СУТКИ НА ОТДЫХ

Когда по-настоящему наступило утро, ровно в одиннадцать Таран покинул расположение МАМОНТа, направляясь домой, дабы использовать от и до те сутки, которые Генрих-Птицелов пожаловал на отдых всем участникам ночных мероприятий.

Юрка забрался в автобус в компании с Милкой и Топориком — Гусь предпочел остаться в части и поспать всласть, а Ляпунова Птицын задержал в штабе по каким-то делам.

Надо сказать, что за прошедший год отношения между Милкой и Топориком как-то незаметно перешли из шуточно-хулиганских в весьма и весьма серьезные. Во всяком случае, уже с прошлой осени Топорище перебрался из основной казармы в Милкину каморку, ту самую, где прежде обитали Юрка с Надькой. Правда, в загс эта парочка явно не спешила, но в том, что дело медленно, но уверенно идет в этом направлении, сомнений ни у кого не было. Просто этим молодым-холостым — Топорику уже 36 стукнуло, а Милке — 31 — требовалось малость попривыкнуть к семейной жизни. Возможно даже, не просто привыкнуть, а проверить себя на пригодность к таковой после длительного! беспривязного содержания.

Так что хотя в автобус и садились втроем, пара ехала своим маршрутом, а Юрка — сам по себе. Конечно, Таран, чисто из вежливости, пригласил Милку и Топорика забежать в гости, но загодя знал, что у них своя культурная программа.

Что в нее входило, Юрке не объяснили, но судя по тому, что парочка высадилась около универмага, граждане решили заняться шопингом.. Вероятно, уже с прицелом на ведение семейного хозяйства.

Таран, естественно, пошел домой. Причем не в квартиру Веретенниковых, где он довольно долго проживал в качестве зятя-примака, а в свою родную двухкомнатную, опустевшую в прошлом году после того, как мать умерла, а отца посадили.

За истекший год Таран с Надькой провели довольно большой объем работы по приведению этой квартиры в более-менее божеский вид, разумеется, в пределах имевшихся у них денежных средств.

Для начала, правда, потребовалось провести две или даже три «зачистки», на предмет истребления тараканов. Пришлось ради этого даже полностью выкинуть всю уцелевшую мебель, ибо рыжие усачи использовали ее в качестве газоубежищ иотси-живались там во время «спецопераций». Пол тоже пришлось ободрать, потому что и там какие-то «схроны» обнаружились. Потом выяснилось, что в стенах много щелей, и там тоже кто-то обитает. После этого смыли несколько тонн грязи и копоти с потолков, зацементировали все щели и выбоины, перестелили и отциклевали паркет, побелили потолки, покрыли пол лаком, а окна и двери белой эмалью, оклеили стены обоями… Причем, как ни печально, большая часть трудов пришлась на Надькины плечи. Тарана по-прежнему отпускали только на субботу и воскресенье, да и то, если не было каких-то «вводных». Конечно, в эти два дня он тоже пахал как папа Карло, но остальные пять Дней в неделю Надька маялась в одиночку, оставив Лешку-Таранчика своим родителям.

Так или иначе, но к концу зимы Таранам удалось перебраться в отремонтированную квартиру, то есть перевезти туда все свое барахлишко, нажитое за три года семейной жизни. Выяснилось, что все это свободно втиснулось в маленькую комнату. После антитараканьей операции в кухне осталась только газовая плита, холодильник и раковина, а в большой комнате и вовсе ничего. поэтому Таранам пришлось потратиться на кухонные шкафы, Диван, два кресла, обеденный стол и шесть стульев, после чего все их накопления были исчерпаны.

Правда, в долги они не залезли и тем были счастливы. Тарану теперь платили семь тысяч в месяц, а Надька, получая свои «послед екретные», по-прежнему подрабатывала на рынке, так что у них тысяч десять набегало.

Лешка у них теперь уже не только ходил, но и пытался говорить, рос здоровеньким и — тьфу-тьфу — всерьез ни разу не заболел. Даже тогда, когда его в ясли отправили, ничего, кроме ветрянки, подцепить не сумел. Увы, без яслей никак не получалось, потому что оставить его было не с кем. Облегчение пришло после того, как началось лето, и дедушка Миша с бабушкой Тоней отвезли внука в деревню, которая официально именовалась Шишовкой, а местные называли ее Стожками. Там проживала и пребывала в добром здравии — насколько это допускал возраст! — прабабушка Наташа, помаленьку завершавшая восьмой десяток.

