Хотя вообще-то вызывать эту брезгливость было нечему. На костре ведь жгли не Ростика, а его одежду. Между тем именно здесь, в кострище, по мнению Агафона, были наибольшие шансы отыскать ключи. В то, что они могли просто лежать где-нибудь в кармане, а потом оттуда вывалиться, Агафону не верилось. Если бы ему доверили особо ценные ключики, то запаял бы их в полиэтилен, обернул бы тканью и зашил бы куда-нибудь под ватиновую набивку пиджачного плеча. Там их можно было бы найти только при очень тщательном обыске, а потерять случайно — практически невозможно. От пиджака после сожжения остались только куски от рукавов и обрывок полы. Эти тряпки Агафон подцепил

острием ножа и вытащил на чистое место, разровнял, потыкал для проформы клинком, но понял, что там ничего нет. Соответственно если ключ был зашит в пиджак, то искать его следовало в золе.

Однако Агафон сперва исследовал еще одну обгорелую тряпку — остаток от брюк. Там тоже ничего найти не удалось. После этого Агафону взбрело в голову, что ключ может лежать в обугленных ботинках, он срезал каблуки, убедился, что они были намертво приварены к подметкам и никаких ключей в них никогда не хранилось. Затем он посмотрел еще и подметки, точнее, то, что еще не совсем сгорело, и на этом успокоился; начал шуровать непосредственно в пепле, разгребая его ножом и надеясь вот-вот услышать металлический звон.

Этот звон он действительно услышал, но, оказалось, в золе лежало несколько обгоревших монет: две десятирублевых и пятидесятирублевая.

— Слушай, — нетерпеливо заявил Гребешок, — если мы тут втроем будем стоять у тебя над душой, толку не будет. Давай мы с Лузой поищем, откуда Ростика могли сюда притащить? Пойдем в обратную сторону. Не к дому восемь, а наоборот. А Налим тебя подстрахует на случай неожиданной встречи. Идет?

— Ладно. Прогуляйтесь. Только смотрите не провалитесь куда-нибудь, — отмахнулся Агафон.

— Не боись, мы сейчас тебе ключики принесем, — уверенно произнес Гребешок. — Заодно и согреемся, а то без движения замерзнуть можно.

Они, к превеликой радости Лузы, с трудом переносившего соседство с местом убийства, двинулись в сторону люка, а затем дальше, к тому месту, где Гребешок отыскал пакет с таинственной коробкой.

— Ты смотри от середины вдоль левой стены, — распорядился Гребешок, — а я буду глядеть от середины вдоль правой. Так проще. Обратно пойдем — наоборот, проконтролируем друг друга.

Таким порядком они прошли метров с полета от того места, где был найден пакет. Ключи, конечно, на полу не валялись, но зато обнаружилось боковое ответвление туннеля, на стене которого была вычерчена длинная темно-красная стрела, а выше ее сделана той же краской надпись: «АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД».

— Так, — сказал Гребешок, направляя свет фонаря в ту сторону, куда указывала стрела. — По-моему, нам сюда.

Совсем недалеко от основного туннеля в боковом ходе просматривалась настежь открытая стальная дверь, а за ней — узкая бетонная лестница. Оттуда тянуло свежим воздухом, дождем и мокрыми листьями пахло.

— Теперь надо в оба глядеть, — предупредил Гребешок. — Вот тут-то эти ключи и могли выпасть.

— Это точно, — вздохнул Луза, который надеялся, что ключей не окажется до того самого момента, пока они не выйдут на свежий воздух.

Просмотрели почти каждый квадратный сантиметр пола. За бетонным порогом открытой стальной двери, там, где начиналась лестница, стало намного больше мусора. И был он заметно свежее того, что валялся в коридорах. Пивные банки, битые бутылки, тряпки, бумага, раскрошенные кирпичи, камешки, пакеты и упаковки разных мастей кучкой лежали между порогом и нижней ступенькой лестницы, почти скрыв бетонный пол, если ключи попали в эту кучу, то отыскать их непросто.

— Н-да, — буркнул Гребешок, присматриваясь к куче, — покопайся тут, блин, в этом дерьме!

— Давай на потом оставим! — предложил Луза, брезгливо поморщившись. — Тут вон шприцев с иглами до хрена, еще словим СПИД или гепатит какой.

— Добро, — согласился Гребешок, которого поиски ключей в куче мусора тоже не очень прельщали.

