«Да плевать мне на это! Меня, Дик, злость берет: валяюсь как бревно, руки-ноги не слушаются».

«Да, — согласился Браун, — это паршивое ощущение… Но знаешь ли, я как-то подумал, что очень может быть, знаю причину нашего паралича».

«Лихо! И в чем же она?»

«В том, что нас двое. „Мои“ клетки и „твои“ клетки не могут одновременно управлять телом. Это все равно, как если бы ты одновременно попытался позвонить по спаренным телефонным аппаратам. Периферическая нервная система у нас общая, а центральная — разделена. Должен работать кто-то один».

«Кто?»

«Наверно, ты, раз это твоя шкура».

«А почему не ты? Ведь ты тоже неплохо с ней справлялся».

«Особенно в том, что касалось девочек? Нет, извини. Тут твоих заслуг больше».

«Меня же фактически не было…»

«Фактически не было меня, потому что Дик Браун пользовался всей нерастраченной мощью твоей потенции. При сохранении опыта и знаний старика Брауна… В общем, ты должен взять свое тело под контроль».

«Ну а как мне это сделать?»

«Очень просто. Попробуй пошевелить пальцами. Это у тебя уже получалось. А я в это время попытаюсь задремать».

«Ну, вот, я пошевелил. Вот на правой руке, а вот на левой».

«Теперь попробуй приподнять кисти перпендикулярно руке».

«Так… Левая… Правая… Получилось».

«Отлично. Попробуй поставить руку на локоть».

«Левая… Правая… Ура!»

«Теперь, лежа на кровати, подними руку вверх. Так! И вторую… Теперь — все в обратном порядке. Руку на локоть! Ладонь вверх! Пальцами пошевелить!»

«Ничего себе! Это, выходит, ты взял меня под контроль?»

«Неважно. Проделывай это упражнение. Раз десять или лучше двадцать раз подряд. Потом займемся ногами. А я буду дремать».

Но в этот момент из туалета вышли сестры.

— Ого, — заметила Терри, — он не такой уж парализованный.

«Не вздумай опускать руки! — велел Браун, сразу раздумав дремать. — Иначе они учуют, что ты все понимаешь».

Я поднимал и опускал руки настолько, насколько позволяла иголка капельницы.

— Вынь ее, — додумалась Лэйн. — Она ему уже не нужна.

— Симулянт он, что ли? — предположила Терри.

— Ну да, — хмыкнула Лэйн, — симулировать кому невозможно.

— Да, но из нее так просто не выходят. Он еще прошлой ночью был полутрупом. Если не прикидывался, конечно.

— Все равно, прикидываться месяц он не сумел бы. И никто не сумел бы.

— Ну, хорошо, тогда как договорились… Некоторое время они помолчали, видимо выдерживая паузу на случай, если я все-таки понимаю по-английски и сообразил, что фраза «как договорились» относится ко мне.

Затем Терри сделала задумчивое лицо и вздохнула.

— Интересно, что с нами собираются делать, как ты думаешь?

— Не знаю и знать не хочу. Они взяли нас, чтобы ухаживать за этим полудурком, но вот зачем он им нужен — ума не приложу. Может, выкуп?

— Может быть, и так.

— Интересно, зачем они его притащили?

— Не могу даже представить себе. Весь мир сошел с ума. Везде берут заложников, подкладывают бомбы. Может, и до нас дошло.

— Говорят, что этот парень — сам стопроцентный террорист.

— Морда у него ничего. И вообще, при других обстоятельствах я бы его так не отпустила.

— У тебя вечно на уме секс, Лэйн…

— А почему бы и нет? — прищурилась та.

— Неужели ты хочешь чего-то получить от этого живого бревна?

— Во-первых, это «бревно» уже поднимает руки.

Если его помассировать, то у него и все остальное начнет подниматься.

«А вот этого я не ожидал… — Мысль, не прозвучавшая вслух, принадлежала Брауну. — Легко делать вид, что ты ничего не слышишь, если речь идет о руках и ногах, но боюсь, эти сучки нашли то место, которое может само по себе нас выдать…»

«Это место» действительно стало себя проявлять. Мозг получал возбуждающую информацию через органы слуха, нервная система несла ее дальше, и воспрепятствовать этому я не мог. Ни как Коротков, ни как Браун.

