в компьютер играть, — поддакнул Никита, — когда в зал прихожу, отлипнуть не могу. Особенно если там всякие «бои с пришельцами», «ниндзя»… Интересно!

— Ты москвич, по всему видно, — подала голос Шопина.

— Да… А вы все здешние?

— Почти, — кивнул Колышкин, — в общем-то у нас тут родни много.

— Заур Бубуев, например, — шепнула Шопина Соскиной, и обе хихикнули.

Как раз в этот момент все пятеро дошли до пляжа.

— Благодать! — стягивая майку, сказал Колышкин. — Ну что, на тот берег?

— А у вас как с моторесурсом? Хватит? — улыбнулся Котов.

— У меня — надеюсь, а вот Никитушке придется покараулить девушек, в плавании он не силен… Побултыхайтесь здесь, ребятки!

Поплыли. Колышкин пытался было держать темп, но скоро сдох.

— «А ты азартен, Парамоша!» — процитировал классику Котов. — Переходим на брасс?

— Давай… Ну, братан, у тебя и дыхалка…

На берег выбрались в любимой бухточке Котова.

— Гадом буду, — пробормотал Колышкин, — не думал, что доплыву. Тут ведь с километр, не меньше. Но, думаю, мужик на десять лет старше, а тянет. Неужели я хуже? Вот и дотянул.

— Вообще-то, с похмелья не стоило этот заплыв затевать.

— Точно подмечено, гражданин начальник. И курить тоже пора кончать. Только жизнь такая — как бросишь…

— Что так? Бедность заела?

— Да вроде бы все есть. Все вроде бы есть, а тоска какая-то. — Колышкин с удивлением ощущал, как выкладывает едва знакомому мужику то, что и себе вслух бы не сказал. — Надоело все. Каждый день думаю — приложит меня кто-нибудь, а что останется? Ну, могилку соорудят нормальную, крестик поставят — и привет. Вещи родня растащит, а что съел и выпил — уже того… преобразовалось.

— Детей не пробовал заводить?

— Ну их. Жена, бэбик… Бабы в основном стервы. Видал, какие телки с нами? Пробы ставить негде, а в голове — звон. Ничего! Но для умных — я дурак. Я ж не виноват, что мне по мозгам врезали и у меня там не все в порядке? А ведь я даже музыку пытался слушать. Классику! Как, думаю, так получается, что все от нее балдеют, а я засыпаю? В церковь ходить пытался — ничего не понимаю, скучно. Вот видак — смотрю. Водку пить — могу. Ем… И тупею — как пробка. Иногда минут десять, ну двадцать, могу говорить нормально, а потом — шарах! — и матом.

— Смени работу. Ты свое дело делаешь или чье-то?

— Свое… Бабок много, но не то что-то… Слышь, у тебя такое бывает, а?

— Бывает… — вздохнул Котов. — Все мы как-то не так живем. Когда все это еще не начиналось, я думал, что как только всем дадут возможность зарабатывать, мы будем жить лучше… Ну, заработал. Теперь все время ощущаю, что у кого-то рядом на меня глаза смотрят не так…

— И я это вижу, — кивнул Колышкин, — у них зависть. Подвернись им пушка — пристрелят и глазом не моргнут.

— Я деньги в фонды отдавал, — сообщил Котов. — Для ветеранов, инвалидов, чернобыльцев… Но все равно — не то. И знаю, что без толку все это…

— Куда там! — опять согласился Колышкин. — И я вот чувствую, что гребу уже лишнее, но остановиться не могу. Никогда в этом не каялся, а сейчас — стыд забрал. Интересное кино? А благотворительность… Знаю я таких. Старичкам — копейку, а себе — десять тыщ. Эти фонды умелые ребята придумали, чтоб и налоги не платить, и под статьей не ходить…

— А тебе коммунизма не хочется? — спросил Котов без иронии.

