Как-то раз мне пришлось ехать на автомобиле из Далласа в Шерман. Я не слишком торопился и, немного не доезжая Мак-Кинни, решил перекусить в небольшой сосисочной. Первое обстоятельство, привлекшее мое внимание, — хозяйка, лицо которой мне явно напоминало кого-то. Да и голос этой сероглазой, высокой и подтянутой сорокалетней женщины показался мне знакомым. Правда, на вывеске значилось «Мэлтворд сосидж», и это мне ничего не говорило. И все же я поинтересовался у миссис Маргарет Мэлтворд, не могли ли мы с ней где-либо встречаться.

— О нет, сэр, — усмехнулась миссис Мэлтворд, — вы здесь, как мне кажется, впервые, а я никуда отсюда не выезжала всю жизнь. Но вы не первый, кто говорит, что я кого-то ему напоминаю. Несколько лет назад проезжал один симпатичный мужчина, который с порога крикнул: «Лиззи! Вот ты где пришвартовалась!» Он, оказывается, перепутал меня с моей покойной сестрой. Его очень расстроило, что она погибла в авиакатастрофе…

Когда я это услышал, то не стал тянуть быка за рога и, трепеща, словно юноша на первом свидании, спросил:

— Ваша девичья фамилия — Стил?

— Да, в девушках я была Мэгги Стил, а мою младшую сестрицу звали Лиззи, царствие ей небесное. Вы знали ее, сэр?

Я сказал, что познакомился с ней на Ямайке, и очень жалел, что у нас оказались билеты на разные рейсы, но узнал, что она не прилетела, и вот…

Мэгги Мэлтворд была добрая, довольно простодушная женщина, она даже прослезилась. Я пообещал, что заеду на обратном пути, и действительно, возвращаясь в Даллас, задержался в сосисочной подольше, пропустив по рюмочке бренди с Грэгом Мэлтвордом, ее степенным добропорядочным мужем, потомком трех поколений техасских ковбоев. Конечно, мы беседовали главным образом о Киске, и беседа наша превращалась в поминки. Я не знал и десятой доли того, что они мне рассказали. Например, мне казалось, что Киска и в детстве была сорвиголова, однако, как оказалось, она была едва ли не первой ученицей в здешней школе. Киска, правда, всегда числилась хорошей, даже по здешним меркам, отличной спортсменкой, но никогда не дралась и не хулиганила. Окончив школу, она уехала из этих мест, и письма от нее приходили нечасто. А приезжала она домой всего раза два или три, потому Мэгги и Грэг многого из ее биографии припомнить не смогли. Они знали, что она служила в армии, и тот мужчина, который принял Мэгги за Лиззи, был из морской пехоты. Знали, что она воевала и не раз, потому что Мэгги видела у нее шрам на бедре, и Лиззи созналась, что он от пули… Но все эти подробности из их рассказа были для меня несущественными. Гораздо существеннее оказалось то, что Мэгги, расчувствовавшись, нашла где-то в книгах старую тетрадку, где Киска, еще будучи школьницей, записывала вычитанные ею мудрые мысли. Тут было много всякой всячины и из Вашингтона, из Вудро Вильсона и даже из Мао Цзэдуна. Но главное, оказалось, записано из неизвестного источника:

«Есть ли сила, способная рассечь пространство и время, спрашивают у меня? Есть, отвечаю я, и скажу: веруй! Три женщины с умноженной силой разума, влекомые разной Верой, соединив силу своего разума и Веры воедино, могут достичь того и, прорвав пространство и время, увести за собой всех, кто близ них будет. Так говорю я вам».

Позже я посмотрел массу книг по богословию, от корки до корки перечитал массу священных книг разных народов, но так ничего и не нашел. Лишь в маленькой книжонке, выпущенной на ксероксе где-то в Бразилии — «Легенды верховьев Ориноко», я обнаружил нечто похожее. А тогда, в сосисочной, Мэгги сказала:

— Это от полоумного Торреса. Был тут один метис, шлялся и вещал всякую чушь. Он утверждал, что все, кто слушают его, попадут в рай. Потом исчез, и никто его больше не видел.

Так или иначе, но я понял, что Лиззи Стил узнала о том, что может произойти с ней, задолго до полета на «Боинге»…

Второй факт, который удержал меня от того, чтобы бросить свои исследования, тоже подвернулся случайно. Дело было в Библиотеке Конгресса, куда я, будучи в Вашингтоне, заглянул, чтобы поглядеть, нет ли каких новых сведений о Бермудском треугольнике. Здесь мне повстречался некий джентльмен, который интересовался той же проблемой. Мы разговорились, и он представился как корреспондент «Салем кроникл» Билли Гарднер. С Биллом я даже успел подружиться. Когда он узнал, что меня из всех бермудских историй больше всего волнует случай с «Боингом-737», Билл ухмыльнулся:

— Надо было раньше сказать! У меня ведь есть полная магнитофонная запись переговоров между бортом и землей. Я тогда был во Флориде, и у меня имелся дружок, который сидел на командной вышке в аэропорту Майами.