«Мы не отвертимся, — Браун вновь делал логические выводы, — даже если нам удастся уговорить эту чертову сосиску не принимать вертикальное положение, то все равно все эти приборы не хуже „детектора лжи“ зарегистрируют возбуждение. Пульс, кровяное давление, что-нибудь еще… Если работает видеокамера с хронометром, то разоблачить нас пара пустяков».

— Я видела, какой он у него в спокойном состоянии… — внешне без особого выражения произнесла Лэйн. — … И запросто могу догадаться, каким он бывает в боевом положении! Должно быть, запустить его к себе не такая уж неприятная штука.

— А почему бы тебе не попробовать? — улыбнулась Терри. — Если он подойдет по размеру, то и я не отказалась бы…

Да, эти разговорчики, несомненно провокационные, все же не могли не сработать. Сердце заработало быстрее, как ни пытались мы его успокоить, убеждая, что эти стервы специально заводят похабную болтовню. Кровь устремилась в нижнюю часть тела… Еще несколько секунд — и на одеяле появилось нечто похожее на горный пик. Правда, пробуждение плоти имело и полезные последствия. Я почуял, что в случае чего смогу встать на ноги, бежать, а может быть, и драться.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Лэйн, — наш мальчик все понимает по-английски… Не правда ли, мистер Браун?

Браун делал героические, но безуспешные попытки подавить возбуждение, однако Коротков не подчинялся. Сила рефлексов и инстинктов была мощнее. Тем более что вторая сигнальная система приносила все новые и новые возбуждающие импульсы:

— Похоже, что он в полной форме, верно, Терри? Эта кровать достаточно удобная… Пожалуй, я не удержусь и сяду верхом!

В этот момент со скрежетом открылся дверной замок и в комнату (палату, камеру — как хотите называйте) вошли двое камуфляжников в масках.

— Спасибо, девочки! — произнес один из них. — Вы сработали отлично. Идите, вас проводят куда нужно.

Сестры вышли в коридор. Два черномордика производили не самое приятное впечатление. Когда дверь за Терри и Лэйн захлопнулась, то общим ощущением Короткова и Брауна было: теперь-то уж точно — крышка.

— Значит, вас теперь двое? — спросил камуфляжник, выпроводивший сестер. Тон был его успокаивающе-миролюбивым, но волнения не убавил.

— Да, — ответил я, — нас двое.

— Вы помните все, что с вами обоими было?

— Да, — почему-то с этим парнем хотелось говорить правду, тем более, что он ее и так знал.

— И можете точно сказать, где память одного, а где другого?

— Не всегда.

Камуфляжник помолчал, прошелся по комнате, в то время, как его товарищ стоял как вкопанный, положив руки на автомат. У кого-то — скорее всего у обоих составляющих моего «я» — мелькнула мысль: «Сейчас тот, второй, поднимет ствол и…»

Но этого не произошло. Автоматчик как стоял, так и остался стоять, — а тот, что прохаживался по Комнате, задумчиво произнес из-под своего намордника:

— Не бойтесь, я хочу вам добра. Тем более что вы оба — жертвы. Жертвы бесчеловечного эксперимента, который провели и над вами, и еще над десятками и сотнями других людей. Я, наверно, единственный сейчас человек, который знает о нем почти ВСЕ. Меня выворачивает наизнанку оттого, что я теперь знаю. Надо кому-то все это выложить — иначе я свихнусь. Не буду говорить, как я все это узнал — у меня есть много возможностей для получения информации. Кто я — для вас это тоже не суть важно. Достаточно вам будет знать, что я не Бог, не черт, не инопланетянин, не странник во времени. Я нормальный человек из плоти, крови, костей и всего иного. И смертный, к тому же. Меня могут уничтожить завтра, а могут — через двадцать минут. Я не уверен, что те, кто на меня охотится, не знают об этом убежище. Ваше похищение мы осуществили грубо и напролом, но другого выхода не было.

Он помолчал. Сквозь прорези в маске были видны глаза и только глаза: не то темно-серые, не то зеленые, не то светло-карие. Встревоженные, грустные, скорбные. Подсознательно ему хотелось верить. У Брауна даже мелькнуло — такие глаза могли быть у Христа…

— Это была только премьера. «Атлантическая премьера». Первая серия в суперсериале из многочисленных спектаклей, которые разыграются по всему миру. Я не знаю, что принесет эта суперпостановка в целом — возможно, гибель человечества, возможно — небывалый взлет цивилизации. Для меня неприемлемо лишь одно, но очень важное обстоятельство: миллионы людей превратятся в кукол-марионеток или радиоуправляемых роботов. Прольется кровь — много крови. Бессмысленно или со смыслом — не знаю, но много. Изменятся границы

государств, веками стоявшие незыблемо. Люди будут оплевывать героев, которым десятилетиями поклонялись, перестанут верить в лидеров, которых сами же и избрали…

— Это от препарата «Зомби-7»? — вырвалось у меня.