— Гм… Вообще-то не знаю. Утром встал как-то без мечты о «светлом царстве» — и ничего. Но коммуняк не переношу. Заметил, как сейчас бубнят: «Работать надо, работать, работать!» Так ведь коммуняки точь-в-точь то же самое бубнили. На хрен нам нужно было их вытряхивать, чтобы опять пришли и сказали: «Работайте, а мы за вас жрать будем!»

— Ну, мы-то с тобой не голодные…

— Ну да, конечно, но ведь рано или поздно нам глотку рвать будут… Страшно! А, хрен с ним со всем!

— Поплыли обратно, — предложил Котов, — на завтрак опоздаем.

На сей раз с самого начала проплыли всю дистанцию брассом.

— Вы что там, баб встретили? — поинтересовалась Шопина.

— Какие там бабы, Эллочка, — отмахнулся Колышкин, — за жизнь говорили…

— Да? — хлопнула глазками Соскина. — А морды не поразбивали…

— Глупенькая ты… — совершенно не в своей манере произнес Андрей и поцеловал Люду куда-то в запястье.

— Обалдел, что ли? — пробормотала она обескураженно.

— Ага, от свежего воздуха…

МАЛЕНЬКОЕ ОДОЛЖЕНИЕ

Август Октябревич Запузырин был уже чисто выбрит, надушен и одет в бежевый смокинг. Его личный секретарь, бывший зам. зав. отделом культуры Новокрасноармейского РК, докладывал расписание на сегодняшний день.

— Так, — прервал секретаря Запузырин, — все ясно, заканчивай. Вот это дашь факсом Замочидзе. Все как есть, чтобы никто никаких ошибок не правил! Вот это, это и вот это — отказать. У меня не райком, слава богу.

Тут затюлюкал радиотелефон, висевший на ремешке у дивана. Секретарь подал его боссу.

— Здравствуй, дорогой! — пропел нежный голос. — Мурат беспокоит. Ты дома будешь, нет?

— До десяти. Что-то серьезное?

— Нет, не очень. Но очень надо. Через пять минут подъеду.

Через пять минут к воротам подъехал приятного кремового цвета «мерседес» с тонированными стеклами. Ворота запузыринской виллы сдвинулись вбок, открыв проезд, и тут же задвинулись на место. «Мерседес» подкатил к крыльцу, рослый темноволосый парень выскочил из передней двери и открыл заднюю. Из автомобиля вышел седой, немного грузный мужчина и неторопливо взошел на крыльцо, где стоял с улыбкой Запузырин в обществе секретаря и одного из чекистов в отставке.

— Здравствуй, Мурат. Сразу к делу или по рюмочке?

— Одно другому не мешает, верно?

Запузырин обнял Мурата, и они поднялись в кабинет. Секретарь выставил на столик между двух кресел «Наполеон» и коробку с шоколадом.

— Зачем мальчика на таком деле держишь? — улыбнулся Мурат. — Здесь блондинка нужна, высокая, красивая…

— Блондинка у меня на работе, — хмыкнул Запузырин. — Ну, со свиданьицем!

Чокнулись, выпили, надкусили по шоколадке.

— Пойди отдохни, — велел Август Октябревич секретарю.

Секретарь ушел вниз, Запузырин достал маленький пульт, нажал кнопочку, дверь защелкнулась на замок, опустилась звукопоглощающая штора. Вторым нажатием кнопки Август Октябревич включил генератор помех, начисто подавляющий все мыслимые подслушивающие устройства в комнате или в ее стенах.

— Можно говорить, — разрешил он Мурату.

— Маленькое одолжение сделай. Парня одного надо ненадолго выпустить.

— Вчерашний? — Память у Запузырина была неплохая.

— Да.

— Но это ж не твой. Ты ведь от него вчера отказывался, мне в отделении доложили.

— Вчера, понимаешь, сердитый был. Теперь жалко стало. Помоги, а?

— Темнишь, Муратик. Я его выну, а он мне Светозара чикнет. Колись сразу — зачем нужен.