Вообще-то, поднимаясь по лестнице, Юрка никого дома застать не рассчитывал. Лешка в деревне, а Надька еще только-только ушла на работу.

Однако, приблизившись к дверям квартиры, Таран услыхал за дверью чьи-то шаркающие шаги.

Ясно, что Юрка не подумал, будто в квартиру пролезли воры и разгуливают по ней в его домашних тапочках. Но все-таки, когда стал отпирать дверь, был немного взволнован.

Впрочем, когда дверь открылась, его волнение быстро улеглось. В квартире обнаружилась тоже маленько взволнованная — небось была убеждена, что часов до шести вечера никто не явит-И ся! — Лизка Матюшина, приемная дочка полковника Птицына. я На плече у нее восседала упитанная рыжая кошка Муська.

— Привет! — сказал Таран с некоторым удивлением. — Картина Репина «Не ждали»…

— То же самое могу про тебя сказать, — хмыкнула Лизавета, поглаживая Муську. — Надежда сказала, будто ты только в пятницу вечером появишься.

— Твой папа Гена мне на сутки отпуск выписал, — пояснил Юрка. — За успехи в боевой и политической подготовке. Он, кстати, в курсе, что ты к нам заехала?

— Не-а, — вздохнула Лизка. — Стало скучно на подмосковной даче, взяла да и решила сюда смотаться. А поезд в шесть утра пришел. Звоню папе Гене, а там тетка какая-то, типа зам. жены по общим вопросам. Ворчит, что, блин, он еще не появлялся и, когда придет, неизвестно.

— Он небось в штабе заночевал, — пояснил Таран. — Часа в два он еще там был, точно. Не захотел сонным за руль садиться — и остался.

— Ну, мне, вообще-то, это по фигу. Я взяла и позвонила сюда. Надюха, конечно, говорит: «Приезжай!» Я и приехала с Мусенькой. Надька меня завтраком накормила, кофейком напоила, ключ оставила и на работу убежала. Сказала, что придет в шесть вечера.

— Это точно, — подтвердил Таран.

— Смотри, какая Муся солидная стала! — похвасталась Лизка, опуская кошку на пол.

— Ты тоже, между прочим, посолиднела! — заметил Таран, мысленно сравнивая нынешнюю, уже совершеннолетнюю, Ли-завету с налысо стриженной пятнадцатилетней худышкой, которую все встречные-поперечные принимали за пацаненка. Именно такой увидел ее Таран в феврале 1999 года, когда случайно нашел в подъезде посылку, адресованную Матюшиной Елизавете Дмитриевне, которую потерял ее родной непросыхающий папаша.

— Потолстела, что ли? — подозрительно спросила Лизка.

— Не, — мотнул головой Юрка, — похорошела.

— А Мурзеньку ты давно видел? — продолжая кошачью тему, поинтересовалась госпожа Матюшина. Мурзенька, или Мурзик, был Муськиным сыном, которого Лизка подарила Надькиной бабушке.

— В то воскресенье, — припомнил Юрка. — Такой котяра за два года вырос — вообще-е! Побольше Муськи теперь стал. Как с чердака в сени спрыгнет — весь дом трясется!

— А кошка у него есть? — на полном серьезе спросила Лизка. Таран был не в курсе, но на всякий случай сказал:

— Конечно, и не одна. У него сейчас самый возраст для этого дела.

— Так хочется в вашу Шишовку съездить! — вздохнула Лизавета. — В речке искупаться, на травке позагорать…

— А что, поехали? — предложил Юрка. — Отвезу тебя, чтоб ие заблудилась, а потом за Надькой вернусь. Завтра в часть прибуду, доложу Птицыну, что ты у нас. А то чего тебе в квартире преть? У тебя ведь каникулы, верно?

— Ага, — кивнула Лизка, — каникулы. В восемнадцать лет девятый класс кончила. Другие уже аттестат зрелости получили, а я все еще школьница. Тошно так — жуть.

— Иди в колледж какой-нибудь, в лицей или техникум, если в школе западно, — посоветовал Таран. — А то вообще с учебой завязывай и работать иди.

— Если я школу брошу, мне папа Гена башку отпилит, — поежилась Лизавета. — Я тут попросила, чтоб он меня взял в часть на контракт, так он мне три часа лекцию читал. Хотя я, между прочим, вполне совершеннолетняя.