— Препарат, кажется, к счастью, погиб вместе со всеми научными материалами. Однако его получат вновь, пусть не завтра, так через десять лет. Но это только часть мощного плана, который для непосвященного будет выглядеть сущим хаосом, противоречащей всякой логике фантасмагорией, когда его начнут претворять в жизнь.

Тут он неожиданно засмеялся, сухо, зло, нервно…

— Каждый увидит что-то свое. Одним покажется, что мир рушится, другим — что сбываются их самые лучшие мечты и грезы. Одни будут ликовать, считая, что дождались свободы, другие — рыдать оттого, что свободу утратили. Одни взлетят к богатству, другие — провалятся в бедность. Но никто не узнает всей правды и не поймет, отчего люди сходят с ума, ненавидят вчерашних друзей, убивают отцов или сыновей, братьев или сестер… У каждого человека свой, предельный для него уровень понимания ситуации. Ограниченный его кругозором, сферой деятельности, знакомствами, убеждениями. У всех есть свои страсти, страстишки, желания. И все судят о мире по-своему, с высоты своей колокольни, из привычного круга общения, из газет, которые почему-то нравятся, из радиопрограмм и телепередач. А большинство — огромное! — просто не понимает, что им умело формируют мироощущение. Те, от кого зависит ОЧЕНЬ МНОГОЕ.

— Вы были одним из них? — Это догадался Браун.

Камуфляжник отчетливо хмыкнул и сказал:

— Да. Хотя это не имеет особого значения. Потому что никто не знает ВСЕГО. Только Бог. Если он есть, конечно. Я сказал, что знаю почти ВСЕ, но лишь благодаря аналитическим размышлениям. За них меня рано или поздно убьют.

Тут он вздохнул и сказал, набрав воздуху побольше:

— Запомните: наиболее влиятельные люди в нашем мире — это не президенты, не миллиардеры, не политические лидеры, не газетные и телевизионные боссы, не кинозвезды, поп-шоумены, генералы или главы секретных служб. Даже не главари мафии! Наиболее влиятельные люди — это те, кто умеет выстраивать цепочки, плести паутину, окружать себя тысячей связей, ведущих в самые низы и самые верхи. Они всегда в тени, их никогда не найти, не привлечь к суду, до них не дотянутся никакие КГБ или ФБР. Их как бы нет, но они есть, и почти все, что вершится на Земле, — следствие их работы.

— А они за кого? — Это, конечно, был вопрос Короткова.

— За себя, — кажется, наш лектор усмехнулся, но под маской усмешку разглядеть было невозможно. — И только за себя. Они могут принимать любое обличье в смысле политических убеждений, но будут действовать всегда только в интересах собственных. Иногда им выгодна демократия, иногда — коммунизм, иногда — нацизм или фашизм. Если поглядеть поглубже, то все это — только наклейки. На бутылке может быть наклеено: «Кока-кола», но в нее может быть налита любая жидкость. Например, моча. Если вы никогда не пробовали «кока-колу», то вам подумается, что моча и «кока-кола» — одно и то же. Вам везде и всюду все объясняют «умные люди». Но вы толком не знаете, а иногда и не догадываетесь, кому выгодно, чтобы вы слушали именно этого «умного человека», а не другого, у которого иной взгляд на вещи… Тут, мистер Коротков-Браун, можно будет сломать себе шею, если начнешь докапываться.

— А вы докопались? — Это был наш общий вопрос.

— Почти. Эти самые «серые кардиналы» неизбежно должны были найти контакты между собой. Потому что это многократно усиливало их общую власть. Никому не подотчетную, никем не выбираемую, никем не контролируемую. Мне кажется, что они уже несколько лет как объединились в единую систему, ни разу не увидев друг друга в лицо и не зная друг друга по фамилиям.

— Вот это да! — удивился Коротков. — Как так может быть?

