Самолет успешно взлетел и через три с половиной часа при-воднился в гидроаэропорту того самого острова, где в прошлом году Таран «культурно отдыхал» в обществе Надьки и Полины. Оттуда на автобусе их отвезли на все ту же виллу «Соледад», дали денек позагорать и искупаться в лагуне, а затем пути-дорожки начали расходиться. Механик с дочкой, Агафон, Налим, Луза и Гребешок остались на острове, а Болт, Вася, Богдан, Борис, Глеб, Гусь, Топорик и Таран тем же вечером полетели дальше. Уже на совсем цивильном самолете, «А-300», который довез их до Лагоса. Там пересели на «Ил-62» и добрались до Москвы. В Шереметьеве их встретили две машины. В одну — микроавтобус «Соболь» с «птичками» на стекле — уселись Болт и гвэпщики, а в другую — «шестерку» — посадили «мамонтов». Ну, а там уж и до любимого серо-голубого «Ан-26» всего ничего осталось…

«Фелиция» довольно быстро докатила до базы «мамонтов» и выгрузила там Гуся и Топорика с Милкой.

— Так, — полковник решил еще немного полковником побыть, — у всех, начиная с этого часа, то есть с 18.00 — трехсуточный отпуск. Даже у Милки, хотя она никуда не летала. Назидания обычные: лишнего не пить, морды не бить, баб не…

— А как же я? — закатила глазки Милка. — Я неделю свое Топорище дожидалась!

— Ну, мадам Топорик, для вас исключение сделано. Гусь что-то пробурчал насчет того, что это очень верно подмечено, ибо топорик на топорище насаживают, и грустно пошел в баню.

А Тарана Птицелов повез прямиком в Стожки дробь Шишовку. Только теперь Генрих Михайлович решился спросить своего рядового:

— Ну как?

— Живой, как видите…

— «Двухсотых» не было у вас?

— Был один «триста», говорят, улетел живым.

— Хорошо работали, значит.

— Наверно… — произнес Таран, хотя у него в голове много всяких мыслей моталось. Вспоминалось кое-что, тревожившее совесть: разоренное Лубангу, сожженное Муангу, Муронго, где дедушка-вождь слишком неожиданно помер, отрубленная голова Франсишку Карвалью в руках у приплясывающего от восторга команданте Луиша… Ради чего все это? Конечно, Васку Луиш, возможно, считает, будто после того, как Карвалью остался без головы, ему и всем остальным мазонде жить станет лучше и веселее. Возможно, что в какой-то степени это так, потому что если страну будут разорять только три группировки вместо четырех, то тем, кого грабят, станет полегче. С другой стороны, майомбе будет хреновей всех, ибо их-то, оставшихся без пахана, будут грабить все кому не лень. И все это — ради нефти, алмазов и чего-нибудь еще, лежащего в этой богатой, но не самой удобной для жизни земле. Причем местные тузы и тузики — просто марионетки частных фирм, которые отстегивают этим «генералам» на жизнь, а настоящие бабки берут себе. А Таран, Болт и прочая гоп-компания — вообще не люди, а так — ударный инструмент, за который кому-то хорошо заплатили. Или большой кинжал, который, как утверждал Черный Абдулла из «Белого солнца…», всегда хорош для того, у кого он есть.

Кинжал ударил, за прокат уплачено. Болт, правда, сказал, что веем за эту работу денежки дадут, и немалые. Какие конкретно — не сказал, потому как вопрос еще решается. Только сказал, что больше всех — и даже больше его самого! — получит Ветров. Если выживет — то страховку за ранение, а если нет — то его семье подбросят по случаю потери кормильца.

Конечно, Таран отнюдь не завидовал Ветрову — печень вещь серьезная!

Более того, он даже малость тревожился: а не он ли случайно угостил этого парня осколком? Ведь тогда, на перевале, со стороны карвальевцев почти не стреляли, во всяком случае, подствольными гранатами молотили только свои. Стало быть, осколок Ветров тоже получил от своих. Случайно, конечно, но ежели вдруг помрет?