Я прослушал эту запись от корки до корки, переписал на свою кассету и много раз прослушивал потом дома. Конечно, она была очень плохого качества, эта запись. Многие слова звучали почти неразборчиво, глухо, мешали треск, шум и мощное гудение. Зато я убедился по звучанию голосов, что вибрация, мощная и возникшая внезапно, действительно была. Вот как звучал на самом деле тот отрывок из переговоров, который я цитировал выше по газетам:

«— Высота 15 тысяч футов, облачность на нуле.

— Доверните два градуса к югу.

— Понял, довернуть два к югу… (тут следовала двухминутная пауза). — Затем дребезжащий, совершенно изменившийся голос пилота выкрикнул:

— В-в-ви-б-бр-ра-ц-ция! Б-б-бье-т! Ф-фл-ла-т-т-тер-р!

— Повторите! Ваша отметка на экране размазывается! Что там у вас, повторите!

— В-в-ви-б-бр-ра-ц-ция! О-ч-чен-нь с-силь-ль-н-ная… Р-ра-д-дар з-з-заливает б-б-бел-л-лым… М-муть в-в-в ок-к-н-нах… П-по-хо-ж-же, п-по-т-те-ют, но н-не т-то!

И тут издалека сквозь шумы и треск долетел отчаянный визг какой-то женщины:

— В-ведьмы! Спасите нас от них!

— Убе-р-ри-т-те д-ду-ру! — отчаянно заорал первый пилот.

— Нас р-расшибет! — это, как пояснил Билл, был голос второго пилота. — Сбрасывай газ!

— Т-там в сало-н-не все п-пл-лыве-т-тт! — А это, по свидетельству Билла Гарднера, говорил бортинженер.

— Снижайтесь до десяти тысяч! — потребовала вышка. — Попробуйте сбросить скорость! Закрылки выпускайте!

— С-скорость р-ра-стт-тет! Я уб-бр-рал, а он-на р-р-раст-т-ет! — отчаянно заорал пилот. — М-мы п-пад-даем-м в-в-вер-рх! Н-не-б-бо р-развер-рзлось!! Господи, спаси и сохрани!»

Гарднер обратил мое внимание на то, что отметка на экране наземного радара исчезла не одновременно с последней фразой, а несколько раньше. Его приятель, дежуривший на вышке, готов был под присягой поклясться, что отметка на радаре исчезла уже тогда, когда пилот вскричал: «Небо разверзлось!» Кроме того, последняя фраза «Господи, спаси и сохрани!» прозвучала так, будто вибрация прекратилась, то есть совершенно нормально, без дребезжащих заиканий…

Итак, прослушав запись, я понял, хотя и косвенно, что в салоне произошло нечто, ассоциировавшееся у какой-то пассажирки с деятельностью ведьм. В салоне — «все плывет». Это сказал, между прочим, бортинженер, то есть человек, который должен был знать и точно определить в терминах любую аварию или неполадку на борту. А он не говорит: «Пожар, разгерметизация, дым», он говорит: «Все плывет!» И в его голосе даже сквозь вибрацию ощущается изумление чем-то невиданным, фантастическим. И пилот тоже не мог определить, что творится у него в кабине:

«Муть в окнах… Похоже, потеют, но не то…» А разве мог пилот, даже попав в сильнейший флаттер, закричать: «Падаем вверх! Небо разверзлось!»? И не могла скорость расти, а самолет идти вверх, если были сброшены обороты двигателей! Тем не менее, если самолет и упал куда-то, то только на небо, ведь на земле-то его не нашли…

И тогда я предпринял логичный шаг: обратился к одному из специалистов НАСА, профессору Милтону Роджерсу. Этот едкий технократ, как водится, высмеял меня, пустопорожнего дилетанта.