— Ну это он прав, конечно, — солидно произнес Юрка. — Небось имеешь представление о том, что мы за команда. И по большому счету дамам там не фига делать.

— Но ведь Милка служит, и Надька твоя тоже, и еще у вас какие-то тетки работают.

— Лиз, Надька, если на то пошло, так, только числится. На кухне поработала, в писарихах побыла, а теперь уже третий год дома сидит. Другие бабы там тоже на всяких хоздолжностях и при родных мужиках. Милка, конечно, девка лихая, но это ж вообще не женщина, а танк с титьками. В ней — намедни взвешивалась! — девяносто два кило. Точно, как у меня. А ростом она даже повыше сантиметра на два. Опять же она такие огни-воды-медные трубы прошла — не дай бог никому!

— Ну, я тоже кое-что прошла, — прищурилась Лизка, показывая шрам на ладони. — Помнишь, откуда он взялся?

Таран, конечно, помнил, как эта дикая девочка спасла ему жизнь. Там, в заброшенном санатории, здоровенный бандюган Лях запросто свернул бы Юрке шею, если б Лизка не схватила голой ладонью осколок разбитого зеркала и не полоснула Ляха по горлу… И более ранние делишки вспомнились, когда она у себя на квартире, в Москве, долбанула верзилу топором по черепу и как в первый раз спасла Юрку, перестреляв из «глока» Форафона с Паваротти — сторожей «нехорошей дачи». И еще перестрелка на замерзшем озере, у 12-го кордона припомнилась. Тоже завалила кого-то… Летом позапрошлого года они с Муськой еще раз Юрку спасли, когда Таран, убегая от вооруженного верзилы Владика, споткнулся, ударился головой о пень и потерял сознание. Таран, правда, будучи в отрубе, ничего из самой схватки не видел и, только очухавшись, обнаружил, что Владик с исцарапанной кошкиными когтями рожей и пропоротой ножом грудью уже не шевелится, а жуткая девочка выкидуху об мох вытирает… Вообще-то, в МАМОНТе она могла бы пригодиться, и даже очень. Но Птицыну небось как человеку старых понятий вовсе не хочется, чтобы этот человеческий детеныш на всю жизнь остался хладнокровным убийцей. Не иначе, ему было бы желательно, чтоб она оторвалась от того страшного мира, в котором приходилось обитать ему, Тарану, Милке и прочим «мамонтам».

— Я все помню, — сказал Таран, осторожно погладив Лизку по плечику. — Ну, так едем в Стожки? То есть в Шишовку?

— Едем! — улыбнулась Лизка.

…До Шишовки-Стожков Таран и Лизка с Муськой в корзинке добрались примерно в час дня и безо всяких приключений.

Тесть с тещей особых волнений по поводу появления Юрки в обществе Лизаветы не выказали. А бабушка Наташа и вовсе обрадовалась ей, как родной внучке. Муська и Мурзик друг друга, похоже, не забыли и тут же куда-то ускакали. Лизка посюсюкала с Алешкой, который возился в песочнице и нагружал совком пластмассовый самосвал, Таран с гордостью продемонстрировал, что сын у него уже говорящий и многие слова можно вполне понять без переводчика.

Поскольку предобеденный этап огородных работ был уже, в основном, завершен, припахивать Тарана с Лизкой к общественно полезному труду не стали.

Дядя Миша с тетей Тоней решили все сами доделать, а Тарана с Лизкой отправили купаться на речку.

— До чего же тут клево! — вздохнула Лизка, стягивая платье. — Я бы, будь моя воля, на всю жизнь сюда переехала!

— Это тут летом хорошо, — вздохнул Юрка. — Да и то, когда тепло и солнышко. Зимой, когда «мороз и солнце», тоже ничего, если с лыжами приехать. А вот весной, осенью и даже летом, если дожди на пару недель зарядят — тоска жуткая! Особенно, когда надо в туалет по дождю шлепать…

— Но сегодня-то солнышко! — Лизка ослепительно улыбнулась. Молодец, Генрих Михалыч, не пожалел деньжат, поставил ей фарфоровые заместо тех, что тяжелое детство погубило. И во-°бще, конечно, девка классная получилась. Вся угловатость ушла, еолосы почти как на рекламе «Веллы» или там «Хэд энд шол-Дерс». Таран так и прилип взглядом к Лизкиной фигурке, когда °на пошлепала босиком по мосткам, готовясь нырнуть в речку.