— Ничего не темню, Август. Светозара он пальцем не тронет. Просто земляк, жалко будет. Его в КПЗ опустили, кажется…

— Кавказца — и опустили, — усмехнулся Запузырин. — Но он же не твой. Я все знаю — он на вокзале торгует, там зона ребят из облцентра. Андрюша там такой есть, сейчас в «Светлом озере» отдыхает.

— Да, да… Он Колышкину тоже плохо отстегивает, долг большой. А мне не платит, верно. Но земляк, родной человек.

— Вот что, времени мало. Мне нужно все знать точно. Ты его выпускаешь на «мокрое», верно?

— Я не говорил, ты сам догадался… — поежился Мурат. — Москва заказала, хорошие условия, но очень жесткие. Сам понимаешь, они говорят: надо. Спрашивать «зачем?» не рекомендуется.

— Ну, это тебе не рекомендуется, — осадил гостя Запузырин. — У тебя своя «Москва», у меня — своя.

— Пожалей меня, — заискивающе попросил Мурат, — я маленький человек, даже здесь, в районе, а там — он указал пальцем в потолок — там я вообще пыль. Мне нельзя много знать.

— Должен сказать, кого заказали!

— Зачем тебе, слушай? Твоих я не обижу. Честно!

— Все равно. Это мой дом отдыха. Сюда приезжают люди, которые деньги платят. А если ты мне тут мокроту разведешь…

— Ладно, — Мурат поморщился. — Котова мне заказали! Знаешь такого?

— «Агат-Богат»… Гм! Говорят, что он даже появлялся у меня, с племянницей знакомился… Рублевый счет у него так себе, но валюта есть. Кто заказал?

— Ты меня убить хочешь? — простонал Мурат. — Кто так дела делает, а?

— Ты здесь живешь? — прищурился Запузырин. Мурат сжался. Такой вопрос мог означать малоприятные последствия.

— Друг позвонил, Давлет. Но он не главный.

— А-а… — успокоенно протянул Август Октябревич. — Раз Давлет, тогда ясно. Здесь можешь больше ничего не говорить. Только вот что, дорогой Муратик, эта твоя задумка по Котову — дрянь. Подколешь своего землячка наркотой, дашь ему ба-альшой кынжал и пойдет он у тебя Котова р-рэзать? Так?

— Почти, — зло выдохнул Мурат, одновременно прикидывая, кто из его людей может осведомлять Запузырина.

— Не почти, а именно так. Здесь, мальчик мой, это не пройдет. Котов — это маленькая, но фирма. У него много хороших знакомых, будь уверен. Если даже совсем чисто будет, они тут все перевернут. Выйдут на тебя сразу… Могут и меня зацепить. Я не за себя боюсь, поверь…

— Понял, — облизнул пересохшие губы Мурат, но как-то не поверил в альтруистические мотивы Запузырина.

— Господин Котов — каратист. Он каждое утро здесь, на отдыхе, мешок руками и ногами долбит. На него обкуренного с ножом посылать — себя не уважать. Исчезнуть должен твой Котов. Тихо и совсем начисто. Чтоб как корова языком…

— В озеро?

— Найдут. В земле — тоже.

— Растворить?

— Хорошо. Но как ты его в серную кислоту посадишь? Упираться ведь станет… А убивать надо только рядышком с ванной, куда кислоту наливать будешь.

— Научи, а…

— Бесплатное обучение отменено. В наших кругах, конечно.

— Сколько хочешь?

— Немного. Половину заказной суммы.

— Вах! Грабишь, а?

— Чудак! Благотворительностью занимаюсь.

— Жадный стал, Август. Помнишь, раньше, когда в райкоме сидел, только пять тысяч в первый раз просил…

— Э-э, Муратик! Где те времена? Тогда «Запорожец» три двести стоил…

— Ладно! По рукам…

— Ну и отлично. Значит, так. Заур твой нам немножко пригодится. Хотя не совсем для того, что ты сам придумал…

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУБЫГИ

Стажер Тютюка вышел из пассивно-аккумулирующего состояния. Его ожидал приятный сюрприз: на борту тарелки он был не один.