Поэтому они направились вверх по лестнице, обшаривая фонарями каждую ступеньку, втайне надеясь, что вот, может быть, уже на следующей блеснут ключики с брелоком в форме головы Мефистофеля. Однако вместо этого им попадались только пробки от бутылок да крышки, сорванные с пивных банок или консервных коробок. Последние досаждали особенно, потому что издали их легко было спутать с ключами. Луза раза два накололся.

Таким макаром прошли четыре марша по двадцать ступенек и очутились у открытой стальной двери. Она выходила на свежий воздух, в парк, где по-прежнему лил дождь и ветер мотал кусты и деревья. Сам выход находился в ложбинке на склоне небольшого искусственного бугра, заросшего кустами. Ложбинка тоже заросла кустами и крапивой, но по ней была протоптана тропка, скользкая и размокшая от дождя.

— Хорошо, если они эти ключики уронили прямо на тропу, — порассуждал вслух Гребешок. — А если в сторону…

— …то хрен найдешь, — договорил Луза.

И все-таки они решили пройтись по тропке, потому что уж очень не хотелось ковыряться в куче мусора. Рассчитывали, что до этого, может, и не дойдет.

Тропка спустилась вниз на полянку, со всех сторон окруженную кустами. Если по прямой, то метрах в тридцати от аварийного выхода. Но кусты и всякая иная растительность стояли так густо, что не только сейчас, дождливой ночью, но и при светлом Дне разглядеть его сквозь листья было невозможно.

Полянка по краям заросла густой травой, а посередине была вытоптана и украшена старым кострищем, золу которого прибита и разровняли дожди последних нескольких дней. Вокруг кострища лежало несколько бревен, а также стояли две самодельные лавочки. Поверх одной из них мокла драная телогрейка. Как и на лестнице, тут валялись водочные и пивные бутылки, то ли Разбитые в драке, то ли спьяну раздавленные темные очки, бейсболка с оторванным козырьком, еще какой-то хлам.

— Похоже, тут компашка собирается, — прикинул Гребешок с видом Шерлока Холмса. — Сегодня, поскольку дождь, не пришли. Да и поздно уже. Небось, пока сухо, здесь сидят, а если начнет лить, то ползут на лестницу.

— А когда Ростика убили, дождь был? — спросил Луза. Гребешок даже посветил на него фонарем от удивления:

— Ну, Сева! Ты, блин, оказывается, не только подковы гнешь, но и башкой варишь? Точно, дождя не было. Только на следующий день зарядило. Значит, здесь пацаны могли сидеть, либо видели что-то, либо…

— … Сами его мочили, — в один голос с Гребешком, произнес Луза.

— Стало быть, если завтра дождика не будет, стоит сюда нагрянуть и покалякать с ними, — прикинул Гребешок. — Может, они и ключики прибрали? Нет, навряд ли. Потому что тогда и коробку прихватили бы. Давай-ка пошуруем малость, может, валяются ключи где-то?

Пока они шарили на полянке, Агафон в туннеле закончил разгребание пепла. Ни хрена не нашел, хотя под конец шарил уже голыми руками, процеживая горсти золы сквозь пальцы и растряхивая ее по бетонному полу. Измазался, как трубочист.

— Ну что? — сказал он Налиму. — Пройдемся до бомбоубежища? Гребешка с Лузой ждать не будем, они опять чего-нибудь посеяли небось…

— Может, лучше за ними сходим? — предложил Налим.

— На хрена? Они и так дойдут, лучше нас это место знают. Пошли, не трясись, е-мое!

Налим подчинился. Двинулись рядом, шли не торопясь, шарили фонарями по полу, на котором явственно бордовели следы запекшихся кровяных ручейков.

— Блин, — произнес Агафон, — сколько же этой кровянки в человеке бывает? Метров сто уже протопали, а все по полосам идем.

Мусора, пробок и крышек от пивных банок здесь не попадалось. Должно быть, шпана боялась заползать так далеко от аварийного выхода, не зная толком, куда ведет туннель. Правда, несколько раз в лучи фонарей попадали крысы, с устрашающим писком уносившиеся во тьму.

— Я в газете читал, — опасливо произнес Налим, — что теперь от радиации крысы размером с кабана вырастают. Загрызть могут.

— Ты газеты читай побольше. Там еще и не такое набрешут. Журналюги, блин, изгаляются как хотят, врут и не краснеют, а мы, дураки, читаем и верим. Так же и телик. Главное, чтобы все рты поразевали да поменьше насчет зарплаты справлялись. Вот и сидят там, пописывают, ломают голову, чего бы соврать… Стоп! — Агафон резко оборвал свою речь, обличающую средства массовой информации, и направил световое пятно фонаря вперед.