Конечно, Юрка все же постарался свой взгляд от Лизки от-•'пить. Незачем на этого детеныша пялиться. Лучше считать, т0 это просто младшая сестренка. Ее беречь, охранять надо. А у ег0, Тарана, есть Надька. И Лешка, самоходный, говорящий человек. Соответственно, чтоб это семейное счастье не рассыпалось, надо на Лизку поменьше глазеть.

В общем, самое оно было плюхнуться в прохладную воду следом за Лизаветой и плыть вдоль по речке, вниз по течению. — Догоняй! — взвизгнула Лизка. — А то меня унесет! Это она, поросюшка, конечно, издевалась. Течение тут, само собой, не как в Тереке. А плавает Лизка не хуже Юрки, запросто может и против этого течения плыть. Но Таран, конечно, принял эту игру, размашистыми саженками бросился догонять кривляку. Конечно, Лизка тут же позабыла, что ее «уносило», и принялась плыть быстрее. Таран еще прибавил, и таким мака-ром они больше ста метров проплыли, очутившись за поворотом речки, в небольшой песчаной бухточке, окруженной с трех сторон густыми кустами. Лизка, отдуваясь, вышла на берег и растянулась на песочке. Как морская звездочка — ручки-ножки в разные стороны. Узкие мокрые трусики на самом главном месте чуточку сдвинулись, и Таран, хоть и не присматривался специально, увидел несколько курчавинок…

— Здорово проплыли! — жмурясь от солнышка, произнесла Лизка. — И вообще, тут так классно… — Ага, — пробормотал Юрка, с легким стыдом чуя, что его личные плавки вроде бы тесноваты становятся. Поэтому, чтоб Лизка ничего не приметила, он поспешил улечься животом на песок.

Но девочка-звереныш уже все увидела и тихонько хихикнула.

— Стесняешься, да? — прошептала Лизка таким волнующим шепотком, что у Юрки аж озноб по телу прошел. А потом ее прохладная ладошка прикоснулась к его спине и медленно прокатилась от лопаток до талии.

— Не балуйся… — произнес Таран сдавленно.

— А я не балуюсь, — бесстыдно ответила Лизка, — я хочу.

— Чего? — глупо спросил Юрка, хотя, конечно, идиотом не был.

— Энтого самого… — усмехнулась мелкая хулиганка, как видно, недавно посмотревшая по ящику старинный фильм «Тени исчезают в полдень».

— Подрасти сперва, — буркнул Таран, ощущая, что низменные инстинкты никак не хотят подавляться.

— Уже выросла! — сладко потянулась Лизка. — Мне уже пора, понимаешь?

— Может, еще подождешь малость? — почти серьезным тоном пробормотал Юрка.

— Зачем ждать, когда сейчас — самое оно?'— злодейским тоном прошептало маленькое чудовище. — И потом, я всегда мечтала, чтоб ты был самым-самым первым…

— А папа Гена мне потом башку свернет? — сказал Юрка. — Если вдруг у тебя чего-то как-то…

— Мы ему не скажем… — промурлыкала кошкина дочка и осторожно наползла прохладным животиком на Таранову спину.

— Уй, лягушатина! — воскликнул Юрка, пытаясь перевести дело в безобидную шуточку, но у Лизки явно мозга за мозгу зашла. Чик! — и расстегнула верх купальника, после чего к Тарановым лопатками ласково прижались оба липких «яблочка». Потом эта микроба бесстыжая и от низа избавилась, перекинула через Юрку ножку и уселась верхом ему на спину, щекоча позвоночник мокрой метелочкой.

И пошла елозить по парню всем своим нежным и гибким телом, жадно посапывая и даже чуть-чуть постанывая.

Конечно, Тарану ничего не стоило спихнуть с себя эту непрошеную массажистку, но… уж больно приятно было. Правда, насчет того, чтоб доводить мероприятие до логического конца, Юрка все еще сомневался. В принципе если по прямой, то до дома бабушки Наташи, где у Тарана и тесть, и теща в данный момент находятся, было метров двести, не больше. Кому-то из них запросто могла прийти мысль пойти на берег и позвать купальщиков к обеду. Не обнаружив их у мостков, тетя Тоня, допустим, могла заволноваться и пройтись вдоль речки… Нет, пора завязывать с этой бешеной!