— Знаете, мистер Браун, — сказал он мне, — я понимаю, когда такие сенсации муссируют газетчики. Но когда солидный бизнесмен, отец семейства, начинает размышлять о нечистой силе, это, ей-Богу, выглядит очень странно. Мы следим за огромным количеством действующих и «мертвых» спутников, причем все они имеют куда меньшие линейные размеры, чем «Боинг». Даже если предположить, что его каким-то невероятным образом выбросило в космос, то мы обнаружили бы его там намного быстрее, чем в пучинах океана. Ну а насчет того, что три женщины с вживленными микросхемами в мозгах, даже соединенные в какую-то цепь с помощью перстней, могут вызвать изменения в структуре пространства и времени — на это я могу только улыбнуться…

Уехав от Роджерса с полной убежденностью, что мне пора прекращать тратить время и деньги на бессмысленные изыскания, я все же оставил ему номер своего телефона. И через месяц услышал в трубке голос профессора:

— Мистер Браун, у меня для вас есть небольшая новость, не могли бы вы на уик-энд заехать в Хьюстон?

Когда я приехал туда, Роджерс посмотрел на меня без прошлой снисходительной ухмылки. Дело в том, что он нашел нечто действительно необычное.

— Я занимался совсем другим делом, — объяснял он мне, — работал с картами магнитосферы Земли, вычерченными на основании телеметрии со спутников. Вот район Бермудского треугольника, это за сутки до того, как произошла «ваша» катастрофа. Вот тот же район через сутки после нее. На глаз никаких изменений не видно. А вот эта часть магнитосферы в день катастрофы… Тут надо быть слепым, чтобы не заметить каких-то странных спирально-кольцевых структур… К сожалению, по времени с исчезновением самолета совпадает не совсем, это через три часа после катастрофы. А ваш самолет прошел этот район с интервалом в полчаса после того, который исчез, верно?

— Да, — кивнул я, — значит, это не может быть «дырой в пространстве»?

— Нет, «дыры» уже не было, иначе ваш самолет тоже нырнул бы в нее. Кроме того, эти кольцевые спирали охватывают такой обширный район, что, будь они «дырой», пропал бы не один десяток самолетов. Это только следы, так сказать, «круги на воде», разошедшиеся по магнитной сфере Земли и изменившие напряженность поля, зафиксированную приборами спутника. Но готов теперь поверить, что «дыра» была! И кажется, я нашел этому еще одно подтверждение.

Он подошел к своему компьютеру и, немного пощелкав клавиатурой, подозвал меня.

— Вот, мистер Браун, участок траектории одного из «мертвых» спутников, проходящий через район Бермуд. К сожалению, это единственный спутник, оказавшийся в непосредственной близости от места, где исчез «Боинг». Период обращения спутника — 85 минут. Белая линия на мониторе — это траектория витка, предшествовавшего катастрофе. Проецируется нормальная линия, никаких резких искривлений. А вот теперь, красным цветом, я показываю траекторию через 85 минут, то есть тогда, когда спутник оказался «свидетелем» катастрофы…

Красная линия шла чуть в стороне, но точно повторяла абрис белой, в уголке экрана мерцала дата «того дня» — уже девятилетней давности, и время: часы, минуты, секунды, десятые и сотые, неумолимо приближавшиеся к отметке 18.45…

— Вот оно! — вскричал профессор Роджерс. — Началось!

Красная линия стала искривляться. Она словно бы объезжала какое-то невидимое препятствие. Когда «препятствие» было обойдено, красная траектория вернулась на прежнее расстояние и, точно повторяя его абрис, двинулась дальше…

— А теперь для наглядности, — сказал профессор, — покажем синхронизирование движение спутника и самолета…

Он убрал с экрана прежнюю картинку и вновь пустил красную линию траектории спутника, одновременно с которой вычерчивалась синяя — курс «Боинга». Я смотрел на экран, где электронные символы рисовали мне события, вычисленные с точностью до сотой доли секунды. Красная линия пересекла синюю, уже начав отклоняться. 18.46.31,57 — такое время было зафиксировано на компьютере, когда синяя линия оборвалась, завершившись мерцающим желтым крестиком.

— Вот, вписываю условный кружок, — сказал Милтон Роджерс, — его центр — крестик, место потери связи с «Боингом»… Видите, спутник облетел «дыру». А разница высот у них приличная — «Боинг» шел на высоте 15 тысяч футов, а орбита спутника в этой точке пролегала на высоте около ста миль, так что «дыра» имела, видимо, большую протяженность по вертикали… Я провел еще кое-какие расчеты и попытался смоделировать ситуацию, хотя все это, конечно, очень условно и гипотетично…

Он снова сел за клавиатуру и вызвал из памяти компьютера иную картинку.