— Ты чего? — обеспокоено спросил Налим, бросаясь догонять рванувшегося вперед напарника. — Нашел, что ли?

— Нет, — сказал Агафон, — не нашел. Но кое-что увидел. Световой круг выхватил из тьмы кровяной отпечаток от обуви. Четкий, почти не смазанный, с узорчатым рисунком.

— Чуешь разницу? — спросил Агафон, ставя свою ногу, обутую в кроссовку сорок пятого размера, рядом с отпечатком. — Самое большее — тридцать восьмой. Бабский размер, одним словом. Правой ногой, видать, в кровянку наступила, когда тащили. Вон, и дальше пошла следить. Правда, уже послабее.

— Неужели у такой кобылы, как Элька, — заметил Налим, — всего тридцать восьмой? По-моему, у нее не меньше сорок первого должен быть.

— А мелкие? Малярихи эти? Про них забыл? Эх, срисовать бы чем рисунок…

— Думаешь, они так и будут в тех же кроссовках ходить? — недоверчиво хмыкнул Налим.

— А что? Запросто. Видишь, след кончился. Оттерла. А потом пришла в общагу и помыла с мылом. Для этих работяжек на самую дешевку наскрести — проблема. Элька, та, конечно, запросто может хоть каждый день обувку менять.

Двинулись дальше. Кровавые ручейки, отпечатавшиеся на полу, становились заметно тоньше, разрывистей. Постепенно они перешли в цепочку пятнышек. А ключей видно не было.

— Зря идем, — сказал Налим, должно быть, долго думая. — Ведь они его тут голого тащили. Откуда же ключи могли выпасть?

— Это я и сам понимаю, но все-таки проверить надо…

Они все еще топали по туннелю, приближаясь к бомбоубежищу, когда наверху продрогшие под дождем Гребешок и Луза, матерясь и чертыхаясь, прекратили поиски.

— Ни хрена тут не найдешь, — махнул рукой Гребешок, который, пытаясь отыскать в траве ключи, порезал палец о бутылочное горлышко.

— Пошли в той куче глянем — и к ребятам. Надо днем сюда приходить, может, и вычешем чего-нибудь. Интересно, столбняк от пальца может быть или нет?

— Поссы на рану, — деловито посоветовал Луза, — самое лекарство. У меня дед плотничал, всю дорогу так делал.

— Ладно, — сказал рукой Гребешок, — проверим.

После проведения здесь же, на месте. Предложенной Лузой лечебной акции Гребешок нашарил в кармане презерватив и накатил на средний порезанный и здоровый указательный пальцы. Предстояла еще одна грязная работа.

— Ну и вонизм, — проворчал Гребешок, когда они, вернувшись к аварийному выходу, по пути еще раз проверив тропу и спустившись к нижней двери, оглядели мусорную кучу. — Ты не блеванешь, Луза?

— Выдержу… — не очень уверенно пробормотал детина. И они, титаническими усилиями подавляя то и дело подступающую к горлу рвоту, стали разбирать кучу дряни.

— Сдохнуть можно, — сказал Гребешок, — пойдем к воздуху, перекурим…

Присев у выхода, жадно глотали дым и мокрый воздух парка.

— Неужели опять полезем? — спросил Луза. — Ясно, что ключей там нет. Сантиметров пять слой сняли, небось год копилось. Неужели могли так глубоко провалиться?

— Провалиться не могли, а вот ежели на них наступили, то могли и ниже вдавить. Хотя по большому счету ты и прав, но, блин, надо в этом убедиться…

У Агафона с Налимом проблемы были проще. Они дошли почти до самого входа в убежище, и Агафон сказал:

— Дальше делать нечего, мы там уже смотрели. Главное, уяснили, что Ростика волокли именно этим путем…

И тут откуда-то издалека и сверху послышался негромкий щелчок, а затем скрип.

— Тихо! — шепнул Агафон Налиму. — По-моему, это дверь в убежище открывают…

Оба не сговариваясь вытащили пистолеты, сняли с предохранителей прежде, чем гулкая тишина бомбоубежища была нарушена звуками шагов. Три человека, кряхтя и переругиваясь вполголоса, тащили вниз что-то тяжелое.

— Свети, свети, е-мое, а то скатимся на хрен!

— Лампочку надо было включить.

— Не фига! Она через щели заметна.

— Кому, на хрен, заметна? Дрыхнут все давно. Придерживай, Калым, не напирай, бляха-муха, пока не звезданулись!

— Береженого Бог бережет. Вперед свети, говорю!