— Лизка, — сказал Таран суровым'тоном. — Отвали, а то поссоримся!

— Сейчас… — прохрипела Лизка. — Еще чуточку… И еще жаднее стала тереться о Юрку, с каждой секундой ускоряя движения.

— Ы-ых… — вырвалось у нее наконец, Лизка вцепилась Тарану в плечи, еще несколько раз судорожно дернулась, обмякла и замерла на пару минут, тяжело дыша в Юркино ухо. Тем не менее Таран нашел в себе силы мягка отодвинуть от себя эту непорочную нахалку. Лизка, все еще пребывая в расслабухе, отвалилась на спинку и, сладко зажмурив глазки, нежно гладила себя по титечкам. И ножки раскинула весьма недвусмысленно. Еще пара секунд — и Юрка нипочем не удержался бы. Но тут послышался зычный голос тети Тони:

— Молодежь! Обедать пора!

И Таран, и Лизка мигом стряхнули с себя всякие посторонние мысли, дружно бросились в речку и поплыли против течения…

ЛИДА ЕРЕМИНА

В это самое время по одному из самых оживленных и шумных московских проспектов шлепала кроссовками высокая, темноволосая и смуглая девица, одетая в облегающие черные шорты, футболку в красно-синюю полоску с надписью «Stoichkov» навыпуск и темные очки.

Наверняка многие граждане мужского пола, имевшие счастье проходить по одному тротуару с этой особой, задерживали взгляд на ее фигуре, а иные даже с трудом подавляли вздохи. У одних вертелась на языке фраза: «Где мои семнадцать лет?», у других: «Когда же мне, блин, восемнадцать исполнится?»

Странно, но при известном свойстве мужиков слегка преувеличивать собственные достоинства и неотразимость, бблыпая часть их, хотя и посматривала на девицу, как кот на свежую рыбку, скромно проходила мимо, даже не пытаясь предпринять какой-либо практический шаг к знакомству. И дело было даже не в том, что все они являлись морально устойчивыми семьянинами, противниками уличных знакомств или просто жутко занятыми людьми. Просто-напросто в этой дамочке просматривались какие-то черты, действовавшие на потомков Адама как хороший репеллент на комаров. Слишком уж независимой и уверенной в себе выглядела смуглянка. Она, конечно, видела, что привлекает мужское внимание, и возможно, что сие внимание ей нравилось, но на внешности красавицы это никак не отражалось. Ни какого-либо смущения, ни излишней самовлюбленности брюнетка не показывала. А потому даже та продвинутая часть молодежи, которая не считала особым нарушением этикета отпускать незнакомым девушкам пошлые комплименты, воздерживалась от дежурного остроумия. Потому что каким-то шестым чувством эти плейбои догадывались, что, произнеся нечто плоское и относительно безобидное, они рискуют заполучить в ответ нечто, изобличающее их в умственной отсталости и дебильности, а если, упаси бог, дама почует некое оскорбление в их словах, то можно и на более серьезные трудности нарваться. Пропустит вроде бы мимо ушей, а потом вынет из сумочки сотовый, наберет номерок, и через несколько минут сюда на взмыленном «Мерседесе» примчится ее влюбленный джигит с кунаками. Минимум месяц травматологии обеспечат, да еще и на бабки за моральный ущерб поставить могут. Дело даже не в том, что при желании можно было обнаружить в лице дамы кавказские или просто восточные черты, а просто в том, что она, в отличие от большинства россиянок, держалась совершенно спокойно, будто ее защищенность от каких-либо посягательств гарантировалась указом самого президента.

Кстати, некоторые из мужиков принимали гордую брюнетку за иностранку — именно ее независимый и даже слегка презрительный по отношению к окружающей обстановке вид давал тому повод. А для громадного большинства русских мужчин среднего возраста, при среднем уровне доходов и образовательном уровне иностранка из «цивилизованной страны» — даже какая-нибудь чешка или полька! — нынче лишь повод задуматься о комплексе собственной неполноценности.

Обладательница футболки с надписью «Стоичков» и впрямь всего несколько часов, как прибыла в Россию из-за кордона. Ее приятная смуглявость объяснялась тем, что она несколько месяцев провела в очень теплых краях, в непосредственной близости от экватора. Но тем не менее иностранкой в государстве Российском брюнетка не являлась. И футболку «Барсы» носила не из испанского или каталонского патриотизма, и «семерку» Стоич-кова выбрала не потому, что была болгаркой. Просто ей понравился фасон и сочетание оттенков — ничего более.