— Еще раз повторяю, мистер Браун, это только условная модель, которую я построил с огромными допущениями в сторону от известных науке представлений о природе пространства и времени. С точки зрения строгой науки — все это фикция, фантазия. Все мои коллеги, будь они здесь, разнесли бы мои построения в пух и прах, а в лучшем случае приняли бы все это за академическую шутку. Поэтому им я никогда не покажу эту программу. Я спрячу ее подальше, а может быть, даже сотру. Вы будете вторым человеком после меня, который ее увидит, и скорее всего последним.

Итак, я допустил, что существует некая возможность воздействовать на основные составляющие материи — пространство и время — с помощью духовной силы, разума. Это требует второго допущения — что есть некая среда, способная передавать духовную силу материи и вызывать ее трансформации. Подобную среду признает только религия — это Бог как Дух Святой. Я предположил, что эта среда есть и генерируется биологическими объектами Земли. Всеми, не только людьми. За многие миллионы лет пространство вокруг Земли должно было насытиться элементарными частицами разума, а возможно, и распространиться за пределы Солнечной системы. Я исхожу из того, что эти частицы неуничтожимы и обладают свойством не терять энергию — жуткая нелепость с точки зрения второго закона термодинамики! Но только так можно объяснить то, что три усиленных интеллекта, соединившись в некую цепь, могли инициировать некий «пространственно-временной смерч». Вот я его изобразил на дисплее. Три женщины — вероятно, могли быть и мужчины! — состыковав разъемы на перстнях, образовали как бы отрезок спирали. И от них, по спирально-силовой линии, закрутился этот «смерч». Конечно, даже если бы вся масса их перешла в энергию, этого вряд ли хватило бы. Скорее всего они вызвали какой-то процесс в той среде, которую я выдумал. И этот процесс, словно цепная реакция ядерного взрыва, пошел с колоссальным выделением энергии. Воздействие на магнитное поле Земли провернуло в пространстве-времени узкую, не более мили в диаметре, «дыру» и унесло «Боинг» со всеми пассажирами и экипажем в такие глубины космоса, о каких мы и представления не имеем. Очень важно, что дело произошло в Бермудском треугольнике. Тут много всяких не слишком хорошо объясненных аномалий, и весьма возможно, что какие-то факторы удачно совпали для того, чтобы выбросить «Боинг» с Земли. Я даже слышал россказни, будто в Бермудском треугольнике некие инопланетяне соорудили нечто вроде пункта для телепортации через пространство и время. Может быть, цепь из трех девушек включила какой-то механизм…

— И это значит, что они сейчас, быть может, живы?

— Придумать себе в утешение можно все, что угодно. Верят же люди в загробную жизнь… Приятно, конечно, думать, что они сейчас в арийских кущах, среди ангелоподобных инопланетян, где-нибудь в иной Метагалактике. Но на Землю они не вернутся, в этом правда.

Я уехал, размышляя над словами профессора, а через неделю, когда я позвонил ему в Хьюстон, грустный голос ассистента ответил:

— Извините, сэр, но профессор Роджерс погиб в автомобильной катастрофе пять дней назад.

Тогда мне стало страшно. Не знаю почему, но вдруг представилось, что профессор погиб неслучайно. Возможно, я просто как-то подсознательно связал его смерть с нашим последним разговором — ведь тысячи людей ежегодно погибают во всем мире от автокатастроф, и большинство из них никакого отношения к тайнам Бытия не имеют. Тем не менее это ощущение НЕСЛУЧАЙНОСТИ его смерти так прочно запало мне в душу, что я несколько дней ходил как в воду опущенный.

Конечно, это не укрылось от Марселы, и она в конце концов все-таки заставила меня исповедаться. Выслушав мои откровения, сильно располневшая от многочисленных родов, но все еще очень милая креолочка сказала:

— Я вспомнила, как мы с тобой говорили о «пыльном телефоне». Тогда ты пошутил, что это был сам Дьявол… Так вот, милый, теперь-то мы знаем — это не шутки. Там, на Хайди, нас окружало зло, грязь, мерзость духовная и физическая, гордыня, алчность, корыстолюбие, сладострастие и прелюбодеяние — весь набор пороков и грехов! Дьявол расставлял на нас сети, он уловил душу Элизабет и толкнул ее на святотатственный опыт. И ты, доискиваясь истины, идешь в сети Нечистого… Не смейся, так все и есть: смерть профессора — предостережение тебе!

Не знаю почему, но с тех пор я стал гораздо чаще бывать в церкви и находить удовольствие в чтении Священного Писания. Особенно часто я заглядываю в 20-е послание Святого Апостола Павла к Коринфянам:

«Глава 7, стих 9. Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию; ибо вы опечалились ради Бога, так что нисколько не понесли от нас вреда…»

Я, Коротков-Баринов, ему завидую…