— А все ты, Вадя! Завел, блин, Филю: менты наедут! Вот и таскайся теперь ночью, прячь…

— Ничего, подальше спрячешь — поближе возьмешь. За этот товар мы еще на Канарах пожить сумеем, если сбагрим по-умному.

В ближнем к лестнице помещении убежища появился тусклый отсвет фонаря. К Агафону и Налиму, которые, погасив свои фары, затаили дыхание в туннеле, на пороге комнатки, где стояла фильтро-вентиляционная установка, он доходил совсем слабым, через три двери, но явственно обозначил прямоугольник дверного проема, ведущего из комнаты ФВУ в зал с нарами.

Шаги звучали намного слышнее, даже шуршание бумажных плакатов под ногами различалось.

— Вот это ямка! Поставим здесь, Штырь, в жизни не докопаются.

— Нет, надо дальше нести. Здесь негде спрятать.

— Лопнуть, что ли? Этот ящик еле донесли, а еще с десяток надо.

— Ничего, на лесоповале больше потягаешь, если сейчас поленишься.

Кряхтенье и сдавленные матюки приблизились, свет стал ярче.

— Хрен протиснешься… Понаставили нар, екалэмэнэ!

— Заноси, заноси давай! На ногу, блин, наступил, осторожней!

— Скоро там?

— Еще одну дверь пройдем — совсем немного останется.

— Километра полтора, наверно…

— А у тебя язык острый!

Переругиваясь, пришельцы, некоторых из которых Агафон постепенно узнавал по голосам, начали втаскивать свою ношу в комнату, где стояла ФВУ. Наверно, если бы они не пыхтели и не топотали, как слоны, то могли бы расслышать дыхание спрятавшихся Агафона и Налима. Стоило навести на них фонарь — и избежать неприятных объяснений между куропаткинскими и Лавровскими было бы невозможно. Агафон для себя уже решил вопрос: не разговаривать, а мочить тут же, пока у Штыря и его друзей оружие в карманах. Правда, о том, как на эту разборку посмотрит Сэнсей и какие вообще могут быть последствия, Агафон тоже

подумывал и решил все-таки, что начнет пальбу только в том случае, если Лавровка их с Налимом обнаружит.

В этот раз пронесло. Поставив ящик на пол, лавровские — их было четверо — удалились обратно к лестнице.

Когда шаги лавровских удалились и они затопали уже в том зале, где находился класс, Агафон шепнул Налиму в темноту:

— Надо отвалить отсюда. Подальше куда-нибудь. После посмотрим, что тут. Давай уходи потихоньку. Обувь сними.

Налима два раза просить не потребовалось. Он снял кроссовки и, чертыхаясь от холода, почти бесшумно стал удаляться от двери. Агафон же вдруг сообразил, что можно попробовать прикрыть стальную дверь, отделяющую комнату ФВУ от туннеля.

Впрочем, сделать этого он не успел. Лавровка вновь затопала по лестнице.

— Этот полегче будет, можно, наверно, и вдвоем дотащить.

— Сейчас! Пупки надрывать!

— А ноги мотать туда-сюда легче?

— Иди ты!

Комнату ФВУ вновь осветили фонарями. Штырь с коллегами ворочались по другую сторону похожей на гигантский самовар установки, на дверь не смотрели и фонарей в ту сторону не наводили. Агафон прятался за бетонным косяком, не видя, что творится в комнате, и слыша лишь пыхтение и редкие фразы.

— Правее!

— Посвети, е-мое! Поставили сикось-накось! Поправь, а то остальные не встанут.

— И-эх! Оп-па!

— Слава Богу, ровно поставили. Пошли за следующим.

— Девять осталось.

— Следующие два полегче будут. По двое таскать будем. А потом, после этого, — по одному, там вообще пакетики, ни шиша не весят.

Агафон опять выждал время, пока лавровские отправятся в обратный путь, а затем все-таки решил закрыть дверь. Тяжеленная штуковина, которая так легко открылась днем, когда Агафон и Налим приходили сюда с дворничихой, закрываться не хотела.

Повозившись несколько минут, он опять услышал шаги.

— Нормально, — комментировал кто-то, — против тех, что вчетвером таскали, этот — пушинка.

— В два счета донесем. А я-то думал, до утра провозимся.

— Языком только поменьше ворочай, а ногами — побыстрее.

— С этими и разворачиваться легче. Уже намного и короче.

— Не болтай ты, ставь на место. Так, все путем. Пошли за пакетами.

— Четыре места уже перетащили. Еще две ходки, если по одному в руки.