Вообще-то, молодица носила достаточно интернациональное имя Лидия. Во всех христианских странах — католических, православных или протестантских — проживают женщины с такими именами. Причем почти на всех языках, романских, германских или славянских, оно произносится примерно одинаково. Не то что, допустим, Елена, которая может быть и Хеленой, и Геленой, и Элен, и даже Аленой.

Между прочим, если гордо вышагивающая по столице Лидия и побаивалась чего-либо, так это услышать в свой адрес обращение «Лена». Дело в том, что еще в феврале сего года Лидия имела , в кармане неплохо подделанный паспорт на имя Елены Павленко. И хотя ей нигде не случалось его предъявлять, на совести виртуальной гражданки осталось немало весьма серьезных деяний, которые могли бы обойтись ей в солидный срок заключения.

Как ни странно, но нынешнее имя, фамилия и отчество являлись для молодой леди доподлинными, полученными при рождении. И загранпаспорт российской гражданки, покоившийся у Лидии в сумочке, был опять-таки самый что ни на есть истинный. Так что представителям правоохранительных органов потребовалось бы приложить немалые старания, чтобы до-\ казать идентичность госпожи Ереминой Лидии Олеговны с нехорошей девушкой Еленой, которая минувшей зимой несколько раз стреляла — и попадала! — из пистолета в живые цели, а один раз даже бросила гранату в подъезде жилого дома. Правда, не в Москве, а в одном северном городе, но шуму-грому от этого, разумеется, было не меньше.

Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что «Лена», вновь ставшая Лидой, вовсе не была хладнокровной женщиной-киллером или маньячкой, одержимой страстью к убийству. Просто так складывались обстоятельства — и тут ни убавить, ни прибавить. Наверно, самый гуманный суд в мире — в том, что российский суд после реформы будет именно таким, никто уже не сомневается! — при вынесении приговора кое-что из этих обстоятельств и смог бы принять во внимание, но Лида-Лена тем не менее очень не хотела отдавать себя в руки правосудия. И кстати, не только потому, что лично сама того не желала. В силу того, что два последних года своей жизни гражданка Павленко занималась не самым легальным видом деятельности, сведущие люди популярно объяснили ей, что, угодив в ментовку, она проживет очень недолго. К сожалению, в ее чернявой головушке волей-неволей могли отложиться многие адреса и телефоны, которые посторонним людям, а тем более — ментам, знать не следовало. Ибо Лена-Лида в последние два года работала эдакой курьершей, развозившей куда-то и кому-то неизвестно что.

Именно потому, что она и по сей день не знала толком, что и кому . возила, Лида благополучно дожила до нынешнего лета, хотя, вообще-то, имела все шансы умереть минувшей зимой. Нет, состояние здоровья госпожи Ереминой было вполне адекватно ее 22-летнему возрасту. Даже более того. Несмотря на не самые л щие условия для физического развития, которые создал ей советский детдом, Лида вышла оттуда очень даже крепкой и жизнеспособной. «…Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат!» — лучше не скажешь. Тем не менее этому совершенно здоровому организму, при определенных условиях, грозила скоропостижная смерть, которая могла бы стать даже не следствием каких-то реальных ошибок или предательств курьерши, а лишь следствием подозрений ее хозяев в том, что ошибки или предательство могут произойти в будущем.

Зимой, однако, Лида все же не умерла, и ее прежним боссам, понятия не имевшим, куда она подевалась, по сей день спалось не совсем спокойно. Возможно, что и сейчас их спокойный сон напрямую зависел от того, считал ли данный товарищ «Лену» покойницей или нет. И если б какой-то сильно сомневающийся гражданин получил сведения о том, что «Лена» под именем Лиды разгуливает по столице, то не пожалел бы денежек, чтоб успокоить эту весьма опасную для себя даму. Просто так, страховки ради.

Учитывая все вышесказанное, в том числе и то, что в данный момент Лида как ни в чем не бывало рассекала по Москве, многие могут подумать, будто ей жутко надоело жить и она вернулась в Россию искать смерти.

На самом деле все обстояло несколько сложнее. Если бы Лиде не сказали:

«Надо!», она бы черта с два сюда поехала. Возможно, если б ей в случае отказа пообещали совершенно неизбежную смерть за кордоном, она тоже еще подумала бы, что выбирать. Потому что уж лучше сразу отмучиться, чем маяться постоянными страхами и в конце концов угодить в западню.