— Потому что они пользуются для управления людьми одними и теми же рычагами. Прежде всего — пороками. Алчностью, например. Если человек беден или кажется сам себе таковым, то жажда богатства и даже хоть самая малая призрачная надежда чем-то разжиться, заставит человека делать черт-те что. Самое смешное, что бедным может ощущать себя не только безработный с дырой в кармане, но и миллионер, которому хочется стать миллиардером. Хорсфилд был далеко не нищим. Однако и его, и Купера-старшего вовлекли именно благодаря алчности. Причем Купер был убежден, что вообще держит в своих руках все нити игры. Он даже полагал, что Хорсфилд действует по его заказу… Наивный дуралей! А Хорсфилд, в свою очередь, был убежден, что он хозяин положения, что он дурит и президента, и Купера, и всех чиновников, генералов, агентов ЦРУ… До тех пор, пока не встретился с мистером…

— Х или Y? — вскричал я.

— Официально он Грег Чалмерс. Тот самый, которого мы притащили сюда, когда перевозили вас в это убежище. Он легко ткнул Хорсфилда мордой в грязь, убедил его, что в случае отказа тот потеряет все, а в случае согласия подчиниться останется с прикупом — и Хорсфилд стал «его человеком». Хорсфилд и Купер рассматривали все это дело прежде всего с финансовой точки зрения — как выгодный бизнес. Хорсфилд, конечно, понимал, что эксперимент с вами надо хорошо представить для госдепартамента. Он даже не догадывался, что там — ничего не знают. А Чалмерс еще пуще замаскировал все перед чиновниками. Те вообще и по сей день убеждены, что лихо справились с международным коммунистическим заговором, хотя русские, в свою очередь, ломают голову, кто организовал всю эту авантюру. Они конфиденциально потребовали выдачи дезертира Короткова, опознанного по фотографиям, нелегально сделанным во время визита посла Бодягина к президенту Эстелле Рамос Роса. И это при том, что в случае утечки информации об участии Короткова в революции на Хайди Москва неизбежно садится в лужу. В Госдепе это понимают как желание вернуть ценного агента, а потому выторговывают двух агентов ЦРУ, отловленных русскими в Афганистане.

— Я это слышал.

— Ну и прекрасно. Тогда вам должно быть понятно, что Чалмерсу для поддержания хороших отношений с друзьями из Белого дома и Госдепартамента нужен живой Коротков, но мертвый Браун.

— Я это понял. Так же, как и то, что для страховки он был готов

прикончить обоих, благо для этого нужно убить всего одно тело.

— Брайт, считающий себя гением, допустил ошибку. Он был убежден, что овладел секретом полностью заменять память. В действительности у него получилось нечто иное. По-видимому, когда он стер память Короткова и, переписав ее на искусственный носитель, зарядил вам в голову память Брауна, то не учел одного: память Короткова никуда не исчезла. Получилось примерно то же, что происходит при магнитофонной записи через микшер. На одной ленте записываются две записи. Другое дело, что память Короткова была приглушена, подавлена. Но стресс, который вы пережили, беспамятство, перешедшее в кому на то время, пока организм перестраивался, не зная, чьи команды выполнять, волей-неволей заставили память Короткова пробудиться — иначе вы не вышли бы из комы. Но память Брауна крепко зацепилась за свободные клетки мозга — у такого молодого человека, как вы, Коротков, память еще не слишком загружена и места для Брауна вполне хватило. Ему надо было стирать память другим способом, постепенно отключая клетки, несущие эту информацию. Но думаю, что тогда он просто убил бы вас или оставил неполноценным кретином.

— Хорошо, — сказал я зрелым голосом Брауна, — вы-то что будете с нами делать? Ведь понятно, что эта длинная лекция — только преамбула. Уловили — есть мировой заговор «серых кардиналов», которые хотят все в мире перевернуть и поставить человечество под контроль. Но что мы можем сделать? Мы — один человек, со смешавшимся двойным сознанием. Психиатры определят у нас синдром раздвоения личности и определят в дурдом. В СССР — безусловно, в Штатах — почти наверняка. Никакие наши свидетельские показания в обеих странах ни один суд не захочет слушать. Кроме того, разумеется, никаких доказательств не будет. Вас, по вашим словам, вот-вот убьют.

— Я не сказал, что так просто позволю себя убить — это раз. А вам мне хочется поручить совсем непростое дело… Да, в суд вам, конечно, идти бесполезно. Но вот попытаться посеять в обществе слухи, поднять общественное мнение вы можете. Прежде всего там, в СССР. Они ведь любят уличать империалистов в кошмарных замыслах, хотя точно такие же «серые кардиналы» сидят и у них в Политбюро. Конечно, вам не удастся остановить их, но вы можете попытаться исподволь подготовить Сопротивление…

— В одиночку? — Все-таки Браун был умнее Короткова, который уже собирался вскинуть руку в пионерском салюте и заорать: «Всегда готов!»