— Топай, топай!

Агафон сидел на прежнем месте, прятался и соображал, далеко ли ушел Налим. Может, выйти да поговорить с тем же Штырем? Как-никак его прошедшим вечером в «Куропатке» приняли более-менее прилично, без телесных повреждений.

Но делать этого не хотелось. Штырь вряд ли обрадуется, что о складе, в котором вернее всего наркота, известно «Куропатке». Пожалуй, его попишут тут слегка и оставят. Лавровка, в отличие от тех, кто уделал Ростика, вряд ли надумает выносить тело на воздух, к шумной известности. Правда, они не знают о том, что тут еще трое. Но даже если Гребешок с Лузой и Налимом прибегут и расквитаются за Агафона, тому не полегчает. Жить еще как-то хотелось, а помереть во цвете лет желания не было.

Поэтому выходить и вступать в переговоры Агафон не стал. Он дождался, когда Штырь со своим опять ушел, и снова попытался прикрыть дверь, на сей раз рискнув включить фонарь на несколько секунд. Едва он увидел, что дверь, оказывается, прижата углом довольно тяжелого стола, то раздумал ее закрывать. Слишком много возни, слишком много шума и слишком мало толку. Тем более что лавровские уже возвращались. Сейчас принесут четыре «пакетика», потом еще столько же, а после этого уедут восвояси, и можно будет спокойно глянуть, что они, собственно, прячут от ментов, налет которых, между прочим, был обещан для «Куропатки». А потом как-нибудь, при очередной встрече, порадовать Штыря своей осведомленностью: мол, знай наших!

Лавровка работала споро. Четверо притащили пакеты, трое быстренько побежали за последней серией. Остался только Штырь, который присел на край стола, не дававшего возможности Агафону закрыть дверь, и посвечивал по сторонам, в том числе и в проем двери, вдоль туннеля. Лавровские наверняка ее запрут изнутри, когда соберутся уходить. Так что, скорее всего, полюбоваться на ихние сокровища не удастся.

Штырю, однако, без дела не сиделось. Очень ему захотелось глянуть, что же там, за черным проемом двери, где, вжавшись в угол, затаил дыхание Агафон…

За косяк он, слава Аллаху, заглядывать не стал. Иначе даже крепкая нервная система Агафона не спасла бы Штыря от пули в упор. И порог не переступал, и не услыхал, как у Агафона от волнения волосы на голове зашевелились. Луч его фонаря равнодушно скользнул по темным пятнам, обозначившим путь, которым тащили труп Ростика.

В это время появились уже вполне довольные жизнью носильщики с тремя картонными ящиками и поставили их рядом с прежним грузом.

— Так, — объявил Штырь, — сейчас отодвигаем вот этот столик и захлопываем дверь. Этот коридорчик нам пока не нужен.

Когда подчиненные Штыря наглухо захлопнули бронированную дверь и заперли ее изнутри на засов, Агафон глубоко вздохнул. Ему показалось, будто он не дышал не меньше получаса…

Гребешок и Луза перевернули и раскидали почти всю мусорную кучу. Конечно, и в глубине ее ничего не оказалось. Гребешок был зол. Луза отплевывался. Он до того нанюхался всякого дерьма, что ощущал его и во рту.

Тем не менее, надо было для очистки совести проверить еще один комок мусора, в котором копошились какие-то гнусного вида опарыши — мечта рыбака. Вонял этот комок так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Гребешок посмотрел на Лузу и убедился, что если поручить ему проверку этого комка, то сдохнет на месте, а перед похоронами его придется полгода отмывать от блевотины. Поэтому Миша тяжело вздохнул, поправил презерватив, прикрывавший порезанный палец, и взялся раздергивать слипшиеся фрагменты мусора. Он думал лишь о том, чтобы поскорее все закончить, очистить совесть, выражаясь фигурально, после чего пойти как следует вымыть руки.

Первая мысль о том, что он, кажется, что-то нашел, появилась у Гребешка тогда, когда он нащупал в однородно-склизкой слоистой и вязкой массе нечто твердое, имевшее некую неправильно-округлую форму. Распотрошив ком и выдернув из него это самое «твердое», Гребешок стал счищать с него грязь и вскоре убедился, что держит в руке не камешек, а металлический предмет. Еще несколько секунд — и Гребешок, окончательно счистив с предмета мусор, разглядел при свете Лузиного фонаря клинообразную бородку, хищный горбатый нос, выпученные глаза, остроконечные уши и рожки на лысом черепе…

— Мефистофель! — вырвалось у него. — Брелок!