Но в случае отказа Лиде смерти не обещали. Ей просто объяснили, что если она откажется, то сюда, в «эту» страну, придется ехать ее отцу, Еремину Олегу Федоровичу. Причем с гораздо меньшими шансами на успех и с гораздо большими — на гибель.

Строго говоря, далеко не каждая современная дочь в возрасте 22 лет испытывает к отцу хотя бы чувство привязанности. Даже в х, слава богу, еще многочисленных случаях, когда родитель нормально жил-поживал с семьей, не пил, не гулял и не разводился. Потому что одним не по сердцу тиран-папаша, который запрещает встречаться с теми мальчиками, которые нравятся, и Устойчиво знакомит с теми, которые на хрен не нужны. Другим, наоборот, ненавистны отцы-либералы, которые предоставляют полную свободу выбора, вместо того чтоб конкретно подыскать в женихи богатенького Буратино. Одни жаждут, чтоб родитель вел свою дочурку, вымахавшую до размеров стоеросовой дубины, по жизни за ручку, обеспечивая не только счастливое детство, но и счастливую молодость, и счастливую зрелость, а по возможности — даже счастливую старость. Другие, наоборот, жаждут полной независимости, не желают быть никому и ни в чем обязанными и рвутся «на волю в пампасы», едва изба-; вившись от памперсов. При этом те, кому родители эту свободу ! дали, спустя какое-то время начинают верещать: «А что же вы меня вовремя не остановили?!» Другие же, которых и обеспечили материально, и женихов нужных подобрали, и образование дали престижное, впоследствии попрекают отцов тем, что те вырастили их неприспособленными к жизни. В общем, на вкус и на цвет товарищей нет.

Еще раз стоит повторить, что все это касается совершенно нормальных, не отягощенных всякими крупными конфликтами семей. А что уж говорить о тех печальных случаях, когда отцы уходят из дому, пьют, дебоширят и садятся в тюрьму? Ну, и тем более когда они создают себе новое, более удачное семейство.

Уж им-то нет никакого резона надеяться на то, что дочки от первого брака с каких-то рыжиков их полюбят.

Так вот, Еремин Олег Федорович к числу особо удачливых в семейной жизни отнюдь не относился. И совсем уж примерным семьянином тоже не был. Опять же обеспечить семейству (жена и две дочки) приличные условия жизни на зарплату старшего прапорщика, пусть и с афганской выслугой, — дело нелегкое. К тому же тяготы и лишения военной службы даже в мирной обстановке шепчут на ухо: «Займи и выпей!» И хотя такого, чтоб упиваться до свинского состояния, за Ереминым не водилось, его благоверную доводил до исступления сам факт того, что старший прапорщик тратит часть своего скудного рублевого довольствия на разного рода «боевые сто грамм», тогда как дома детишкам на молочишко не хватает. Вообще-то в других семьях отцы-командиры быстро прекращали подобные дискуссии, грохнув кулаком по столу и заорав: «Кто в доме хозяин?!», а если супруга и после этого не понимала — тем же кулаком ставили ей фонарь под глазом. У Ереминых ситуация была обратная. Чем больше осознавал свою вину товарищ старший прапорщик, чем больше он давал заверений, что, мол, все, последний раз в жизни, больше ни грамма, тем больше зверела его мадам. И, пользуясь тем, что Олег Федорович имел нехорошую привычку не отвечать женскому полу ударом на удар — хотя, вообще-то, несмотря на малый рост и вес, мог бы так ответить, что мало бы не показалось! — молотила его чем ни попадя. Иногда Еремину приходилось идти на службу с синяками, наскоро забеленными зубной пастой, а там придумывать всякие сказки, типа «упал, очнулся — гипс…» и так далее.

Народная молва не раз злословила по адресу славного корпуса прапорщиков и мичманов Советской Армии и Военно-Морского Флота. Одним из наиболее расхожих в 80-е годы прошлого века был анекдот по поводу нашего ответа на американскую нейтронную бомбу. Дескать, если сбросить нейтронную бомбу на советскую военную базу, то все люди погибнут, а материальные ценности останутся в целости. СССР якобы решил сбрасывать на американские базы прапорщиков. Люди останутся в целости, а вот материальные ценности бесследно исчезнут.