На Таране и так кровищи, как на мяснике, но все же за основную массу отправленных на тот свет его совесть не ела. А вот если это его осколок Ветрова продырявил — стыдно и тошно… При том, конечно, что никакой ответственности Юрка за это не понесет. Никто, конечно, никакого дознания-расследования вести не будет, трибунал созывать не станут и даже морду не набьют — за все уплачено.

Уже когда до Стожков совсем немного оставалось, Юрка отвлекся от грустных мыслей и спросил у Птицелова:

— Вы Надьке не говорили, куда меня отправили?

— Я и сам, по правде сказать, не очень в курсе, где ты был, — улыбнулся Птицын. — У меня вас троих одолжили, на неопределенный срок. Могли завтра вернуть, могли через неделю, могли через полгода…

«А могли и вовсе не вернуть!» — мысленно договорил за Генриха Таран.

— Ну да ведь Надька у тебя — баба понятливая, — сказал Птицын, — лишних вопросов задавать не станет. А ты у нас человек опытный, знаешь, что можно говорить, а что нельзя…

Таран, конечно, враз припомнил о Полине и маленьком Бореньке. Пожалуй, это самое секретное, чего даже мысленно лучше не вспоминать.

Когда подкатили к дому бабушки Наташи, то их встретила только сама хозяйка. И Надькины родители, и Лизка, и Алешка, оказывается, на речке купались. А сама Надька, как выяснилось, отсутствовала.

— Друзья приехали, — пояснил дядя Миша, — Витька Полянин с невестой. На «Гольфе»! Мне б на такую нипочем не наскрести, а он, можно сказать, только-только вылупился — и уже раскатывает!

Тут Тарану показалось, будто тесть не только завидует, но и сожалеет малость. Дескать, эх, поторопилась Надька, выскочила за какого-то солдатишку-контрактника, а Витек вон, на машине раскатывает… И поезд уже ушел: Полянин жениться собрался! Да и не переиграешь уже ничего, вон, Лешка уже на двух ногах бегает и лепечет чего-то, даже песенки поет какие-то!

— Это я виноват, — вздохнул Птицын, — сказал ей, что ты только вечером прилетишь. Вот она и усвистала.

— Вечером-то она точно приедет, обещалась! — убежденно произнесла Таранова теща. — Витька-то с Майкой заявление подали, решили по магазинам проехаться, ну и Надьку пригласили, как эксперта, что ли…

Юрка не сомневался: брехня все это! Целый день они, блин, по магазинам болтаться будут! Не иначе им захотелось еще одно па-де-труа сплясать… Вот оно, Полинино воспитание, как сказывается! Да еще небось и Майка ей подыгрывает.

Впрочем, то ли от жары, то ли от усталости, Тарана вся эта ревность особо не припекла. Тем более что он освежился в речке, позагорал, поиграл в бадминтон, а потом еще и сытно пообедал от тещиных щедрот. Забрался на сеновал, который в это время дня солнцем не припекало, притащил туда тюфячок с подушкой, разделся до плавок и так сладко заснул в прохладе, что позавидовать впору. Даже мухи особо не беспокоили. Так и проспал часов до пяти вечера. Мог бы и дольше, наверно, только вдруг в носу защекотало. Юрка оглушительно чихнул и проснулся.

Открыл глаза и увидел Лизку, загорелую, в купальничке, которая сидела у его изголовья на корточках и щекотала ему нос соломинкой. Само собой, что дикая девочка сразу, же захихикала. Очень дебильно, как показалось Юрке спросонок.

— Умная, блин! — проворчал Таран. — На хрена ты меня разбудила, а?

Надька приехала?