— Я надеюсь, что мы сможем дать людям ключ к пониманию того, что начнет твориться в мире. У меня есть еще кое-какие возможности, есть сторонники, я могу побороться, но один лишний там, за «железным занавесом», не помешает. У вас все пойдет куда страшнее, чем здесь, ибо будет впечатление, что рушится тирания, прорезается свобода, а на самом деле все пойдет совсем в ином направлении…

— Да ну, — усмехнулся Коротков, — неужели они с КГБ сладят?

— КГБ им уже сейчас помогает, хотя и не всегда об этом знает. Вы должны отрешиться от стереотипов и наклеек. Каждая личность может быть и врагом, и другом. Каждая партия или государственная структура может и помочь, и навредить им. Вам придется маневрировать, не показывать своего лица и истинных целей. Дружить с теми, кого следует убить, и убивать тех, с кем могли бы подружиться.

— Ничего себе!

— Именно так. Во имя чего, вы спросите? Во имя свободы. Никто не должен присваивать себе право управлять сознанием людей против их воли. Даже из самых благих побуждений.

— Почему из благих-то нельзя? Сделают всех счастливыми, сытыми, довольными. Никто не будет воевать, воровать, убивать… — тут уж точно высунулись уши Короткова.

— Не сделают, будьте покойны. В лучшем случае, они начнут подвергать мир полной умственной деградации. Целенаправленной! Потому что интеллект им будет опасен — именно интеллектуалы постоянно докапываются до их корней. «Кардиналы» дискредитируют их, загоняют в угол, покупают, убивают. Чем больше интеллекта — тем опаснее. Чем меньше он контролируется — тем страшнее. И «кардиналы», вероятнее всего, постараются создать такие условия, чтобы вывести элиту с устоявшимися жесткими рамками. Преемников! Все, что вне этих рамок, — имеет права лишь на жратву и выпивку, секс и зрелища, тряпки и комфорт. А мыслить будут те, кому положено. Пасти стада, доить коров и резать лишних бычков. Вот так.

— Хорошо, — сказал Браун, — допустим, я согласился. Я буду, видимо, получать какие-то задания, скорее всего по каким-то обусловленным каналам? Верно?

— Допустим…

— Значит, вы будете мной управлять примерно так, как ваши «кардиналы» управляют своими людьми? Тем более что вы и сами один из них. По крайней мере в прошлом… Так вот, где гарантия, что я не буду вовлечен в этот дьявольский план — если, конечно, он действительно существует? Я знаю, что мальчику Коле легко вбить в голову, будто он выполняет высокую миссию, а потому должен зарезать того, на кого вы ему укажете, и затем взорваться иди сжечь себя на какой-то площади. Но мне, старому волку, на эти не польститься. Конечно, если вы сейчас скажете: «У тебя есть выбор или сотрудничество, или пуля», то я соглашусь. Я прагматик, у меня есть чувство самосохранения, люблю жить и не люблю подыхать.

— Нет, я вовсе не хочу, чтобы вы пошли на сотрудничество с таким ощущением, что у вас «не было иного выбора». Думаю, что я в вас ошибся.

Это могло означать самое неприятное. Браун и Коротков слились в одно «я»

— довольно жалкое и перетрусившее.

Глаза сквозь прорези маски смотрели презрительно и зло. Наверно, я его оплевал, оскорбил, унизил. Это отчетливо читалось во взгляде камуфляжника. На какие-то секунды мне — Браун и Коротков были неразличимы — показалось, что свою пулю я уже заслужил.

— Вот что, — произнес бывший «серый кардинал», — я был бы не я, если бы не продумал вариант на случай вашего отказа. Для начала гляньте на эту фотографию. Не узнаете?

— Нет… — Что-то знакомое было, но что…

— Нормально, — констатировал камуфляжник. — А этого узнаете?

— Тот же самый? — предположил я. — Только одет по-другому и подстрижен.

— Тот, что был показан первым — Ричард Стенли Браун. А второй — тот, кто им станет. Правда, сохранив память Короткова. Он уже здесь. Как и Марсела Родригес. Им повезет — они начнут новую жизнь…

Не помню, что произошло дальше. Этот разрыв в памяти остался и по сей день.