— Не-а, — кошкина дочка улеглась рядом с ним на тюфячок. — На хрена она тебе? Я же здесь…

— Слушай, — пробормотал Юрка стыдливо, — ты вообще спятила или только готовишься? Сейчас отведу к папе Гене, чтоб он тебе попу надрал!

— Папа Гена уехал и твою тещу с тестем в город повез, — мурлыкнула Лизка. — Бабуля с Лешкой дрыхнут. Да и все равно, если что — ничего не услышат… А мне хочется. Очень! Я после того, на речке, каждую ночь тебя во сне вижу. И кончаю, между прочим. Но мне этого мало. Я хочу, чтоб все по-настоящему было.

— А налететь раньше времени не боишься? — свирепо спросил Таран. — От этого, между прочим, дети бывают…

— Я лично — не боюсь, — гордо сказала Лизка. — Но поскольку ты боишься, я тебе презерватив принесла. Японский! С яблочным запахом!

И с этими словами она наползла на Юрку сверху и обняла ручками и ножками. Горяченькая, гибкая, тоненькая… У Тарана, само собой, автоматика мигом сработала, и мелкая вреднюшка спела ему полушепотом что-то иа репертуара «Академии»:

— Хочешь! Хочешь, но молчишь!

— Может, — пробормотал Таран, — опять, как на речке, обойдешься?

— Нет, — почти прорычала Лизка, сдирая с себя верх купальника и прилипая к Юрке упругими яблочками. — Или сегодня, или я повешусь…

— Психляндия! — сказал Таран, окончательно дурея от этого натиска. Он легко перевернул упрямую дуру на спинку. Лизка закрыла глаза и пробормотала, посапывая:

— Там… У меня в трусиках, тот самый… с яблочным запахом…

Таран сперва свои плавки приспустил, потом, уже без колебаний, Лизкины сдернул и действительно нашел там все, что нужно для безопасного секса.

Конечно, дикая девочка подглядывала, и, похоже, ей чуточку страшновато стало.

Во всяком случае, так Юрке почудилось, когда он осторожненько улегся на свою непрошеную партнершу…

— Может, не будем, а? — прошептал он то, что, казалось бы, должна была предложить Лизка.

— Ну да! — буркнула она. — Еще чего!

Таран, мысленно перекрестившись, пихнул, ощутив, как его обрезиненный инструмент с неожиданной легкостью проскочил сквозь эфемерное колечко, и хотя Лизка тихонько пискнула, слезинка у нее на глазах появилась явно не от боли…

— Сбылась мечта идиотки, — это должен был произнести Таран, но, естественно, постеснялся, а вот Лизка все-таки прошептала. После этого она уже ничего не говорила…

Таран сосредоточенно делал свою мужскую работу, но видел перед собой не Лизку, а Надьку, Майку и Полянина. Почти что воочию ему мерещилось, как Витек трахает то одну, то другую, или как девки лежат в позиции 69, орудуя язычками… Поскольку ярости и пыла от этих картинок у него постоянно прибывало, все эти эмоции достались кошкиной дочке. Лизка три или четыре раза вспыхивала, скребла Юрку по спине ноготками и стискивала его в объятиях. Когда Таран ее отпустил, дикая девочка, полежав минут десять в изнеможении, вдруг подпрыгнула и стала плясать. Юрке показалось, будто нечто подобное он уже видел в исполнении Васку Луиша, после того как тот отрезал голову генералу Карвалью…

Вечером Витька Полянин и Майка привезли в Шишовку Надьку и ее родителей. На ночь жених и невеста оставаться не стали, укатили в город.

Конечно, они на прощанье обменялись с госпожой Веретенниковой малозаметными, но нежными взглядами. Дескать, у нас есть маленькая тана…

Точно такой же хитренький взглядик был подарен Юрке госпожой Матюшиной.

Причем тогда, когда Юрка с Надькой отправлялись спать. Тараниха этого взгляда не заметила. У нее свои заботы были — показать супругу, как она по нему соскучилась…